Текст книги "Королева Маргарита"

Лувр

– Генрих! Слава Всевышнему, вы живы! – сказала я мужу, когда мы встретились после страшной ночи. – Я так испугалась за вас!

– Значит, я хоть немного дорог вам, Маргарита?

– Вы же мой муж.

– В эту ночь у вас был хороший повод избавиться от меня.

– Спасибо, Генрих! Вы невероятно любезны и очень высокого мнения обо мне! Я делаю все, чтобы вас спасти, а вы…

– Простите, Маргарита. Я сам не свой сегодня.

– Не бойтесь меня. Я же обещала помогать вам! Неужели вы забыли?

– Нет, просто… неважно. – Он хмуро замолчал, потом посмотрел мне в глаза: – Маргарита, мне нужен ваш совет. Что мне теперь делать? Почти все мои дворяне погибли.

– Вас не тронут – вы мой муж. Я не позволю! Но вам надо принять католичество.

– Маргарита… – Его глаза наполнились болью. – Да, ваш брат сейчас требовал этого и угрожал убить меня и принца Конде, если мы не согласимся, но… Мои люди этой ночью умирали за веру с моим именем на устах!

– Генрих, у них не было выбора – и не было времени найти выход! А у вас есть выбор. Продолжать упорствовать сейчас – самоубийство! Я не настаиваю, конечно, вам решать. Погибнуть еще не поздно. Но не забывайте, что ваши враги от этого будут счастливы. И не забывайте, что Париж – это еще не вся Франция. Во Франции осталось немало протестантов, и вы им нужны живым и здоровым.

– Маргарита! Какие протестантские разговоры вы ведете!

– Ничуть, Генрих. Сегодня я более католичка, чем когда-либо. Но это не помешает мне вам помочь.

– Раз так, я полностью полагаюсь на вас.

– Ваша главная задача сейчас – сохранить свою жизнь. Не геройствуйте попусту, еще не время. Уверяю, никто не сочтет, что вы предали своих сторонников. Главное – объяснить, почему вы стали католиком, и, не медля, назвать произошедшее своими именами. Напишите, что вы думаете обо всем этом.

– Я бы и рад, но в тексте будут одни ругательства…

– Тогда я напишу за вас.

Я написала от имени мужа текст, в котором постаралась с максимальной ясностью высказать его чувства и отношение к случившемуся. Прочитав, Генрих с мальчишеским простодушием заявил мне, что и впредь будет пользоваться моими услугами, если ему понадобится что-нибудь сочинить.

Когда Карл поставил Генриха перед выбором, католичество или смерть, Генрих выбрал католичество, но постарался сохранить лицо, насколько возможно: попросил дать ему время, чтобы ознакомиться с догматами католической религии. Анжу ликует – во всяком случае, на его невозмутимо-отрешенном лице просматривается удовлетворение. И матушка довольна как никогда.

Тень Варфоломеевской ночи накрыла всю Европу: католические Испания и Италия наперебой хвалят Карла и служат благодарственные молебны, герцог Альба казнил много протестантов в Монсе. Муж внял моим советам и делает вид, что полностью смирился с королевской волей – ведет себя, как убежденный католик, показывая, что новости об избиениях еретиков его совершенно не волнуют.

Карлу не без труда удалось успокоить разбушевавшихся парижан. Он еще раз подтвердил народу, что все случившееся произошло по его желанию, и приказал не доставлять больше протестантам никаких «огорчений», как он это назвал. Он притворяется, что доволен, но лучше не заглядывать в его глаза… Первое время он старался свыкнуться с жестокостью случившегося, даже бравировал ею, но через восемь дней после кровопролития случилось событие, которое потрясло его до глубины души – впрочем, как и всех нас.

Лувр был разбужен среди ночи страшными звуками: казалось, снова началась резня – оглушительные крики, лязг, стук… Мой брат король даже поднял тревогу, солдаты принялись готовиться к обороне… но этот шум подняли не люди. Это были вороны. Огромное количество черных птиц, слетевшихся неизвестно откуда, словно с того света. Они тучей кружили над дворцом, пронзительно, нестерпимо громко кричали и стучали клювами по крыше. Так повторялось в течение недели, всегда ночью, в одно и то же время[25]25
  Исторический факт. Король Наваррский вспоминал об этом годы спустя.


