Текст книги "Королева Маргарита"

Les roses de la vie

Как странно устроена жизнь! В детстве они доставляли мне столько волнений и переживаний – вечные нарушители моего спокойствия, мои обидчики, те, кого я не понимала и опасалась… Теперь эти мальчики ненамного старше меня превратились в настоящих мужчин, и я не могу отвести от них глаз.

В их душах таится что-то, что всегда будет мне недоступно, но что я больше всего на свете хотела бы постичь. Их руки уже привыкли держать шпагу и править конем. Их осанка, их голоса, их будущие судьбы – все восхищает и завораживает меня. Общение с ними доставляет мне неведомое ранее наслаждение – и дело тут не в их красоте, уме или отношении ко мне. Просто в них мне открылся другой мир. Огромный, неизвестный, восхитительный!

Раньше я воспринимала Карла просто как брата, и меня никогда не смущало, что он король. А сейчас я чувствую, что он мужчина, и это главное. Когда он берет меня за руку и ведет танцевать, я не смотрю на то, что он полноватый, нервный и раздражительный. Я замечаю все это, но смотрю на другое – на то, что читается в его движениях, в его взгляде как скрытый смысл между строк… Он мужчина. В нем, несмотря на все его недостатки и слабости, есть частичка силы, на которой держится этот мир. Из-за этого мне легко уважать его.

Когда мы с Франсуа-Эркюлем беседуем о чем-нибудь, гуляя по парку, я чувствую в нем иную, не такую, как у Карла, но столь же непостижимую внутреннюю силу. И не имеет никакого значения, что в глазах других Франсуа некрасивый и слабохарактерный. И в Анжу тоже есть эта особая сила, тем более что для него природа не пожалела подарков и милостей.

Теперь я словно бы узнаю моих братьев заново. И не только их – все свое окружение я вижу с новой стороны. Сам этот мир кажется мне мужчиной. Зачарованный источник, околдовывающий всякого, кто попробует воду из него…

Я поняла, как сильно меня мучает жажда, в один ничем не примечательный серый день.

Мне захотелось прогуляться, и я отправилась в парк. Спускаясь по серой лестнице замка, увидела Анри де Гиза, который куда-то поехал. Прежде чем вскочить в седло, он что-то приказал слугам.

Я посмотрела на него – и не смогла оторваться. Он почувствовал мой взгляд и повернулся. Какие у него глаза! Меня словно обдало свежим ветром с запахом дождя, словно ясное голубое небо распахнулось над головой… Очнувшись, я заметила его белокурые волосы, красивую бледность, надменный поворот головы – и неуловимую нежность во взгляде. Или только предчувствие нежности…

Короткое сильное движение – и вот он вскакивает в седло, стройный, так не похожий на моих братьев – и скрывается за воротами замка. Мое сердце бьется чаще, я чувствую неведомый раньше трепет. Мне хочется смотреть на него, быть рядом с ним, узнать его снова, по-настоящему – и голос, и глаза, и привычки – и найти во всех его чертах, рассмотреть, ощутить так поразившую меня мужественность.

В парке прекрасные цветы. Их головки тяжелы после недавнего дождя, на них еще поблескивают серебряные капли. Тишина, ни дуновения, только мои шаги и шелест моего платья. Я снова и снова мысленно возвращаюсь в тот миг, рассматриваю его, как картину – светлые волосы и серый костюм Анри, его гнедого коня; тусклую дорогу, холодные стены замка, пасмурное небо – и то главное и неповторимое, превратившее этот будничный вид в чудо, от которого у меня захватывает дух!

Вечер. Яркие свечи, красные ткани, блеск золотого шитья, гул голосов, музыка, скользящие взгляды. Я смотрю на Анри лишь изредка, но внутренне не свожу с него глаз – и знаю, чувствую, что он тоже все время смотрит на меня, все время думает обо мне, даже когда разговаривает и смеется с другими. Наш безмолвный разговор прерывается, когда он подходит ко мне и приглашает меня на танец. Я ждала, надеялась, что он подойдет, а сейчас меня охватывает томительное волнение. Сердце стучит, и кружится голова – всего один глоток из волшебного источника, пьянящий сильнее любого вина.

