Текст книги "Отречение"

Мысли будущего героя Литвы путались от волнения, перескакивали с одного на другое.

– Янис, – позвал он, – Янис, а как же Олег Иванович? Он же русский? Почему он с нами? Как ты думаешь?

Старший не ответил. Он уже крепко спал.

* * *

Матильда…

Арнольд Келлер не мог ошибиться.

Чёткость и безупречность составляли кредо мистера Келлера задолго до того, как он поступил на службу в ЦРУ. Даже ещё до того, как оказался в Америке.

Девчонка.

Девчонка, мывшая полы и убиравшая мусор в доме, который занимал его отец.

У неё было русское имя, но оберштурмбаннфюреру Келлеру было лень ломать язык, и он звал её Матильдой.

Арни тоже звал её Матильдой.

Потом, когда он зло и упорно штудировал русский язык, часами и сутками убирая акцент из произношения, он пожалел, что не знал, как её звали на самом деле.

За сорок с лишним лет он ни разу не пытался её найти – даже не потому, что был уверен в её смерти. Он мстил не девчонке, он мстил всем проклятым русским. Он посвятил этому свою жизнь. Месть – блюдо, которое подают холодным, и теперь, в пятьдесят девять лет, Арнольд знал, что близок час решающего удара по этой проклятой стране. Ради этого стоило жить, стоило ждать…

Да, он был уверен, что девчонку застрелили. Или что она утонула в болоте.

Даже если она, чёрт возьми, осталась жива – сколько же ей сейчас лет, вряд ли меньше чем ему. Она, конечно, ведьма, – он усмехнулся, – но не могла же она не постареть за эти годы…

Он передёрнул плечами, чтобы отогнать от себя внезапно возникшее наваждение.

В конце концов, он прибыл в СССР для контроля за выполнением специального задания, а не затем, чтобы тревожить призраки почти полувековой давности.

Хотя как же всё-таки жаль, что он тогда не узнал, как её звали.

Он запомнил только название города, где это произошло, будь он проклят – город с таким названием не может не быть проклят.

Slawjansk.

* * *

Год 1989. Июнь.

В кружке на столе остался недопитый чай. Последовавший всё-таки совету друга Фёдор Ермишин собирался на юг в суматохе, вспоминая, что забыл положить в чемодан то одно, то другое. Уже оформив отпуск и получив на руки билеты и путёвку в пансионат, он до самого дня отъезда ходил на работу, увлечённый расчётами нового проекта, который, как ему казалось, мог одновременно удешевить строительство насосных станций и повысить их безопасность. В итоге за три часа до отхода поезда выяснилось, что чемодан не уложен, вещи даже не постираны, а в раковине скопилась гора грязной посуды – пунктуальный в инженерных расчётах, Ермишин был до ужаса рассеян в быту, что накладывало отпечаток на всю его холостяцкую жизнь – фактически, конечно, холостяцкую, потому что формально он по-прежнему состоял в зарегистрированном браке с гражданкой Натальей Ермишиной…

Фёдор выбежал из подъезда и быстрым шагом направился к автобусной остановке, на ходу поправляя очки и приглаживая расчёской волосы. Времени он, конечно, потерял много, но на поезд ещё вполне успевал, даже с запасом.

Автобус подъехал через несколько минут, он вошёл в салон, двери закрылись, и только потянувшись к нагрудному карману, чтобы достать проездной и предъявить его водителю и пассажирам, Ермишин понял, что ничего, кроме проездного, в кармане нет – билет на поезд остался на кухне, рядом с чайной кружкой.

– Остановите!!! – он отчаянно заколотил костяшками пальцев в двери только было отъехавшего от остановки ЛиАЗа.

Водитель, с лёгким презрением взглянув в зеркало на только что вошедшего пассажира, ломящегося наружу, небрежно нажал на педаль тормоза и приоткрыл одну створку задней двери. Человек с чемоданом протиснулся сквозь створку и выбежал на улицу.

– Спасибо! – крикнул он вслед уходящему автобусу. Но водитель его уже не слушал, слегка пожав плечами, он вёл машину по положенному маршруту.

