Текст книги "Путь Тарбагана"

Тома продолжала гладить собаку, а свободной рукой достала из рюкзака бутылку. Никакой промежуточной тары вроде стакана не подвернулось. Поэтому Тома зубами свинтила крышку, налила воду в руку, и протянула ее животному. Она не успела понять, как все произошло. Только через секунду оказалась совершенно одна, стоящей на коленях посреди дороги среди брызг воды и с прокушенным пальцем.

«Только и всего?» Тома усмехнулась, осматривая свои повреждения. Крошечная ранка сильно кровила. Между тем сердце колотилось, как бешенное. «Для общения с диким зверем надо было надеть рукавицы». Она поднялась на ноги, для очистки совести покричала немножко про Шарик и пошла заканчивать работу. Настроение ее улучшилось. «Никаких издыхающих собак. А только резвые, да еще какие резвые, активные животные. Но какова комедиантка! Мне бы такое проворство».

Тома завела трактор и встала на полосу. Полполя темнело пустотой, половина все еще колыхалась живыми белыми рядами. «Сегодня допашу».

Когда работа была близка к концу, почти совсем стемнело. В закатном небе все ярче и ярче разгорался длинный ровный шрам, повторявший линию дороги. Он светился сильнее молодой неокрепшей луны.

7

Далеко-далеко на север был маяк. Тома его никогда не видела, но знала, что он там. Это огромное творение рук человеческих восставало среди голой пустыни бессмысленно и неколебимо. Его неприступный обнаженный фундамент высотой с пятиэтажку делал его недосягаемым для пустынных обитателей. Тело маяка на нем было поистине гигантским. Дно Мертвого моря у его подножия было испещрено порогами. Поэтому место это считалось непроезжим. Нигде дорога не подходила достаточно близко, чтобы его башню можно было увидеть даже издали. Не раз Тома проезжала всю северную дорогу с биноклем. Она спрашивала о маяке у старожилов. Все помнили его, но как туда теперь добраться, никто не знал. «Морем…» – был ответ.

Морем.

Впервые она увидела маяк 22 апреля, на старом настенном календаре, висевшем в подсобке начальной школы. Был всеобщий субботник и, пока детвора усердно размазывала грязь по собственным партам, Тома в компании немногих взрослых меняла им воду в ведрах. Рабочий шланг выходил из кафельной стены подсобки первого этажа. Тома спускалась в нее едва ли не в десятый раз, когда календарь вдруг приковал ее взгляд. Среди пыльных захламленных полок, за стопкой ведер и грудой старых деревянных швабр висела выгоревшая картинка. Год был оторван, числа выцвели. На изображении был шторм, и огромная волна била в маяк так, что его колонна полностью скрывалась в брызгах. Оставалась видна лишь часть красного фонаря и решетки, защищавшей смотровую площадку.

– Что, деточка, тоже нравится наш маяк?

Тома не знала, сколько времени провела у календаря и чем были заняты ее мысли. Только вернувшийся завхоз зажег свет, и Тома поняла, что стемнело и изображения уже почти не видно, а ведро в ее руках подсохло по краю.

– …Ваш маяк? – словно просыпаясь, повторила она.

– Наш. И твой, если хочешь.

Завхоз забрал ее ведро, закряхтел, тяжело согнул колени и сунул его в самый низ стопки. Грохот оцинкованного железа окончательно разбудил Тому, она не без труда выбралась из захламленной подсобки. Уже отвернувшись, чтобы уйти, она расслышала слова и вежливо приостановилась.

– …далеко-далеко на север стоит на отмели черный маяк. Он умер раньше, чем ушло море. Дно обмелело, перестали ходить корабли… глаз маяка погас. Но нет. Дай только срок. Пески отступят, вернется море. А маяк уж есть. Не веришь? Его ведь не на годы, на века строили…

– А насколько он далеко?

Старик пожал одним плечом.

– Но он там? Там и сейчас?

– Сто-о-ит. Куда ему деться? Под ним лежит «Виктор Смехов». На левом боку. Но этому уж не подняться. Ржа сожрала борта. Ох-хо-хо.

