Текст книги "Королева Маргарита"

Над Амбуазом кружат вороны. Меня завораживают их черные силуэты и крики – зловещие, хриплые, но в то же время, как это ни странно, дающие спокойствие. Ветер посвистывает над башнями. Прохладное голубое небо с редкими облаками высоко и безучастно. Я как завороженная смотрю на длинный балкон, на котором висят тела повешенных протестантов. Сначала смотреть страшно, а потом страх куда-то уходит. Тела едва покачивает ветер, и кричат вороны. Повешенным тоже было страшно, когда их казнили, а теперь – нет. Теперь все прошло, и больше не будет больно, никогда… Когда я смотрю на это бледно-голубое небо, мне не верится, что где-то существует ад.

Но он существует! Спокойствие мгновенно проходит – и страх вновь проникает в меня. Кажется, что я стою посреди поля, на котором все сражаются друг с другом. Я не хочу этого, я боюсь! Война и борьба так близко! Мне больше не хочется смотреть на бесконечные уродливые лица злой судьбы, словно явившиеся из преисподней, – на повешенных, окровавленных, замученных… Меня тошнит от крови, от дыма и злобы, которых так много! Я этого не хочу, не хочу так рано прощаться с детством, я мечтаю забыть обо всем! И пытаюсь забыть, но никак не получается! Как отвлечься, как снова стать прежней? Куда спрятаться от ненависти, которую я вижу в глазах матушки, братьев, слуг? А что, если эта ненависть не гаснет со временем, а скапливается где-нибудь, чтобы потом вернуться и обрушиться на нас, когда мы будем беззащитны?!

– Вам плохо, ваше высочество? Вы бледны.

Я поворачиваюсь и вижу над собой Анри, принца Жуанвильского, сына герцога де Гиза. Его белокурые волосы чуть шевелит ветер, а голубые глаза внимательно смотрят на меня. Боясь, что он посмеется над моей растерянностью, я машинально отвечаю:

– Нет, все в порядке.

Но он вовсе не собирается смеяться.

– И все-таки здесь слишком ветрено. Эти мертвые гугеноты не стоят вашего здоровья, ваше высочество. Идемте, я провожу вас.

Не дожидаясь моего согласия, он берет меня за руку и уводит в замок. Я удивленно смотрю на принца – что это на него нашло? Впрочем, я благодарна ему за то, что он прервал мое оцепенение. Должно быть, мне и в самом деле стало нехорошо, немного кружится голова, и тошнота временами подкатывает к горлу…

Я вернулась в комнаты и обнаружила Эркюля, который в одиночестве возился с игрушками. Он поднял на меня свои большие глаза. Вдруг они наполнились слезами, и он заплакал навзрыд. Я обняла его.

– Ну что с тобой? Отчего ты плачешь?

– Они все еще там, Маргарита?

– Кто?

– Мертвые…

– Да. Но ты не бойся, не ходи туда, не смотри на них! Все уже прошло, все пройдет!

Я обнимаю, успокаиваю брата и сама начинаю плакать. Мне становится легче.

Ночью мне снятся тела казненных – я вижу их так близко, что могу рассмотреть лица, искаженные смертью. Один из них, тот, что с краю, как будто смотрит на меня. «Не-е-ет!!!» – вскрикиваю я и просыпаюсь в холодном поту. Я кричала? Нет, наяву – нет. Только во сне. Это был сон, сон… Хорошо. Как хорошо, что это был только сон! Я в своей постели, и все в порядке. Пусть этот замок навеки пропитан кровью и ненавистью – но он спас нас. Я вспоминаю свою любимую песенку про весенний лужок, поворачиваюсь на бок и закрываю глаза. Отголоски кошмара медленно гаснут. Завтра наступит ясное и свежее утро, и мы опять будем играть и веселиться. Время поможет нам забыть обо всем – ведь светлая корона, дарованная нам судьбой, хранит нас от всех бед.