[Закрыть]. Знак, что преступление перешло все пределы и вопли жертв достигли Неба… Несчастный король Карл IX, мой бедный брат Шарль!

Как мне страшно за нашу семью! Такое преступление несовместимо с будущим счастьем. Теперь наш род ждут ужасные испытания. Фортуна иногда бывает милостива и позволяет людям делать то, что они хотят, позволяет радоваться и наслаждаться. Но только не нам. Нам – не позволит, теперь мы ее пленники, и она не освободит нас, пока не спросит с нас за все.

Когда я слышу вороньи крики, всегда вспоминаю те дни, ту тяжесть, ту кровь. Они звучат, как отголоски не только Варфоломеевской ночи, но и всех битв этого мира.

В изменившихся обстоятельствах мать пришла к выводу, что мой союз с Генрихом, королем Наваррским, уже не нужен и будет только мешать ей в ее политических действиях. К ее превеликому сожалению, Генрих во время резни остался жив – а резня уже закончилась. Остался только один способ разрешить эту трудность. Однажды, когда я пришла к матери на обычную утреннюю церемонию, она обратилась ко мне:

– Дочь моя, я задам вам вопрос. Только дайте слово, что скажете правду.

– Постараюсь, матушка.

– Вопрос щекотливый, но, как вы сами понимаете, очень важный, – сказала она с едва заметной улыбкой. – Скажите-ка мне, ваш муж – настоящий мужчина? Он доставляет вам удовлетворение в постели?

Фрейлины затихли, с не меньшим интересом, чем мать, ожидая моего ответа. Вот куда теперь задул ветер! Если я скажу, что нет, мать постарается развести меня с Наваррским и расправится с ним при первой же возможности. А если я скажу, что да, она мне не поверит… Я простодушно посмотрела на нее и ответила:

– Не знаю, матушка.

– Что значит «не знаете»?

– Ну… я не знаю, что вам сказать, матушка, потому что пока еще совершенно не разбираюсь в том, о чем вы меня спрашиваете. Ведь трудно рассуждать о том, в чем ровным счетом ничего не понимаешь.

Фрейлины прилагали титанические усилия, чтобы сдержать смех. Мать скрыла досаду и неторопливо добавила:

– Ваш муж принял католичество, но в душе, я уверена, остается еретиком. Так что, если он не доставляет вам удовлетворения, нет никаких препятствий к тому, чтобы аннулировать ваш брак.

– Мне очень жаль, матушка, но я не знаю, что ответить на ваш вопрос.

Теперь фрейлины сделают этот разговор достоянием всего дворца. Это будет забавно.

Так и случилось, причем гораздо быстрее, чем я думала. Днем ко мне подошел герцог де Гиз и сказал с тонкой улыбкой:

– Дорогая Маргарита, мне просто не терпится научить вас тому, о чем вы совершенно ничего не знаете.

– А вы в этом разбираетесь? – Я наивно захлопала на него ресницами, пытаясь сохранить невозмутимый вид, но не сдержалась, и мы оба расхохотались.

Впрочем, смеяться пришлось недолго – матушка при первом же случае сказала мне:

– Дочь моя, в конце концов, вы могли бы и снова полюбить герцога де Гиза…

Весь ее облик теперь демонстрировал полнейшее расположение к этой возможности. Я почувствовала, что бледнею.

– Простите, матушка. Я не желаю об этом слышать. Мое сердце не из воска.

Рассеянная атмосфера бала, музыка, блеск свечей и драгоценностей. Я чувствую, что ты смотришь на меня, поворачиваюсь и встречаюсь с тобой глазами. Нетерпеливый, насмешливый, требовательный и нежный взгляд, точеный нос, улыбка, возможная лишь у человека, обладающего умом, властью и богатством. Анри де Гиз…

Как я боялась, что мне будет больно видеть тебя! Но нет, я чувствую себя неплохо. И ты, похоже, тоже не тоскуешь. Как всегда, небрежен, насколько позволяют правила этикета, и при этом безупречен в соблюдении этих правил. Я вижу, что тебе нравится моя улыбка – еще бы. Как я по тебе соскучилась!