Старик скрупулезно отполаскивал под шлангом тряпку из ведра узловатыми ревматическими руками. Тома завороженно следила за холодными светящимися брызгами. Отполоскав ветхую ткань добела, он вернул ее Томе и грохнул массивной связкой ключей. Тома состроила понимающее лицо, поблагодарила, чуть не прижав тряпку к груди, и быстро пошагала по гулкому коридору. Садилось солнце, паркет алел в нем, школа стала необитаема. Фойе первого этажа еще мела пожилая техничка. Спохватившись, Тома вернулась ее спросить, как зовут старого завхоза.

– Павел Владимирович, милая. Географ наш.

– Как географ? Он географ? Я думала – завхоз.

Про себя Тома отметила: «Пашкин тезка».

– Сам-то он географ, – ответила техничка. – Болен он, деточка. С детьми нельзя ему, врачи запретили. Так он вернулся завхозом. Детишки хвостом за ним так и ходят. Новую учительницу бойкотировали месяц. Если б не он, так бы и выжили девочку из школы. Зверята они…

– Хороший учитель?

– От бога. Как кто болеть – он замещает. И физика, и химичку, и биологию мог. Дети слушают, открыв рот. А в классе тихо – мышь не проскочит…

Техничка подозрительно всхлипнула, и Тома не стала дальше слушать. Попрощалась и шмыгнула в дверь.

«Черный маяк. Значит, черный».

Маяк был белым. Тома не знала, где он, и как в точности выглядит. Тем не менее была уверена, что он белый. Он стоял перед мысленным взором, как живой. Огромный, словно выбеленный мелом, с красным яростным фонарем. «Мой маяк. Ну ладно, пусть наш маяк». Каким-то необъяснимым образом он жил в ее памяти. Не просто существовал, но был немым участником событий жизни. Когда накатывало отчаяние, которое Тома предпочитала называть неприятностями, она думала о маяке. Он там. Невидимый, но есть. Моря нет, а он есть. А значит все не так уж плохо. Это не было похоже на логику, но срабатывало каждый раз по мере необходимости.

С этими мыслями Тома переобулась, комкая задник, и готова была уйти. Вдруг с улицы донесся необычный здесь звук раската грома. Девушка поторопилась. На ступенях школы она нос к носу столкнулась с Тритоном.

8

На пустыре на дальнем въезде в город свилась воронка небольшого вихря. Постояла, побродила. Схватила целлофановый пакет и закружила. Бросила в пыли. Взобралась на крышу заброшенной трансформаторной будки. Недолго покачалась на краю, сверкнула белой молниевой вспышкой, грохотнула и подожгла строение.

Районное подразделение МЧС базировалось в двух километрах от пожара. Дежурный с вышки заметил пламя сразу. Сработал тревожный сигнал, и через минуту группа пожарников была готова к выезду.

– Стоять! – скомандовал негромко начальник подразделения.

Он разглядывал место возгорания в бинокль.

– И что там видно, Давыд? – осведомился водитель.

– Подь сюда, увидишь, – не отрывая взгляда от окуляров, предложил начальник.

Бинокль не был нужен. Объятая оранжевым огнем, трансформаторная подстанция ясно виднелась вдали.

– И что?

– Горит.

– Тушить-то будем?

Начальник благосклонно отозвался:

– Сказано: нет. Не будем.

На подстанции снова грохнуло, и столб пламени вырос вдвое.

– Давыд!

– Чего? – раздражаясь, спросил руководитель.

– Так мы, может, поедем?

– Стой где стоишь. И слушай…

Давыд подождал, взмахнул руками, словно дирижер, и будка громыхнула взрывом снова.

– А?! – пригласил Давыд зрителей к восхищению. – Масло!

– Что пил, начальник? Пацаны, айда.

– Стоять, – убежденно отрезал Давыд. – Куда намылились?! Не разрешаю.

– Так сгорит же!

– Сгорит.

– Ну и что?

– Так и так сгорит.

– А если вдруг?

– Ничего подобного, – весомо возразил Давыд. – Она сто лет как обесточена. Обслуживала порт когда-то.

В центре темной пустыни полыхал алый живой цветок. Вихрь спиралью закручивал языки пламени над подстанцией. Они складывались в овальный бутон, тот набухал, вскрывался взрывом, ник, но оживал и скручивался снова.

