Текст книги "Директория «Мусорщик». Книга 1. Ра"

Глава 10

С тех пор как у меня появились связь и Горец, жизнь наладилась, и резервация уже не казалась мне местом, невозможным для существования. Как мало мне было нужно для счастья! А ещё, пожалуй, то, что я немного привыкла к запаху, и каждый день по чуть-чуть занималась лазанием, без скал, правда, а лишь по стенам своей комнаты и тренажёрного зала. В качестве зацепов использовала плинтуса, розетки, выключатели и фурнитуру шкафчиков. Однажды напугала оператора и робота-уборщика до полусмерти. Они вошли, а я в углу сижу, под потолком, выносливость в ограниченных условиях тренирую. Ругали, что пачкаю стены. Согласилась и надраила свои Скалолазкины ботинки так, что они стали чище рук. Тогда принялись ругать за то, что порчу отделку. Я изучила нормативную базу по пользованию зданиями и сооружениями и написала письмо в службу эксплуатации, что никаких злых намерений не имею и мне нужна база для занятий, чтобы поддерживать спортивную форму. Дайте такую базу, или скажите, где можно, или буду везде лазать! Замолчали, больше меня никто не трогал – закон был на моей стороне.

Мама отправляла мне видео с боями Мура и Джеки, интернет-перебранки с братьями цензура пропускала на ура – мои близкие стали ближе.

Общение с друзьями свернулось как-то само собой: они, как прежде, были заняты курсами, фильмами, путешествиями, но их мысли стали казаться мне наиглупейшими. Да, они были правы: я зазналась и считала себя взрослее и умнее. А разве могло быть иначе, если почти месяц я мариновалась в одной консервной банке со взрослыми, а моему лучшему другу вообще под двести лет? О чём я раньше думала, писала, какие глупости обсуждала с ними? Историю сообщений читать страшно! «Поскорее бы вырваться из-под опеки, подальше от родительских глаз. Уеду учиться, выброшу телефон и забуду номер, так надоело»! Неужели такое могла писать я?

Каждый день я взрослела на год, так мне, во всяком случае, казалось: училась, узнавала резервацию, новых людей в карантине, защищала свои права, ошибалась и исправляла ошибки. Я постаралась сойтись с Эммой в блестящих туфлях: равенство полов – это хорошо, но женщина женщине всё равно нужна, тем более что её поведение забавляло и притягивало меня. Улучить момент, когда она была без ухажёров, никак не удавалось: утром её уже ждали под дверью, а когда один не выдерживал, его сменял другой, потом третий. Иногда всей компанией человек из пяти они что-то обсуждали. Мне было неудобно влезать в их разговоры, но по упрямству у меня, как известно, был высший балл. Однажды я подошла к ней после завтрака и решительно спросила:

– Эмма, я могу с вами поговорить? Наедине?

– Разумеется, деточка, – ответила она вежливо, показала глазами ухажёрам на дверь, и они покорно удалились. – Что случилось?

– Ничего себе! – искренне восхитилась я. – Когда мне говорили, что гендерные женщины могут управлять мужчинами одними глазами, я не верила. «По мановению ресниц».

– Ну что вы, – усмехнулась она, – иногда достаточно подумать, и всё исполнится! Женщины властны над мужчинами. Гендерные женщины. Так что вы хотели?

Она явно забыла, как меня зовут, и была так старомодно мила, что боялась переспросить.

– Я Ирина, я тут совсем на новеньких и не понимаю, как вести себя, как общаться. А вы очень уверенно держитесь. Хотела у вас совета попросить, – ответила я откровенно.

– Что ж, Ирина, вы угадали. Какая вы проницательная! А так молоды, что по вам и не скажешь! – не поскупилась на похвалу Эмма и продолжила с большим достоинством в голосе: – Я не в первый раз здесь и вернулась сюда осознанно, как и те, кого вы видите рядом со мной.

– Они все не в первый раз?

– Ну нет же, не так прямолинейно! – воскликнула она. – Антуан и Йорк повторники, а остальные ещё и потому мной так интересуются, что впервые сюда угодили. Но тоже по уму, и это ценно. Мужчины, которые умеют думать, – очень большая ценность, если не самая большая из обнаруженных мной в этом мире.