Ты напряжен, будто ждешь удобного момента, чтобы сделать или сказать что-то важное… Все как всегда. Ты становишься взрослее, с каждым годом все мужественнее и красивее – но меняешься мало. Еще в детстве мне казалось, что внутри тебя живет хищный зверь. Ты притягиваешь умом, мужеством и силой – и одновременно пугаешь жестокостью в глазах, которая выдает хищника, выходящего на охоту. Я боюсь, Анри, как бы этот зверь однажды не завлек тебя в жестокую ловушку. Пожалуйста, будь осторожен! Multos timere debet, quem multi timent![26]26
  Многих должен бояться тот, кого многие боятся! (Лат.)


[Закрыть]

Впрочем, ты не из тех, кто принимает от женщины сочувствие и материнскую заботу. Да и я не из тех, кто предпочитает тосковать, когда можно радоваться настоящему. Фортуна высокомерна и капризна, она может отвернуться от неблагодарных – поэтому сейчас я рада танцевать с тобой, я всецело отдаюсь музыке и тебе. Делай со мной что хочешь, дорогой, я ничего не имею против… А кстати, чего ты хочешь?

Когда ночь накроет город своим темным плащом, ты опять придешь ко мне – хотя в последнее время это случается все реже. Ты женат, я замужем, наши дороги неумолимо расходятся… Но когда мы вместе – мы родные, и я знаю, что, если что-нибудь произойдет и я попаду в беду, ты не забудешь обо мне – и я всегда тебя поддержу.

Ты знаешь меня наизусть. И я знаю тебя – твои руки, твердые ладони и длинные пальцы. Знаю, как ты, такой сильный и гордый, становишься открытым и наивным, словно мальчишка, – будто распускается окруженный острыми шипами цветок. Редкий белый цветок с дивным ароматом… Белые ночные цветы особенно душисты, говорят, из них делают самое сильное на свете приворотное зелье. Нет, любимый, я не собираюсь поить тебя этим ядом, даже в мечтах. Зачем? Ты и без него мой – настолько, насколько это нужно нам обоим. Мы даем друг другу полную свободу. Возможно, благодаря этому мы так рады каждой нашей встрече.

На твоей ладони и на пальцах – мозоли от шпаги, я чувствую их, когда ты касаешься меня. Твои губы – как хорошо я знаю их волевую складку, которая не предвещает ничего хорошего твоим врагам. И как сладко, когда эти губы говорят о любви! Я знаю все тайны твоего тела, его запах, его белизну, помню каждую вену, каждую жилку, каждое родимое пятнышко. Поэтому мне так нравится танцевать с тобой – музыка несет нас, словно течение реки, а твои прикосновения напоминают мне один из моих самых сладких снов.

Конечно, чего-то не хватает, чтобы я могла отдаться тебе полностью. Впрочем, к чему лукавить: это «что-то» – наша несчастная судьба, не позволившая нам быть вместе, постоянные попытки родственников играть нашими чувствами, разменивать их, как деньги… Поневоле приходится прятать чувства от самих себя, не давать им раскрыться, чтобы не умереть от горя и боли.

Мы оберегаем нашу любовь от холода, закрываем от недобрых глаз, как ладонями закрывают пламя свечи на ветру. Это легко, если в отношениях весна – но сейчас осень. Ветер становится все холоднее, и тучи все чаще заволакивают небо, напоминая, что скоро пойдет снег. В саду нашей любви, где мы когда-то гуляли среди цветов, теперь пусто и бесприютно, только желтые листья опадают на темную воду стынущего пруда.

Я люблю тебя, ты любишь меня. Мы гоним от себя нежность и невольно охладеваем друг к другу. Угасло ли наше прежнее чувство – или затаилось? Не знаю…

Кровь, залившая Париж, ушла в землю. Жизнь понемногу вернулась в привычную колею. Покоя нет и, думаю, уже не будет, но есть его внешнее подобие, настолько же наивное, насколько и лицемерное. Хотя время в самом деле лечит: перестала вспоминаться виселица Монфокон, ветер унес запах смерти и рассеял пороховой туман. Небо вновь стало ясным и голубым. Нам предстоит еще много бурь – но тем дороже ясный денек.

