Текст книги "Блэкаут"

Мы пили глинтвейн (настоящий, а не мое домашнее пойло), болтали о том, о чем болтали всегда: люди, сплетни, идеи. На столе лежали две пачки сигарет и две зажигалки, как всегда. Только теперь наши руки лежали на столе вместе, одна ладонь в другой, и мы были рядом, а значит, я все делал правильно.

Ни слова про вчерашний секс, потому что будет другой. Я краснел, думая, как раздеваю ее снова.

– Тебе надо домой, а то совсем разболеешься, – заботливо шептала она.

– Поехали со мной?

– Я не заражусь? Мне нельзя болеть.

– Ты уже заразилась. Поехали, это всего лишь температура.

Я улетал в другие города и страны, бродил по желтым лугам и залезал на высокие скалы, лежал в виноградниках, танцевал босиком индейские танцы, поднимая пыль у костра, но все это было во снах. А реальная жизнь проходила мимо, пока я слушал одну только музыку. Убежать от реальности и спрятаться в мечтах – вот что было просто. Остаться, очнуться, поверить и что-нибудь сделать – вот что требовало усилия воли, но я знал, ради чего.

Катя лежала рядом, я играл ей на гитаре. Зима уже вовсю выла на нас из форточки, поэтому створку мы закрыли. Простыни пропахли сигаретным дымом, а я – Катиным запахом, самым драгоценным парфюмом на свете, носить который мне было по душе, не взирая ни на рабочие отношения, ни на разницу в возрасте и в социальном статусе, и ни на что бы то ни было еще.

Новая группа Майка Ракеты смешно называлась «Гномы Креолы», и на следующий день, когда банда давала свой первый концерт обновившимся составом, мы с S-14 решили его посетить. Все, разумеется, кроме Долгого, который сказал, что лечит зуб. «Креолы» сорвали овации, и Славнов выловил их на спуске со сцены, исчезнув из вида.

Мы с Дэном пробирались в сортир, и вдруг чья-то рука остановила меня, легонько похлопав по спине. Это была та самая девчонка из поезда, с которой мы скурили по пачке в тамбуре, пока вместе ехали в Москву. Она жалела, что сегодня не наш концерт, потому что еще в поезде пообещала найти афишу и прийти, и когда узнала, что гитарист «Креолов» раньше играл вместо меня, прыснула и отказалась объяснить, почему. Я позвал ее завтра в «Летчика» на нас, но завтра у нее уже были другие планы. Мы обменялись телефонами, чего не могли сделать в поезде, потому что у меня тогда еще не было московской симки. Когда вернулись к своим, Дэн прокомментировал, что девчонка стекала по стене и облизывала губы.

– Смотри, как бы Катя тебе ничего не сказала, – цинично заметил Фил.

Мы не раз с ним кусались из-за Кати, но теперь мне нужно было реагировать иначе. Только как?

– При чем тут Катя? – серьезно спросил Славнов, внезапно возникнув из толпы.

– Может, ей не понравится, что ее любимчик разбазаривает свой талант на телочек, а не на творчество, – ответил равнодушно Фил.

Дэн стукнул ладошкой по столу:

– Так у вас что-то есть или нет? Ну скажи, ты ее хотя бы трахнул? Мне давно интересно!

– Заткнись, это совсем не твоя акробатика, – осадил было я, но Славнов поднял меня за локоть и оттащил в сторону.

Убедившись, что нас никто не слышит, он спросил на ухо, что за базар и секреты, о которых он не в курсе. Обычно не гоняющегося за сплетнями, новость про нас с Катей привлекла его, как муху на масляную ленту. Он велел мне выложить по правде, спим ли мы.

– Тебе какое дело, спим или нет? – спросил я, стараясь смотреть ему в глаза.

– О тебе думаю. Она ведь поиграет и бросит, а тебе потом сопли утирать.

Внутри похолодело.

– Иди, – сказал я ему после короткой паузы. – Иди туда к ним. Оставь мне хоть что-то решать самому.

Славнов постоял, напряженно подышал в мою сторону едким сигаретным дымом, и исчез.