Я беру Анри за руку, и моя жизнь снова переворачивается, кажется, что она началась только с этого мига. Какие у него прекрасные пальцы, тонкие, точеные! Минутное промедление, прежде чем мы начинаем танцевать, – и вот зал медленно поплыл… Анри ведет меня мягко, ровно, уверенно, танцевать с ним удивительно легко. Я не чувствую пола под ногами, мы движемся все быстрее – и вот музыка уже поднимает нас на своих крыльях. И почему я раньше не замечала, что Анри так прекрасен? Почему не видела этого? Ведь мы же выросли вместе, он все время был здесь, рядом со мной!

– Сегодня я вышел в сад, и мне показалось, что там нет цветов, потому что там не было вас.

Ты первый раз поцеловал меня на светлой винтовой лестнице, под окном с узорчатыми переплетами. Ты нагнал меня на ступенях, я остановилась, посмотрела тебе в глаза – и поняла, что не смогу уйти отсюда, пока не прикоснусь к тебе, пока не почувствую, какой ты…

– Я искал вас по всему замку.

– Анри, вы… – начинаю я и замолкаю, залюбовавшись твоими голубыми глазами.

– Вам так идет белый жемчуг, Маргарита, – говоришь ты, берешь меня за плечи и целуешь. Прикосновение твоих сильных рук, твое дыхание, твое тепло – чаша блаженства так полна, что оно вот-вот перельется через край! Только бы это не кончалось, Анри! Вот бы провести всю жизнь так, слившись с тобой!

Шаги на лестнице. Мы отстраняемся друг от друга. Оба запыхались, словно бегали по ступеням. Мимо проходит слуга, церемонно кланяется и исчезает. Ты опять целуешь меня, это какая-то сказка… Наконец я отрываюсь от тебя – и снова тону в твоих глазах.

– Анри, я не могу без тебя. Не могу ни часа, ни минуты!

– Сейчас я должен уехать. Но я все устрою. Я люблю тебя!

– Я люблю тебя, Анри, – шепчу я в ответ, и ты снова наклоняешься ко мне.

Опять шаги вверху, кто-то спускается сюда. Да что же это такое, что им всем понадобилось на этой лестнице?! Не дожидаясь, пока новый нарушитель нашего спокойствия увидит нас, ты берешь мою руку, целуешь ее и уходишь, оставив в ней душистую белую розу.

Ночной ветер раскачивает деревья старого парка. Уже осень, ночь холодна, но это пламя ей не остудить. Блестит полная луна. Служанка приносит мне немного хлебцев, молока и ароматного белого меда. Он сладок, как моя любовь.

Сумрачная прохлада под сводами собора, торжественное пение, огоньки свечей. На мессе я смотрю на Анри. Он сосредоточен на молитве, его тонкое лицо серьезно. «Miserere mei, Deus, secundum magnam misericordiam tuam»[8]8
  Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей (лат.). Псалом 50.


[Закрыть]. Мне отчего-то становится больно и горько.

Глядя, как Анри молится, я сразу вспоминаю его отца. Анри потерял отца в тринадцать лет. Я помню, как потрясло всех нас это убийство, но сейчас словно переживаю те дни заново, представляя себе, что Анри испытал в тот страшный февраль.

Его отец Франсуа де Гиз вел осаду Орлеана. Вместе с женой и сыном он остановился в Шатле. Уехал на целый день и возвращался домой с несколькими своими людьми уже поздно, когда погас розовый зимний закат и начало смеркаться. Ничто не предвещало беды, напротив, казалось, что этим вечером все будет как всегда. Герцог послал жене сообщение, что скоро вернется, чтобы накрывали стол к ужину.

И вдруг на перекрестке дорог в лесу герцогу выстрелили в спину… Его привезли в Шатле. Он успел попрощаться с близкими, прежде чем умер. Этот бесстрашный человек до последней минуты не потерял самообладания. А что чувствовал Анри в ту ночь? Какая бездна распахнулась перед ним, какой яростный огонь загудел внутри, какая нестерпимая боль охватила душу! Умирая, отец посоветовал ему не ставить перед собой недостижимых целей, не брать на себя непосильных задач. Но Анри каленым железом жгла другая фраза, которую ему передали люди, сопровождавшие его отца. Эти слова герцог произнес, когда его ранили: «Долго же они за мной охотились». «Они» – протестанты…

Tous sont égaux devant la mort[9]9
  Перед смертью все равны (фр.).