– От меня все шарахаются, – вздохнула я расстроенно.

Это была истинная правда: из полсотни отбывающих мужчин со мной общался только Горец, остальные старательно обходили стороной.

– Когда хочется, чтобы интересовались мужчины, нужно надеть платье и туфли, и сразу подойдут! И перестаньте гонять пылесос по курилке, как мальчишка. Мужчины умеют оценивать разрешение женщины проявить к ней внимание, – посоветовала Эмма.

– Платье и туфли – это и есть разрешение? И всё? – удивилась я.

– Естественно. Ну, и взгляд ещё благожелательный, а не колючки вместо глаз. Этот серенький спортивный костюмом и мешковатые джинсики рассказывают, что связываться с их хозяйкой опасно, потому что ей на мужиков плевать. За любое неверное слово, сказанное женщине, прячущей свою талию, можно в полицию загреметь. Для вас же невинное: «Ты сегодня прекрасно выглядишь!» – уже повод для обвинения в сексизме!

– Хочется взглянуть на человека, который этот слух про нас по миру пустил. Вернее, этот фейк[15]15
  Фейк – подделка, фальшивка, обман, мошенничество с целью ввести в заблуждение (от англ. fake).


[Закрыть]. У нас очень даже принято делать друг другу такие комплименты. Они не зависят от половой принадлежности, так говорить можно и мужчинам, и женщинам. Обидно, что нас выставляют такими, мягко сказать, странными! – расстроилась я.

– На всякий случай. Мужиков не переубедишь, они лишний раз рисковать не будут. Без разрешающих «опознавательных знаков» от женщины не сунутся, – уверенно подтвердила Эмма.

– Платья и туфель у меня просто нет, – улыбнулась я в ответ.

– Хотите, я дам вам поносить? Увидите эффект! Очень, очень хорошо работает! Этим вы как бы говорите мужчинам: «Я женщина, меня можно завоёвывать, начинайте», и они начинают, а уж вы потом выбираете. Очень интересная игра: и от скуки хорошо спасает, и финансово довольно выгодно, – радушно предложила она.

– Не знаю. Мне сложно и противно в такую играть. Я же понимаю, что всё это ложь. Каждый будет говорить, что я самая красивая, что жить без меня не может, что я нужна как воздух. Врать будут!

– Ну и что с того? Таковы правила игры: они набирают очки, а мы выбираем лучшего, – пояснила она. – Как выбрать мужчину, если он, пряча глаза, обходит вас за три метра?

– Не понимаю, почему нельзя общаться с человеком на отвлечённые темы? Друг с другом же они общаются! – удивилась я.

– О чём, например? О погоде? О режиме дня, еде, спорте, будущей работе?

Я согласно закивала, и Эмма продолжила:

– Представьте себе – мы с ними об этом и говорим!

– Тогда я не понимаю, для чего к этому разговору должно прилагаться платье? – ещё больше удивилась я.

– Ой, деточка, как вы ещё юны! – искренне восторгалась Эмма моими нелепыми вопросами. – Вы, когда о чём-то беседуете, что в мужчине для себя ищете?

– Ничего. Ничего не ищу. Я просто разговариваю…

– Во-о-о-от, – нараспев произнесла она. – В этом-то всё и дело. Вы не охотница, потому и не носите охотничью экипировку. А я – настоящая охотница. Мне нужен мужчина, который будет моей надеждой и опорой. Я буду напоминать ему, что он мой герой, самый сильный, самый мужественный, и за это он подарит мне защиту и поддержку. Мне многое нужно от мужчины, очень многое, поэтому я и выбираю из них лучшего.

– Сюда разве попадают лучшие? – засомневалась я.

– А почему нет? Мы же с вами здесь? Лучшие только на порталы знакомств не попадают, а сюда очень даже! Вот Антуан, например. Вы же из одного города. Вы его знали там?

– Нет, – ответила я.

– Он очень интересный человек. Занимался разведением рыб для домашних прудов. «Квариум», не слышали? Не женат уже лет десять как. Опрятный, продуманный, и в вашей негендерной стране соскучился по любви и ласке! – Эмма говорила с восхищением и сочувствием одновременно.