«И это – проверка, – думал я, когда ярость остыла. – Это та самая ответственность отвечать за нас обоих, которую я собирался на себя взвалить, и ноша вмиг опустилась на мои плечи полновесно, угловато и неудобно, словно обрадовалась первой попавшейся опоре и спешно рухнула вниз».

– Заблудился? – спросил голос над ухом, как раз когда я собирался вернуться за общий столик и понял, что оставил там трость. – Узнаешь?

Это был Майк Ракета. Он вручил мне трость и встал рядом. Спросил, почему я один, и язвительно заметил, что без дрязг в S-14 никогда не обходилось. Заказал два виски и поделился сигаретами.

– Потом ты меня угостишь. Я не жалею, что ушел из группы, – сказал он.

Лед в его стакане звенел о стенки. Как бы невзначай он зарисовывал недостатки людей, с которыми я работал, то ли предупреждая о чем-то, то ли просто делясь опытом, то ли хвастаясь, как лихо он сменил группу. Интонации его были мне не до конца понятны, и я односложно отвечал на его снисходительные, издевательские вопросы. Впрочем, снисходительными и издевательскими они были лишь в адрес S-14, но не меня лично, иначе бы он тут не сидел, не угощал меня виски и уж тем более не спрашивал бы моего мнения про своих «Креолов».

Он спросил, не хочу ли я попробовать что-то новое в музыке. Я ответил, что пишу для Филового театра, но он фыркнул, что это полная лажа, типа, как играть для глухих. Спросил, где я живу и с кем, и сравнил меня с королем из «Маленького принца», у которого было королевство, но править было некем. Интересно, что имел в виду? Мы обменялись телефонами, и он проводил меня до своих. Я подумал, зачем он вообще подходил, ведь проще было бы пройти мимо?

Ночью Катя снова была у меня, мы пили вино и болтали до тех пор, пока не начали целоваться, но начав, до самого утра не произнесли больше ни слова.

На следующий день в «Летчике» народ визжал, а мы на сцене вспотели и испытали маленькое земное счастье. Пока разбирали аппаратуру, грузили ее в машину, возвращались выпить по одной, начиналось самое интересное: как вести себя с Катей на людях. У нее самой я не спрашивал: может, боялся услышать, будто ничего между нами нет и поэтому ведем себя как обычно, но, скорее, сам себя проверял, как удастся лавировать между пацанами, которым, как выяснилось, до усрачки интересна моя постельная жизнь, и Катей, с которой при всех мы общались ребусами.

Пока стояли у бара все вместе, я приобнял Катю за талию, но она убрала мою руку, шепнув на ухо, что мы не одни. И тут Дэн выкинул свой козырь:

– Рамиль, а ты уже встречался с той вчерашней девчонкой?

– Что за девчонка? – спросила Катя именно так, как Дэн того и ждал.

Мне оставалось только сказать правду: вчера на концерте «Креолов» по пути в сортир я случайно встретился с девчонкой, с которой познакомился в поезде полгода назад. Собственно, все.

– Так встретился? – настаивал Дэн.

– Нет. Зачем?

– Ну как же, за сексом! – воскликнул он, но я его не слышал, потому что в этот момент тонкие Катины пальчики, помечая территорию, пробегали по моей попе и легонько ее ущипнули.

Вокруг вертелся народ, подходили знакомые. Пока мы тормозили на каждом шагу к выходу потрещать то с одними, то с другими, откуда ни возьмись нарисовался Ракета и позвал меня в сторонку. Мы приземлились за столом, за которым хихикали женские голоса и курили вишневый табак. Передо мной поставили рюмку, и Ракета познакомил меня с Виталием.

Виталий aka Шаман был лидером Da Custom Band, они делали лаунж и эмбиент даб – этакие техничные лирики с точеным программингом, я про них слышал. Мы разговорились с этим Виталием – недавно он начал новые эксперименты со звуком и приглашал гитаристов к сотрудничеству, упомянул, что послеживает за творчеством S-14, спел пару дифирамбов моему таланту, упомянул про торжество эксперимента и богатство внутреннего мира и наконец прямо так и сказал, что хотел бы поиграть со мной и с Филом. Обменялись телефонами, и он пообещал сообщить, как только будет готов материал.