Зной и холод

После восстания оставаться в Амбуазе стало тяжело. Тяжело всем, даже взрослым, и даже тем из них, кто приказывал пытать и казнить протестантов, а потом с удовлетворением смотрел на их безжизненные изуродованные тела. Все храбрились, все держались подчеркнуто спокойно, но на самом деле никто не чувствовал себя спокойно и уверенно. И вот мы уезжаем отсюда в Шенонсо. Начинается лето.

Взрослым кажется, что дети еще ничего не понимают, не замечают, не видят… какая ошибка! Дети все видят и понимают гораздо больше взрослых! Я вот, например, вижу, что взрослые, объясняя нам, почему нужно ненавидеть и убивать протестантов, сами до конца не верят своим словам. Да, они действительно ненавидят протестантов всей душой, но смотреть на их смерть им тягостно. Но ведь если эта смерть действительно справедлива, нужна и полезна всем, то так быть не должно! Нет, здесь какая-то ошибка… К тому же взрослые часто лгут, из-за этого в их душах становится сумрачно и душно, как в залах с закрытыми окнами и дверями, куда не проникает свежий воздух. Неужели все со временем становятся такими? Неужели и я стану такой, когда вырасту? Я не хочу! Я хочу остаться такой же, как сейчас! Чтобы по-прежнему все видеть, все замечать: и радугу, и цветы, и все вокруг…

Впрочем, что мне нравится во взрослых – это изящные манеры, умение красиво держаться и владеть собой. Даже если они чем-то взволнованы или обижены, то не показывают этого или показывают так тонко, так умело, что мне хочется научиться вести себя так же. Интересно, а как у них это получается? Их чувства слабее или у них настолько развита сила воли? Как же, должно быть, трудно выглядеть невозмутимым и любезным, когда внутри тебя – страх, ненависть или боль…

В Шенонсо нам устроили веселую и пышную встречу. Здесь так светло и хорошо! Мгновенно забывается все тяжелое. Да, все-таки жизнь не так плоха, как порой казалось в Амбуазе. Как славно, что на свете есть вещи приятнее размышлений о смерти и загробных муках!

Этот замок совсем сказочный, он словно парит над зеркальными водами реки Шер. Вода медленно течет куда-то вдаль, как время, а он возвышается над ней, такой светлый, дивный. В нем очень уютно и спокойно, а рядом чудесный сад и просторный прохладный парк с длинными аллеями. Это место просто создано для праздника, счастья и чудес! Когда гуляешь по парку, так легко представить вдали на дорожке волшебного оленя или фею, а в саду, среди цветов, кажется, будто ты в раю или в сказочной стране.

Мой отец очень любил этот замок. А матушка гордится, что она теперь его полновластная хозяйка – она, а не ее давняя соперница, фаворитка и возлюбленная моего отца Диана де Пуатье. Я вижу во всем облике матери удовлетворение от победы, но, признаться, не разделяю его. Во-первых, будь отец жив, Шенонсо по-прежнему принадлежал бы Диане де Пуатье, так что это вовсе не матушкина победа, а воля Фортуны. А во-вторых, чей Шенонсо, на самом деле не имеет никакого значения. Вот когда я хожу по его прохладным коридорам, вымощенным черной и белой плиткой, как шахматная доска, или гуляю по саду среди чудесных цветов, этот замок мой – мы с ним понимаем друг друга, мне здесь хорошо. Разве нужно что-то еще?

В Амбуазе я так устала от волнений, что теперь не думаю ни о чем плохом и тяжелом – просто отдыхаю и наслаждаюсь красками душистых цветов в саду. Замок так красив, когда смотришь на него из сада! Как прекрасны восходы и закаты, когда белые круглые башни нежатся в мягком розово-золотом солнечном свете! А днем, когда солнце высоко, замок кажется ослепительно-белым, словно сияет.

Мы с братьями делаем что хотим. Александр-Эдуард играет с Шарлем, причем задает тон, несмотря на то, что Шарль старше. Зато Александр-Эдуард быстрее, сообразительнее, увереннее в себе, а главное, лучше говорит – он кого угодно переспорит. Александр-Эдуард очень подвижный, любит фехтовать и ездить верхом. Он нравится мне, хотя у него и странные привычки. Допустим, от скуки или просто из вредности он может взять и выбросить в окно или пустить поплавать в реку какую-нибудь вещь, чтобы устроить небольшой переполох. Все оживляются, слуги бегут за ней – это его забавляет… Только нередко это бывает не его вещь, а, например, игрушка Эркюля. Но Александр-Эдуард такой обаятельный и остроумный мальчик, что никто на него не обижается. Матушка любит его больше всех.