– Так он ведь здесь, а не там, – сомневалась я в столь высокой оценке своего кудрявого попутчика.

– Конечно. Потому что он молодец: у него в бизнесе что-то пошло не так, и он приехал сюда, чтобы отработать банковский долг. Здесь вычитать будут копейки: в директории у банков и приставов права ограничены.

Эта женщина в платье говорила о чём-то непонятном и нестерпимо скучном. Какие банки, какие кредиты, какие приставы? И как может быть «хорошим» человек, который по уши в долгах?

– И они все что-то отрабатывают? – уточнила я.

– Да. Те, кто понимает схему, быстро сбегают от банков и прячутся: сначала вроде как принудительно, как отбывающие, а потом добровольцами тут остаются. Из банковского рабства только два пути: или в тюрьму, или сюда. Сюда выгоднее: свобода, на дорогу и переезд не нужно тратиться – государство этапирует. Я серьёзно: в «Мусорщика» ни один пристав нос сунуть не смеет!

– А вы как здесь оказались? – поинтересовалась я.

– А что я? Я сюда в первый раз лет двадцать назад попала, по глупости. Тяжко было, запила, захламилась. В себя пришла тут, в карантине, потом отработала честно свой срок и зареклась возвращаться. Вернее, зареклись: в «Мусорщике» я встретила своего Пепечку. Как он за мной ухаживал! Как он в этом мусоре находил мне и цветы, и фрукты, и даже развлечения! Условия для любви сложные: в общежитии всё под камерами, денег в распоряжение дают – сущие копейки. Мы с ним за эти пару месяцев только в карантине и пообщались, потом встречались изредка, но каждый раз был как настоящий праздник! А уж когда отбыли, мы с ним срослись…

Как же я ненавижу эти моменты! Сидела и кивала, улыбалась, как будто это всё мне интересно, а мне было неинтересно. А Эмме в туфлях было уже всё равно: её понесло, и она говорила и говорила. Про то, как они не хотели детей, хотели путешествовать; не хотели собаку, хотели кошку, а им на свадьбу подарили собаку, и они полюбили собаку. Про то, как они меняли страны, профессии, как любили друг друга, каким сексом занимались, как им потом всё это надоело, но они любили друг друга так сильно, что для разнообразия влились в групповую семью. Впоследствии им и там надоело, и они уехали за Полярный круг и жили там в и́глу. И ничего про резервацию! Все мои попытки вернуть её сюда рассказчица игнорировала и возвращалась к своему ненаглядному Пепечке. И поделом мне! Это же я вторглась в её идиллию, а не она в мою, значит, мне оставалось только терпеть и слушать – не с ухажёрами же ей своего Пепечку вспоминать.

По итогам рассказа Эммы я вынесла для себя следующие познавательные моменты:

Рога у северного оленя лохматые.

Секс с четырьмя мужчинами сразу – это довольно сложно, нужна хорошая физподготовка.

По-настоящему хорошее вино не продают, оставляют себе, и попробовать его можно лишь в гостях у виноделов.

Сейчас чулки, в которых и ходить можно, и мужиков дразнить, не найти. На чулки надо охотиться на блошиных рынках.

Жить на экваторе проще и дешевле, чем за Полярным кругом.

Я почти заснула, когда увидела, что Эмма рыдает. Оказалось, её Пепечка погиб, причём довольно странно: упал со стены и повис на дереве, зацепившись галстуком за сук.

– Страховая компания стала доказывать, что это не был несчастный случай, и всё-таки доказала: повесился он сам, а суицидникам страховка не положена. Мало того, что ничего не выплатили, так ещё и все долги мужа на меня повесили. А мне что было делать? У меня оставался только один вариант – банковское рабство. Да лучше уж повеситься, как Пепечка, чем в эту долговую яму себя своими же руками закопать. Остаток жизни за копейки долги отрабатывать, челночком между работой и общежитием, света белого не видя, кто ж захочет? От них ведь не вырваться! – сквозь слёзы говорила она.

История больше походила на плохой сериал, чем на правду, но всхлипывала Эмма очень натурально.

– И тогда я закрылась дома, стала пить, захламилась…

– Специально, чтобы опять попасть сюда? – уточнила я.