Фил (оказалось, он тоже сидел с нами за столом и знал Виталия раньше) заинтересовался сразу. Я же не придал разговору значения, рассеянно записал в телефон номер Виталия и двинул на выход. Фил, распрощавшись со всеми, пошел со мной.

Славины вопли уже разрывали мобильник: «Где вас черт носит, стартуйте резче, а то без вас уедем, нет (на заднем плане), не ходи за ними, тоже потеряешься, в общем, у вас минута, и мы валим, потом как хотите».

– Думаю, пока никому не надо говорить, – сказал мне Фил у двери. – Оставим пока между нами.

И добавил, что Шаман без дела языком трепать не будет. Мы вышли на улицу и побежали к машине.

– Как же я тебя ненавижу все-таки, – продолжал Фил. – Сколько ты в Москве, полгода? А за тобой уже очереди выстроились.

Фил часто говорил, что ненавидит меня, и каждый раз это все меньше походило на правду. Такой была его привычка общаться.

Залезли в машину, и Катя подтянула меня к себе. Слава тронул с места.

В музыкальной Москве Виталия Проскурова знали как Шамана. Судя по тому, что он был способен делать с музыкой, сколько всего создавал сам и как щедро помогал другим, я познакомился с действительно необычным человеком. Он играл практически на всех инструментах, программировал, пел, писал тексты и все время придумывал что-то новое. То сочинял музыку к спектаклю, где сам играл, то собирал в кучу авангардистов и устраивал фестиваль радикальной альтернативы, то разворачивал свою группу на сто восемьдесят градусов и заставлял всех мыслить в совершенно новом, незнакомом стиле.

Безусловно, работа с его Da Custom Band могла принести интересный опыт, не зря Фил так загорелся. Я же поговорил с Шаманом и забыл. Было не до новых проектов, и так голова шла кругом. И вот однажды, когда мы с Любой возвращались откуда-то домой на троллейбусе, Шаман мне позвонил. Я так удивился, что толком ничего не разобрал, уяснил лишь, что завтра мне надо быть во столько-то и там-то, что Фил уже в курсе и что мы должны пригнать вместе. Голос у Шамана был очень умиротворенный, прямо как его музыка (когда он не впадал в раж и не начинал камлать). Я ответил, что обязательно буду. От таких предложений не отказываются.

– Ты талантлив, – сказала Люба. – S-14 далеко не твой предел, поверь.

Она улыбнулась и оставила меня наедине с пластмассовым поручнем троллейбуса и мыслями о пределе. Чтобы удержать Катю рядом, мне нужно было расти, и проект Шамана будто бы отвечал этому требованию.

История группы Da Custom Band

Весной 2005 года первый альбом Da Custom Band – Meduse – был издан лэйблом Manuscript и быстро приобрел популярность у ценителей позитивных вибраций. Da Custom Band, задумывавшийся как студийный проект, начал концертную деятельность.

Летом 2005 года Виталий Проскуров (Shaman) в студии CSM production познакомился с музыкантом Антоном Флоренским, известным также и как писатель (научные работы по культуре и визионерству, пьесы «Бешеные собаки», «Оси»).

Лето, проведенное в компании друзей и электронных приборов, принесло свои плоды в виде десяти часов записанной музыки. Чуть позже девять композиций из этого материала были отобраны для следующего альбома Da Custom Band – Mondays, который был выпущен в октябре также на Manuscript.

В сентябре 2009 году в группу пришел еще один участник – виджей и соавтор текстов Максим Гринев. Группа активно выступала с концертами во многих московских клубах: Б2, «Бункер», «Китайский летчик Джао-Да», «16 тонн»; участвовала в фестивалях: Казантип, восточной музыки в Красногорске и New Jazz Festival в Санкт-Петербурге.

