Текст книги "Королева Маргарита"

– Я буду молиться за него, и Бог откроет ему глаза, – тихо возражаю я, предчувствуя бурю.

Александр-Эдуард все еще держит мои четки и часослов. Я пытаюсь их забрать, но он ловко отдергивает руку.

– Вот не думал, что моя сестра такая дурочка.

– Отстань, что тебе от меня нужно?!

Словно не слыша меня, он направляется к камину и бросает книгу и четки в огонь. Я растерянно смотрю, как пламя поглощает их, и чувствую, что мои глаза наполняются слезами.

– Зачем ты это сделал? Я все равно не отступлюсь от истинной веры!

– Для чего тебе этот католический хлам, Маргарита? Ты же все равно ничего не понимаешь в религии.

– Я все расскажу матушке, когда она приедет! И она прикажет тебя высечь!

– За что? Матушка тоже приняла истинную веру, только ты одна упрямишься. Так что она прикажет высечь тебя. А если ты не будешь меня слушаться, то я велю тебя наказать еще до матушкиного приезда.

– Ну и пожалуйста! Ты можешь сделать со мной все что угодно, можешь даже убить меня – я все равно не отрекусь от Бога!

Я хочу уйти, но он хватает меня за руку и зовет слуг. Я изо всех сил выдергиваю руку и в слезах убегаю к себе.

Узнав о ссоре с Александром-Эдуардом, моя гувернантка качает головой и говорит:

– Ах, негодные мальчишки! Вы очень правильно поступили, ваше высочество. Не огорчайтесь, ведь Господь все видит и непременно накажет их за ересь! И тогда они очень пожалеют, что не слушали вас и смеялись над вами!

Ох, ну до чего же глупа эта мадам де Кюртон! Неужели она не понимает, что я вовсе не хочу, чтобы Бог наказал моих братьев?! Наоборот, я боюсь за них, мне хочется их спасти, только они никак не хотят видеть правды!

Мое запястье все еще горит от сильных пальцев Александра-Эдуарда. Я отсылаю всех слуг и долго читаю молитвы, прося помощи и защиты – мне страшно, что брат выполнит свою угрозу и меня высекут… А возможно, мне следует больше опасаться не этого, а гнева матушки. Ведь она любит Александра-Эдуарда больше всех. Она уже видела, как мальчики играли в священников, – и смеялась над их проделкой! Но тогда это действительно выглядело как безобидная шутка, и я уверена, что матушка даже не подозревает, насколько далеко все зашло на самом деле. Воспитатели Александра-Эдуарда и принца Наваррского тоже на стороне протестантов… Неужели и матушка станет протестанткой? Что тогда? Что меня ждет?

Я снова и снова вспоминаю, как Александр-Эдуард обошелся со мной, и мне становится обидно до слез. Он такой славный, у него приятные манеры, красивый голос, он умен и может быть очень милым, если захочет. Но почему он так жесток ко мне? Почему не понимает самого главного? А может, он просто заблуждается и не осознает, что ранит меня; может, для него это всего лишь веселая шутка, и он думает, что мне тоже смешно, просто я не подаю виду? Если так, то мой долг – помочь ему, открыть ему глаза! Прежде всего, нужно вернуть его в католичество, тогда его душа будет вне опасности. Я постараюсь, ведь он мой брат, и я люблю его, несмотря ни на что… Я вытираю слезы и решаю, что разумнее всего будет немедленно за него помолиться.

За ужином в этот вечер Александр-Эдуард держится как ни в чем не бывало, будто мы с ним вовсе и не ссорились. Но он никогда ничего не забывает, и в этот раз не забыл. Надо объяснить ему, что он ошибается. Только как? Как сделать, чтобы он меня услышал? Ведь я для него – всего лишь маленькая глупышка, младшая сестра. Он не воспринимает всерьез ни мои слова, ни мои слезы…

Витражи удивительно красивы и величественны, когда смотришь на них снизу, из полумрака храма. Статуи святых, крест, торжественная тишина. И на душе сразу становится тише.