[Закрыть]. Эту мудрость рано или поздно постигает каждый из нас, но каково встретиться с ней вот так, неожиданно, из-за чужой низости, трусости, предательства? Как найти в себе силы смириться с потерей, внутренне повиноваться тому, что не в нашей власти?…

Убийца, протестант Польтро де Мере, под пыткой признался, что совершил убийство по поручению адмирала Гаспара де Колиньи, одного из протестантских вождей. Де Мере допрашивали безо всякой пощады и потом четвертовали, это страшная, жестокая казнь – но адмирал остался безнаказанным. Анри бледнеет от гнева, когда вспоминает об этом. Он поклялся отомстить за смерть отца и за оскорбленную честь семьи. Такие люди, как он, не бросают слов на ветер.

Я подолгу раздумываю об Анри. В нем есть что-то, что раньше, в детстве, заставляло меня его бояться – а теперь заставляет бояться за него. Он из тех мужчин, которые многого хотят, многое ставят на карту и всегда идут до конца. Его отец видел в сыне эту черту и, покидая этот мир, пытался предостеречь – но услышит ли Анри его совет, сможет ли подчиниться ему? Ведь Анри, слушая эти наставления, видел муку в глазах умирающего отца и никогда не забудет ее. Боль от потери, нестерпимое чувство несправедливости, оскорбленная гордость, жажда мести – если это движет человеком, что способно остановить его?

В голубых глазах Анри я никогда не видела умиротворения и покоя. В лучшем случае – обманчивое благодушие, как у отдыхающего хищника. Но пройдет минута – и вернется знакомая жесткость, и продолжится битва, ведомая только ему одному, ради которой он живет, в которой видит смысл своей жизни…

Глядя на него, я понимаю разницу между женщинами и мужчинами. Мужчин влечет война и смерть. Пытаться уберечь их – долг женщины, но запретить им это – нельзя. Нельзя запретить следовать судьбе – хотя так хочется!

Наше чувство вспыхнуло и разгорелось как огонь, охвативший сухие дрова. Ах, как от него розовеют щеки, блестят глаза, как стучит сердце! Забыть обо всем, потерять покой, искать встреч! Мы не можем наглядеться друг на друга.

– Идем, – говоришь ты мне своим негромким баритоном. В твоих внимательных голубых глазах – мягкая улыбка. Ты держишь в руке подсвечник, огни свечей делают твое лицо восхитительно красивым.

– Куда? – улыбаюсь я.

– Идем, – повторяешь ты, берешь меня за руку и уводишь по коридорам замка куда-то в дальнее крыло. Достаешь ключ, открываешь дверь одной из комнат и запираешь изнутри.

Я думаю, что будет, если меня хватятся и станут искать – мадам де Кюртон или кто-нибудь из слуг. Не говорю ни слова, но ты замечаешь мой тревожный взгляд.

– Не бойся. Нам никто не помешает, и никто ничего не узнает. У мадам де Кюртон найдутся дела…

Ты ставишь подсвечник на стол. Балдахин над большой кроватью расшит золотом и поблескивает в свете свечей. Мы говорим о чем-то. Я слушаю твой голос и не отрываясь смотрю на тебя. У тебя светлые волосы, голубые глаза, чудесная фигура. Любой костюм смотрится на тебе безукоризненно. Даже испанский воротник, горгера[10]10
  Горгера – круглый высокий гофрированный воротник, чаще всего белого цвета.


[Закрыть], на редкость капризная деталь одежды – одних он словно душит, а на других сидит слишком свободно, чем уродует то, что призван украшать, – очень тебе к лицу и подчеркивает твою стройность. Рядом с тобой мне уютно, твои движения неторопливые и ровные, даже, казалось бы, чуть ленивые – но это впечатление обманчиво: ты очень ловок, и у тебя молниеносная реакция.