Зимой 2009 года к группе примкнули еще двое участников из коллектива Saturday-14 – гитарист Рамиль Курамшин и бас-гитарист Филипп Романенко. Сложившаяся ситуация способствовала изменениям в концертной практике: охотник за сэмплами Проскуров отошел от привычного даб-хопа и привнес в звучание группы несколько блюзовый мелодизм, а Фил и Рамиль создали плотную, пульсирующую грувовую основу.

В настоящий момент Da Custom Band ведут работу над новым альбомом Naked, сочетающим в себе элементы расслабленного ориентального звучания и мистической экзистенциальной лирики.

Коммерческий проект Шамана стал для меня настоящей работой – обязательной, трудной, принудительной, но хорошо оплачиваемой. Я, как всегда, ожидал проблем при знакомстве с коллективом, но их снова не оказалось. Видимо, я недооценивал свои коммуникативные навыки. Без Фила знакомство вышло бы сложнее, но он помогал сглаживать углы, когда они появлялись, да и коллектив подобрался воспитанным и без заморочек.

Шаман заключил контракт со студией, где с февраля мы должны были записываться, и теперь мы много репетировали.

По сравнению с работой в Da Custom Band развязные репетиции S-14 стали напоминать хобби. Славнов еще плотнее занялся раскруткой украинских ребят и отдавал им столько сил, что Катин энтузиазм порой не находил в нем отклика, а остальные участники пахали теперь на два, а то и на три фронта, так что собираться получалось все реже.

Дэн пропадал на недели. «Нет, – хмуро шутила Катя, – он не курит шмаль, шмаль курит его». Его разбросанные по дому книги, растафарианство и поиски позитивных вибраций забирали его в другой мир, откуда он не в состоянии был даже позвонить. Когда нас позвали в Питер на рок-фестиваль, мы не знали, что ответить, и в итоге без него не поехали. Долгий с Любой пили пиво, запершись дома. Катя, когда мы с ней встречались наедине, была с каждым разом все потеряннее, говорила о поисках другой работы, вроде бы есть один вариант в «Летчике».

Филова ненависть к Кате подкреплялась каждым разом, когда она не могла согласовать наши выступления с S-14 и наши репетиции с Шаманом, хотя они-то в ее юрисдикцию не входили. В том, что аппарат – фуфло, что звукарь запил, тоже виновата была Катя. В студии у Шамана, когда я встречал Фила, мы делали вид, что проблем в S-14 для нас не существует. Так было проще.

Разрываясь на части и не давая себе слабинки, я утешал Катю длинными зимними вечерами, поддерживал Фила, чтобы совсем не раскис от всепоглощающей ненависти к миру, выпивал с Долгим и Любой по паре банок их любимого «Эфеса», чтобы не покидали реальности, и выжимал из себя, казалось, весь, до нитки, творческий потенциал, безвозмездно и навсегда оставляя его на дорожках студии Manuscript.

Катя приезжала ко мне и скидывала дневную маску стойкости. Мы валялись на диване, включали музыку и иногда фильмы. Я прижимал ее к себе, полную печали, о которой она не могла рассказать, и ее слезы от киношных хеппи-эндов напоминали мне, что я живу и что я с кем-то тонко связан, раз в маленькой халупе на Каховке кому-то, нежно прильнувшему к моей груди, становилось немного легче.

Она читала друидский гороскоп, который нашла на книжной полке, называла меня кипарисом, а сама оказывалась маслиной, и становилась для меня еще более особенной, потому что маслины рождаются лишь дважды в году: в дни осеннего и весеннего равноденствия. Книжка закрывалась и падала на подушку.

– Обними меня, пожалуйста, – тихо говорила Катя.

Друидский, японский, китайский гороскопы, а может, еще и цветочный – ну что нового о нас с ней могла мне сообщить древняя мудрость? Практически все, что нужно – в том числе и то, что Катя по-детски, беззащитно наивна при всей своей вынужденной внешней жесткости, что в минуту подлинного отчаянья может прильнуть к первому встречному, что в глубине души верит в сказки – все-все это я уже знал и так.