– Давыд!

– Сказано: ждите! Скоро.

Через пять минут на подстанции рвануло особенно сильно, огонь огромным шаром ушел под небо и исчез. Остался только дым.

– И что? И все?

– Вот так, – сказал Давыд. – Тушение взрывом. Как по учебнику.

– Ничего себе… Это ты откуда знал?

Давыд не польстился на похвалу.

– А вот теперь вперед. По машинам, родимые.

Группа в изумлении уставилась на шефа.

– Теперь-то зачем? Не горит ведь!

– Учебники читайте, – веско посоветовал Давыд. – Пролить конструкцию. Внимательно все осмотреть. Чтоб никаких там всяких сюрпризов внутри и никаких разных малолеток снаружи. А то пожар – штука привлекательная. Сам видел? То-то.

Когда у школы Тома увидела Тритона, живого, здорового, в натуральную величину, сложно описать охватившие ее чувства. Он прошел мимо, ничем не выдав знакомства. А Тома остолбенела, замерев, не решаясь поднять головы. Паника, шок, страх и подъем, отчетливо напоминающий радость вихрем вскипели в ее голове. Впрочем, последняя быстро пропала. Значит, жив. И его появление здесь не случайность. Не может быть случайностью.

Минуту она стояла неподвижно, взявшись за поручень крыльца. Когда же, наконец, она смогла оглянуться, все было по-прежнему. Кривая красная табличка со звездой и надписью «районная школа» украшала треснутую стену, дверь имела закрытый, ничего не подозревающий вид. «Не может быть». Томе страстно захотелось, чтобы ничего этого не было, и все просто показалось. Не надо никакого Тритона. Пусть все идет, как идет. Как на аркане, сквозь силу она заставила себя вернуться в школу. Техничка в холле закончила уборку и без швабры и фартука стала похожа на директрису учебного заведения.

При виде ее Тома несколько оробела, но подошла и обратилась снова.

– Кто здесь… Извините. Здесь прошел человек только что. Кто он?

– Никого не видела, милая. А что, ищешь кого?

Тома смутно успокоилась, кивнула «да», потом «нет», и молча двинулась к двери, когда уборщица спохватилась.

– Должно, вы про Вадима Андреевича. Он вернулся минут пять назад. Кажется, забыл что-то. Восьмой кабинет…

– Давно работает? – упавшим голосом спросила Тома.

– Новенький он.

– Местный?

– Приезжий. А что такое, милая?

– Не может быть, – безапелляционно ответила Тома и быстро вышла из школы.

Тома вернулась в поселок. Уже у ворот она заметила приклеенный к стеклу листок с рожицей, чертежом кухни, крестом с координатами холодильника и подписью «айран здесь». Значит, Павел на дежурстве в ночь.

Он ничего не знал о прошлом Томы. Из этого не следовало, что они не были близки. Скорее, так Тома защитила Павла от любых проблем, связанных со своим своеобразным прошлым. Она поклялась завязать с этим, и не собиралась отступаться. Чего бы это не стоило. «Все, что «до», не существует». До этих пор правило было незыблемо.

Как все же хорошо, что Павел на дежурстве. Тома бестолково бродила по темному дому, выдвигала и задвигала ящики, дважды проверила замок и слишком часто взглядывала в окна. Ночь кое-как прошла без сна, а к утру стало легче. Ей все настойчивей казалось: произошла ошибка.

«Я обозналась. Точно, обозналась. Столько времени прошло…»

На этой мысли удалось заснуть и проспать до полудня. Но едва день качнулся к вечеру, вечер все решил. Беспорядочно Тома сбросила в рюкзак самое необходимое, переобулась и вышла во двор. Она готова была уйти пешком, и лишь на всякий случай заглянула за стену дворового навеса. Джип был там. В этом была вторая удача. Девушка вернулась, наполнила две пластиковые канистры водой, и закинула их в багажник вместе с рюкзаком. В баке две трети. Тома выгнала машину и направилась прямиком на север. Вот и все. Так бывает. Еще один фрагмент из жизни перешел в разряд прошлого.