Эркюль предпочитает проводить время со мной. И со старшими братьями он играет, конечно, и всегда очень радуется, если они принимают его в свои игры. Но они не любят его звать – Эркюль медлительный, легко теряется, ему всегда нужно долго объяснять, что делать, и все равно он потом путается. Зато он добрый и никого не обижает.

Мой брат король Франциск наконец-то ожил после тяжелой весны и вволю охотится в здешних лесах, а его жена Мария Стюарт часами неторопливо прогуливается по саду, то ли раздумывая о чем-то, то ли мечтая. Я часто вижу ее в саду, но она не подходит ко мне, а я не решаюсь подходить к ней. Мне кажется, ей нравится быть одной. Она задумчива и всегда немного грустна, как природа в пасмурный день.

Матушка тоже отдыхает, но по ней это незаметно, в ее глазах беспокойство, напряжение и что-то еще, для чего я никак не могу подобрать точных слов. Как в сказке – дом, в котором горит огонек, издали выглядит обычным жилищем крестьянина, а вблизи оказывается заколдованным и опасным…

Проведя в Шенонсо несколько чудесных недель, мы возвращаемся в Амбуаз. Стоит золотой август, знойно. Амбуаз дремлет над сонной Луарой, и даже не верится, что ему выдалась такая кровавая весна. Кажется, что она была давным-давно. Это хорошо…

Только жаль, что лето заканчивается. Дни становятся короче, ветер – холоднее, а звезды ярче и словно бы ближе. Иногда мне снятся звезды, такие огромные и близкие, что кажется, будто одна из них вот-вот сорвется и упадет на нас… Не хочется, чтобы уходило солнечное тепло. С ним уходит и ощущение безопасности. Когда мы были в Шенонсо, мне все время казалось, что отец рядом с нами – мы просто не видим его, но мы под его защитой. Иногда даже казалось, что он по-прежнему жив и с нами вовсе не происходило ничего плохого – просто всем приснился нехороший сон… А сейчас это чувство слабеет по мере того, как приближаются холода.

Но я открыла для себя одну очень важную вещь: если погрузиться в искусство, окружить себя красивыми картинами, хорошими книгами, стихами, мелодичной музыкой, то станет неважно, какое время года на дворе. Даже если снаружи зимний холод, музыка вернет душе летнее тепло, и уже не будет тоскливо.

Промозглая осень. В начале ноября мы перебираемся в Орлеан. Там невесело. Летом мой брат король Франциск был бодр и доволен жизнью, а сейчас его здоровье заметно пошатнулось. Его мучают головокружения, головные боли и приступы лихорадки. Врачи пытаются ему помочь, но ему то лучше, то хуже. Став королем, он доверил многие государственные обязанности герцогу Франсуа де Гизу, который обладает несомненным талантом повелителя. Матушка тоже помогает управлять страной, но все равно корона оказалась для Франциска слишком тяжелой. Мне так жаль его! Править ему трудно, он заметно устал, сделался раздражительным, постоянно срывается и кричит по пустякам – хотя на самом деле он очень хороший и добрый, он всегда играл со мной и привозил мне подарки каждый раз, когда приезжал в Амбуаз…

Пасмурное небо, холодные дожди, ветер пахнет снегом. Скорей бы весна. Осенние пейзажи почему-то расстраивают меня так, что хочется плакать. Небо низкое, серое, голые деревья, пронизывающий ветер, и везде так грустно и бесприютно! Каменные стены замка и городских домов в такую погоду кажутся темными и суровыми. Собор, куда мы ходим к мессе, тоже выглядит хмурым и старым-старым. Весь мир такой тяжелый и уставший…

Наконец Франциск почувствовал себя лучше и даже вышел во двор поиграть в мяч. Мы все очень обрадовались. Но он, видимо, слишком долго пробыл на холоде и не заметил, как простудился. У него опять разболелся давний нарыв за ухом и началась сильная лихорадка. Он слег.