Мы гуляли в зоопарке, я надевал на нее свои перчатки, и она, силясь не замерзнуть, прижималась ко мне тонким, родным телом и рассказывала про животных в вольерах, которые не испугались зимы и стойко сидят на обозрении посетителей. Я целовал ее в холодный нос, грел ладошками ее уши, не отпускал ее руки и слушал ее, внимательно и самозабвенно, как будто пытался запомнить ее слова навсегда. Потом мы забегали выпить латте в прокуренную кофейню у Краснопресненской высотки, и разъезжались по делам, долго и молча обнимаясь на прощание.

Я все ближе узнавал людей, все меньше нуждался в чужих советах, с кем водиться, а с кем нет. Поступки моих друзей были важнее, чем их извечная болтовня, но периодические припадки паранойи Долгого однажды стали меня серьезно беспокоить.

В «Твин Пиксе», где мы поглощали ледяное пиво, вместе с Янбаевым притащился один из его многочисленных друзей и стал жаловаться на тяжелую жизнь и синдром «свободная касса».

– Какое же дерьмо, эта работа! – сокрушался он.

– Дерьмо – это работа в офисе, – ответил ему Долгий. – Чуют люди, что это полное дерьмо, но стремятся к офисной жизни, потому что их так научило мировое правительство.

К тому моменту он уже рассказал нам про «шентрайз» – хвосты самолетного дыма, якобы выпускающие яд по секретному заказу правительства, вылил ушат обвинений на банки, откуда люди всегда выходит обворованным, и поклялся, что никогда не возьмет кредит, потому что денег на его выплату никогда не напечатают.

Теперь он твердил, что быть музыкантом, когда торчишь от музыки хлеще, чем от любой наркоты, а не шарахаться по собеседованиям, изображая из себя трудолюбивого менеджера, и есть удел сильных и настоящих людей. Музыку, говорил он, можно продать везде, хоть в переходе метро, и нет в этом ничего зазорного, потому что музыкой ты несешь людям радость и удовольствие, которых так не хватает в капиталистических буднях мышиной возни.

– Ты должен заниматься тем, – прокричал он с болью в голосе, – чем хотел бы заниматься после смерти целую вечность! А не слушать тех, кто хочет одного: чтобы ты поскорее скупил все таблетки и умер.

Остальные напряженно замолчали, а Долгий пришел к неожиданному выводу: надо ехать спасать душу в южно-уральские степи, где недавно откопали древний магический город. Леша-телевизионщик надменно предупредил, что, кроме палаток с сувенирами, Долгий вряд ли найдет там что-то по-настоящему интересное. Но мысли о круглых постройках каменного века, как пиявки, прочно прицепились к Долгому. Он решил, что непременно туда сбежит в поисках прозрения, самонадеянно прибавив, что возьмет с собой меня, ибо кому, как не мне, надо лучше знать историю родного края. Доводы о том, что Уфа и Магнитогорск – вещи немножко разные и что к башкирскому народу древние арийские поселения не имеют никакого отношения, остались для него не услышанными, как и все прочее.

Он подсел мне на ухо, восторженно расписывая оросительную систему Аркаимских городов и энергетические спирали, после чего вовремя смекнувший Янбаев просигналил мне собираться, и мы свалили из «Твин Пикса». Мы вышагивали по асфальту правильным пьяным зигзагом, а друг Янбаева «свободная касса», оба телевизионщика – Леша и Никита, Долгий и Фил остались мерзнуть под запах кальяна и нерадостные разговоры о теории заговора.

После того дня я окончательно завязал с накуркой. После грузинского вина, выпитого у грузинской подружки Янбаева, к которой мы попали после прогулки, мы раскурили на троих одну ракету с планом, и я ощутил настойчивость силы земного притяжения, как никогда прежде. Я нашел себя в единственном положении, откуда никуда не хотелось падать, лежащим на диване грузинкиной квартиры. Янбаев исчез, и грузинка примостилась рядом.

Утром голова трещала от смешанного с планом алкоголя и молотком стучало в висках чувство непреодолимого стыда. Вдобавок одному богу было известно, где жила эта грузинка, но я отказался, чтобы она меня провожала. Надо думать, в тот день на Янбаевом канале новости вышли в эфир неважно смонтированными, потому что через каждую минуту я звонил ему и спрашивал, как выбраться из района, где его наркота заставила меня переночевать.