Ты расстегиваешь мелкие пуговицы своего колета… Я завороженно наблюдаю, как из холодного, надменного, неприступного принца ты превращаешься в открытого и нежного мужчину. Без сковывающей одежды ты становишься прекрасен, как Аполлон. Твое дыхание, тепло твоего тела, его запах с едва слышным оттенком духов, скользящие складки простыней, дрожь первого прикосновения, поцелуй… Неужели раньше, в детстве, я сторонилась тебя, думала, что ты способен быть жестоким? Сейчас мне кажется, что это было не со мной. В твоих руках я словно в раю, ты угадываешь мои желания до того, как я успею их высказать, словно читаешь мои мысли. А я чувствую, чего ты хочешь. Теперь я знаю, какой ты на самом деле! Наши тела слились, наши души соприкоснулись, и больше мне ничего не нужно для счастья! Я так волновалась, когда ждала этого мига, – а теперь мне хочется только, чтобы он не заканчивался. Это не выразить словами, эти чувства не передать даже в самых прекрасных стихах. Их можно узнать лишь тогда, когда души коснется любовь. Не страсть, не жажда испытать незнакомые ощущения – а любовь…

Единственное, что омрачает мое счастье, – я очень беспокоюсь за тебя. Еще мальчиком ты начал воевать, и сейчас всем ясно, что ты в полной мере унаследовал от своего отца военный талант. Его гибель вселила в тебя жажду мести, а войне с протестантами не видно конца.

Когда тебе приходит пора уезжать на очередную осаду, я думаю, чем вдохновить тебя и уберечь от опасностей, и дарю тебе золотой крест, украшенный изумрудами. Ты благоговейно целуешь его, крестишься и молча сжимаешь мой подарок в руке. Я смотрю на твое движение и понимаю, насколько для тебя важна вера.

Я всегда считала себя ревностной католичкой, но ты – гораздо больше католик, чем я. Вера для меня – необходимая часть жизни, самая главная, самая важная. А для тебя это – смысл жизни. Ты готов пожертвовать ради нее всем. Это и восхищает, и пугает меня – мне не хотелось бы, чтобы религиозная борьба ожесточила твое сердце… Впрочем, сейчас твои глаза полны любви. Глядя в них, я понимаю, что удача будет сопутствовать тебе – ведь с тобой Бог и моя любовь.

По вечерам я подолгу смотрю на огонь свечи, иногда поднося к нему руки, чтобы почувствовать его жар. Мне приятно, когда он слегка обжигает кончики пальцев. Любовь, любовь! Гори, я буду следовать за твоим огнем, чего бы мне это ни стоило! Стены замков, листва старого сада, туманная вечерняя заря, огоньки свечей, цветы на гобеленах… Привычные ежедневные церемонии, назойливость слуг, неусыпное внимание и резкости матушки, странности братьев – все пустяки, все отходит на второй план. Все неважно, когда в душе живет любовь, я счастлива!

Ложь

Вот бы остаться вместе навсегда! О, наивная жажда освободиться из тюрьмы времени и вдвоем уйти в вечность… Влюбленные – даже в тюрьме влюбленные: глядя друг на друга, они не замечают стен и решеток – они вместе, и весь мир принадлежит им.

В те дни мы не догадывались, что мы оба в тюрьме, и наши тюремщики не сводят с нас глаз. Мы наслаждались свиданиями – то в замке, то в тени старого парка. Какое счастье – просто стоять рядом с тобой, прикасаться к тебе, видеть твои прекрасные глаза, такие теплые, когда ты смотришь на меня. Мы словно дикие олени, тонкие, грациозные, сильные – и такие незащищенные… Лай гончих псов, стрела – и все кончено. Но мы не думаем об этом. Мы забываем обо всем на свете, когда смотрим друг на друга. Смеемся, шутим, играем – или молчим, думая об одном и том же.

Ты поднимаешь тяжелую ветку, свисающую над тропой, пропускаешь меня вперед, и мы скрываемся в дальнем уголке парка, в чудесной зеленой тишине, как Адам и Ева. На свете больше нет никого, только мы и наша сказка, и пусть она никогда не кончается…

Мы с матушкой поехали к брату Анжу в Сен-Жан-д’Анжели, где он вел военные действия. Я так соскучилась по нему! Пока мы были в разлуке, я разобралась в своих чувствах. Уверена, что никаких страстных сцен между нами больше не будет. Второй раз подобное безумие невозможно. Но случившееся не оттолкнуло Анжу от меня – он по-прежнему мой самый близкий и любимый брат.