Я иногда захожу к нему. Врачи говорят, что серьезно беспокоиться пока нет причин, но меня пугает растерянность в глазах брата. Видно, что он уже очень устал и боится новых страданий. К тому же нужно решать государственные дела, они не ждут… Многое делается без его участия, но это еще больше его тревожит. Все обеспокоены его здоровьем.

Эта осень такая унылая… Я пытаюсь найти в ней хоть что-нибудь хорошее и радостное, но ничего не находится – только стены наших комнат, только тепло каминов, только огни свечей и факелов, блеск посуды на длинном столе, наши пышные одежды… И даже несмотря на все это, вокруг так холодно, пусто и мрачно. Проходят короткие дни, и весь мир снова накрывает непроглядная ноябрьская ночь. Мне кажется, что это не просто ночь, а огромный злой призрак, который пришел, чтобы отнять у нас надежду. Меня пугают распахнутые дали, холод и промозглый ветер, который налетает порывами, задувает в каминные трубы и загоняет дым обратно в залы замка. Горький запах дыма, запах зимы… Если мы не будем зажигать огонь, мир потонет во тьме.

Нашему брату королю Франциску становится все хуже и хуже. Из нарыва за его ухом течет гной. Он лежит в постели, стонет и кричит от ужасной головной боли, которую не могут унять врачи. Мне жалко его до слез. Когда боль немного стихает, мы с братьями заходим к нему, и я беру его за руку. Он слабо улыбается мне. В его запавших глазах – беспомощность и страх. У меня внутри все сжимается, я вспоминаю, как весело брат играл со мной еще летом, как дарил мне игрушки… Теперь кажется, что чудесное лето в Шенонсо было в какой-то другой жизни…

– Как поживаешь, малышка Марго? – спрашивает Франциск и не ждет ответа.

…Он входит в комнату такой веселый и довольный. Вдруг начинает бить церковный колокол, все громче, громче, громче. Улыбка спадает с лица брата, он медленно оборачивается на этот звук… Я просыпаюсь. До меня доносится отчаянный крик Франциска. За окнами еще глухая ночь.

Врачи не могут ничего сделать. Боли у Франциска стали невыносимыми. Уже целую неделю, дни и ночи, он отчаянно кричит, его крики слышно во всем замке. В них столько муки, что, кажется, они долетают до самого неба. Как помочь Франциску? Мы молимся за него, но небо такое высокое! Наверное, туда не долетают наши молитвы. Или они бесполезны, потому что все уже решено, а нам остается лишь покориться воле Господа…

Порывистый ветер. Кричат птицы. Серые облака, хмурые улицы Орлеана, высокие, темные, суровые башни собора. Колокольный звон. На матери черное платье. Она всегда в черном – это траур по отцу, но сейчас это кажется мне плохим предвестьем. Растерянные взгляды братьев и придворных, слезы и везде, во всем – холод, ледяной, пронизывающий, бесприютный холод. Все плачут или молчат, с болью глядя друг на друга. Я немного успокаиваюсь, лишь когда смотрю на взрослых, которые умеют скрывать свои чувства. Раньше я мечтала поскорее повзрослеть, чтобы тоже научиться владеть собой, как они. Но сейчас мне не хочется взрослеть, хочется убежать и спрятаться куда-нибудь. Мне страшно…

Пятого декабря Франциск умер. Сыплет мелкий колючий снег. Мир кажется мне огромным, бесприютным и пустым. Где бы мы ни были – нам нигде нет защиты.

Королем Франции теперь стал Шарль. Королем Карлом IX.

Ему всего десять лет.

Игры

После смерти Франциска матушку охватил страх. Она всячески скрывает его, но я его замечаю и уверена, что замечаю не только я. Дело в том, что Карл еще маленький и неспособен править самостоятельно. Матушка стала регентшей и боится, что кто-нибудь теперь попытается захватить власть. Больше всего она боится семьи Гиз, они самые могущественные после нас.