До остановки было метров триста. Пока Ермишин преодолел их, поднялся в квартиру, схватил спокойно лежавший на кухне билет и вернулся назад – он почти безнадёжно опаздывал на поезд. Но следующий автобус, нарушив расписание, подошёл через несколько минут, и, когда он выскочил из автобуса на привокзальной площади, состав Новосибирск-Адлер ещё стоял на платформе, и по громкой связи призывали провожающих выйти из вагонов, и проводницы звали назад вышедших подышать свежим воздухом родителей с детьми, и вожатые следили, чтобы не отстал никто из ехавших отдыхать сибирских школьников…

Федор бросился к поезду кратчайшим путём – к деревянному настилу, на переход через пути, не обращая внимания на запрещающие знаки – здесь начинался ремонт дорожного покрытия.

– Куда?! – его резко остановила полная немолодая женщина в форменном жилете ремонтной бригады. – Ослеп, что ли? Куда прёшь? Туда нельзя, ремонт!

– Девушка, милая, – Фёдор задыхался от бега, а до отхода поезда оставалось три минуты, – пропустите, пожалуйста, на паровоз опаздываю, вот билет, – он показал край смятой бумажки из кармана рубашки, – пожалуйста…

– Вон там обход через виадук, – кивнула тётка налево, в сторону лестницы.

– Так не успею же…

Но спорить с дамой было бесполезно, и Ермишин со всей резвостью, на какую был способен, помчался к надземному мосту. Впрочем, поезд поехал, когда он ещё не добрался до конца лестницы, ведущей наверх, проводница последнего вагона выставила вперёд руку с разрешающим движение сигналом, и запыхавшемуся Ермишину оставалось только стоять на мосту и смотреть, как, набирая скорость, растворялся в сиреневой вечерней дымке проходящий поезд Новосибирск-Адлер, а внизу бранила кого-то сердитая толстая женщина из ремонтной бригады.

Женщина, имени которой инженер Ермишин так и не узнал.

Глава третья

Ермишина разбудил резкий, настойчивый звонок в дверь. Он вскочил, протёр глаза. Круглый циферблат будильника показывал семь часов двадцать четыре минуты. Кто же это мог быть в такое время? Но звонок повторился, сопровождённый ещё более настойчивым стуком в дверной косяк. Набросив на плечи рубашку, Фёдор пошёл открывать.

На пороге стоял участковый, которого, судя по его растрёпанному виду, тоже подняли с постели в неурочное время, а за его спиной на узкой лестничной площадке толпились ещё трое милиционеров и несколько человек в штатском.

– Ермишин Фёдор Петрович?

– Да… я… – ответил ошарашенный вторжением Фёдор.

– Вы строили продуктопровод Сибирь – Урал – Поволжье? – спросил стоявший немного позади человек в штатском.

– Участвовал в проектировании, – подтвердил Ермишин.

– Одевайтесь, поедете с нами, – приказал ему милицейский капитан.

– Но что произошло? – попытался выяснить инженер.

– Там узнаете, – ответили ему. Подавленный Фёдор начал натягивать брюки. Происходившее было слишком нереалистичным и слишком напоминало новые фильмы про тридцать седьмой год…

Через несколько минут Фёдора Ермишина вывели из подъезда и усадили в милицейский «ГАЗик». Немногочисленные в ранний час зеваки, перешёптываясь, смотрели ему вслед. Но машина торопливо завелась и уехала, и он не успел понять, с чем связан его утренний арест.

В отделении милиции Фёдора подвергли личному обыску в присутствии понятых. На стол по порядку ложилось содержимое карманов: медная мелочь, носовой платок, неиспользованный билет на поезд…

– Это что такое?

– Билет, – с готовностью пояснил Ермишин, – я вчера собирался уезжать в отпуск, но опоздал на поезд. Остался билет, а поменять его можно на другой день только за три часа до отправления…

– Поезд двести одиннадцатый Новосибирск-Адлер? – с напором перебил его человек в штатском.

– Да, – подтвердил Фёдор, – на вчерашнее число…

– Занесите в протокол. Крайне интересная деталь, и слишком любопытное совпадение для простой халатности.

– Объясните же наконец, что случилось, – взмолился растерянный Ермишин.