– Да. Лучше сюда, чем в банковские рабы. И я всё отработаю. Пойду в больницу уборщицей, там платят двойную ставку, хоть и непонятно за что. Всё роботы делают давно: и моют, и судна выносят, и убирают, а мне остаётся только ходить за ними и кнопки переключать вкл/выкл. Останусь здесь, потом жильё дадут, мужика найду хорошего, и будем себе жить потихонечку.

Н-да… Ей бы книгу написать: «Бег по замкнутому кругу». Я успокоила Эмму, как могла, поблагодарила за рассказ, обещала вечную дружбу и как можно скорее удалилась, опасаясь второй волны рассказа с ещё большой детализацией.

* * *

– Жень, разве так бывает? – я пересказала ему сюжет «романа» Эммы.

Он хохотал неприлично долго, постоянно требовал деталей. Я недоумевала и обижалась, не понимая причин. Наконец, он сжалился надо мной и прокомментировал:

– Скалолазка, ты ещё ребёнок совсем, уж прости мой стариковский цинизм! Так красиво заливает старушка – заслушаешься! Прибухивает твоя Эмма изрядно. Её сюда ссылают уже раз пятый, наверное. Приезжает по этапу, остаётся добровольцем, а заканчивается всё тем, что начинает пить беспробудно. В итоге её отправляют за стену и лишают контракта.

– А ты откуда знаешь? – удивилась я.

– Так болтаю же со всеми, налаживаю связи, так сказать. Сплетни в наше время – лучший источник информации, и истины в них куда больше, чем в официальных новостях. Буфетчица, та, что постарше – большой знаток местных нравов и кладезь мусорного фольклора. Рекомендую для общения!

– Ну, а мужики как? Тоже всё врёт про своих ухажёров? – спросила я.

– Нет, про их «прятки» всё верно. Тут полно тех, кто скрывается от долгов. Зона с особым экономическим режимом: за все долги не могут вычитать более десяти процентов заработка, а добровольное погашение отсюда обязаны зачитывать один к двум, и подработать можно прилично. В Уставе об этом сказано. Учила, сдавала? Двоечница! – подначивал Женя.

– Странно. Зачем на помойку сбегать? Банк же всё даст, если ему задолжаешь – жильё, работу. Живи и отрабатывай свои долги на чистом воздухе. Некоторые же, наоборот, специально кредиты не отдают, чтобы стать «банковским человеком» и не заботиться больше ни о чём. Живи себе, работай, горя не знай. Всё лучше, чем здесь, с крысами и вонью, – я откровенно недоумевала.

– Ох, Ра, не та тема, не думай об этом! Чтобы об этом думать, надо пожить лет хотя бы пятьдесят среди свобод, которые одни люди, богатые, решили дать другим людям, нищим. Попробовать, каково это, в принципе, отрабатывать долг перед банком. Остаться без жилья, без имущества, с минимальной медстраховкой, с навязанной и потому нелюбимой работой за копейки. Как замануха звучит красиво, а на деле это самое настоящее узаконенное современное рабство. То, что людей не кидают на съедение тиграм посреди арены, и то хорошо. Тебе полгода в директории кажутся невыносимыми, а что бы ты сказала про пожизненную отработку там, куда банк «направит»? Тебе оставят денег на еду и немножко одежды, а всё остальное – общественное. Комната в общежитии, жизнь между домом и работой за гроши. Ни карьеры, ни обучения, ни путешествий, ни домашних животных, ни возможности смены страны проживания, ни возможности содержать и воспитывать своих детей – их забирают учиться в банковские специнтернаты. Ничего своего, кроме пары белья да зубной щётки. Но тебе не надо об этом думать. В твоём возрасте философия – крайне вредная наука.

– Это почему ещё? – удивилась я.

– Потому, что мозг философа выдаёт сухие суждения и должен быть сух, чтобы эти суждения не намочить. А чтобы мозг был сух, не должно быть эмоций, чтобы не текло ничего и нигде и не увлажняло правильные мысли. Потому-то к старости, когда мозг сохнет, и начинают философствовать. Тебе рано, купай мозги в эмоциях, получай удовольствие! – усмехнулся Горец.

– Та-а-а-к. Ты опять от темы сбегаешь, значит, ты тоже в этом прекрасном месте потому, что от банков прячешься? – догадалась я.