Я была уверена, что он тоже будет счастлив меня видеть. Поэтому меня до глубины души потрясло, как он меня встретил. Вместо теплой улыбки – высокомерный взгляд и сухое приветствие. Еще недавно такой дружелюбный и любезный, брат сделался отталкивающе холодным и надменным до грубости – и это после всего, что между нами было, и после всех моих усилий увеличить и без того непомерное расположение к нему нашей матери!

Когда появилась возможность поговорить наедине, я спросила его:

– Что случилось, мой брат? Вы совсем не рады моему приезду. Вы сердиты на меня? Быть может, по незнанию или по несчастливой случайности я обидела вас чем-нибудь?

– Ничего не случилось, сестрица Маргарита, – произнес он спокойно, даже вяло, чуть растягивая слова. Я сразу вспомнила детство: с таким же напускным равнодушием брат говорил со мной, когда сжигал в камине мои четки и часословы. А что он сожжет на этот раз? Во мне все сжалось от дурного предчувствия.

Брат некоторое время молчал, листая какую-то книгу в красном переплете. Потом закрыл ее, положил на стол и взглянул на меня сверху вниз своими большими темными глазами. Когда я посмотрела в них, мне показалось, что я заглядываю в глубокое темное подземелье, откуда тянет холодом. Ко мне вернулся детский страх перед братом.

– А в чем, собственно, дело, Маргарита? Вам что-то нужно от меня?

Я не смогла скрыть, как ошеломлена его словами. Но чем большее недоумение я показывала, тем отрешеннее и невозмутимее он становился.

– Ничего, мой брат, – выговорила я, вконец растерявшись, но все-таки попыталась взять себя в руки. – Просто я не понимаю, отчего вы так переменились ко мне. Я делала все, о чем вы меня просили, а вы так холодны со мной…

– Холоден? Ничуть.

– Вы любите меня, как прежде?

– Конечно, я люблю вас, как прежде, Маргарита, – произнес он таким тоном, что мне захотелось провалиться куда-нибудь. Меня охватило смятение.

– Но, признаться, мне неясно, чего вы от меня ждете, – продолжал он. – То, что вы сделали для меня, было вашим долгом, ведь вы моя сестра. Да это и легко было сделать.

Повисла тягостная пауза. Наконец брат нарушил тишину, неторопливо прибавив:

– Маргарита, я советую вам вспомнить наставления в вере, которые вы сами же когда-то мне давали. Recte facti fecisse merces est[11]11
  Наградой за доброе дело служит свершение его (лат.).


[Закрыть]. Разве вам что-то нужно сверх этого?

Я вышла от брата с чувством, что он ударил меня. Мое лицо горело. Я посмотрела на свои руки и заметила, что пальцы дрожат. Что произошло? Что случилось? Сам брат не мог так перемениться ко мне, кто-то повлиял на него. Но кто? И почему?

Этим вечером я обнаружила, что и моя мать стала так же холодна со мной, как Анжу. До этого они беседовали наедине. Что он сказал ей? Что? Я не могла спросить, потому что брат стоял тут же… Матушка велела мне идти спать, но я дождалась, когда брат уйдет, и спросила у нее:

– Что случилось, матушка? Мне кажется, вы недовольны мной. Не прогневила ли я вас чем-нибудь по неведению? Если это так, я сделаю все, чтобы загладить свою вину! Только скажите мне, в чем она заключается?

– Дочь моя, идите спать, – отозвалась мать тоном, говорившим куда больше слов. Ее голос звучал спокойно, совсем без гнева, но так, словно сегодня подтвердились ее давние подозрения.

– Матушка, но ведь я не смогу заснуть, пока не узнаю, в чем провинилась перед вами! Вы были так добры ко мне, уделяли мне столько внимания, и я от всего сердца старалась угодить вам! Если это не получилось, не отталкивайте меня, а позвольте исправить свою ошибку! Неужели моя вина настолько глубока, что я не заслуживаю даже этой милости?!