– Вы хотите сказать, что ничего не знаете? – спросил старший по возрасту из людей в штатском.

– Представления не имею…

– Хорошо, объясняю. Сегодня в час ночи в Башкирии, на перегоне Аша – Улу-Теляк произошёл взрыв на газопроводе высокого давления, который Вы строили. В момент взрыва через его эпицентр проходили два пассажирских поезда, Новосибирск-Адлер и Адлер-Новосибирск. Количество жертв уточняется, но погибли сотни людей. Причиной взрыва эксперты называют несоблюдение технологии при строительстве. В ближайшее время Вам будет предъявлено обвинение в соответствии с уголовным законодательством РСФСР…

Он говорил что-то ещё, но Ермишин не слышал, точнее, не воспринимал информацию. Услышанное поразило его, как гром посреди ясного неба, и он не знал, что отвечать, он даже не сообразил, как специалист, что эксперты технически не могли определить причину взрыва всего за несколько часов… Это придёт ему в голову потом, а пока он, потрясённый, бессильно уронил голову на руки.

– Как же так… – только и мог повторять Фёдор. – Как же так…

* * *

Куратор назначил Янису встречу в одиннадцать вечера в Курьяновской пойме, на берегу Москвы-реки, между плодоовощной базой и станцией аэрации. В такое время суток этот и без того пустынный берег напротив Коломенского был совершенно безлюден.

Янис ехал от метро «Текстильщики» на автобусе до конечной. На остановке он вышел один – предыдущие пассажиры сошли возле последних жилых домов Курьяново. Водитель автобуса, погасив свет в салоне, перекурил и повёл машину в парк, а вечернему пассажиру пришлось пройти ещё два-три километра, прежде чем он явился в условленное место. Прибыл он вовремя – куратор не терпел опозданий.

На месте никого не было, и это было странно. Янис огляделся, но никого не увидел. На берегу быстро темнело.

Вдали догорал закат. С реки тянуло прохладой. На противоположном, правом берегу, где раскинулся парк Коломенское, кричали чайки. Набережная уже опустела. В нескольких километрах справа светились огоньки Нагатинского затона, а слева – района Москворечье. Но левый берег реки тонул в полной темноте.

Вдруг Янис услышал шелест колёс и шум автомобильного мотора. Звуки возникли внезапно, как будто машина не подъехала издалека, а стояла поблизости, чего-то выжидая.

Литовец всем телом повернулся на звук и в следующее мгновение получил сзади сильный удар по голове.

Теряя сознание, он рухнул на землю, так и не успев понять, что случилось.

Меньше чем через минуту чавкнула, сомкнувшись, чёрная вода, и круги разошлись по речной поверхности, а автомобиль с погашенными фарами растворился в ночи.

Тело активиста «Саюдиса» нашли в очистных сооружениях несколько дней спустя. Это вызвало скандал в печати – в убийстве обвинили, разумеется, агентов КГБ, а по Вильнюсу прокатились многочисленные митинги протеста. Не отстали от прибалтийских коллег и московские демократы, яростно разоблачавшие преступления кровавых чекистов.

Но никому – ни «Саюдису», ни слабевшим официальным властям, ни напористым демократическим депутатам из «Межрегиональной группы», ни представителям только зарождавшихся ростков не оформившегося ещё сопротивления политике реформ – не пришло в голову связать нераскрытое убийство литовского националиста с недавней катастрофой двух поездов в Башкирии, которую практически сразу списали на безалаберность строителей.

Догадаться о связи этих событий и сопоставить факты, наверное, мог бы второй боевик – Юозас.

Но Юозас исчез.

Вердикт узнавшего об этом Келлера был коротким:

«Найти и уничтожить».

* * *

Майор КГБ Антон Стригунков пришёл в изолятор временного содержания на третий день.

Глядя на осунувшегося, обросшего щетиной Фёдора, он долго молчал. Конвоиры принесли горячий чай, который с жадностью глотал Ермишин, обжигая губы, и оставили их наедине. Антон угостил его сигаретой и закурил сам.