– Какая ты «догадостная» девочка у нас! Сама проницательность! Ну, а если угадала, то что теперь? Возьми с полки пирожок, отравись и будь довольна собой.

– Ты меня сейчас застрелил. Завалил в висок без права на выживание. Жень, так получается, что «суть этого чистого места» в том, чтобы в этой «свободной стране» от долгов скрываться? Вся эта высокопарная чушь про особую ауру, вся эта завеса тайны – всего лишь дырявая занавеска на двери общественного туалета? Бэ-э-э.

– Ты прямолинейная, как доска. Что ты рубишь-то сплеча? И меня разгадала, и резервацию разгадала, и занавеской прикрыла, и всё это за каких-то две недели! Ты ещё карантин не прошла, а знаешь уже больше, чем наш историк Андрюша! Оставь немножко на потом, тебе тут ещё несколько месяцев ошиваться, – сказал он примирительно.

– Так я права, да? Скажи, я права? – не унималась я, и он понял, что не отстану.

– Нет. Ты не права, – ответил Женя угрюмо. – И сколько бы ты ни читала, ни слушала, ни представляла себе, ни вытрясала душу из других – ты не поймёшь. Тебе рано здесь быть. Это место понимают те, кто испытал в жизни много боли и ищет угол, где от неё укрыться. Здесь к каждому человеку в границах стены повышенное внимание: здоровье его – забота государства, рабочее время сокращено, оплата повышенная, для проведения отпусков спецквоты в лучших курортных зонах. Затравленные, загнанные в угол обстоятельствами люди в «Мусорщике» снова чувствуют себя полноценными и нужными. И если бы эти особенности резервации так тщательно не скрывали, то в очереди в эту невкусно пахнущую страну выстроилось бы полмира!

– Всё. Волшебной страны нет, тайны нет, любви, даже у Эммы, нет. Сплошная проза жизни. Пойду учиться и проживать эту пресную неинтересную прозу, – сказала я.

– Не перегибай! У мужиков с Эммой в туфлях как раз самая настоящая любовь, больше ж она ни для чего и не нужна, – ответил Женя.

– Да ну тебя, виртуальные же есть! – не поверила я своим ушам.

– Здесь, радость моя, зона, свободная от VR[16]16
  VR – виртуальная реальность, искусственный мир, создаваемый с помощью технических устройств (от англ. Virtual Reality).


[Закрыть]. Забыла? – напомнил он.

– А Пепечка-то хоть у неё был? – понадеялась я хотя бы на любовь, тем более, что теперь с рассказом Эммы всё сходилось и её Пепечка повесился как раз из-за банковского рабства.

– Вот уж чем я не интересовался никогда, так это чужими пепечками. Это так важно?

– Она мне битый час про него рассказывала так, что я чуть ли не запах его почувствовала. Неужели она всё придумала? – размышляла я вслух.

– Не знаю, честно. Могу ради твоего любопытства спросить у буфетчицы. Эмма такими темпами, пожалуй, скоро не за стеной, а на горе окажется, там пепечек полным-полно. Говорят, она в прошлый раз уже порывалась туда сбежать, еле успели отловить и выслать, – сказал Горец.

– Да что ж там такое на этой горе?

– Прогуляйся по прямой трансляции и погляди, кто и как там живёт. Видеокамеры много где понатыканы. Весьма интересное зрелище! – порекомендовал Женя.

Он прятал глаза. Я почувствовала, что этот разговор ему крайне неприятен, я надоела ему своей настойчивостью, мешаю, поэтому поспешила уйти.

Глава 11

Ночь настала тяжёлая. Уже третий раз ночью наползало зловоние, от которого не спасали ни герметизация, ни маска. «Perfume permeation – к нам проник парфюм», – шутили сотрудники экослужбы. Ничего себе «парфюм»! Даже их, закалённых десятилетиями, передёргивало от этой вони. На вопросы об опасности «парфюма» они успокаивали: «Бомжи на горе в нём постоянно живут. Без масок, без противогазов, без герметизации. И ничего, живы».