Мать задумалась. Похоже, она совсем не верит в мою искренность и сейчас решает, как ей держаться со мной. Но что такого мог сказать ей брат, чтобы она вот так, в одночасье, переменилась ко мне?

Я продолжала настаивать на объяснениях. Наконец она ответила:

– Не сердитесь на своего брата, дочь моя. Он мудр и желает вам только добра.

– Я ничего не понимаю, матушка! Что это значит? Умоляю вас, объясните мне, что произошло? Брат так переменился ко мне!

Она посмотрела на меня в упор и заговорила медленнее, чем обычно:

– Ваш брат сказал мне, что вы близки с месье де Гизом и что месье де Гиз, с поддержки своих родственников, намеревается просить вашей руки. Это правда?

Я не ожидала такого и растерялась. Мое замешательство не укрылось от глаз матери и, судя по всему, не развеяло, а только укрепило ее подозрения.

– Это так? Что же вы молчите, дочь моя?

– Матушка, я ничего не знаю об этом! Если бы я узнала, что месье де Гиз имеет подобные планы, то вы узнали бы об этом первой!

– Маргарита, прошу вас, не пытайтесь сохранить в тайне то, что уже стало явным. Этот спектакль никому не нужен.

– Клянусь вам, матушка, я ничего не знаю о таких планах господ Гизов! Почему вы мне не верите?

– Потому что молодой герцог де Гиз умен, красив и обаятелен. Неудивительно, что он вскружил вам голову. Только вы совсем не думаете о семье. Гизу, несомненно, выгодно ваше расположение – ведь именно потому он и добивается его. Ваша приязнь позволяет ему знать все, что происходит внутри нашей семьи. К тому же он надеется породниться с нами и получить власть. Ваша наивность непростительна, дочь моя.

– Матушка, я уверяю вас, что у месье де Гиза нет подобного намерения!

– Полно, Маргарита. Ваш брат сказал мне об этом, и ваша реакция только подтверждает его слова.

Во мне все вскипело.

– Мой брат предал меня, матушка! Когда он расположился ко мне, я стала самой счастливой на свете, и вам это известно! А сегодня он отнял у меня это счастье и ваше хорошее отношение под влиянием чьей-то гнусной лжи! Но больше всего меня ранит то, что вся его привязанность ко мне была только лицемерием и обманом! Он поверил чьей-то клевете, даже не удосужившись вначале поговорить со мной, чтобы проверить свои домыслы! Я никогда этого не забуду!

– Прекратите оскорблять брата, дочь моя! – оборвала она. – Это вы его ненавидите, а он любит вас и заботится о вас, несмотря на ваше отношение к нему! Он не произнес о вас ни единого грубого слова, напротив, старался защитить и оправдать вас. Но он слишком мягок к вам – а вы вместо благодарности осыпаете его незаслуженными обвинениями! Довольно, я не желаю больше разговаривать с вами! Ступайте. И не смейте показывать ваше дурное отношение к брату! Если я увижу, что вы демонстрируете малейшую неприязнь к нему, пеняйте на себя.

Я вышла от матери сама не своя. Что теперь делать? Все рушится… Вот оно что – брат узнал о моей любви. Одна эта фраза стоит целой греческой трагедии… Я вспомнила наши с ним жаркие объятия, его голос: «Ты моя, навсегда моя, я никому тебя не отдам!» Как странно, дико, страшно и стыдно думать об этом сейчас – сейчас, когда все встало на свои места, потому что я нашла настоящую любовь!

В детстве мой брат и Гиз были неразлучными друзьями, доверяли друг другу все свои секреты. Выходит, что и Гиза мой брат теперь ненавидит так же сильно, как меня? Это даже хуже, чем ненависть – это ревность, страшная, испепеляющая ревность! Брат уязвлен тем, что он больше не царит в моих мыслях, что он отступил на второй план, а место, которое он считал своим и только своим, занял его ближайший друг! А главное – Анжу взбешен тем, что ему нельзя быть со мной, а Гизу – можно… Конечно, теперь он употребит все силы, чтобы отнять у Гиза победу. Как это глупо, как страшно!