– Это была диверсия, Федя, – сказал наконец Антон, – но с самого верха запретили работать в этом направлении. Всё будет списано на халатность при строительстве. Прости, Фёдор, но помочь я тебе не смогу. Это не в моих силах. Осудят тебя, скорее всего, лет на пять, так что держись…

– Кто это сделал? – глухо спросил Ермишин.

– Не знаю, – ответил Антон. – Будь моя воля – я тряс бы националистов. Закавказье, Прибалтика, «Народные фронты», все эти гадюшники. На мой взгляд, уши растут оттуда. Но нам строго запрещено этим заниматься. Честно говоря, я за все годы помню только один такой случай, чтобы был прямой запрет на расследование диверсии – тогда, когда нас командировали в Чернобыль. Уже при Горбачёве.

– Почему? – спросил Фёдор.

– Потому что грядёт катастрофа. Катастрофа более страшная, чем взрыв поездов и даже чем Чернобыль. Не видит этого только слепой. И вот что, Федя. Я принял решение и подаю рапорт об отставке. Я честный человек и участвовать в этом не хочу.

– Я понимаю, Антон, – с трудом произнёс Ермишин, – я только об одном тебя хочу попросить. Сообщи, пожалуйста, моим родным, что я ни в чём не виноват. Жена… не думаю, что Наташе это важно. С женой мы давно расстались, теперь у неё не будет никаких препятствий для оформления развода, но всё же. Наташа живёт в Грозном. И дочь моя, Анна, когда повзрослеет, пускай знает. Ей сейчас пятнадцать, она в Москве, у моей старшей сестры. Запиши, пожалуйста, адреса.

* * *

«Господи Иисусе, почему так?

Почему именно меня?..

Господи, зачем это сделано моими руками?

Шесть сотен невинных жизней… Зачем? Почему?

Господи Иисусе, прости, я не знал!! Я клянусь, я не знал!! Я понятия не имел, что Олег Иванович хотел взрывать пассажирские поезда! Я верил, что это эшелон с танками, с танками против Прибалтики… Я хотел защитить жителей Литвы… Женщин и детей, защитить от безбожников…

Неважно.

Глупое оправдание.

Матерь Божия, я убил шестьсот человек. Матерь Божия, Дева Мария, как мне жить дальше? Подскажи.

Господи Иисусе, почему ты позволил мне сделать это? Почему ты не послал раньше офицеров КГБ, чтобы они посадили меня в тюрьму? Почему ты позволил врачам выходить меня от скарлатины, чтобы я не умер маленьким? Лучше бы тогда умер. Мне было три года, и моя мать родила бы нового ребёночка, и всем было бы хорошо…

Господи, почему ты не остановил меня? Почему ты не остановил вот эти руки, вот эти пальцы, когда они выполняли приказ, почему…

Зачем? Я этого не хотел. Я не хотел убивать детей. Даже русских. Я не хотел сжечь шестьсот человек. Я хотел мира моей земле… Господи Иисусе, зачем ты не взял меня на небо маленьким? Я стал бы ангелочком, и всё было бы хорошо, я бы не убил шестьсот человек…

Господи, я знаю, что нет мне прощения, нет прощения за такое… Но что же мне делать теперь? Как мне дальше-то жить, грешному? Господи, подскажи… Зачем я живой? Я готов принять любую кару. Я готов пойти в тюрьму, на смерть, если это нужно, но как мне искупить шестьсот жизней? Я не знаю, Господи.

Господи, прости, я, раб божий Юозас, не знаю, как положено молиться. Меня этому не учили ни в школе, ни в армии, а в «Саюдисе» я интересовался только боевой подготовкой. Старики говорят, что самоубийство – грех, и это меня держит… Так или нет? Просвети, Господи…

Пресвятая Дева Мария»…

Юозас сидел на тёплой земле на высоком берегу Пахры, уронив на колени большие сильные руки, которые могли бы пахать землю в его родном колхозе и которые, если бы сегодня сделать с них смывы и провести анализ, ещё хранили следы взрывчатки. Рядом с ним лежал свежий номер газеты «Правда».

Внизу, шлифуя камешки, плескалась подмосковная речка, и через мост неторопливо полз красный пригородный автобус.

Прозрение было страшным.

И ничего исправить было нельзя.