Такое настроение овладело всеми нами. Конечно, никто этого не высказывал, а может, даже и не осознавал до конца – но все мы чувствовали, что теперь близки, как кровные родственники, и связаны, как разбойники круговой порукой. Если раньше нужны были слова – теперь оказывалось достаточно взгляда.

Сознание того, что мы уже наделали в жизни немало непоправимых ошибок, не разделило, а сблизило нас. Я подружилась с Марией Клевской, которой безраздельно принадлежит сердце Анжу. Нет, я не забыла ничего. Но сейчас нет ни желания, ни сил ненавидеть. Ненависти и так слишком много в этом мире…

Анжу делает настойчивые попытки к примирению со мной. Однажды Мария Клевская с блеском в глазах сообщила мне, что у нее для меня сюрприз. Сюрпризом оказалось свидание, на котором ее ждал мой брат Анжу, а меня – герцог де Гиз.

Я посмотрела на них, и мне очень не понравились их лица. Анжу, видимо, полагает, что меня можно приближать и отдалять, когда ему заблагорассудится. Сделал все, чтобы разлучить меня с Гизом и насильно выдать замуж, а теперь строит из себя лучшего друга! Значит, ему опять понадобилась моя поддержка. Свести меня с Гизом его наверняка подговорила мать… А Гиз, судя по всему, намерен весело провести время, развлечься со мной, а моего мужа не желает даже принимать в расчет, как будто его и не существует! Я прекрасно знаю, что он ненавидит Наваррского. Но неужели он не понимает, что своим пренебрежением к моему мужу оскорбляет и меня? К тому же я совсем не уверена, что Анжу простил Гизу любовь ко мне. Сегодня он мил и любезен, а завтра воспользуется доверчивостью Гиза, чтобы отомстить. О матери я уже и не говорю… Самоуверенность не доведет Гиза до добра – из-за нее он не замечает очевидной опасности.

– Моя дорогая сестра, – начал Анжу, – мы позволили себе преподнести вам этот маленький сюрприз, который вас непременно обрадует. Сегодня такой славный день – так давайте проведем его вместе и закончим увеселительной прогулкой!

– Я очень благодарна вам за желание меня развлечь, но, к сожалению, вынуждена отказаться, потому что во дворце меня ждут дела.

– Маргарита, ну какие могут быть дела в такую прекрасную погоду?! – удивился брат. – Идемте же, идемте, это будет так чудесно! Я не желаю слышать никаких отговорок!

– Мой муж король Наваррский хотел обсудить со мной кое-какие вопросы.

– Ну что вы в самом деле, Маргарита! Не бойтесь, здесь нет нужды притворяться – ведь нас никто не слышит. Я обещаю вам, я клянусь, что о нашей прогулке никто не узнает! – протянул Анжу. – Раньше вы никогда не были ломакой! И что вам за дело до этого наваррца? Неужели вы в самом деле предпочитаете его общество нашему? Нет, я отказываюсь в это верить.

– А я – тем более, – прибавил Гиз.

– И тем не менее сегодня это так. Еще раз благодарю вас и желаю приятно провести время, – сказала я, глядя на них с любезной улыбкой, и ушла оттуда, надеясь, что они не заметили моей растерянности. Гизу, судя по всему, мой отказ даже понравился. Он ехидно усмехнулся и посмотрел на Анжу. Впрочем, это безразличие – только маска, а на самом деле Гиз тоже очень уязвлен. Отношения с ним теперь неизбежно сойдут на нет.

Так и случилось. Через несколько дней на балу я заметила, как он назначает свидание другой. Она простая глупая фрейлина, это будет мимолетная встреча – но он уже не со мной… Не со мной!

Жар бросился мне в лицо. Досада, стыд, обида – все вместе. Нет, я ни слова ему не скажу, я не собираюсь выяснять отношения. Я ведь ждала этого, я сама переживала из-за того, что положение моего любовника для него унизительно. Я знаю, что ему нечего ждать от связи со мной, кроме испорченной репутации и скандалов. И даже рада, что он наконец-то поступает в согласии со здравым смыслом. Рада…

А может, это только отговорки, а на самом деле причина во мне? Может, ему просто наскучило быть со мной, я стала ему неинтересна? Он отказался от меня, больше не добивается меня… Нет, нет, так не должно быть, мы же любим друг друга!