– Не бойся, дочь моя. Господь не оставит верных Ему. Ведь Он Сам был на этой земле и тяжко страдал здесь. Поэтому страдания, которые ты претерпеваешь сейчас ради Него и истинной веры, – это не только испытание, но и благословение. Господь поддержит тебя во всем, если ты будешь Ему верна…

Как сейчас, я слышу спокойную, ласковую и в то же время твердую речь кардинала. Каждое слово звучит музыкой в прохладной гулкой тишине – и достигает самого сердца. Теперь я понимаю, почему священников называют врачевателями человеческих душ. Разговоры с кардиналом наполняют мое сердце уверенностью и миром, и я ухожу счастливая, сжимая в руках новый часослов взамен сожженного братом.

«Я буду верна истинной вере и Святой Церкви, даже если все станут еретиками. Даже если вся Франция перейдет на сторону гугенотов, я останусь католичкой!» – твердо решаю я. Мое лицо горит, я в красках представляю себе страдания святых мучеников. Может быть, мне тоже выпадет такая судьба. Надо быть готовой к ней, надо выдержать. И пусть со мной делают что хотят – пытают, жгут, насмехаются надо мной. Я все вытерплю! Зато когда придет время предстать пред Господом, я буду чиста, и Он не осудит меня. Только бы хватило мужества! Только бы хватило сил сохранить верность Богу, пронести ее через всю жизнь, не расплескав!

Я шепчу молитвы и смотрю на небо, и мне кажется, что я вижу незримые воинства ангелов. Небеса так близко к земле! Если бы люди только знали… Если бы Александр-Эдуард знал…

Повозка времени

Жизнь начинается не сразу. Сначала – нечто вроде подготовки к ней. Ты уже актер, ты знаешь свою роль, ты в костюме и гриме, но какое-то время стоишь за кулисами, ожидая своего выхода на сцену.

Так прошло мое детство. В нем не было поступков, о которых помнили бы другие, – была только моя собственная история: мечты, боль, счастье, книги, лошади, вольный ветер, замки, луна, звезды, сияющие облака, латынь, музыка, танцы… Раздумья, попытки понять, как устроен этот мир и какое место в нем занимаю я. Я жила безмятежно, с привычкой к душевному покою, не особенно задумываясь о будущем. Тогда еще не было причин о нем волноваться.

Предчувствие перемен возникло, когда мы отправились в большое путешествие по Франции. Это просто невероятно – два года странствий, вся Франция, весь мир! Мне скоро исполнится двенадцать лет.

Перед нашим отъездом матушка устроила в Фонтенбло великолепный праздник. Мы с братьями развлекались и даже играли на сцене.

Мы с Александром-Эдуардом очень любим театр и переодевания. Ему нравится выступать, это замечательно у него получается, и он, в отличие от меня, совершенно не смущается перед публикой. Моего волнения публика не замечает – я умею его скрывать. Но все равно перед каждым спектаклем я отчаянно волнуюсь. А мой брат чувствует себя на сцене свободно и раскованно, как будто никакой публики и нет. Да и просто так покривляться он тоже любит. Однажды он примерял костюмы для будущего спектакля и шутки ради оделся девушкой, накрасил губы, подвел глаза и брови – все как полагается. Девушка получилась премилая, кокетливая, с томными манерами. Матушка так хохотала!

Готовясь к спектаклю, я листала томик Лудовико Ариосто. А теперь, когда мы отправились в далекое путешествие по Франции, я часто вспоминаю одно место из его книги: там говорится, что мир – это сцена, на которой Фортуна разыгрывает свой спектакль, раздавая людям роли. Теперь наш двор представляется мне странным театром, в котором актеры забыли, что они актеры, но спектакль продолжается. Кто-то играет лучше, кто-то хуже, кто-то дополняет свою роль, кто-то забывает слова, но все участвуют в одной пьесе. Короли и подданные, заговорщики и судьи, палачи и жертвы – все мы сейчас едем в новые декорации, чтобы продолжить спектакль там. Как интересно! Вот забавно – многие из нас даже не догадываются об этом. Но это так, совершенно точно так, я чувствую.