Тем же вечером Катя вытащила меня на Белорусскую, я ломался, но она сказала, что ей необходимо со мной о чем-то поговорить.

Она стучала ложкой по блюдцу и все никак не притрагивалась к своему капучино.

– Умер мой отец, – сказала наконец она.

Я выразил соболезнования, но она быстро замотала головой.

– Нет, нет, я не знала этого человека, – объясняла она.

Сегодня позвонила ее тетя из Мариуполя, с которой они не общались после разрыва родителей, и сказала, что отец оставил Кате наследство – трехкомнатную квартиру в Мариуполе. Нужно было ехать на Украину, вступать в наследство, разбираться с бумагами.

– Мы друг друга не знали, а он оставил мне все, что у него было, – растерянно произнесла Катя.

Мне нечего было ответить.

Она сказала, что на неделе соберет бумаги и поедет. Я держал ее руку и думал, что нельзя отворачиваться от людей, что бы они ни натворили. Я был воспитан в такой семье, где семейное стояло превыше всего, и если родственник был вором или психом, ему старались помочь и никогда не вычеркивали из жизни. Мне казалось дикостью отвергать собственного мужа, отца своей дочери. Какое право имела ее мать отрывать ее от кровной родни, от отца? Я не понимал. Но у Кати был другой опыт.

– Сможешь теперь бесплатно отдыхать на море, – я попытался ее подбодрить.

– Не знаю, что буду делать с квартирой, – вздохнула она. – На московские деньги она ничего не стоит. Скорее всего, оставлю как есть, а там видно будет.

Я представлял пыльный и безлюдный Мариуполь, пятиэтажки с маленькими балконами и облупленной краской на оконных рамах, тополя, посаженные в тридцатые, и железный киоск «Укрпечать» на остановке, на которой раз в полчаса останавливается дряхлый ПАЗик. Тут же я невыносимо затосковал по детству, с его поездками на море каждый божий август, жареными пирожками с повидлом, сбором наклеек и вечными ссадинами на коленях. Катя уже приходила в себя, по привычке высчитывая, сколько займет ее поездка, да что она скажет Славнову, да в какие кабинеты ей придется выстоять очередь, чтобы собрать бумаги.

Она сжимала мою руку, ища в ней поддержки, но сама была как будто уже не здесь. Потом мы поехали ко мне, и я запомнил каждую минуту той ночи.

Сброшенное пальто, разбросанная по прихожей обувь. Мы пили купленное у азиатов вино и плевали на раскиданные вещи, на оставленные где попало стаканы. Сварили пельмени, но, не притронувшись к ним, стывшим в тарелках с майонезом и горошинками черного перца, оказались в комнате. Катя сказала, что хочет попробовать так. Камасутра имелась у нас дома в Самаре, но к моменту, когда я познакомился с сексом, я уже не мог читать ее гладкие страницы, поэтому Катя показывала все сама и находила это очень даже забавным. Ее горячие руки скользили по мне, указывая куда повернуться и где держать ее ногу. Ничего толком не получалось, поэтому, покувыркавшись, мы завершили дело обычно, по-миссионерски.

В тот раз она сильнее обычного меня сжимала и царапала, спасалась, наверное, от гнетущих мыслей. Смерть ее отца была первой проблемой одного из нас, которую следовало решать вдвоем, но ту задачу мы провалили.

В конце недели она собрала чемодан и уехала. Вскоре позвонила из Мариуполя и сказала, что вернется в Москву оформить кое-какие бумаги и пулей назад. Добавила, что дело может затянуться, потому что адвокаты согласовывают украинские законы с российскими, и каждую бумажку надо ждать неделями.