Хотя зачем лгать себе? Я и сама внутренне отгородилась от него. Да, он не со мной – но ведь и я теперь не с ним. Я думаю о нем все реже. Наше расставание закономерно, я ждала его, боялась и, наверное, невольно поторопила. Конечно, он ощутил это – и бороться за меня не стал. Мне казалось, что он всегда будет в меня влюблен, – я ошибалась.

Мы с Гизом по-прежнему любезны друг с другом, но я больше не чувствую себя свободно в его присутствии. Когдя я вижу его, меня сковывает смущение, словно я в чем-то перед ним виновата. Разве это любовь? Нет, уже нет… Пожалуй, мое сердце сейчас свободно. Свободно, как замок, из которого уехал хозяин, но комнаты которого еще хранят его вещи, запах его духов, его привычки, его душу…

Не знаю, чего во мне сейчас больше – досады, обиды, ревности или страха, что я неспособна удержать мужчину… А может, все эти переживания бессмысленны. Осень, холодает, желтеют листья, проходят чувства, и с этим ничего не поделаешь – остается смириться и не жалеть об уходящем тепле. Ведь все равно рано или поздно наступит зима. Может, даже выпадет снег.

Как я боялась дня, когда пойму это! Но теперь этот день наступил, и ничего не изменить. Жизнь переворачивает страницу, в спектакле Фортуны начинается новый акт.

Король Польши

Как ни старался мой муж избежать унижений, связанных с переходом в католичество, ему это не удалось. Карл и королева-мать не удовольствовались его формальным отказом от протестантской веры и потребовали соответствующих действий – настояли, чтобы Генрих Наваррский отменил в Беарне прежние порядки, установленные его матерью Жанной д’Альбре, и объявил там католичество. В Ла-Рошель назначили нового наместника, но город наотрез отказался подчиняться католикам и взбунтовался. Мать решила подавить бунт силой. Карл всегда соглашался с ней и в этот раз ничего не имел против, поэтому без лишних споров отдал все необходимые приказы. Зимой королевская армия добралась до Ла-Рошели, чтобы усмирить протестантов, и моего мужа заставили воевать против своих бывших единоверцев.

Впрочем, протестанты, по-прежнему преданные ему, поняли, что это маскарад, и Наваррский не остался в долгу – прежде чем посылать своих солдат в атаку, предупреждал о ней неприятеля: его солдаты-католики так громко и воинственно кричали, что протестанты спокойно успевали подготовиться к встрече с ними.

Протестанты, известные своей непреклонностью и готовые ради веры на любые лишения и муки, даже не подумали уступить. Осада Ла-Рошели затянулась на полгода. Неудачные штурмы, неудачные переговоры, ожидание, потом все сначала…

Прервали осаду новости из Польши: поляки избрали своим королем моего брата, герцога Анжуйского. В отличие от французов, испанцев и итальянцев поляки – сторонники веротерпимости. Они были возмущены Варфоломеевской ночью, поэтому потребовали от своего нового короля, чтобы эта чудовищная ошибка была исправлена – то есть чтобы протестантов перестали преследовать. Разумеется, никто из католиков не собирался отказываться от своих планов, но и портить отношения с Восточной Европой тоже. Так что осаду с Ла-Рошели пришлось снять.

Впрочем, и во Франции после Варфоломеевской ночи стало гораздо больше людей, которые не считают религиозные разногласия поводом хвататься за шпаги и аркебузы и призывают к миру и благоразумию. Их презирают и крайние протестанты, и крайние католики, считая предателями. Протестанты цитируют Жанну д’Альбре, которая называла таких религиозными гермафродитами, – а католики зовут их политиками. Но позиция «политиков» сильна именно тем, что избегает крайностей.

Именно в качестве предводителя этих людей, стремящихся разрешить религиозные и заодно политические конфликты без жертв и крови, и решил выступить мой младший брат Франсуа. Его детство прошло вне двора, он не ездил с нами в большое путешествие по Франции, потому что был еще мал и часто болел. Но сейчас, когда герцог Анжуйский избран королем Польши, Франсуа намерен занять подобающее себе место, и я с удовольствием помогу ему в этом.