Попривыкнув к неприятным запахам, я спала уже без маски, но в этой ситуации, чтобы хоть как-то перебить вонь, налила немного розового масла на салфетку, вложила её в повязку и лишь тогда задремала. Внезапно замигал свет, монитор химопасности на стене окрасился в жёлтый цвет. Я покорно поднялась, проверила противогазы. Их было два, срок годности на каждом в порядке. Походила бесцельно по комнате, снова легла.

Когда взревел красный сигнал, мне снился какой-то хороший сон. Как ошпаренная кошка, вскочила, кинулась к ящику с противогазами, с полузакрытыми глазами натянула первый – не работает. Не открывался клапан, воздух не проходил сквозь него. Сняла противогаз и зачем-то стала смотреть внутрь: может быть, кнопка есть какая-то, которую я в панике забыла нажать?

Глаза ещё спали, и к тому же было темно: работало только аварийное освещение. Включила фонарик на телефоне, но пожалела зарядку и тут же выключила. Успела увидеть, что сети в телефоне нет, значит, случилась серьёзная авария. И только потом до меня дошло, что стоит проверить исправность второго противогаза. Пока его натягивала, волосы запутались, больно защемив прядь. Сняла противогаз, собрала волосы в пучок, надела ещё раз. Вроде жива пока, хотя во рту, как мне показалось, появился какой-то горький привкус. Отравилась? Или это из-за розового масла? В этом противогазе ничего нельзя было понять: каша из ощущений прикосновения к коже чего-то инородного, собственного сопения, непонятно куда выдыхаемого воздуха. Может, попить или рот прополоскать хотя бы? Или нельзя? Нельзя снимать противогаз, но ведь я только что была вообще без него…

Аккуратно приподняла маску снизу, прополоскала рот, потом всё же попила, но задержав дыхание. Натянула противогаз, вздохнула полной грудью, так, что стало больно. Теперь рассмотреть, что же не так со вторым противогазом, было невозможно. Он был, конечно, не такой, как в старых фильмах: не круглый дурацкий цилиндр и тем более не шланг, но всё равно был похож на маску улыбающейся хеллоуинской тыквы, и стёкла в нём так себе, мутные. Местами видела, и хорошо. Интересно, какой это газ и почему вдруг проник к нам? Успела ли я отравиться?

Дело – дрянь! Менять противогазы положено каждые шесть часов. Сейчас 23:21, ночь. Сколько это всё продлится? Отодвинула штору. Лучше бы я этого не делала! Плотный жёлтый туман, словно жижа, заливал моё окно почти до половины. Он заливал всю долину, а над этим жёлтым океаном мерцала огнями гора, и сверху, как куполом, всё это было покрыто чёрно-серой ночной тучей. Полосы чёрного дыма соединяли две эти сущности, серую небесную и жёлтую, разлитую по земле, как бы накрепко привязав их другу к другу параллельными нитями. Вой сирен пробивался сквозь уплотнение окон. Мне вдруг показалось, что так выглядит бесконечность. Не знак повёрнутой на 90° восьмёрки, а именно вот так: две тучи вместе, словно из верхней в нижнюю спущены огромные чёрные шланги и подпитывают её жёлтой жижей, застилавшей долину, чтобы, сварившись в летней жаре, превратиться в черноту и снова подняться вверх. Круговорот ядовитых сущностей.

Как же жить хочется! Мандраж, руки тряслись. Судя по увиденному, дело принимало серьёзный оборот. Я задёрнула штору, проверила внутренний телефон – тишина, почему-то тоже не работает. За дверью шумели. Там, должно быть, спасатели раздают недостающие противогазы!

Дежурное освещение в коридоре мигало, давая совсем мало света. Серые бесформенные фигуры в противогазах сгрудились у ящика-хранилища, из которого струился яркий фосфоресцирующий поток света. Со стороны это выглядело ужасающе: огромные тени повторяли движения увальней, которые толклись, пихались локтями, ногами, вырывая друг у друга сумки с противогазами. Хотелось крикнуть им: «Люди, вы звери!», но тогда могут ведь и мой единственный противогаз отобрать. Дошла до двери Горца, постучала – никого. Неужели он там, с ними, машет ногами и отнимает у кого-то противогаз? Один из дерущихся отделился от толпы и ринулся в мою сторону с полными сумок руками. Я закричала: «Женя-я-я!» и отшатнулась. Человек пропыхтел мимо, для Горца он был слишком велик.