Джип торопясь глотал пустую трассу. Тома миновала скудные сельскохозяйственные посадки, едва притормозив у своего поля. Оно выглядело пустым и заброшенным, а от косо стоящего трактора веяло киношной постапокалиптичностью. Тома до боли в глазах пялилась в зеркало заднего вида… Вскоре участок поглотили стены кукурузных стеблей. Тома утопила педаль газа и по крутому спуску в несколько минут достигла побережья. Пыль клубилась за задним стеклом. Впереди воздух застыл, и запад побелел, готовясь к закату. Щеки защипало. Тома не сразу поняла, что плачет. Только этого не хватало.

«Гад, Тритон. В секунду разрушить все, что собиралось по крупице. Зачем он здесь? Учить детей? Как бы не так! Не верь случайностям, их не существует. Его заставили, поприжали. Быстро же он передумал. А какое было прощание! Сплошное самопожертвование. И как же быстро он меня нашел. Отпустить номера один? Невозможно. Это было ясно с самого начала… Но почему он сам? Дура, дура, дура!»

Слезы текли по подбородку, пыль разъедала мокрые щеки и губу под носом. Впереди на дальнем видимом конце дороги замутнело маленькое облачко. Тома отерла лицо и всмотрелась. Так и есть, едет встречный. Любая встреча сейчас совершенно лишняя. Тома резко свернула к западу, и, маневрируя среди рвов и трещин, все увеличивала скорость. Мотор ревел, ее подбрасывало на сидении. Она стремилась отъехать как можно дальше, раньше, чем с дороги можно заметить ее присутствие. Внезапно мотор заглох, машина прошуршала по инерции десяток метров, и остановилась. Разлилась тишина, привычно размытая гулом ветра. В зеркале заднего вида в пыльной мути дороги не было и в помине. Тома вышла из машины.

Маяк встал прямо перед ее глазами. Он был таким огромным, что Тома не сразу заметила его. Он стоял у близкого здесь скалистого горизонта. И был белым.

Закат за ним разлился красной полосой, и солнце кровавой точкой пылало в центре ее. Завороженно Тома двинулась к маяку. Глубокая расселина пересекала путь, отклоняя ее движение вправо. Тома почувствовала себя Алисой в Стране чудес. Казалось, маяк не приближается ни на метр, как бы она к нему не стремилась.

Спустя четверть часа погони Томе явилось необычайное зрелище. Она взобралась на пологий склон невысокой скалы, и на самом краю от неожиданности замерла, затаив дыхание. Здесь закатное солнце совпало с огромной алой колбой фонаря. Рубиновое стекло зажглось, а гигантская колонна стала черной в контровом свете. Тогда Тома своими глазами увидела жгучий красный луч живого маяка посреди Мертвого моря. Она слепла от этого света, и не могла оторвать глаз. Потом солнце шагнуло за колонну, и маяк погас. Небо быстро мутнело, густела пыль, и темнота наползала.

– Я вернусь, – пообещала она маяку.

Чтобы не заблудиться в сумраке, Тома бегом вернулась к машине. Как раз вовремя, чтобы успеть отыскать путь, не свернув шею в одной из расселин.

Тома добралась до дороги и уверенно развернула машину. Тормоза взвизгнули, как озлившийся жеребец. Тьма сошла на долину, и только тонкая, как игла, светлая полоса отметила запад. Но джип цепко держал фарами змеящееся полотно. Тома мчалась назад, не щадя машину. Возвращаясь к той жизни, которую однажды выбрала сама. К жизни, которая не должна стать прошлым. Которую она могла, и должна была защищать. В конце концов, теперь это касалось не только ее одной.

Тритон самоуверен. Тома могла спорить, что он вернулся за ней один. Она знала напарника достаточно хорошо, чтобы понимать: это как бы их личное дело. Финал альянса Тритона и Тамагочи. Он не позволит вмешиваться дублерам в задание такого рода. А это значит, что стоит с ним потягаться. Он силен, но уязвим: он m8, так называемый Второй, и не привык работать в одиночку. Есть у него еще одна небольшая слабость. Он всегда опекал Тамагочи. Значит, не может относиться к ней всерьез. А это, безусловно, козырь.