Впрочем, несмотря на обилие развлечений и новых впечатлений, наша жизнь в путешествии предсказуема и даже однообразна: в каждом городе – торжественная встреча, скучная речь мэра, приемы, турниры, спектакли, балы… Мой брат король Карл обожает охоту и отдается ей при всяком возможном случае. Охотясь, он забывает обо всем на свете, даже о постылых государственных обязанностях. Александр-Эдуард становится все красивее, читает книги, но наибольшее внимание уделяет тому, чтобы развить у себя дипломатические способности и научиться всем нравиться. Время от времени на него по-прежнему находит интерес к ереси, и он опять предлагает мне протестантские сочинения.

– Милый брат, вы же понимаете, что читать такие книги рискованно! Этим можно нанести непоправимый вред своей душе, – говорю я с укором.

– Я знаю ваше благочестие, моя сестрица Маргарита, – церемонно отвечает он и добавляет лукаво: – Но я бы на вашем месте чаще задумывался о сути веры, а не о форме.

– Месье, неужели вы полагаете, что католическая религия не отражает во всей полноте суть веры? – спрашиваю я с деланым беспокойством.

Он замечает, что я ему подыгрываю, и мгновенно меняет тему.

Мои воспоминания о путешествии – вереница ярких красок и разнообразных впечатлений, такая же длинная, как наша процессия. Атлас и бархат, кружево и золотое шитье, лучшие вина, тончайшие блюда, ароматные соусы… Брионьольские сливы, кавайонские дыни, белый мед из Лангедока, изюм и миндаль, пряности и душистые травы… Фонтенбло, Санс, Труа, Лион, Каркассон, Ла-Рошель, Анжер, Ланже… Яркое солнце, синее небо, леса, дороги, реки, замки и города… Все соединилось и слилось в разноцветном праздничном потоке. Время летит легко и беззаботно, как летний ветер, дни изящны и гармоничны, словно стихи Ронсара, и что-то сияющее манит и ждет впереди.

Впрочем, кое-что меня тревожит. Мы направляемся на юг, в Байонну. Матушка из политических соображений решила устроить мой брак с сыном испанского короля Филиппа II от первого брака доном Карлосом. Моя старшая сестра Елизавета замужем за Филиппом II, и мой союз с доном Карлосом кажется вполне логичным. Только про дона Карлоса ходят такие слухи, что мне не очень хочется идти за него замуж: говорят, он сутулый, не слишком хорошо соображает и вдобавок отличается на редкость злым нравом. Признаться, я удивлена, отчего матушка закрывает на это глаза, устраивая мой будущий брак. А может, это все сплетни… В любом случае замысел матушки выдать меня замуж я пока не воспринимаю всерьез. Я еще не представляю себя замужем. К тому же я давно поняла, что люди в мире делятся на тех, кто боится моей матушки и подчиняется ей, и на тех, кто сильнее ее и кого она сама побаивается. Таких тоже немало, и решение о браке своего ужасного дона Карлоса будут принимать прежде всего сами испанцы.

Так и вышло: первый министр Испании герцог Альба, для которого мнение моей матушки значит не намного больше, чем погода, из-за чего она его едва выносит, сообщил ей, что король Испании Филипп II не желает этого брака, да и вообще пока не намерен женить своего сына. Вот и славно. Моя старшая сестра Елизавета, жена Филиппа II, пожив в Испании, стала непохожа на себя – сделалась такой холодной и чопорной! Когда мы с Александром-Эдуардом поприветствовали ее, она даже не улыбнулась в ответ! Оказалось, что испанский этикет запрещает проявления родственных чувств.

На торжественных приемах я уныло думаю, не запрещает ли испанский этикет дышать и что было бы, если б запрещал. Впрочем, здесь и без этикета дышать нечем – просто невыносимая жара, многие придворные даже падают в обморок. Наверное, природа таким образом уравновешивает испанскую холодность.

Хотя испанцев, в отличие от нас, их погода и этикет вполне устраивают – стоит взглянуть хотя бы на его светлость герцога Альбу. Раньше я думала, что на свете нет никого надменнее и суровее господ Гизов, но по сравнению с первым министром Испании Гизы – само дружелюбие и легкомыслие.