Становилось жарко, наверное, потому, что вентиляцию перекрыли. Где же спасатели? Или уже пошла такая жара, что каждый сам за себя, и мы не нужны никому? Может быть, инопланетяне, наконец, прилетели? Сколько веков их ждём! Лучшего места для высадки, чем наша помойка, не нашли и теперь закачивают сверху эту жёлтую жижу, чтобы вытравить нас, как тараканов! Картинка с тучами не выходила из головы. В горле нарастал ком. Ещё один огромный человек побежал на меня, я отпрыгнула в сторону. Нет, хватит. Вернувшись к себе, вспомнила правило про минимальную двигательную активность и села в угол, обхватив колени руками. По спине текли предательские ручейки пота. В коридоре дрались и орали.

Видимо, это всё. У меня всего один противогаз, сети нет, у здоровенных мужиков противогаз не отнять, значит, точно не дождусь спасения. Я достала смартфон и принялась писать последнее письмо родным.

«Дорогие мои мамочка и братики!

У нас тут творится что-то ужасное. Химическая опасность красного уровня».

Нет, не так.

«Дорогие мои мамочка и братики! Если вы читаете это письмо, значит, меня уже нет.

У нас тут творится что-то ужасное. Химическая опасность красного уровня, всё мигает, воет, а мне не достался второй противогаз, и взять его негде. Значит, жить мне осталось часов пять».

Мне стало так жаль себя, что слёзы потекли ручьём. Плакать в противогазе оказалось очень неудобно, стёкла залило слезами, стало мутно и мокро. Пришлось снова затаить дыхание, поднять резиновую маску, салфеткой промокнуть противогаз изнутри, протереть стёкла, затем снова надеть. Видно стало ещё хуже. Я попробовала протереть стёкла снаружи и обнаружила, что это были не просто стёкла – это были окуляры. Надавливая на них, можно было изменять резкость и фокус изображения. Настроив свои новые «глаза», я продолжила писать письмо домой.

«Я очень люблю вас, дорогие мои, и надеюсь, что эта дрянь приключилась только здесь, с нами, а у вас там всё хорошо».

Мне снова пришлось сливать слёзы из противогаза. Наверное, каждый раз поднимая его, я укорачивала свою жизнь и уменьшала шансы на спасение. Сама, своими руками, и никто, кроме меня, в этом был не виноват. Что бы спросила мама, прочитав это моё послание? Мама спросила бы: «Ты сделала всё, что могла, для улучшения ситуации в этих конкретных условиях?» Нет! Я сидела тут в углу, мокла и ревела. «Ну и дура!» – так сказала бы мама и была бы сто раз права.

В коридоре внезапно всё стихло. Я решительно поднялась и пошла к двери. Высунулась, огляделась – никого. Пустой ящик светился чистым светом. Раз Женьки нет в коридоре, значит, он в номере. Постучала к нему – никто не открыл. Постучала ещё раз – опять никто не открыл. А вдруг он умер там, а я его бросила, подумала, что он среди этих, в коридоре? Я принялась долбить в дверь кулаками.

Дверь распахнулась, и даже в противогазе было видно, что Женя заспанный.

– Ты что, спишь? В противогазе? – удивилась я.

– А что ещё делать? Ночь вообще-то на дворе. Ты время видела? Сплю, разумеется. Экономлю силы и «минимизирую двигательную активность», – ответил он, зевая.

– Сейчас ведь закончатся шесть часов и надо сменить противогаз, иначе всё, – тревожно напомнила я.

– Всё? У них срок использования до суток. Ку-ку, люди, здесь есть кто-нибудь? – он смешно постучал по моей резиновой голове. – Через шесть часов желательно сменить. Я к этому времени проснусь, умоюсь и буду готов к замене. По свету и местные подтянутся, спасатели там всякие.

– А у тебя сколько рабочих противогазов? – спросила я.

– Один, – ответил он.

– И у меня один.

– А, ну тогда вообще фигня – учебная тревога, значит, – сделал вывод Женя.

– С чего ты взял? Ты в окно смотрел вообще? – твердила я.