В лице моего мужа Франсуа нашел единомышленника. Теперь они с мальчишеским энтузиазмом строят несбыточные планы. Обоих не любят моя мать и Карл, обоим не хватает свободы и власти. Стоя в лагере под Ла-Рошелью, они задумали сбежать со двора и встать на сторону протестантов, а потом, заручившись поддержкой Англии, выступить против католиков. Незадолго до Варфоломеевской ночи Франсуа отправил в Лондон одного из своих фаворитов, сьера де Ла Моля, чтобы тот начал переговоры с королевой Елизаветой I – она отказалась выйти замуж за герцога Анжуйского, так не согласится ли она стать женой его брата Франсуа? Конечно, все это держалось в строжайшей тайне.

Мать узнала о планах Генриха и Франсуа по поводу побега. Генрих потом рассказывал мне, как она вызвала его к себе и негромко сказала, глядя на него так, будто держала у его горла кинжал:

– Вы добрый католик и верный слуга короля Франции Карла IX. Ведь так?

– Разумеется, ваше величество!

– Зачем же тогда вы замыслили измену, мой милый? Видимо, запамятовали, что случается с изменниками… А Париж это отлично помнит.

Она немного помолчала и добавила:

– Пока я буду считать это ребячеством. Но учтите, что ребячество простительно только в детском возрасте. Советую вам как можно скорее повзрослеть, а то смотрите, как бы вам не пришлось остаться ребенком навсегда.

Наслаждаться жизнью – это целая наука, а скорее, даже искусство. Больше всего оно похоже на искусство танца. Надо уметь отдаваться музыке, доверяться рукам партнера – и при этом быть осторожными, чтобы глупая случайность вроде неаккуратного шага или подола, попавшего под каблук, не испортила танец; нужно следить за тем, чтобы не сбиться с ритма, следить…

Да, нужно быть внимательными. Но главное – не это. Одно дело – танец здесь, во дворце, где воздух пропитан честолюбием и кокетством, и в нем витает тонкий пьянящий аромат разврата. Но есть и другой танец: мы увлеченно танцуем его, и весь мир смотрит на нас. Это танец, музыку к которому пишет и играет сама Фортуна.

Сегодня музыка звучит здесь, где мы в безопасности и под защитой могущественных сил, – а завтра, возможно, придется танцевать на краю пропасти или на острие клинка, и просьба прекратить музыку, остановить праздник, переставший нас радовать и внушающий нам ужас, будет встречена жестоким смехом… Нам нет пути назад.

Ну и пусть. Мы родились с такой судьбой – значит, нам с ней жить. Так доверимся же ей, и пусть она ведет нас туда, куда считает нужным. Это лучше, чем, сопротивляясь и безуспешно пытаясь убежать, плестись под ее ударами, как плетутся по дороге под ударами надзирателей преступники, приговоренные к каторге. Фортуна неумолима, но, если мы окажемся достаточно умны и упрямы, сможем даже подружиться с ней. Во всяком случае, завовевать ее уважение. Ducunt volentem fata, nolentem trahunt…[27]27
  Желающего идти судьба ведет, не желающего влачит… (Лат.)


[Закрыть]

К тому же в книге наслаждений есть особая глава, одна из самых увлекательных – об умении танцевать на краю пропасти. Об умении улыбаться, глядя в лицо мучениям, боли и смерти. На наших пышных балах мы обменивались улыбками, смеялись, играли в любовь и не знали, что книга уже раскрыта на этой главе и нетерпеливо ждет, когда же мы начнем ее читать.

Мой брат Анри д’Анжу – теперь Генрих Анжуйский, король Польский – собирается в Польшу. Это значит, что ему придется разлучиться со своей возлюбленной Марией Клевской. Матушка счастлива, что ее любимый сын получил польский трон, – а я никогда не видела у брата такого лица, такой паники в глазах. Вовсю идут приготовления к его отъезду, а он хмур, как зимний дождь. Иногда он оживляется – но только слепой не заметит в этом оживлении попытки заглушить страх.