По счастью, теперь моя матушка вряд ли снова захочет выдать меня замуж за какого-нибудь кастильского принца, потому что на испанцев она обиделась. Мало того что Елизавета встретила всех нас крайне холодно и не проявила родственной теплоты, даже когда этикет позволял, мало того что матушкины планы по поводу моего брака расстроились, – герцог Альба еще и упрекнул ее в том, что она слишком либерально обращается с протестантами, и посоветовал ей наконец выполнить священный долг истинной католички и очистить Францию от еретиков.

Да, об испанском милосердии не зря ходят легенды. Я только сейчас начинаю осознавать, как мне повезло, что свадьбы с доном Карлосом не будет – должно быть, он настоящее чудовище, если даже испанцы считают его жестоким!

Я думаю о том, что когда-нибудь мне все-таки придется выйти замуж. Конечно, не сейчас, что меня очень радует. А интересно, за кого я выйду? Вот бы мне достался прекрасный принц, как в сказке! Впрочем, мне, дочери и сестре французских королей, принц гарантирован. Вопрос лишь в том, окажется ли он прекрасным… В любом случае я очень надеюсь, что дона Карлоса уже не будет.

Несмотря на непрерывные развлечения, в которые мы погружены, повсюду ощущается мертвящее дыхание религиозной войны. Ощущается даже тогда, когда эта война как будто стихает, превращаясь в молчаливое противостояние. Но в нем так много ненависти…

Сколько времени прошло после смерти отца – а мы до сих пор не знаем покоя. Кровавый заговор в Амбуазе еще не забыт, и все последующие договоры и перемирия с протестантами ненадежны и недолговечны.

В марте 1562 года в местечке Васси в Шампани люди Франсуа де Гиза столкнулись с протестантами. Из католиков один был убит и несколько ранены. А протестанты потеряли больше семидесяти человек, и ранено было больше ста. После Васси по стране прокатилась волна возмущения. Католики горячо требовали довести дело до конца и перебить остальных еретиков, а протестанты жаловались на католические зверства. Впрочем, и сами в долгу не оставались.

В феврале 1563 года был убит герцог Франсуа де Гиз. Все знают, что убийство совершилось по приказу предводителя протестантов адмирала Колиньи, хотя официально была подтверждена только вина убийцы, Польтро де Мере, а Колиньи категорически отверг свое участие в этом преступлении, и оно осталось недоказанным. Хотя Колиньи как заказчика убийства назвал Польтро де Мере, когда его допрашивали под пытками. С тех пор Гизы, особенно Анри, сын убитого полководца, мечтают о мести Колиньи и об уничтожении всех протестантов без исключения.

В стране то и дело вспыхивают беспорядки. То протестанты осквернят церковь или могилу католика, то католики убьют протестантов… Католики постоянно жалуются моему брату королю Карлу, требуя восстановить справедливость и защитить истинную веру. Но Карл и матушка стараются вести политику равновесия. Пока она не приводит ни к чему, кроме усиления вражды – оба лагеря недовольны. Католики не понимают, почему протестантам позволено слишком многое, а протестанты жалуются, что им не позволено ничего.

И среди нас есть протестанты, например Анри, принц Наваррский, который тоже с нами путешествует. Мои братья давно знают его как товарища по играм, но ненавидят за веру и не упускают случая это продемонстрировать. Я говорю «мои братья», потому что Карл никогда серьезно не увлекался протестантизмом, а Александр-Эдуард с некоторых пор вернулся в лоно католической церкви, кажется, на этот раз искренне и окончательно. Про Анри де Гиза даже не говорю – он давно записал всех протестантов в список своих злейших врагов.

Однажды у входа в церковь Карл взял шляпу Наваррского и бросил ее за церковный порог, вынуждая Анри войти в католический храм, чтобы поднять ее. Наваррский не показал обиды, обернул все в шутку и отправил за шляпой своего слугу.

Когда ты в пути, ты меняешься, но не осознаешь этого; ты осознаешь произошедшие с тобой перемены лишь тогда, когда вновь оказываешься в знакомой обстановке. Так случилось и со мной: я доверилась дорогам и новым впечатлениям, а когда мы после двух долгих лет странствий вернулись в Амбуаз и я увидела горделивые силуэты его башен на фоне голубого неба, вновь прошла по коридорам моего детства, то поняла, что за время путешествия стала совсем другой.

Впрочем, главный вопрос еще не был задан. В те дни мне казалось, что мир всегда будет царить в моей душе и ежедневные занятия и развлечения никогда не кончатся – хотя я сама повзрослела, мне было уже пятнадцать, и мои братья стали совсем взрослыми, и не в мечтах, а на деле вершили судьбы Франции. Карл возмужал и стал королем не только на словах. Александр-Эдуард при конфирмации взял себе имя Анри, в честь отца. За глаза его часто называли просто Анжу – он ведь герцог Анжуйский… Он проявил себя в военном деле, и все восхищались его талантом военачальника. Детские обиды на него за мои часословы, которые он сжигал, за мои слезы и страхи давным-давно ушли в прошлое вместе с нашими игрушками, сказками и шалостями. Я от чистого сердца простила брату все обиды – и, как это часто бывает с чувствами, от жгучей неприязни переметнулась к горячей привязанности. Теперь брат Анжу вызывал у меня восторг своим умом, красотой и смелостью, и я гордилась, что я его сестра.

Однажды в Плесси-ле-Тур во время прогулки по парку он отвел меня в сторону и заговорил со мной как со взрослой. Я вспомнила, как в детстве он смотрел на меня сверху вниз, смеялся надо мной, а я со слезами доказывала ему свою преданность католической вере… Но те времена давно миновали: теперь темные бархатные глаза брата были внимательны и полны расположения ко мне, а голос звучал спокойно и мягко.

– Милая Маргарита, я должен просить у вас прощения, что не говорил вам об этом раньше…

– О чем, мой брат? – удивилась я.

– О том, что вы – самый близкий мне человек в нашей семье. О том, что вы – моя самая любимая сестра. Вы мне ближе всех, Маргарита. Конечно, наши братья питают к вам любовь и уважение, которыми нельзя не проникнуться, едва взглянув на вас, – но я, помимо уважения и любви, испытываю к вам еще и чувство близости и дружбы. Я верю – и не просто верю, а знаю, ибо об этом говорит моя детская память, – что вы схожи со мной по характеру и лучше всех понимаете меня. Вы и сами, должно быть, помните, как интересны, полезны для нас обоих, как глубоки были наши с вами разговоры, сколько мы поняли благодаря общению друг с другом! Когда такие похожие люди, как мы с вами, еще и растут вместе, это можно считать истинным благословением судьбы! Я счастлив, что нас соединяет не только сходство натур, но и то, что мы вместе выросли!

Мы свернули на одну из боковых дорожек парка. Какие новые для меня слова, какой незнакомый тон! Брат говорит со мной как с равной, как со взрослой – впервые в жизни! Смысл его слов то и дело ускользает от меня, потому что меня завораживает голос. А брат продолжает:

– Детство – счастливая пора, но, увы, рано или поздно оно заканчивается. Сейчас настало время признать, что для нас с вами детство закончилось безвозвратно. Это немного грустно, но и радостно – ведь впереди нас ждут великие дела! Да, Маргарита, вы не ослышались – нас. Я ни минуты не сомневаюсь в том, что вы, моя сестра, которую я так люблю и которая понимает меня как никто, разделите и поддержите мои интересы. А я от чистого сердца разделю с вами все плоды своих побед, все свои достижения – словом, все то, чего мне только удастся добиться в этой жизни.

– Но как я могу поддержать вас, мой брат? Я и так на вашей стороне.

– Как я счастлив это слышать, Маргарита! – Он взял меня за руку, тепло посмотрел мне в глаза и улыбнулся, после чего приобнял меня, и мы пошли дальше. – Вы понимаете меня с полуслова… Дело в том, что, как я уже сказал, детство закончилось, и мы с вами вступаем во взрослую игру. Пока Фортуна добра ко мне и ласкает меня своими лучами, дарит мне победы в боях с протестантами. Но она капризна и непостоянна. Мое, а значит, и ваше благополучие сейчас всецело зависит от воли нашей доброй матушки.

– Тогда вам не о чем беспокоиться – ведь матушка так любит вас и ценит ваши таланты!