Вскоре я узнала, кто настраивал Анжу против меня. С некоторых пор он приблизил к себе некоего Луи де Беранже, сеньора Ле Га, редкостного мерзавца, который убедил брата, что мое желание ему помочь неискренне, мое расположение – не что иное, как лицемерие, что заключать со мной союз и надеяться на мою помощь крайне неразумно, поскольку я преследую только собственные интересы и при первом удобном случае, не колеблясь, нанесу и брату, и всей нашей семье удар в спину. Ле Га пользовался успехом при дворе – рыжеволосый, высокий и статный, невозмутимый на вид, но очень энергичный и настойчивый месье, грубый и бесцеремонный, с наглым взглядом. Однажды он подошел ко мне, когда поблизости никого не было, и заявил, оглядев меня с головы до ног:

– Уверен, что не разочарую вас, ваше высочество.

– Не разочаруете чем?

– Вы меня прекрасно понимаете. Сегодня вечером.

Я оторопела – ведь только что в присутствии других придворных этот дворянин был любезен и предупредителен со мной.

– Да как вы смеете?!

– Беру пример с месье де Гиза. – Он железной рукой схватил меня за плечо, притянул к себе и прошептал еле слышно: – Спишь с Гизом – значит, будешь спать и со мной!

Я с размаху дала ему пощечину.

– Прочь от меня, мерзавец!

Его бесстыдные глаза довольно заблестели.

– Что ж, воля ваша, я покоряюсь ей всецело. Не хотите секретов – их не будет.

Я думала, он оставит меня в покое, но он еще довольно долго продолжал свои мерзкие ухаживания, при этом в присутствии посторонних неизменно делал вид, что он мой самый почтительный слуга. Мое раздражение только раззадоривало его, а угрозы рассказать о его домогательствах матери и братьям вызывали надменную улыбку: «Попробуйте, я не против. Вы ничего не докажете, и никто вам не поверит». Поэтому я сменила тактику и наконец нашла его слабое место: этот самодовольный наглец совершенно не понимал моих намеков. Нескольких насмешек над ним оказалось достаточно, чтобы он отстал от меня.

Но он ничего не забыл и теперь решил мне отомстить. Нашел подходящий случай. Конечно, оскорбленный Анжу легко поверил его словам, вопреки всякому здравому смыслу!

Хотя в этом замешан не один Ле Га. Наверняка кто-то из моих слуг помогал ему. Вот уж воистину, задумаешься, кто хуже – враги, ненавидящие тебя, или их случайные помощники, лишенные дара чувствовать людей. Любопытные, но бессовестные, сентиментальные, но бессердечные, живущие серой жизнью и ненавидящие всех, на них непохожих! Страшен не тот, кто сознательно хочет навредить тебе. Страшен случайный прохожий, помогающий ему, потому что больше нечем заняться. Страшен слуга, крадущий письма, чтобы потом развлечься, подглядывая в замочную скважину за скандалом, который разразится у господ. Страшны горничные, подслушивающие у дверей и собирающие сплетни… Откуда у ленивых, недалеких слуг, которые без угрозы наказания не сделают лишнего шага, появляется столько прыти, когда дело доходит до чужих судеб и чувств, которые их не касаются и вмешиваться в которые они не имеют никакого права?!

Ах, брат, мой брат! Неужели его настолько ослепила ревность и уязвленная гордость? Он только на вид спокоен и невозмутим. Я знаю, какими страстями наполнена его душа! К ревности и обиде наверняка добавился и жгучий стыд за то, что он раскрыл передо мной свои чувства, свою страсть – а я после этого полюбила другого… Но ведь он прекрасно знает, что продолжать добиваться родной сестры – тяжкий грех! И так мы с ним зашли слишком далеко… Каким же самолюбивым надо быть, чтобы продолжать упорствовать! Думаю, никакого чувства ко мне в нем нет и в помине, есть только злое желание отомстить и ревнивая убежденность, что я – его собственность, касаться которой имеет право только он.

Представляю, под каким соусом он подал матери нашу с Анри любовь. Теперь никто и ничто не разубедит мать в том, что Гиз, ухаживая за мной, стремится стать членом королевской семьи, чтобы при первом же удобном случае отобрать у нас власть. Анжу нет равных в искусстве красноречия: если он захочет, своими словами бабочку превратит в скорпиона! А мать верит каждому его слову, даже не допуская мысли, что он способен ошибаться.