В первые часы после прозрения Юозас хотел наложить на себя руки и не сделал этого потому, что успел понять, кто и зачем избавился от Яниса и кому сейчас нужна была смерть второго исполнителя.

Потом он думал о том, чтобы пойти и сдаться.

Он думал об этом весь вчерашний день, нарезая круги между площадью Дзержинского и площадью Ногина.

Его, конечно, расстреляют, да он и заслуживает расстрела, но не это удержало Юозаса от явки с повинной.

Прикрыв веки, он увидел перед собой Олега Ивановича – усмехающегося, чуть прищурившего глаза.

«У нас везде свои люди, и в КГБ тоже», – говорил он молодым националистам, изображая минуту откровенности, и теперь Юозас понимал, что это не было пустым бахвальством, только раньше он считал, что, говоря «у нас», куратор имел в виду «Саюдис».

Вряд ли подобную операцию удалось бы провернуть без помощи советских спецслужб, хотя бы потому, что два сгоревших поезда никогда прежде не встречались на этом участке. В ту роковую ночь один из них опаздывал, а другой шёл раньше графика. Значит, всё было согласовано, и в заговоре должны были участвовать, как минимум, железнодорожники, даже если их обманули, как и Юозаса, и они не представляли себе всего плана, но всё равно никто из них не сообщил в органы, или их покрывали. Скорее, второе, и даже больше, чем согласованный сбой графика движения, в этом убеждали сообщения СМИ в первые же сутки, что диверсия исключена, что речь идёт о халатности при строительстве и уже есть первые подозреваемые. Они не могли установить всё это так быстро, практически когда ещё на месте работали пожарные и спасатели. Если, конечно, не готовились заранее.

Рядовой боевик, Юозас мог только догадываться о плотности сети, которой опутали Советский Союз западные спецслужбы.

В Литве ему появляться нельзя, это очевидно. Скорее всего, уже никогда. Да и вообще выходить на связь с родными. Не говоря о более серьёзных силах, предателя моментально вычислит разведка «Саюдиса» – в том, что он уже стал таковым для бывших соратников, не было никаких сомнений после того, как он, во-первых, не явился по вызову, а во-вторых, самовольно без разрешения покинул конспиративную квартиру.

Юозас до конца не уяснил для себя, какова же в реальности схема взаимодействия организации с хозяевами, но было вполне достаточно и того, что между ними налажен обмен информацией.

А это значит, что он больше не увидит ни мать, ни Марту…

Юозас погладил руками мягкую траву. Где-то далеко за рекой мерно работал трактор. Ему вдруг живо вспомнилось детство, вот он идёт с отцом по полю, зреет хлеб, наливаются золотистые колосья. Вот отец поднимает его, маленького, на руки, показывает ему комбайн, большой и жёлтый, с буквами «Ростсельмаш» – это была первая надпись, которую маленький Юозас прочитал по-русски, в семье говорили на литовском и газеты выписывали на литовском… Это потом, когда он подрос, уже в городе, после развода родителей, взрослые дяди объяснили ему, что русские – это оккупанты… Потом «Саюдис», молодёжное крыло… Потом… Нет, нет, не надо сейчас об этом, о поездах, о «Саюдисе» не надо, это всё равно о поездах, не надо, ему и так всю жизнь о них помнить, пускай хотя бы на несколько минут будет поле, такое же, как там, за Пахрой, колосья и комбайн, парное молоко, отец и мать, и руки отца, которые растили хлеб, мозолистые и надёжные, такие же большие и крепкие, как у него сейчас…

Только бы родители не узнали, что случилось на самом деле. Нет, нет, лучше просто пропасть без вести и не смотреть в глаза ни матери, ни отцу. И Марте тоже. Прощаясь с ней в последний раз, он сказал, что уезжает на время, что вернётся через два-три месяца, максимум полгода, что он вернётся, и она обещала ждать. Пускай не ждёт, да она и не будет. Пускай выходит замуж. Жаль, что он не простился с родными… да нет, та жизнь всё равно кончена.

«Убийца!» – беззвучно кричали травы, листья и плывущие по небу облака.

Юозас сжал пальцами виски.

Куда же он мог идти или ехать, куда направить свою физическую оболочку?