Районная школа располагалась в Кытгыме. Местные жители называли Кытгым Городом. Будто он остался единственным на свете и в имени собственном не нуждался. В этом была своя логика. После большого исхода жителей из районов Изморья только он, да и тот с большой натяжкой, сохранил черты населенного пункта городского типа с немногими заселенными трехэтажными домами и не заброшенными по большей части муниципальными зданиями. И ЦУМ с большим ассортиментом химзащиты, и Телеграф, крышу которого украшал череп барана, и районная больница были востребованы и обитаемы. А школа Города была одним из двух действующих учебных заведений на весь район.

Если требовалось собрать информацию о событии, или о человеке, Город, как правило, мог предоставить ее в наиболее полном объеме. Откуда бы ни был интересующий объект, внимательное локальное сообщество Кытгыма знало о нем чуточку больше, чем он сам готов был открыть. Без труда, парой-тройкой бытовых, ничего не значащих разговоров в школе, на рынке, в библиотеке Тома собрала досье Тритона последнего времени.

Приехал две недели назад, один, на железнодорожную станцию Кытгыма с паспортом на имя Завьялова Вадима Андреевича. Разыскал директора районной школы Аллу Аркадьевну Райн, и предложил свои услуги в качестве преподавателя немецкого языка, физкультуры, труда и основ безопасности жизни на выбор. По документам располагал соответствующей квалификацией и некоторым стажем. Но, так как он подал документы в преддверии летних каникул, окончательный ответ по трудоустройству затруднил директрису. В самом деле, навыки учителя не опишешь в бумагах, необходимо видеть претендента «в деле». В послужном его списке сплошь столичные лицеи, но о личных качествах это ничего не говорит. Ввести специально ради него новый курс к концу учебного года – совершенная нелепица. Но и упустить возможность заполучить мужчину-преподавателя, что само по себе большая редкость, в покидаемом квалифицированными кадрами Кытгыме было бы чудовищной глупостью. Школа рассыпалась, ремонта не было лет двадцать, и отказать Вадиму Андреевичу из-за необоснованных сомнений Алла Аркадьевна Райн не решилась. Сколько раз она собственными руками чинила парты или разбирала отказавший звонок!

Для начала предложила претенденту вакансии учителя труда и физкультуры с нового учебного года. К удивлению, Вадим Андреевич сразу согласился, и попросил оформить его трудоустройство. Что было сделано, и новый сотрудник был принят в ничего не подозревающий коллектив.

По рекомендации Райн Вадим Андреевич обосновался в квартире одной из покинувших город преподавательниц неподалеку от школы. Свободного жилья в Городе было в избытке, и содействие в приобретении этой площади нельзя было списать на доброе участие. Аллу Аркадьевну что-то смутно тревожило в новом сотруднике. Спокойный, высокий, физически сильный, при этом доброжелательный и чрезвычайно уверенный. Лицо напрочь лишенное сентиментальности. Что может привлекать мужчину такого рода в преподавательской деятельности с мизерным окладом? Осторожная Райн гордилась развитой интуицией, и сейчас была настороже. Любой другой претендент при таких ее сомнениях был обречен на отказ. Каким-то образом Вадим Андреевич избежал этой участи. Ей не хотелось думать, что он привлек ее как мужчина. И в голову не приходило! Просто к нему необходимо было присмотреться, а для этого лучше держать его под рукой.

С целью изучения объекта Вадим Андреевич несколько раз приглашался в школу для оказания помощи, в том числе на апрельский субботник. И ни разу не саботировал мероприятие. Алла Аркадьевна начала успокаиваться на его счет. Когда в конце месяца Вадим Андреевич заглянул в школу, чтобы лично предупредить ее о своем отъезде, она даже несколько испугалась. Но он тут же успокоил ее, объяснив цель своего отъезда на все время летних каникул, речь шла о его престарелой матери. И уверил, что вернется заблаговременно, за две недели до начала учебного года, чтобы предоставить план учебных мероприятий по предметам и получить рекомендации Аллы Аркадьевны на эту тему.

– Что ж, будем ждать с нетерпением, – ответила директриса, встала и протянула руку для прощания.

Вадим Аркадьевич пожал ее твердо и осторожно. Райн подумала, если быть откровенной, что сейчас для нее эта фраза ничуть не формальность.

Тритон уехал тем же вечером с железнодорожной станции Кытгыма прямым рейсом до Санкт-Петербурга по тогда же заказанному электронному билету. Одновременно был забронирован и оплачен обратный билет Санкт-Петербург – Кытгым на шестнадцатое августа.

У Тамагочи не было поводов считать это уловкой. Она не могла быть в этом уверена, но чутье подсказывало, что она не ошиблась. Ей дали передышку. До осени.

9

– А что ты чувствуешь?

– Пальцы колет. И немеют. Здесь.

– Темнишь… – Павел согнул и разогнул Томин локоть, заставил пошевелить пальцами.

– Ничего не темню.

Тома восседала на кухонном столе и с серьезным видом подвергалась врачебному осмотру. Павел был всерьез встревожен, и она жалела, что затеяла все это.

– Вот скажи: нормально, что у человека болит иногда голова? – спросил Павел, исследуя руку.

– Нормально, – подозрительно ответила Тома.

Павел терпеливо кивнул, продолжая ощупывать сустав запястья.

– Так больно?

– Нет.

– Или обжег человек палец. Болит у него палец?

– Болит, болит. К чему ты клонишь? – Тома заподозрила подвох.

– Ты из тех неправильных людей, у которых никогда ничего не болит. Я первый раз слышу, чтобы ты на что-то пожаловалась. Это за все время, что мы вместе. При мне ты уже дважды серьезно травилась, скорее всего, дезактиватором или реагентом, обжигала себе обе ноги из чайника, и у тебя болезненный МС.

– И что?

– А то. Все это вскрылось совершенно случайно. Я врач, и мог тебе помочь. Всегда. Но ты ни разу мне ничего не сказала.

– Паш, это мелочи! – отмахнулась Тома.

– Вот. Два серьезных отравления и обширный ожог для тебя мелочи. А немеющие пальцы вдруг оказались чем-то серьезным.

– Глупо, да? – спросила Тома, слезла со стола и попыталась улизнуть от разговора в сторону печки. – Вот и я так думаю.

– Нет. – Павел поймал ее за запястья и повернул к себе лицом. – Нет, не глупо. Я очень тебя прошу, скажи, чего ты не договариваешь? Что болит помимо пальцев? Давит, колит, жмет? Где? Что с тобой стряслось? Только не молчи!

Тома хмуро усмехнулась, на долю секунды взглянула на Павла и отвела глаза.

– Сны.

Сначала Павел не понял.

– Какие сны?

– Тупые. Дурацкие. Мне снится, что мне отрежут руку.

Тома покраснела так, что покрылась испариной. Отерла пот со лба и низко опустила голову.

– Теперь ты думаешь, что я вообще дура?

На жуткую, бесконечную секунду Павел ощутил себя под обрывом, за парапетом набережной, среди грохота несуществующего моря. Он – там, а Тома – здесь. Из горла и вниз, через все тело, его пробрала дурнота, хуже боли. Продрали мурашки, руки вспотели. Короткое страшное предчувствие коснулось и исчезло.

– Тома, родная, ну что ты?

Он повернул ее больную руку и поцеловал ладонь.

– Это Кытгым. – Павел ловил ее взгляд, но она отворачивалась. – Это происходит здесь со всеми. У всех то же самое. Тяжелое место, организм реагирует на это…

– Конечно, я так и подумала, – Тома снова попыталась спастись бегством.

– Ты врешь! Врешь, и совсем мне не веришь.

– Я верю, честно. И мне уже спокойнее. – В очередном рывке Тома добралась до печи и сбила кочергой колосники. Отражение открытого огня заиграло на ее лице, превращая ее в дочь вождя краснокожих.

Павел подошел к ней сзади и обнял за плечи:

– Врешь и не веришь, – спокойно повторил он. – Но помни: я с тобой. Ты сильная, и до тебя это чертово место добралось не сразу. А мы, простые смертные, с самого начала мучаемся этой сонной паранойей. Ты не слышала, какие у нас на станции по этому поводу проводятся консилиумы! Это же шизотипическое расстройство, у каждого свое! А если этот мерзкий сон не оставит тебя в покое, бросим все, и уедем. Навсегда. Куда-нибудь в среднюю полосу, где моря нет, и не было никогда. И все люди и все звери сухопутные от рождения. Куда ты хочешь?