Мы с Филом прочно засели в Manuscript, где записывались с Шаманом и ко. Этот коллектив был сколочен совсем по другому принципу, чем наша S-14. Шаман не облагал нас никакой идеологией, мы были собраны им для записи музыки и ее продажи, в коллективе царила субординация, и склокам не из-за чего было происходить. Шаман, которого все поголовно считали монстром своего дела, собрал вокруг себя тех, кто, по его мнению, был способен не только послушно сочинять музыку, поддаваясь все новым течениям, но и привносить в проект свой музыкальный опыт в виде собственных идей. Держа в руках дирижерскую палочку, он нас уважал. Всех.

Так несметное множество личностей разного плана сменяло один другого в студии. Неизменными же, базовыми для Шамана оставались он сам, басист Фил, клавишник Антон Флоренский и я на гитарах. Приходила девушка Олеся, она говорила голосом Жанны Огузаровой и писала обалденный блюзовый вокал. Часто появлялся персонаж, которого Шаман называл то Максом, то Гриневым. Каждый раз он притаскивал с собой ноут, и они с Шаманом обсуждали визуальные эффекты. Не знаю, почему для своих визитов этот Гринев не находил другого времени, как наши репетиции, но вскоре и он примкнул к базовому коллективу. Вначале только присутствовал, но потом вызвался играть на духовых, а его визуальные эффекты стали обязательным оформлением наших выступлений.

Этот Гринев был родом из восточной Украины, но большую часть сознательной жизни прожил в Лондоне. Я недоумевал, как людям бывает просто «прожить одиннадцать лет в Лондоне», особенно если они говорят об этом так, будто просто переехали с одной улицы на соседнюю, а не как вся его семья перед отправкой чада скребла по сусекам, и как он, юный и потерянный, судорожно учил язык, пытаясь не потеряться в лондонских пабах и фанатских группировках, предоставленный самому себе.

Мне нравилось в Гриневе то, что он не выдумывал себе английского акцента и не переделывал понта ради на английский манер слова вроде Pepsi Light, McCartney и Marlboro, а о том, что он перезнакомился со всеми лондонскими панками, он рассказал только тогда, когда его об этом спросили, – скромняга. К тому же, он не страдал ханжеством, не поносил направо и налево британскую культуру и не выставлял бритишей полными отморозками без чувства юмора. Не поносил и русскую и, взращенный двумя противоположными культурами, образовал свой собственный образ независимой мысли.

Рассказав, что перепробовал все существующие наркотики, он занял у Шамана скромную должность ответственного за спецэффекты и за дудочку, но работал с таким спокойствием, будто знал до копейки, на что будет жить всю оставшуюся жизнь. С серьезной наркотой, оставившей ему, по его собственным словам, в наследство болезненную худобу и усталое лицо, он завязал еще в Лондоне и даже травой не баловался, отрываясь на красном пиве, а единственными вещами, которые его раздражали, были «Манчестер Юнайтед» и политика.

Сторонник свободных отношений, Гринев прознал про наши с Катей полутайные встречи (он знал, что она перестала работать с S-14) и всеми силами убеждал меня, что ничего менять не надо. Он убеждал, что за Катей придет еще сто подобных Кать, и если я не зароюсь, по его словам, в одну любовь, то следующие сто женщин вместе смогут составить мое истинно мужское счастье.

Гринев видел в моей слепоте что-то инопланетное и даже трогательное, однако переносил свой опыт на меня и старался научить своим жизненным основам, не задумываясь, что вещи вроде привязанности и ласки могут играть в моей повседневной жизни совсем иную роль, нежели в его. Как-то раз он матюгнулся и назвал меня мастодонтом за консервативность гендерных взглядов, а я про себя только порадовался: раз все забыли про политкорректность и называют меня, как хотят, значит, я стал своим в доску.

Однако Гринев, с его отличным от моего мнением, помог мне окончательно откинуть слепоту как мерило отношений, ведь дело оказалось не в том, видишь ты или нет и как это воспринимают окружающие, но в том, что каждый человек на свете думает иначе, чем ты. Вот и все.