Гизы – предводители католиков. Есть еще одна влиятельная семья – Бурбоны, и они тоже пользуются любым случаем упрочить свое могущество. Антуан де Бурбон, король Наваррский, потребовал у матушки назначить его своим наместником, на что ей пришлось согласиться. И, вдобавок ко всему, протестанты не дают нам всем покоя. При дворе только и разговоров что о религии. Слушая эти рассуждения и споры, я уже научилась неплохо разбираться в богословских вопросах.

Мои братья тоже увлечены этой темой, каждый по-своему. Когда в сентябре 1561 года в Пуасси собрались католики и протестанты, чтобы обсудить вопросы веры и политики, мы с братьями присутствовали на собрании. Обсуждения продолжались долго, целый месяц. Некоторые католики возмущались, зачем нас, еще детей, пустили слушать религиозные диспуты взрослых: они опасались, что мы под влиянием протестантских речей увлечемся ересью.

А мне вот, например, было очень интересно послушать, что там говорилось. Мне даже понравились некоторые протестанты, их слова были глубокими и здравыми. Но мне и в голову не пришло сомневаться в истинности нашей веры – я как была католичкой, так ею и останусь, что бы ни случилось! Не понимаю, как можно поступать иначе.

К великой досаде Гизов, матушка не дала протестантам решительного отпора – напротив, всячески показала, что настроена миролюбиво. Двор сразу увлекли разговоры о веротерпимости, и даже те, кто еще вчера резко высказывался о протестантах, стали интересоваться их учением. Отчасти я начинаю понимать опасения католиков, но с этими настроениями пока ничего не поделать – нам остается только свято блюсти католическую веру, подавая другим пример.

Я много размышляю о вере и прихожу к выводу, что о ней вообще никогда нельзя забывать. Стоит только забыть – сразу начнешь совершать ошибки! Хотя и помнить о ней все время очень трудно и страшно, потому что всякому истинно верующему в этом жестоком мире выпадают испытания, и требуется немалое мужество, чтобы выдержать их. Зато как прекрасна будет награда от Господа!

А королям вера необходима вдвойне. Ведь подданные служат им, но не могут самого главного – дать совет, когда дело касается судьбы всей страны; не могут облегчить тяжкое бремя власти и успокоить душевную боль. Напротив, подданные сами ждут от своих королей поддержки и защиты. А где ее найти королям? Только у Короля, Который выше королей земных.

В комнате тихо. День уже гаснет, в окна льется розовый вечерний свет, безыскусный и проникновенный, как святые слова. На этот свет можно смотреть подолгу, как на свет под торжественными сводами собора. Он приносит в душу мир и уверенность в Божественном покровительстве, он наполняет и благословляет правильный и естественный порядок жизни – дни и ночи, будни и праздники, посты и молитвы… Когда смотришь на мир такими глазами, исчезает страх, а боль и тягостные воспоминания отходят в сторону, больше не отнимая душевный покой.

– Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum, benedicta es in mulieribus et benedictus fructus ventris tui Jesus. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus nun et in hora mortis nostrae. Amen[6]6
  Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою. Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь (лат.).


[Закрыть].

Из-за дверей доносятся голоса слуг и спускают меня с горних высот в суету этого бренного мира. Вот странная и удивительная вещь: когда я остаюсь одна и начинаю размышлять о собственной жизни, эти размышления получаются глубокими, мирными и красивыми, как поучения нашего кардинала де Турнона. Но стоит увидеть своих ближних, о которых я только что думала с упоением, – и все умиротворение куда-то улетучивается. Особенно если эти ближние – мои братья.

Если бы сестры были моими ровесницами! Но они намного старше меня[7]7
  Елизавета Валуа (1545–1568) – старшая дочь Генриха II и Екатерины Медичи, французская принцесса и королева Испании, третья жена короля Испании Филиппа II. Клод Валуа (1547–1575) – вторая дочь Валуа, супруга герцога Лотарингского.