– В Гонолулу.

– Согласен. Весьма сухопутное место. Учи язык. Я присмотрю бикини. Да, и на всякий случай предупреждаю. Слушай внимательно! Я буду любить тебя без руки, и без ноги, и так далее.

Он ожидал, что она улыбнется.

Она поняла это и улыбнулась.

Ночью Тома прислушивалась к вою ветра. Однообразно с вопросительным скрипом хлопала калитка.

Во сне беспокойно метался Павел. Она гладила его по спине и плечу. Постепенно он затихал. Но через некоторое время начинал снова.

Тома жмурила глаза, чтобы попасть в безмыслие. Вместо этого мысли, которые она не могла урезонить, самостоятельно хозяйничали в ее голове. Нежно ныли пальцы. Она раздраженно потерла их о доску кровати и засунула под подушку. В густой полуночной жаре ладонь возмущенно вспотела, а пальцы напротив, облило холодом. Казалось, они от какого-то другого тела. Тому пробил озноб, который сразу перешел в волну приторного жара. Она не стала раскрываться. Через минуту все станет наоборот.

Дело не в пальцах. Просто она, как животное, чувствовала: с ней что-то не так. Очень серьезно не так.

Далеко после полуночи Тома услышала осторожный шорох. Она плотно закрыла глаза. Над ней навис Павел. Он, чуть касаясь, ощупал ее руку, а потом осторожно взялся за вторую и симметричными движениями ощупал обе. Склонился и ртом потрогал лоб. Вздохнул. Тома знала смысл этого вздоха. «Ничего не понимаю».

Насчет снов Павел ошибался. Сны были тяжелые, но не кошмарные. В них просто нужно было отрезать эту руку. А когда отрезали, – оказывалось, что уже все равно.

Утром Павел задумчиво собирался в лабораторию.

– Как дела? – браво поинтересовалась Тома.

– Ночная лихорадка, – собственным мыслям ответил Павел. – Все в порядке.

– Ты опаздываешь.

– Я опаздываю, – без выражения согласился Павел и отпил новый глоток остывшего чая.

Серая пленка липла к стенке стакана.

Тома предприняла попытку отвлечь его нападением.

– Кое-кто утащил из дома химзащиту. Не будем показывать пальцем, хотя преступник среди нас. У тебя на работе их сто штук, зачем понадобился сто первый? У тебя что, клептомания? – понизив голос, спросила она.

– Я не брал его. Он в чулане, там, где и всегда.

Тома поняла, что не справляется с броней его задумчивости. И пора временно оставить его в покое.

– Ладно, пойду, посмотрю. Но если я его не найду! – а я, честно сказать, там уже смотрела – если не найду, то ты всю неделю моешь посуду! И знать ничего не желаю.

Тома направилась в чулан в смутной надежде, что Павел придет следом. Но угроза посудой не вывела его из задумчивости.

В чулане был полумрак, в нем лампочка перегорела еще весной. Но щели в стенах давали достаточно света. Сильно пахло растворителем и бензином. Был еще какой-то живой старинный запах, но он распознаванию не поддавался.

Тома потратила минуту, чтобы адаптироваться к освещению, и поверхностно осмотрелась в своих захламленных владениях. Она не планировала сильно утруждать себя поисками. Можно было протиснуться за раму велосипеда, или заглянуть в шесть нижних коробок, или под них, или еще что-то такое… но необходимости не было. Нужна лишь небольшая пауза для Павла. Для очистки совести девушка пальцем приподняла пару журналов и крышку обувной коробки, и вдруг остановилась. Из-под сломанных полок для обуви самым краешком выглядывал предмет весьма подходящего желтого цвета.

Тома усмехнулась: гениально. Отличное место для химзащиты. Лишь только прозвучит сирена, начните сразу разбирать чулан. И где-нибудь в самом дальнем углу, как раз ко второму пришествию…

С этими мыслями Тома добралась до места и выудила из-под полки предмет. Вытащила и мгновенно отбросила, словно голову зачумленного. Цвет его оказался несколько другим. Она сидела на корточках и расширенными глазами рассматривала новоявленный желтый портфель. Дорогой кожаный предмет был не новым. Как раз той самой цивилизованной степени потертости, которая со временем появляется у каждой серьезной вещи и делает ее неповторимой. Впрочем, эти нюансы Тому не интересовали. Тома узнала портфель. Когда-то с ним составили ансамбль подобранные в цвет ботинки.