Где его будут искать?

В первую очередь после Прибалтики, скорее всего, в Москве и её окрестностях.

Надо уезжать.

Но куда?

Первая мысль – на север, на вахту, может быть, там его не найдут враги. Хотя они не глупее его…

Так или иначе, он попытается выжить. Хотя бы попытается. Выжить и, может быть, когда-нибудь рассказать людям правду.

Может быть.

* * *

На стадионе во дворе дома гоняли мяч старшие мальчишки. Артём легко спрыгнул с голубого ограждения с надписью «Спорт – это здоровье!» и рванул к светофору.

Он выбежал навстречу сестре, вырвав свою ручонку из ладони сидевшей на скамейке соседки Татьяны с третьего этажа, кассирши из продуктового магазина, едва завидел переходивших дорогу подружек Аню и Юлю, обеих в синих форменных костюмах старшеклассниц, возвращавшихся сиреневым днём с последнего экзамена за восьмой класс.

– Анька! – крикнул он через светофор. – Давай к подъезду! У вас обыск на квартире!

Старшие ребята, забыв о футбольных воротах, повернули головы в сторону перекрёстка – во дворе явно происходило что-то необычное.

Татьяна стояла у подъезда, держа в руке свёрнутый журнал «Огонёк». Из-за специфики своей работы, слушая разговоры в очередях, она всегда была в курсе всех слухов и сплетен, как политических, так и касающихся только жителей квартала.

Из сбивчивых объяснений соседей девушки поняли, что милиция пришла в квартиру Ермишиных с утра, когда дома была только Матрёна Петровна, которая и открыла им дверь, и устроили обыск, и связано это было с катастрофой поездов в Башкирии, о которой несколько дней подряд писали газеты.

– И что же теперь делать-то? – шокированная Аня в растерянности опустилась на деревянную лавочку у подъезда, с которой только что встала Татьяна с третьего этажа. Её тонкие руки со следами не приветствовавшегося комсомольской организацией школы маникюра бессильно упали на колени, обтянутые синей форменной юбкой.

– Может, разберутся… – оробев, предположила Юля, с тревогой глядя на брата и столпившихся вокруг него мальчишек, уже учившихся в школе, которые ни за что не стали бы общаться с детсадовцем Тёмкой, если бы не потрясающая новость – обыск в соседней квартире! – которая сразу сделала его героем дня и предметом интереса даже ребят из пятых-шестых классов.

– Конечно! – подхватила кассирша Татьяна. – Слава богу, не тридцать седьмой год на дворе! А перестройка и гласность! Кто ж им позволит просто так невиновных…

Дверь подъезда распахнулась, и на улицу вышел участковый, а за ним двое офицеров милиции и несколько человек в штатском.

– Не волнуйтесь, граждане! – сказал участковый, проходя к милицейской машине и как будто ожидая, что граждане будут волноваться.

На мгновение оцепенение охватило собравшихся.

Первой очнулась Татьяна, бросившаяся вслед милицейской машине.

– Да как вы смеете!.. Сейчас не тридцать седьмой год!.. Сатрапы!..

– Позор-то какой, – произнесла, словно выдавила, вышедшая на улицу Матрёна Петровна, глядя сквозь собравшихся людей.

Осознавая серьёзность момента, замолчали дети – и Артём, и девушки, и все остальные.

Потому что за спиной мальчишек стоял отец Юли – Николай Зайцев, вернувшийся со смены со своего зеленоградского завода. Никто не заметил, как он появился – все были слишком увлечены обсуждением происходящего.

– А ну расходимся все, – властно сказал, словно приказал, притихшим ребятам Николай, – кто на стадион – шагом марш на стадион, а остальные по домам. Нечего здесь толпиться, – будто не замечая девчонок, он подошёл к пожилой женщине, комкая в руке носовой платок, и сразу сменил тон на стеснительный, – Матрёна Петровна, если Вам в чём-то понадобится наша помощь – всегда обращайтесь, не стесняйтесь…

– Спасибо, – скрипуче и суховато ответила Матрёна, – слава богу, пока ещё сама работаю и ни в чём не нуждаюсь.

На площадке у подъезда установилась странная и недобрая тишина.