[Закрыть] и живут далеко, и мне приходится наслаждаться обществом братьев. Когда я смотрю на игры моего брата короля Карла и Александра-Эдуарда с Анри, принцем Наваррским, и другими, кто составляет им компанию, мне становится очень не по себе. Если вы сейчас способны на такое, дорогие мои, то каких дел натворите, когда повзрослеете?! Вы думаете, что смелы и остроумны, но это только оболочка, плохо сшитый, неуклюжий карнавальный костюм!

Вчера я решила напомнить братьям об этом, чтобы они задумались – ведь времени осталось мало, жизнь дана нам не зря, и каждый должен незамедлительно заняться спасением своей души! Когда братья опять начали насмехаться над всем без разбору, я выбрала момент и сказала Александру-Эдуарду:

– По-моему, ты ведешь себя неблагочестиво. А сегодня, между прочим, среда, постный день, и надо думать о душе.

Брат пренагло рассмеялся.

– Где ты наслушалась этих глупостей, Маргарита?

– Давай подумаем о душе, – гнусаво протянул Карл, передразнивая священника.

Александр-Эдуард расхохотался.

– Давай! Эй, Анри! – позвал принца Наваррского. – Иди сюда думать о душе!

– Я уже подумал, – заявил он, целясь шариком в идущую мимо горничную. – А сейчас пусть подумают другие.

Выстрел попал в цель. Горничная ойкнула и укоризненно покачала головой. Наблюдая за ними, я не заметила, как Александр-Эдуард подкрался ко мне сзади. Он схватил меня, и я подпрыгнула от неожиданности.

– Так, немножко подумали. Маргарита, а давай подумаем еще! Не догонишь, не догонишь, не догонишь!

Я пустилась за ним и все-таки догнала его в другом конце замка. Точнее, он сам перестал от меня убегать, потому что встретил Анри де Гиза, заговорил с ним и немедленно забыл про меня. Я испугалась, что вдвоем они начнут дразниться еще больше, и пошла разыскивать Эркюля.

Вот глупые! Да, сейчас вы смеетесь, но потом, в самый неподходящий момент, ваши уловки подведут вас, упадут маски, и тогда закончится театр и начнется жизнь. И придется отвечать за свои поступки… мне даже страшно за вас. Ну до чего же вы неблагоразумны!

Я вот, например, стараюсь вести себя как можно лучше, регулярно молюсь, много читаю и занимаюсь с учителями. Месье Миньон хвалит меня за успехи в латыни. Физика и математика даются мне сложнее, и я огорчаюсь из-за этого, но он успокаивает меня, говоря, что латынь – тоже своего рода математика, только облеченная в форму слов.

Еще мне нравится заниматься музыкой и танцами. Месье де Руа, мой учитель пения, говорит, что у меня хороший слух, а месье Поль де Реде учит меня танцевать. Заниматься с ним очень весело, наши занятия всегда похожи на игру.

Но самое любимое мое занятие – это книги. Только здесь у меня нет учителя. Впрочем, однажды, разглядывая книжные полки, я подумала, что мои учителя – это все великие люди, чьи книги я читаю, даже если они жили в глубокой древности. Ведь я столько узнаю от них и постоянно размышляю над их словами! Значит, я общаюсь с ними. Как замечательно, что можно разговаривать с людьми, которые жили давным-давно!

Я очень люблю читать. Если не могу понять какое-нибудь место в книге, то прошу месье Миньона объяснить мне, но чаще пытаюсь разобраться сама, и обычно мне это удается. А еще я пробую сочинять. Например, читаю чудесные сонеты месье Пьера де Ронсара, стараюсь понять, как они написаны, а потом написать свои. Когда сравниваю свои стихи с его стихами, сразу открываю для себя многие тонкости стихосложения. Это так увлекательно, хотя и трудно!

Если слишком стараешься и пишешь по всем правилам, то стихи получаются безжизненными, скучными и унылыми. А если писать все, что чувствуешь, то образы выходят яркими, но слова плохо сочетаются между собой, и результат тоже не слишком радует. Это похоже на этикет – если соблюдать все правила и постоянно думать о них, то совершенно перестаешь радоваться жизни, только и боишься сказать или сделать что-нибудь не так. Но если совсем забыть о правилах, то неприятности не заставят себя ждать.