Он. Маркер шестой мишени. Не похожий, не точно такой же, а тот самый.

Тома взяла его за угол, и больная рука узнала кожу на ощупь. Нет, Тома не касалась его раньше. А пальцы будто знали эту мягкую, тепловатую, словно живую желтую кожу. Тома с новой силой отшвырнула портфель и выбежала из чулана. На крыльце ее перехватил Павел.

– Что с тобой?

– Ничего, – задыхаясь, выдавила она.

Скулы Павла побелели.

– Что с тобой, тебе плохо?

Тома отдышалась и хотела прижаться к Павлу, но он не позволил. Его голос прозвучал хрипло, пальцы впились, когда он тряхнул ее за плечи:

– Что произошло?

– По-моему, у меня галлюцинации.

Павел прижал Тому к себе так, что больно стало дышать. Он не спрашивал, что такого она увидела. Его сердце колотилось быстро, как у птицы.

– Поедем. – Он отпустил ее и подтолкнул ее к двери.

– Куда?

– В лабораторию.

– Опять? Ты хочешь в третий раз повторить все сначала? Ты обследовал меня на все, что только бывает.

– В третий. И в четвертый. Сколько угодно, но мы найдем, что это такое.

– Я не поеду…

Тома встретила его отчаянный взгляд и добавила мягче:

– Сейчас не поеду. У меня дело. Ты поезжай, а я, честное слово, приеду к тебе вечером.

– Что за дело?

– Мне необходимо выйти в поле, – соврала она.

Это была стерильная ложь мгновенного действия. Павел возражал бы чему угодно, только не тому, что касалось работы. Преданный своему делу до последней степени, он уважал это во всех.

– Что, обязательно сегодня? – сделал он последнюю попытку.

– Ненадолго. Но обязательно.

– Ладно. Закончишь – я тебя жду. Будь осторожна. Будь очень осторожна!

Тома поздно увидела, что он ушел пешком по пыльной дороге. Он оставил ей машину. Короткий приступ стыда миновал, и Тома вернулась в чулан.

Она не знала, хочет ли найти портфель, или скорее хочет убедиться, что его никогда здесь не было. Но должна была искать. Между тем все в ней противилось этим поискам. Она с такой силой отшвырнула его, что найти теперь будет не так-то просто. Тома перебирала предметы, а в голове громко тикал секундомер. Быстрее. Быстрее, а лучше брось все, и вон отсюда.

В чулане было темно, и она ничего не нашла.

Тома закончила поиски с таким чувством облегчения, будто ее кто-то запер, а потом неожиданно выпустил. Захлопнув за собой дверь, она прижала ее спиной и громко выдохнула. Настроение поднялось несказанно. Тома подумала, не закатить ли сегодня ужин. Купить баранины, сыра, вина, захватить всю их врубленную шайку со станции вместе с куриной Мариной, и закутить до утра…

Она нашла сумку побольше, разорила условно-неприкосновенные сбережения и отправилась на местный рынок.

В небе горело осеннее мягкое солнце, сонный поселок досматривал поздние сны. На пустых кривых улочках было безлюдно. Они неровно чертили тело поселка, и была в этой кривизне настоящая приморская легкость, которой Тома никогда раньше не замечала. Она закрыла глаза и услышала море. Это был лишь порыв ветра, но такой достоверный, что Тома приостановилась и не спешила их вновь открывать. Когда же открыла, прямо перед ней стояла Миртад, Каменная Молочница.

Две женщины стояли лицом к лицу. От неожиданности Тома отступила на несколько шагов, смущенно улыбнулась и поздоровалась. Миртад молчала с каменным лицом. Тома прошла бы мимо, но старуха так расставила свои бидоны, что сразу и не обойти. Взгляд жгучих черных глаз ощупывал лицо Томы. Она физически ощущала его, как тонкий солнечный ожог.