Он отдёрнул штору. Картинка за окном стала более зловещей. Верхняя туча опустилась ещё ниже, а над горой появилось небольшое сияние.

– Красота! Мне бы краски и кисти. Похоже, сегодня будет мусорное сияние. Туман жёлтый… Если верить природоведению, то это смог: плотный, вонючий, смесь пара, дыма, испарений. Такой смог раньше висел в мегаполисах чуть не каждый вечер. А, вон, погляди, – он пальцем показал вправо, где заканчивалось наше здание и начинались другие, – видишь окошко? Свет. Значит, точно, нам устроили учебную тревогу, пользуясь туманом, чтобы правдоподобнее было. При красном уровне опасности свет не будет гореть нигде, уж поверь! Всё сходится!

Мы помолчали. У меня внутри всё расслабилось, и кости стали будто бы мягкими. Словно моим скелетом был страх, и, как только он ушёл, я превратилась в бесхребетного червя. Хотя… а вдруг он ошибается? Женя упёрся лбом в стекло и так заворожённо смотрел в окно на картинку, достойную светопреставления, что мне было жаль его отрывать.

– Если бы мне тоже быть такой уверенной… – пробормотала я.

Он что-то увидел за окном, повернулся ко мне.

– Точно учебная. Понятно теперь, почему народ ломанулся в коридор, к схрону: у всех по одному сломанному противогазу в комнатах. Смотрят, как мы будем реагировать. Так что можно снимать нафиг эту хрень, – сказал он и начал стягивать противогаз.

Я испугалась, повисла у него на руке, закричала, что он может ошибиться и умереть. А если не так, то заставят пересдавать зачёт…

– Скалолазочка, тише, – отстранил он меня мягко. – Единственное, что мне в полной мере принадлежит на этом свете, – моя жизнь. Она моя, моя! И эта чудесная ночь тоже моя! А ты оставайся в резинке и сдавай зачёт!

– Так я его всё равно не сдам, у меня второго-то нет. Где брать второй? – растерялась я.

Женька протянул мне свой рабочий противогаз. Я стала отнекиваться. Он аккуратно сложил его в сумку и повесил мне на плечо; тут же вернула ему сумку.

Он не падал, не бледнел, не задыхался – только морщился от вони. Если в воздухе и был яд, то действие у него явно было отложенное. Горец достал из шкафа чемодан, открыл его, и я увидела уйму масок всех цветов с разными рисунками: с морскими пейзажами, с женскими фигурами, с закатами и даже с какой-то символикой. Он покопался в них и достал красную, с Весёлым Роджером. Надел, полюбовался на себя в зеркале. В мерцании аварийного освещения он выглядел устрашающе.

– Погнали, – Женя взял меня за руку и потащил из комнаты.

– Куда? – заныла я.

– За сдачей зачёта по химическим тревогам. Сейчас будем тебе второй противогаз добывать, раз ты такая упрямая, – сообщил он тоном, не терпящим возражений.

– Как?

– Пока не знаю, но в комнате у меня лишних точно нет, значит, тут нам делать нечего. Хотя я бы предпочёл вздремнуть часок-другой, но такая ночь ведь раз в жизни даётся! Быть или не быть! – театрально декламировал он, показывая на череп на своей маске.

– Какая такая? – недоумевала я.

– Уникальная! – сказал Женя уже из коридора.

Он подбежал к ближайшей двери и начал стучать в неё с криком: «Откройте, служба спасения!» Дверь открыли немедленно.

– Фамилия, имя? – резко выкрикнул Горец.

– Брид Исченаус, – ответил дрожащий голос.

– Фиксируй! – крикнул он мне.

– Есть, – не растерялась я, достала телефон и записала фамилию.

– Сколько противогазов у вас в наличии? – спросил Женя у Брида очень строго.

– Три, – ответил дрожащий голос.

– Три? Уверены? – напирал Горец.

– Или пять…

– Немедленно сдайте два и не забудьте через шесть часов поменять. Когда надо менять? Повторите!

– Через шесть часов, – дрожащим голосом ответил отбывающий и отдал нам три противогаза.

– Какой же ты офигенный! – крикнула я ему, когда дверь за напуганным Бридом закрылась. – Расцеловала бы тебя, если бы не эта резинка!