Месье Миньон говорит, что в этих случаях нужно придерживаться золотой середины. Я спросила у него, что это такое, и он рассказал мне про месье Горация. Теперь я читаю его произведения и нахожу в них ответы на многие свои вопросы. Месье Гораций так поразил меня своей мудростью, что иногда я даже представляю его себе и пытаюсь догадаться, что он сказал бы мне в ответ на тот или иной вопрос.

А моих братьев совершенно не интересуют книги и древняя мудрость! Они скачут верхом, фехтуют и без конца устраивают драки и шалости.

Александр-Эдуард – на редкость несносный мальчик, хотя внешне он самый красивый из моих братьев. Карл полноват, а у самого младшего, Эркюля, неправильные черты лица – большой нос и толстые щеки, а сам он смуглый и щупленький. Из-за этого Александр-Эдуард называет его обезьянкой, чем доводит Эркюля до слез.

Конечно, самого Александра-Эдуарда никто не назовет обезьянкой, о чем он прекрасно знает. Он строен и худощав, у него точеный нос, четко очерченные губы и большие темные глаза. Его взгляд иногда бывает живым и внимательным, но чаще, особенно когда Александр-Эдуард остается наедине с собой, его глаза темнеют, как природа, когда скрывается солнце, и их наполняет какая-то странная, мрачноватая отстраненность. Я никогда не могу понять, о чем в такие минуты думает брат, – то ли он просто погружен в себя, то ли сердится, то ли тревожится, то ли замыслил что-то, о чем не намерен никому рассказывать… По глазам других людей можно прочитать их душу, а душа Александра-Эдуарда, напротив, прячется за его взглядом.

Вообще-то я не очень люблю играть с мальчиками – они совершенно не умеют вести себя спокойно, все время дразнятся и дерутся. Но кардинал де Турнон повторяет, что не следует на них гневаться – ведь они не ведают, что делают. Меня пугают и возмущают их игры – но кардинал говорит, что самые страшные заблуждения взрослых становятся любимыми играми детей. И в самом деле, он прав: война, убийство, боль – сколько они породили захватывающих игр! Погони, перестрелки и даже публичные казни… Помню, как однажды братья объявили Эркюля гугенотом и устроили ему казнь по всем правилам – конечно, понарошку. Но все равно было очень обидно и страшно, когда Александр-Эдуард торжественно зачитал приговор и сделал вид, что собирается отрубить Эркюлю голову. Эркюль испугался, заплакал и прибежал ко мне. Негодные, несносные, гадкие мальчишки!

Мы все боимся протестантов, а они только и ждут удобного момента, чтобы уничтожить нас. Они хотят, чтобы мы перешли в их ряды. Мы, католики! Да малейшая уступка этой ереси приведет нас прямо в ад! Цена огромна, ведь это касается Небес! В Небесах тоже идет война. Светлые ангелы с огненными мечами бьются с темными силами преисподней. Раз мы знаем об этом, то мы должны быть благочестивы, должны вести себя как можно лучше, потому что иначе Небеса сочтут нас предателями и отвернутся от нас. Нет наказания позорнее и страшнее, чем за предательство!

Да, матушка и многие другие терпимо относятся к протестантам. Но вовсе не потому, что согласны с их учением – оно как было ересью, так и останется, – а из жалости, чтобы не проливать лишней крови и дать еретикам шанс исправиться… А как мои братья восприняли эту милость? Решили тоже сделаться протестантами! Не придумали ничего лучше, чем издеваться над великой битвой, которую ведет наша церковь! Наряжаются священниками и кривляются в таком виде, говорят разные ужасные вещи про католические обряды, показывают статуям святых неприличные жесты… и вдобавок требуют от меня, чтобы я сменила веру! Ну уж нет. Я лучше умру, но не предам свою единственную защиту, которая оберегает всех нас, – и, между прочим, охраняет и благословляет моих братьев, несмотря на все их беспутство.

Эркюль – самый добрый и покладистый из мальчиков, но и самый нерешительный. Александр-Эдуард – самый хитрый и скрытный. Самый веселый и непредсказуемый – принц Наваррский. Самый задиристый из всех – Анри де Гиз. Сейчас он уехал, но мне жаль, что его здесь нет, – он ревностный католик, а мои братья серьезно впали в ересь, и некому устроить им хорошую взбучку.

Впрочем, это лишь мои попытки утешить себя. На самом деле присутствие Гиза вряд ли что-то изменило бы. Ведь он – лучший друг Александра-Эдуарда, и оба такие хитрые. Александр-Эдуард прекрасно знает, что Анри де Гиз никогда не отступится от католической веры, и при нем не позволяет себе насмешек над ней, а Гиз хорошо понимает, что Александр-Эдуард – младший брат короля, и в обращении с ним никогда не теряет необходимой почтительности.

С принцем Наваррским они оба не очень-то ладят. Александр-Эдуард вообще недавно с ним подрался, а Гиз смотрит на него свысока. Принц Наваррский совсем не такой, как они. Он приехал с юга и сорванец, каких поискать. У него нет хороших манер, да и вообще никаких манер нет – рыжий, шумный, вечно растрепанный… Судя по всему, он вырос среди крестьян: об этикете у него весьма смутные представления. Зато по части шуток и дурацких розыгрышей ему нет равных.

И, вдобавок ко всему, он на стороне протестантов, как и его мать. Впрочем, мне кажется, что у него нет серьезного отношения ни к католической, ни к протестантской вере. Хотя ему нравится, что мои братья стали смеяться над католичеством: в такие минуты он чувствует себя победителем. Он провоцирует и всячески поддерживает подобные бесчинства, а братья, похоже, даже не осознают, что находятся под его влиянием…

Во время обедов мне приходится сидеть рядом с ним за столом, потому что моя матушка выказывает его матери, Жанне д’Альбре, свою благосклонность, вот и ее сына усадила на почетное место. Но я смотрю на Наваррского с опаской – никогда не знаешь, чего от него ждать. Если он сидит тихо и спокойно, это означает только, что он уже подстроил какую-нибудь шалость и ждет реакции на нее. А если он еще ничего не подстроил, то непрестанно вертится, смешит всех вокруг, безобразничает, кидается вишневыми косточками – какая невоспитанность! Впрочем, в уме ему не откажешь, шутки у него остроумные. Иногда мне стоит огромного труда не расхохотаться над очередной его проделкой, и это возмущает меня больше всего – ну почему надо смешить всех именно тогда, когда необходимо оставаться серьезными?!

Матушка, как обычно, в отъезде. Принц Наваррский теперь у нас – он остался здесь вместе с моими братьями и Гизом. Впрочем, Гиза пока нет, он с родителями ненадолго уехал.

Я возвращаюсь к себе и в маленьком зале со статуями вдоль стен обнаруживаю Александра-Эдуарда. На нем темный костюм превосходной работы, отделанный золотым шитьем, но видно, что Александр-Эдуард только что носился как угорелый – верхние пуговицы расстегнуты, одна оторвана, вид взъерошенный, а глаза подозрительно блестят – он опять что-то задумал.

– Что это у тебя, Маргарита? Ах, опять?

У меня в руках часослов и четки, только что полученные от кардинала де Турнона.

– Дай посмотреть, сестричка.

Он легко отбирает у меня мои сокровища, наугад открывает часослов и вслух читает несколько фраз на латыни, потом закрывает книгу и насмешливо смотрит на меня сверху вниз своими темными глазами.

– И тебе не надоела эта белиберда?

– Латинский язык святой и очень красивый.

– Маргарита, дорогая, неужели ты еще не поняла, что это никому не нужно, кроме твоего глупого кардинала? Скоро вся Франция примет протестантизм.

Александр-Эдуард говорит спокойно, плавно, почти ласково. Его интонации одновременно и пугают, и завораживают меня.

– Даже если так, я останусь католичкой.

– Вопреки воле короля? Наш брат король теперь тоже на стороне протестантов… Не правда ли, сир? – спрашивает он, кивая в соседнюю комнату, откуда доносятся голоса и возня Карла и Анри, принца Наваррского.