Прошел золотой, жаркий август, пышные празднества в Париже в честь нового короля Польши, прием польских послов – точно в годовщину Варфоломеевской ночи. Полякам, судя по всему, очень нравится приезжать во Францию, они любуются роскошью нашего двора и гордятся своим новым королем. А я на приеме решила порадовать их и своего бедного брата, который глаз не сводил с Марии Клевской, и ответила на речь польского епископа на латыни без переводчика – больше никто из нашей семьи так не умеет. Надо ли говорить о том, что поляки пришли в восхищение!

Я ждала, что перед разлукой брат захочет поговорить со мной, и не ошиблась. Этот разговор произошел осенью в Бламоне, когда мы провожали Генриха в Польшу. Было прохладно и тихо, листья шуршали под ногами.

– Моя милая сестра Маргарита! Думаю, нет нужды вспоминать все, что произошло между нами за последние годы… Эти события и так оставили слишком глубокий след в наших сердцах. Многое омрачало нашу дружбу, мы совершали ошибки, причиняли друг другу боль. Но любовь и привязанность все равно оказались сильнее. Я много размышлял о наших с вами отношениях и пришел к выводу, что был во многом неправ. Должно быть, вы и сами чувствуете, как я изменился. Вы ведь видите, что теперь я полностью на вашей стороне… Скажите мне, Маргарита, нет ли в вас неприязни или обиды на меня?

Как это напоминает мне тот разговор в Плесси-ле-Тур!

– Ну что вы, мой брат. Конечно нет. Все мы ошибаемся и грешим, это простительно.

– И все-таки, Маргарита… Нет, я не могу так! Я не смогу уехать, зная, что вы злы на меня! Это очень важно для меня, поймите! Я прошу вас, умоляю вас, не отталкивайте меня! Я не смогу уехать, если между нами останется хотя бы тень обиды!

– Я не держу на вас зла, мой брат. Поверьте мне.

– Нет, нет, это звучит так сухо… Ну пожалуйста, Маргарита, поклянитесь! Поклянитесь, имя Бога на ваших прекрасных устах успокоит и ваши, и мои сомнения!

Брат странный человек, я не всегда понимаю его. Он, безусловно, способен на подлость – но сейчас, кажется, не лжет, к тому же в самом деле сильно переживает, я вижу это. Я выполняю его просьбу, и его настроение заметно улучшается. Он начинает весело болтать, смешить меня. Волей-неволей я включаюсь в эту странную игру – впрочем, уже без доверия ему. Теперь это всего лишь театр. Потом брат берет меня за руку.

– Милая Маргарита! А можно я попрошу вас об одной услуге? Это очень важно для меня… Должно быть, вы уже догадались о чем. Да, я снова хочу, чтобы вы защищали мои интересы в мое отсутствие. Только сейчас я по-настоящему вам доверяю. Я вижу, как вы дорожите вашим браком с королем Наваррским. Это доказывает, что вы дорожите и нашими семейными интересами. Вы обещаете мне, Маргарита? Поклянитесь, что будете на моей стороне! Это так важно для меня!

– Еще одна клятва? Если это вас успокоит, брат мой. Я ведь и безо всяких обещаний и клятв делаю все, чтобы защитить благополучие нашей семьи.

– Да, да, я знаю! Как я счастлив, что вы на моей стороне, Маргарита! Увы, у меня слишком много врагов и завистников…

– Кто, например?

– Ах, Маргарита… мне не хочется никого обижать, но… Наш брат Франсуа, например, даже не скрывает своего желания получить мои привилегии и занять мое место!

– Это справедливо. А почему бы вам и в самом деле не отдать ему часть своих привилегий?

– О, вы же это не всерьез, Маргарита… Франсуа в сговоре с гугенотами, постоянно о чем-то шепчется с вашим мужем… Ваш муж! Вот еще один мой завистник и недоброжелатель! Вы знаете, что этим летом во время штурма Ла-Рошели он чуть не застрелил меня из аркебузы?

– Полно, мой брат, вам это показалось.

– Показалось?! Я видел, отчетливо видел, как он целился в меня, и едва успел увернуться от пули – она просвистела прямо над моим ухом! Вот здесь. – Он провел рукой у виска. – А Карлу нездоровится, он слаб и подавлен, теперь каждый может повлиять на него! Конечно, вы не должны показывать ни вашему супругу, ни Франсуа, что защищаете мои интересы. Пусть они доверяют вам. Тогда я буду спокоен – вы никому не позволите похитить наше благополучие. И еще… когда я уеду, пожалуйста, помните, Маргарита, что я мысленно всегда с вами, что я очень люблю вас! Я только сейчас понимаю, каким был глупцом, пренебрегая вашим обществом. Рядом с вами так тепло, Маргарита! Моя дорогая сестра! Моя…

Как он произнес это «моя»! Он ничего не забыл… На мгновение возникает неловкая пауза. Впрочем, похоже, неловко только мне – Анжу продолжает как ни в чем не бывало:

– Я хотел бы всегда оставаться рядом с вами и с моей Марией. Как она будет здесь без меня… Столько времени… Но ничего, рано или поздно я добьюсь ее развода с этим уродливым еретиком Конде и женюсь на ней. Мы все будем счастливы, Маргарита! Видит Бог, как бы я хотел наверстать все, что упустил за эти годы… Дорогая сестра, прошу вас, еще раз поклянитесь, что вы любите меня! Иначе я умру от горя! Я не хочу уезжать, я… мне кажется, что это навсегда, что это непоправимо! – Он вздохнул. – И я отчего-то боюсь за мою Марию… Пожалуйста, будьте с ней поласковее, нужно хоть как-то сгладить ее тоску. Она очень тоскует…

– Конечно, ведь она моя подруга.

Анжу посмотрел на небо, затянутое тучами.

– Как сумрачно! И холодает… Простите меня, сестра, я говорю сбивчиво. Должно быть, я несу чушь и уже наскучил вам. Но мне просто необходимо выговориться, иначе я сойду с ума! – вдруг выкрикнул он. Я посмотрела ему в глаза – в них стояли слезы. Он обнял меня и расплакался, как ребенок.

Я сама чуть не заплакала, обняла его и постаралась утешить. А потом эта вспышка погасла, и брат вновь стал спокойным, отстраненным и молчаливым, как обычно.

С одной стороны, конечно, я испытываю облегчение из-за его отъезда. Только теперь я понимаю, какой страх брат вызывал во мне все это время. А с другой – возможно, он и в самом деле изменился, что-то понял, и больше мне нет нужды бояться его. Тем более что он нашел настоящую любовь, а любовь преображает.

И я люблю брата, к чему лгать. Нет, я все помню, я прекрасно знаю, что он способен на предательство, на жестокость – но все равно люблю его, отношусь к нему с нежностью, и теперь осознаю это отчетливо, как никогда.

Когда наш двор добрался до границы, откуда брат должен был ехать дальше один, и мы стали прощаться, в его глазах блестели слезы. Я тоже заплакала, глядя ему вслед.

На обратном пути Карл заболел и был вынужден остановиться. Его здоровье становится все хуже, меня это беспокоит… А Франсуа с моим мужем принялись строить новые планы побега. На этот раз они решили сделать ставку на немецких наемников и возглавить их. Протестанты счастливы – у них загораются глаза при одной только мысли о войне с католиками! Подобные безумные заговоры неизбежно приведут к войне, даже если начать выяснять отношения с переговоров. Переговоры немедленно превратятся в перепалку, потом словесные аргументы закончатся, и в ход пойдут аркебузы и шпаги…

По счастью, я вовремя узнала об этом – мне сообщил Миоссан, один из протестантов, спасенных мной в Варфоломеевскую ночь. Понимая, что горе-заговорщиков бесполезно призывать к благоразумию, и боясь огласки, я решила выдать их матери. Правда, вначале взяла с нее твердое обещание, что им за это ничего не будет. Она сдержала слово. В итоге никто не пострадал и никто ничего не узнал – просто этот глупый побег не состоялся.

Хотя я прекрасно понимаю мужа и брата – они чувствуют себя запертыми в клетку. Муж утешает себя тем, что волочится за каждой юбкой, а брат переживает свое положение очень болезненно: мать его не любит, Карл относится к нему с неприязнью и не скрывает раздражения, когда говорит с ним.