– Да, сестра моя, но мы с вами не одни на свете… Я здесь ненадолго, мне снова пора уезжать. А когда я уеду, не смогу влиять на происходящее! Признаться, я опасаюсь, что наш брат король Карл, который, как известно, больше всего на свете любит охоту и пока не замечает, какое влияние я приобретаю, однажды заметит это.

Анжу замолчал и сдвинул брови. Его лицо сразу сделалось печальным, словно небо закрыли облака и повеяло дождем. Я очень чувствую настроения брата, мгновенно замечаю их. Вот и сейчас мне передалась его грусть… Помолчав немного, он стряхнул с себя задумчивость:

– Каждый велик в том, что любит сильнее всего. Я – на поле битвы, а наш король – на охоте. Но поверьте, охота на лесных зверей не так уж сильно отличается от охоты на людей. Если в душе нашего брата тоже проснется честолюбие… ведь он король, и честолюбие для него естественно… тогда мне несдобровать. Он возложит на себя обязанности главнокомандующего, и я разом лишусь всего, чего уже добился и еще добьюсь! И мало того – я буду унижен, растоптан. Поверьте, милая Маргарита, лучше смерть, чем такая судьба! Если это случится, я предпочту смерть – и найду ее! Вам ли не знать, что смерть давно сопровождает нашу семью! – добавил он с ожесточением.

Он взял меня за плечи и посмотрел мне в глаза.

– Помогите мне, дорогая! Мы с вами так похожи, я благодарю судьбу, что вы моя сестра! Сейчас моя участь – в ваших руках. Никто не поможет мне, кроме вас! Никто на свете!

– Но как я могу помочь вам, мой брат? Что я должна делать?

– Мне нужен верный человек, союзник, друг, чтобы в мое отсутствие мнение матушки обо мне оставалось прежним. Мне нужен человек, способный немедленно восстановить истину, если кто-то ее поколеблет! Никого лучше вас на эту роль я не могу и представить. Вы умеете быть преданной – стоит только вспомнить, как вы защищали святую католическую веру, когда нашим душам грозила опасность! И вот теперь я прошу вашей защиты и поддержки. Прошу вас, беседуйте с матушкой как можно чаще, не бойтесь ее. Она кажется вам суровой и холодной, но это ошибочное впечатление, поверьте. Я поговорю с ней, расскажу ей о ваших талантах и о вашем добром сердце и попрошу, чтобы она приблизила вас к себе. Вы сами увидите, как изменится тогда ваша жизнь. Постоянное общение с матушкой пойдет вам на пользу – и спасет меня от предательства и унижения. Я уеду со спокойной душой, зная, что за моей спиной не будут плестись интриги, потому что вместо меня рядом с матушкой останетесь вы, мое второе «я».

Брат говорил так хорошо, так точно подбирал слова, так тонко и ненавязчиво делал комплименты, что мою душу наполнило счастье – ведь я всегда хотела, чтобы у нас с ним были именно такие отношения, полные любви и тепла. Меня переполнило восхищение, какое переполняет девочку-мечтательницу, когда на нее обратит внимание прекрасный принц. Да, брата без преувеличений можно назвать красавцем, и соперничать с его красотой способен только его ум. И задача, которую он поручил мне, далеко не детская – всякий, кто знает характер моей матери, поймет, что я имею в виду… Разумеется, я искренне согласилась, готовая сделать для брата все, о чем он ни попросит. А его ласковая улыбка и несколько любезных слов превратили мое восхищение в восторг.

Брат долго смотрел на меня доселе незнакомым мне взглядом. Я почувствовала, что розовею от смущения.

– Ты красавица, Маргарита! – произнес он и обнял меня. Я мельком подумала, какие у него сильные руки, почувствовала, что мне не вырваться, если он сам не отпустит меня, испугалась и замерла – а он поцеловал меня, пылко, страстно. Какое это странное ощущение! Его горячее дыхание, колючие усы и бородка, его запах… Мне стало неприятно, страшно, я попыталась оттолкнуть его, но он только крепче обнял меня.

– Я люблю тебя, Маргарита! Я всегда любил тебя, я с детства любил тебя! Неужели ты раньше не замечала этого? Вот глупышка! Ты моя, навсегда моя, я никому тебя не отдам!

От Анжу исходили чувства такой силы, что у меня темнело в глазах, я бы упала, если бы он не обнимал меня так крепко… А потом я вдруг поняла, что мне не хочется освобождаться из его объятий, и в какой-то истоме обвила руками его шею. Его губы и мои губы, его волосы и мои волосы, его влажные от волнения руки, наши дыхания, наши тесные прикосновения… Мне казалось, что мы никогда уже не сможем расстаться, отделиться друг от друга.

Наконец мы очнулись – внезапно, словно нас разбудили. Анжу снова превратился в моего брата. Он оторвался от меня запыхавшись и сказал с какой-то странной улыбкой:

– Сегодня чудесная погода, правда?

– Не то слово.

– Я, кажется, сошел с ума.

– Я тоже, по-моему…

– Пусть. Я обожаю тебя, теперь ты стала моей, Маргарита! Моей по-настоящему, моей навсегда!

Как блестят его глаза, когда он смотрит на меня! Какой огонь зажегся в их глубине! А я испытываю сладостный, ни с чем не сравнимый восторг оттого, что действительно принадлежу брату вся, вся без остатка! О, как это было бы сладко – стать его частью, навеки раствориться в его крови… Голова кружится, сердце колотится, мне нехорошо. Это какой-то дурман, как будто мы выпили крепкого вина. Анжу часто дышит, у него лихорадочный взгляд, и по его лицу блуждает блаженная улыбка.

Мы кое-как привели себя в порядок и расстались, настолько же влюбленные друг в друга, насколько и озадаченные неожиданной, ослепляющей силой наших чувств. Мое тело до сих пор помнит каждое его прикосновение, я до сих пор сама не своя, мне хочется улыбаться, смеяться, и губы все еще горят от его поцелуев!

Этим вечером так ярко сияла луна, замок казался мне таким прекрасным, таким восхитительно новым стал весь мир! Я смотрела на себя в зеркало и видела там уже не робкую девочку. Я долго рассматривала свое лицо, свою белую кожу, карие глаза, черные волосы, вспоминая слова брата, – и увидела, почувствовала, поверила, что в самом деле красива. В моей душе все перевернулось, изменилось, мне томительно захотелось чего-то, что я не знала, как назвать, чего-то, чего у меня еще никогда не было… Глазам стало горячо, я расплакалась – то ли от этой непонятной тоски, то ли от счастья. Фортуна перевела стрелки моих часов с детства на юность.

Правда, на следующий день воспоминание о близости с братом обожгло мою душу стыдом. Это же грех! Я краснею, понимаю, что уже никогда не смогу забыть того, что было между нами, и мне становится очень страшно от этого – а сердце стучит и замирает от воспоминаний о его прикосновениях… Что же делать? Наконец я собралась с духом и рассказала обо всем своему исповеднику. После этого ко мне вернулся относительный душевный мир. Но все равно при воспоминании о том вечере меня охватывает волнение. Таких сильных и противоречивых чувств я еще никогда не испытывала. Это было какое-то наваждение…

Брат сдержал свое обещание – передал матушке ту часть нашего с ним разговора, которая касалась меня, и матушка приблизила меня к себе.

После отъезда брата я стала постоянно беседовать с ней, хотя она по-прежнему внушала мне страх. Но сейчас мне льстило, что она уже не придирается ко мне и даже благосклонно выслушивает мое мнение – Анжу позаботился об этом. Хотя ее черное платье, которое ей пугающе шло, голос, в котором слишком легко возникали жесткие нотки, странная улыбка, при которой глаза оставались холодными, не позволяли мне раскрыться перед ней. Я говорила с ней как с драконом и после каждой встречи была счастлива и горда, что дракон меня не съел. Приписывала этот успех собственному уму и знаниям, и моя уверенность в себе росла. Теперь детские забавы казались глупостями, мне хотелось быть другой, взрослой, самостоятельной… Начиналась моя собственная история.

Брат помог мне вскочить в повозку времени, шепнув мне на ухо несколько ободряющих слов, – и кони помчались дальше, не сбавляя хода. Свежий ветер дул в лицо, захватывало дух от новых горизонтов, и казалось, что за следующим поворотом дороги меня ждет самая прекрасная сказка, какую только можно представить, причем эта сказка будет обо мне.