Я надеялась, что справедливость все-таки восторжествует. Но мать окончательно оттолкнула меня, практически перестав общаться со мной. А брат ведет себя так, словно мы чужие. Гиза здесь нет, и мне некому довериться, не у кого спросить совета…

Внезапно я поняла, что такое корона, которой я так гордилась все детство, которую считала своим лучшим помощником и защитником. В эти дни она впервые стиснула мою голову своей холодной железной хваткой – до крика, до боли. Я поняла, что любовь и власть несовместимы.

Жажда власти ненасытна, как жажда крови; недаром Карл питает такую страсть к охоте, и пьянеет от вида раненого зверя, и сам с удовольствием бросается на него с кинжалом, как будто у его собак недостаточно острые зубы; недаром матушка может быть такой жестокой, недаром Анжу лицемерен, недаром его любимчик Ле Га не останавливается ни перед чем, недаром у придворных на лицах – улыбки, в сердцах – страх, а в глазах – пустота… Я думала, что любима матерью, братьями, придворными и слугами, думала, что защищена и свободна, – а оказалось, что вокруг полно капканов, и лишь один неосторожный шаг, малейшее движение против воли родственников – и мне будет больно, очень больно, а им – ничуть, и они не только не пожалеют меня, они меня осудят и посмеются надо мной!

Значит, мне можно не мечтать о замужестве по любви. Они не позволят мне быть вместе с Гизом, которого панически боятся, потому что он может сесть на трон – и, уверена, управлять страной у него получится куда лучше, чем у безвольного Карла… Голова кружится, голова в огне, корона сдавила ее – и я не могу ее снять… Помогите мне, кто-нибудь! Нет, никто не поможет…

Я посмотрела правде в глаза – и не смогла выдержать ее взгляд. Все случившееся так потрясло меня, что я подхватила лихорадку, свирепствовавшую в армии. Мир потемнел, его охватило жаркое гулкое пламя, которое заглушило все мои чувства, в том числе и боль…

Должно быть, именно так выглядит ад. Сквозь дымное марево виднеется темный горизонт с виселицами и колесами, к которым привязаны изломанные, изувеченные тела. На стенах Амбуаза покачиваются повешенные, кричат вороны… В сером небе – клубы густого темного дыма… А люди не переставая бьются друг с другом – на турнирах, на войнах, на словах… постоянно пытаются ранить и убить друг друга. От этого пламя разгорается сильнее, от этого так больно стоять на земле. Кто-нибудь, дайте воды, погасите этот жар, чтобы наконец стих оглушительный вопль боли и ярости, треск и гул огня! Есть ли здесь кто-нибудь, кто слышит? Или всех ослепила и оглушила война?…

Я открываю глаза и вижу возле моей постели слуг и мать. В ее глазах – искренний страх за меня. Она трогает мой лоб и дает мне выпить травяной настой. Входит Анжу, озабоченно смотрит на меня и тихо спрашивает:

– Ну как ты, Маргарита? Тебе лучше?

Он снова стал прежним. Участливый взгляд, мягкий голос… Я медлю с ответом, и он поворачивается к матери. Она что-то вполголоса отвечает ему. Мои близкие, мои братья…

Лихорадка, лихорадка. Трясущаяся повозка. Мне так плохо, что я боюсь умереть. Идет война, мы в дороге… едем в Анжер… В этом мире всегда идет война. Тяжелые, мучительные дни, когда от слабости я даже не могу встать – а повозка все трясется, мы едем, едем куда-то… Ночи в горячечном бреду… Мать ухаживает за мной. Похоже, ее мучают угрызения совести – теперь она видит, что своим недоверием и холодностью сама отчасти вызвала мою болезнь.

– Марго, тебе нужно выпить лекарство. У тебя жар, – слышу я голос Шарля и открываю глаза. Шарль сидит возле моей постели. – Как ты, сестричка?

Мне хочется плакать. В эту минуту он для меня не король, а просто брат, и он называет меня уменьшительным именем – Марго. Только он в нашей семье зовет меня так… Он замечает мои слезы и ласково гладит меня по голове.