Антон Флоренский, грузный парень с добрым голосом, еще один базовый член Da Custom Band, клавишник и автор многих текстов, учился в аспирантуре МГУ на культурологии. Кант и Гегель оставили жирные следы на его извилинах: если ему дать сутки, он подготовил бы развернутый ответ на любую тему мироздания, но лишь одна штука в бесконечной философской вселенной влекла его по-настоящему. Она лежала на стыке культуры и знахарства, пахла мудростью и магией и называлась визионерством.

Одиннадцать лет Макса Гринева в Лондоне и двадцать тысяч ежемесячных знаков кандидатского минимума Флоры сами собой приводили Da Custom Band к написанию текстов на английском. Так я вспоминал школьную программу и, оказалось, помнил я гораздо больше, чем London is the capital of Great Britain.

Телеканал Т1 снял фильм о группе Da Custom Band

Ни для кого не секрет, что за плечами у группы Da Custom Band и всех ее участников яркое, богатое, часто парадоксальное прошлое и что ее наверняка ждет громкое будущее. Обо всем этом в подробностях рассказал режиссер Артем Радченко в телефильме «Удивляйся. Спецпроект». Правда, из получасового фильма можно почерпнуть лишь малую и довольно субъективно поданную часть истории группы. Возможно, замысел изменился в ходе работы, что немудрено: любая работа с Шаманом и его товарищами неизбежно превращается в сотворчество.

Съемки проходили в неожиданных локациях: в микробиологической лаборатории, в кабине вертолета, облетающего Москву, в СИЗО, где уже полгода находится подозреваемый в крупных финансовых махинациях экс-продюсер Da Custom Band Валентин Ормонд. Образ группы получился фрагментарным и загадочным, но атмосфера непрекращающегося рискованного эксперимента передана удивительно живо. Спасибо чуткой и талантливой бригаде – автору и режиссеру Артему Радченко, главному оператору телеканала Т1 Михаилу Туманову и ассистенту оператора Роману Шевчуку.

Катя была в Мариуполе, и я разговаривал с ней мысленно. Рассказывал ей все, что произошло за день, спрашивал, как у нее дела, и даже как-то реагировал на ее воображаемые ответы.

Возвращайся скорее, без тебя совсем тоскливо. Забот много, но ты же знаешь, как не хватает ласки и понимания. Все те милые и порой не очень местечки, которые мы находили с тобой случайно, когда гуляли по вечерам, мне не найти их без тебя. Без тебя Москва совсем чужая и неизвестная.

Поначалу она звонила из Мариуполя часто, рассказывала про дебильных бабок в кабинетах, про чертову коррупцию и зубодробительную бюрократию, говорила, что очень скучает, и мы фантазировали, как обнимаем друг друга, куда целуем, и все такое прочее. Но время шло, она все не возвращалась и звонила все реже. Потом и вовсе стала ограничиваться общими фразами. Сначала я думал, может, ее так загрызли украинские законы, что она не в силах больше говорить, но голос ее с каждым звонком становился все холоднее, и молчание телефона, когда она не звонила, оставляло меня один на один с морозами и печалью.

Она приехала почти через два месяца, далекая и чужая, оттягивала нашу встречу, ссылаясь на дела. От ее поведения, доселе незнакомого, от ее отговорок и безразличных интонаций все внутри цепенело. Встретились мы только через неделю после ее возвращения, хотя на Славнова, я знал, она успела найти время.

Она не набросилась на меня с объятиями, не лепетала, как раньше, рассказывая все подряд. Привычным жестом она взяла меня под руку и мы медленно пошли.

– Ты изменилась, – заметил я в надежде, что она оттает.

– Много всего произошло, – устало ответила она.

– Расскажешь?

Она вяло уложила весь рассказ в два предложения: вступила в наследство, повидалась с родственниками и много всего передумала.

Другой была Катя. После всех ожиданий, сменившихся предчувствием неизбежного разочарования, я ощущал подмену, но расспрашивать и искать причину этой подмены не было никаких сил. Я ждал ее и воображал, как мы будем снова вместе и как все станет еще лучше, чем было, но холод от ее безучастного присутствия разбивал надежды в труху. Едва решившись, долго подбирая подходящие слова, я наконец сказал ей то, что хотел сказать все это время: