Текст книги "Директория «Мусорщик». Книга 1. Ра"

Мария Волощук (МахОша)
Директория «Мусорщик». Книга 1. Ра

Мария Волощук (МахОша)

* * *

От автора

Если и есть где-то ад, то он расположен на мусорной свалке.

Меня часто спрашивают, почему вдруг поэтесса оказалась на мусорной свалке? Зачем заниматься таким неприятным делом: изучать строение мусорных заводов, особенности эволюции крыс, разложение пластика, состав мусорных газов и грязное Средневековье – вместо того, чтобы писать стихи о любви и рисовать прекрасные розы? Ответ прост: поэтесса живёт на планете Земля, которой уже четыре с половиной миллиарда лет. Человечеству же всего несколько миллионов лет. Мы здесь совсем недавно, по вселенским меркам. Людей становится всё больше и больше, потому что планета щедро делится с нами своими ресурсами. Мы же перекраиваем её по-своему: перегораживаем и разворачиваем реки, растим горы из мусора, коптим небо ядовитыми выбросами, качаем нефть, вырубаем леса, истребляем целые виды животных, птиц и растений, полагая себя хозяевами мира. Хорошие ли мы хозяева?

Эта книга о событиях, которые могут произойти на Земле в недалёком будущем, если мы сейчас не начнём заботиться о прекрасном месте, где нам посчастливилось жить.

Да, роман «Директория «Мусорщик» далёк от изящной поэзии. Рассказать о таких событиях можно только в прозе. На страницах книги Вас ждёт совсем другой мир, уже переживший экологическую катастрофу и установивший для «хозяев»-людей новые правила игры. Вот только люди там по-прежнему несовершенны, и безумие их страстей разворачивается в романе на огромной мусорной свалке, ставшей не только скопищем отходов, но и местом жестоких преступлений.

Я говорю о мусоре и рисую мусор, потому что очень хочу, чтобы мои правнуки могли позволить себе писать стихи о любви и рисовать прекрасные розы.

МахОша

Часть I

Глава 1

Меня судили. Приговор звучал сурово: «Не менее трёх месяцев исправительных работ». Ну кто, кто просил лезть, вмешиваться? Заставили бы прочесать все эти кусты граблями или назначили пару недель с метлой и сдачу экзамена по экологической безопасности, так нет же – от трёх месяцев, как рецидивисту, по высшей планке! Год жизни теперь придётся «пропустить». В университете программу не догонишь, работать придётся, потом на тот же курс возвращаться, если возьмут ещё. Все планы были разрушены парой глупых фраз, чтоб их…

* * *

Когда с нашей дружной компашкой случилось, наконец, совершеннолетие, отмечать придумали все разом одно всеобщее безвозвратное взросление, подтверждённое документально. Мы к тому времени были уже такие «взрослые» и «видавшие виды», что осознавали ясно: наотмечаемся до беспамятства, поэтому предусмотрительно сняли коттедж в горах, подальше от людских глаз и возможности встречи с другими, ещё более совершеннолетними «людьми в форме». Нет, маловато оказалось опыта: я и представить себе не могла, что в лесу тоже камеры понатыканы повсюду. На суде мы смотрели кино, достаточно качественное, чтобы разглядеть, как из окна нашего суперэкологичного электромобиля высовывается моя рука в клетчатой рубашке с отворотом и на ходу выбрасывает бутылку в придорожные кусты.

Позицию адвоката, что такая рука может быть у каждого, и клетчатых рубашек полно, и именно такое кольцо после выпускного получили шестьдесят два человека, и маникюр такой нынче в моде, судья назвала устаревшей и очень слабой. Адвокат с ней согласился: «Слабая позиция», и покраснел, как нашкодивший пацан. Старорежимная болтовня ничто в сравнении с анализом ДНК. Судья похожа была на справедливую учительницу, а мы все: и общественный обвинитель, и адвокат мой, и тем более наша совершеннолетняя команда – как будто выпускники школы жизни. Она резонно предложила сделать анализ ДНК, но стоимость его в случае подтверждения вины будет возложена на ответчика. Делать нечего – нужно было платить за то, что всем и так понятно: моя рука, моя бутылка, мой бросок. Я отказалась от анализа и во всём призналась. Стыдно было безумно: с детства азы экологической безопасности нам в голову вбивают накрепко. А мне и вбивать не надо: я дошколёнком ещё по дороге из садика домой весь сор собирала. Мама не радовалась, конечно, испачканной одежде и нашему вечно переполненному мусорному контейнеру, но мирилась с уверенностью ребёнка в том, что весь мир принадлежит ему, как и всем людям, а значит надо содержать его в чистоте. Почему я так сглупила в лесу – не понимаю до сих пор. Скорость, ощущение свободы, желание нарушать – да не было этого ничего! Помутнение какое-то секундное и всё: бутылка полетела в окно наперерез моей жизни.

Судья, казалось, хотела бескровно пожурить и помиловать. Оставалось смириться с позором и немного подождать, но мама не выдержала и после моей покаянной речи прямо с места выдала:

– Простите ребёнка, пожалуйста. Он больше так не будет!

В зале захихикали; стало совсем стыдно, что со мной, как с маленькой, и я теперь тоже раскраснелась вместе с адвокатом, а судья, спрятав улыбку за каменной маской серьёзности, изрекла строго:

– С места высказываться запрещено! Если вам есть что сказать, попросите слово!

Мама зачем-то послушалась, попросила слово и сразу же растерялась. Не станешь ведь говорить под протокол: «Простите, пожалуйста…» Глупо, такое только с места можно выкрикнуть. Это она потом нам объясняла, дома уже. А тогда из мамы под протокол потекли всякие умные слова:

– Уважаемый суд, уважаемые участники процесса! Много лет назад был внедрён стандарт, благодаря которому многие упаковочные материалы, включая банки, бутылки, пакеты, производятся из специализированного биоматериала, – мама начала так, словно выступала на симпозиуме по проблемам мировой экологии. – Они не только разлагаются в течение трёх лет полностью, но и являются неплохим экологически чистым удобрением.

Зал притих. Одинокий журналист, ошивавшийся без дела в ожидании хоть чего-нибудь, способного стать новостью, встрепенулся, начал записывать и фотографировать. В глазах адвоката я без труда прочла рекомендацию: «Не делай этого, остановись!», но маму несло безудержно туда, где, как ей казалось, всех нас ждут прощение, понимание и «многая лета» счастливой жизни.

– Угроза превращения планеты в мусорную свалку давно миновала, поэтому назначение срока исправительных работ за брошенный на улице мусор можно считать пережитком прошлого. Ребёнок… – тут мама запнулась, исправилась. – Ответчик, таким образом, не только не мусорил, он своими действиями удобрял придорожные кусты. За это не наказывать – поощрять нужно! Я прошу не судить строго за проступок и ограничиться предупреждением.

После таких слов мамы, судье, как я понимаю, не оставалось ничего иного, как осудить ответчика, то есть меня, по максимуму, чтоб никому неповадно было «кусты удобрять». До маминого спича содеянное мной было невинной шалостью, заслуживающей «а-та-та», метлы и подручного уличному уборщику на пару дней. А теперь с её подачи превратилось в «опасную тенденцию нарушения свода законов, правил и стандартов». Прецедент изменения позиции судов по вопросу экологической безопасности создан не был. Местные газеты подтвердили, что «всё в порядке и каждый поросёнок получит по заслугам». «Не сорить» – осталось в основе правил добропорядочного гражданина планеты Земля, а я получила три месяца исправительных работ с исполнением наказания в директории «Мусорщик» и противное прозвище «Удобрительница» в газетах.

«Вот пусть поедет и посмотрит своими глазами, что угрожает планете из-за таких действий!» Эта фраза судьи войдёт в учебники и станет назиданием потомкам. Мама! Я тебя люблю, дорогая, но ты бываешь совершенно невыносима! Зачем ты вмешалась? Ответом уже ничего не исправить. Тебе и так сейчас плохо, а мне пора собираться «смотреть своими глазами» на директорию «Мусорщик», в которую свезли отходы человечества за много веков.

В общем-то, ничего криминального не случилось: не тюрьма, а всего лишь работа в резервации мусорщиков. Если себя «хорошо вести», то через три месяца можно вернуться домой. Я умела быть «хорошей девочкой», значит могла рассчитывать на досрочное завершение этого непривлекательного приключения!

Поискала информацию о «Мусорщике» в интернете – ничего. Как будто оттуда никто не возвращался. Резервации, которые живут по собственным правилам и законам, очень жёстко цензурируются. Ни отзывов, ни сообществ, ни отбывших наказание, которым можно вопросы про это место задать. Лишь заметка о том, что такая резервация есть, что она расположена в Азии, что в неё свозят весь мировой «тяжёлый» и не только мусор, и что она надёжно охраняется. Все научные исследования, все описания, все фотографии – всё закрыто для просмотра. Ну и местечко меня ждёт!

Я открыла инструкцию по сбору на исправительные работы.

«Отбывающий наказание имеет право взять с собой один чемодан (сумку), размером менее 40×60×20 см, с минимальным количеством личных вещей общим весом до 5 кг.

При сборах необходимо учесть, что местная служба исполнения наказаний обеспечивает бельём, униформой, средствами гигиены, косметикой, средствами дезинфекции и защиты от насекомых, лекарственными препаратами, необходимыми для жизни в соответствии с единой медицинской картой заключённого.

Отбывающим наказание рекомендуются короткий маникюр без цветного покрытия, заколки, чтобы волосы были максимально собраны, или короткая стрижка.

Запрещены:

• любые препараты для изменения сознания;

• домашние животные;

• устройства виртуальной реальности и компьютерные комплексы (за исключением коммуникаторов и смартфонов);

• ядохимикаты;

• взрывчатые вещества;

• оружие и его муляжи;

• колюще-режущие предметы, включая ножницы и бритвы;

• свечи и зажигалки для создания простого огня;

• портативные средства передвижения, включая колёса, летающие доски и прыгуны;

• радиоприборы, электроприборы, включая мини-массажёры;

• роботы любого назначения, за исключением гигиенических и врачебных;

• пищевые продукты.

Перед отправкой содержимое багажа будет тщательно досмотрено как аппаратно, так и лично сотрудниками службы исполнения наказаний».

По степени противности прочитанного на первом месте слово «отбывающий», на втором – запрет на мини-колёса и массажёры, на третьем – упоминание насекомых. Захотелось реветь и топать ногами. Я набрала контактный номер информационной службы поддержки, указанный в инструкции. Ответил робот, но услышав: «Терпеть не могу роботов, по статье 156 прим имею право на общение с живым человеком», извинился и переключил на девушку с приятным голосом.

– Я читаю инструкцию по сбору в ваш «Мусорщик»! Непонятно, что вообще брать можно? Всё нельзя… – раздражённо спросила я.

– Понимаю вас. Обычно берут любимую кружку, любимую пижаму, повседневную удобную одежду и обувь, тапочки можно. То, что о доме будет напоминать и потом выбросить не жалко, – доброжелательно посоветовала она.

– Ну, а кремчики любимые, ароматизаторы? – уточнила я.

– Нет, на сборном пункте всё удалят. Там нужны специализированные препараты, с дезинфекцией. Обычные не подходят, могут приманить насекомых, – ответила она.

Я поморщилась, представив себе рой насекомых, ждущих, когда их приманят.

– Выбросят?

– Нет, конечно. Передадут тем, кто придёт вас провожать. Вас же придут провожать? – уточнила оператор.

– Но роботы хоть какие-то разрешены? – спросила я расстроенно.

– Персональный стоматолог, косметолог, ногтевой сервис, парикмахер.

– А музыкант, массажист, секретарь хотя бы? – продолжила я.

– Нет, только гигиенические и врачи, – подтвердила девушка.

Что за дикое место меня ждёт? Хорошо хоть всего на три месяца, с такими ограничениями и одичать недолго!

Мама! Нет! Я не хочу, чтобы ты шла меня провожать! Я вообще не хочу, чтобы кто-то шёл меня провожать, и идти туда не хочу! Какие кремы для дезинфекции? Противогаз бы сразу натянули, и не разрешали снимать его три месяца!

– Тебе помочь?

Мама ворвалась в мою комнату по обыкновению вероломно, без стука. Я кинула в неё большого белого медведя, она успела увернуться и скрылась за дверью.

* * *

Утром меня разбудила плачущая мама. Последний домашний завтрак – и пора «отбывать». Братья толкались и делили вафли так, словно это было самое обычное утро. Мур забрался ко мне на руки и громко тарахтел, требуя почесать ему подмышки.

– Вы кота тискайте почаще, а то затоскует. Пашка, Ива, хорош драться, – одёрнула я братьев, – и если маму будете «доставать», вернусь и раздам обоим, мало не покажется!

Ива понимающе кивнул, а младший показал нам язык, стащил у брата вафлю с тарелки и убежал на улицу. Их жизнь шла своим чередом, а моей настала пора меняться. Я наспех сунула в сумку розового зайца-сплятика, в обнимку с которым спала с самого детства, тапки с бантиками, три пижамы, всё своё бельё, термокружку и одежду для скалолазания. Хотя где я там буду лазать – непонятно, но без неё никак. По стенам и фонарным столбам буду карабкаться, а без скалолазания я не могу, и никто, нигде и никогда меня этого не лишит!

К офису экослужбы, образовав маленькую демонстрацию из провожающих, пришли все: мои совершеннолетние «подельники», мама, братья, собака Джеки, школьная учительница по Экологии, по которой у меня всегда был высший балл. Я постаралась побыстрее сбежать от них за границу разрешённой зоны. Надоели со своим сочувствием! «Давай я тоже брошу что-нибудь и буду там с тобой». Самое глупое, что можно придумать! Никто на суде не захотел на себя брать мою дурость, а теперь придумали ми-ми-ми и розовые сопли. Захотелось взять и ответить: «Разумеется, дружище, поехали со мной на помойку. Затусим в «Мусорщике» по полной!» Только их мне там не хватало, придурки…

Глава 2

Ничего лишнего не брала, и ничего не отняли. Почти! Термокружка им чем-то не угодила, видимо, автоподогревом. Решили, что слишком умная, за робота сошла. Или подсветкой. Она окружена домами, и утром на ней всходит солнце, а вечером садится по времени заката. Можно включить погоду как есть или антипогоду. Иногда настроение – дождь, потому что за окном дождь. И на кружке у тебя дождь. Включаешь антипогоду – за окном дождь, а на столе у тебя солнце светит. Я очень её любила. Зачем обманули, что можно? Подразнили только… Обещали маме передать…

Нас вывели во внутренний двор, посадили в обычную машину и отвезли на вокзал, просто так, без всякого «этапа», с одним сопровождающим, приветливым мужчиной в форме экологической службы, который был скорее вожатым, чем надзирателем. Он вёл себя предельно уважительно: купил билеты на поезд, выдал сухой паёк, сказал, сколько есть свободного времени. Всё это действительно напоминало отправку в детский лагерь, даже лучше, потому что свободы больше. Я запаслась на вокзале булочками с кофе, они там особенно вкусные, и, пока ехала, бесконечно хлестала кофе: мама снабдила финансами во всех возможных видах, в избытке. Наверное, так она «замаливала» свою вину за глупое поведение в суде, которую, кстати, так и не признала. «Всё было заранее решено, и что бы мы ни делали, ни говорили – всё было бесполезно, тебя бы осудили показательно. Я сделала всё, чтобы тебя спасти!» – уверяла мама. Несомненно, всё! Когда это взрослые признавали свои косяки? Я подумала назло потратиться и накупить себе ещё чемодан всяких ненужных вещей, пока ждали поезд, но сопровождающий сказал, что не стоит заниматься шопингом, потому что на въезде в резервацию будет ещё один досмотр. На сообщения принципиально не отвечала. Молчала, чтобы заставить маму переживать. Если бы я рассказала ей правду, она бы непременно подумала, что ничего дурного не случилось.

Везли отбывать троих: меня и двоих мужчин неприглядного вида. Лысоватого кудрявого, лет пятидесяти, и молодого, нахального, покрытого татуировками с ног до головы, который всё время препирался с сопровождающим: то хотел покурить расслабляющие стики, то выпить «успокоительное», чтобы уснуть в поезде. Ему объяснили, что если так и дальше пойдёт, то придётся «отбывать» не в резервации мусорщиков, а в других, «менее комфортных местах». Молодой человек ответил, что именно этого и добивается и в «мусорку» не поедет ни за что. Сопровождающий вызвал кого-то, татуированного забрали, и дальше мы ехали с кудрявым совершенно молча. Путь был долгим, и даже на суперстреле со скоростью в 800 км/ч занял почти сутки. Поезд не ехал, скорее, летел, значит ни в окно глянуть, ни в последнем вагоне постоять, провожая глазами рельсы, как было можно в старом медленном поезде. Скука. Кофе плескался у самого моего горла – не уснуть, пришлось развлекаться кино и компьютерными игрушками.

– Дальше автобусом, – объявил сопровождающий, когда мы вышли на конечной.

На улице встретило жуткое пекло и унылый пустынный пейзаж. Ещё почти полдня ехали на обычном автобусе, а когда пересели в машину службы исполнения наказаний, впереди уже виднелись мусорные горы и много-много столбиков дыма, словно привязывающих землю к небу. Невзрачная картинка! Кондиционер нагнал в салон холода, и сопровождающий хотел выдать мне страшненькую форменную куртку цвета хаки с надписью «ЭкоЛогика». Я отказалась, достала свою универсальную суперлёгкую куртёнку, укуталась в неё. Всю жизнь терпеть не могла невзрачные вещи и места. Затосковала по уютному дому, любимой маме, хвостатому Джеки, ссорам с братьями, своей вечно неубранной комнате и несерьёзным друзьям-студентам. Ещё не доехали, а я уже заранее ненавидела это место!

Деревьев по дороге совсем не было, была только выжженная степь и мусорные нагромождения вдали. Зрелище напоминало унылые ландшафты из фильмов-апокалипсисов, где на Земле случается катастрофа и потом остаётся вот это. Я читала, что общим решением под резервацию было отдано место, признанное малопригодным для людей, а для гниения мусора – наоборот, наилучшим из-за жаркого лета и отсутствия настоящей зимы, а также наиболее экологически безопасным за счёт удалённости от водных покровов планеты. Это место раньше называлось Голодной степью и при прошлом разделении мира принадлежало Узбекистану и Таджикистану. Люди здесь тогда не выжили, сбежали, а мне придётся выжить. Я вздохнула, уткнулась в телефон и, чтобы хоть как-то развеяться, уровень за уровнем лопала шарики. Они, взрываясь, награждали меня салютом из ярких брызг; степь же тянулась до самого горизонта, однообразная и унылая. Когда мы подъехали ближе к резервации, оказалось, что горы эти ещё и были окружены высоченной бетонной стеной. Над воротами красовалась надпись: «Добро пожаловать на территорию независимых архитектурных решений и человеческих проявлений, свободную от виртуальных миров».

– Не бойся, эти стены не от людей, – успокоил сопровождающий, увидев мои огромные глаза.

– А от кого? – спросила я, и глаза мои ещё больше округлились от страха.

– Узнаешь в своё время, – усмехнулся он.

* * *

Въезжали мы странно – через три шлюза. Заезжали, ворота за нами закрывались, светофор горел красным, по земле бегали красные лучи, под машиной шарил робот; потом загорался зелёный, и нас пропускали в следующий бокс, где процедура повторялась, словно мы какие-то суперпреступники и могли провезти с собой невидимую контрабанду. У меня осталось несколько запрещённых булок с корицей, и я забеспокоилась, как бы их не нашли при такой серьёзной проверке. Но нет, наши вещи интересовали мало. Их всего лишь просветили рентгеном на ленте и вернули.

После третьего шлюза ничего не изменилось: вокруг снова была степь, только стена осталась позади нас, а горы со столбами дыма немного приблизились. Я хотела открыть окно и высунуться, но не смогла: окна были заблокированы наглухо. В унылом пейзаже не за что было глазом зацепиться. Я машинально проверила смартфон и, к своему удивлению, нашла в нём полную интернет-сеть. Но ни одного мессенджера, ни одной соцсети, ни одного форума – ничего мне не было доступно. Я могла гулять по сайтам, читать, смотреть, могла даже написать, но сообщения не уходили.

– У меня что-то с сетью, может быть, нужен специальный доступ? – спросила я у сопровождающего.

– Нет, здесь такие правила. Отсюда нельзя свободно выходить в глобальную сеть, – ответил он.

– Совсем? – испугалась я.

– Да, нельзя от слова «совсем». Это резервация. В резервациях правило: общение идёт на уровне резервации, остальное – под контролем цензуры. Нельзя выходить за пределы инфополя, иначе всё может перемешаться. Здесь соблюдают чистоту интернет-зоны. Приедете, оформитесь, вас идентифицируют, и сможете общаться, но под контролем, – объяснил он.

– Здесь? Чистоту? – недоумевала я.

– Да, кстати, в директории, в принципе, соблюдают чистоту, в том числе чистоту интернет-зоны. У вас будет возможность в этом убедиться, – заверил сопровождающий.

– А как же я напишу маме, что добралась хорошо? – спросила я.

– Ей сообщат, – пообещал он.

В этот момент я почувствовала себя настоящей бесправной заключённой. Уткнулась в телефон и стала читать слёзные посты про то, как меня провожали, как друзья будут ждать и скучать. А потом была история, как они вечером «отвисали» на вечеринке с салютом. О том, что салют был в честь меня, не было ни слова. Да, всё стало понятно: инфоповод с моими проводами был исчерпан. Был человек – и нет человека. Как сетевая дружба, которая без привязанности – срочно подписываемся на другого. Я теперь была недоступна «глаза в глаза» и превратилась для них в непонятного далёкого человека из сети, друга по переписке.

* * *

Когда вдоль дороги стали появляться дома, надпись на въезде про независимые архитектурные решения обрела смысл: непонятной формы низкоэтажные сооружения из прозрачных зелёных, коричневых, бесцветных кубиков с застывшими в них консервными банками, пакетиками, блёстками или цветами. Скорее детские поделки, чем настоящие дома. Рядом с ними стояли вполне себе обычные бетонные коробки, тоже невысокие, но с оконными рамами от старого поезда, и тут же были домики из бутылок с окнами-иллюминаторами. Никакой единой архитектурной линии сохранения городского ансамбля – кто во что горазд. Немного деревьев, опять же разных, натыканных бессистемно. Полная композиционная анархия на фоне горы, над которой кружили стаи птиц.

Это место больше не походило на последствия апокалипсиса – теперь это был рисунок ребёнка с богатой фантазией или сумасшедшего взрослого. Мультики такие любят делать, за гранью реальности, из ярких пятен и неправильных форм. Хотя, может быть, после вселенской катастрофы все сойдут с ума и всё станет именно таким? Кто знает… Вскоре мы выехали на улицу из землянок: земляные холмы без крыш, покрытые зелёной травой, только с входами и окнами прямо в газоне. Норы.

– Улица Экологики, почти приехали, – радостно воскликнул сопровождающий.

В конце улицы Экологики нас с кудрявым ждало серое унылого блочного типа здание из прошлых веков. Кудрявый был этому несказанно рад. Но когда открылись герметичные двери машины, меня передёрнуло от резкого слезоточивого запаха. Сопровождающий сразу выдал маску с фильтром, похожую на намордник. Ни он, ни мой соратник словно не слышали вони, характерной для мусорной свалки, смеси органического разложения и гари, витающих в тёплом воздухе. Или зачем-то делали вид, что не слышали…

– Уважаемые вновь прибывшие! – обратилась к нам женщина лет шестидесяти, которую полнила некрасивая форма экослужбы с юбкой-карандашом и заправленной в неё рубашкой отвратительного блёклого зелёно-жёлтого цвета, напоминавшего выжженную степную траву. – Хотя к вам, Антуан, это вряд ли можно отнести. Но если вы решили вернуться к нам таким путём, то придётся пройти всю процедуру вновь.

– Я совсем не против, – заговорил мой молчаливый попутчик с усмешкой. – Вернуться в свой мир таким образом очень даже занимательно!

– Остальное покажется вам менее занимательным! Мы очень консервативны и почти не изменились за год вашего отсутствия, – ответила ему женщина.

– На земляных валах экоулицы трава стала зеленее? – показал свою осведомлённость кудрявый Антуан.

– Стала, – подтвердила она, – но это всего лишь от колоризирующих биодобавок.

– Ну вот, а вы говорите, что не меняется ничего. Трава-то позеленела! – обрадовался кудрявый.

Они болтали так, словно знали друг друга давным-давно. Мне показалось, что про меня совсем забыли.

– Ирина, для вас это всё новое, послушайте внимательно, – словно угадала мои опасения немодная дама. – Сдавайте вещи на досмотр и проходите в карантин. Там вы проведёте двадцать один день. Мы проверим состояние вашего здоровья, назначим места жительства и работы, вы пройдёте обучение правилам поведения в резервации и теоретическим основам будущей специальности.

– Так я всего на три месяца, и поработать почти не успею с таким карантином, – съязвила я.

– Не переживайте, всё вы успеете. Три месяца – это имеются в виду полностью отработанные дни. Дороги, карантины, выходные, болезни и прочие неприятности не входят в этот срок. Три месяца – это девяносто рабочих дней, вернее, семьсот двадцать рабочих часов. Все ваши!

– Но я же не смогу работать каждый день? – забеспокоилась я.

– Конечно, не сможете! – поддержала служащая. – Это запрещено законом. А здесь так вообще зона повышенной нагрузки и работать можно не больше четырёх рабочих дней из семи, и по семь рабочих часов вместо восьми.

– Так сколько же мне здесь быть на самом деле? – спросила я растерянно.

– Вам сказать календарные дни? – она ввела данные в компьютер и сообщила: – Сто два рабочих дня получается.

Я смотрела на неё и не понимала, в чём подвох? Это и есть примерно треть года. Она по-доброму улыбнулась моему недоумению и продолжила:

– Если брать четырёхдневную рабочую неделю, то это получается шесть месяцев.

– Полгода? – возмутилась я.

Я никак не могла поверить в сказанное! Три месяца по мановению руки фокусника превратились в шесть? Как банковские проценты из-за текста, указанного мелким шрифтом? Обманщики! От возмущения я раскраснелась и взмокла.

– Ну и прибавьте к этому двадцать один день карантина. Надеюсь, экзамен по правилам резервации вы сдадите с первого раза и не продлите себе срок, – продолжала она спокойно.

– То есть? – не поняла я.

– По итогам обучения вам нужно будет сдать экзамены. Во-первых, по рабочей специальности, во-вторых, по правилам проживания в резервации. Только после их успешной сдачи вы сможете приступить к работе.

– Ещё есть плохие новости? – спросила я угрюмо.

– Ну, не расстраивайтесь так! Многие люди живут тут совершенно добровольно, без всякого принуждения! Сюда приезжают молодые, создают семьи, у возрастных жителей прекрасный соцпакет. Это очень комфортная резервация! Я вот в «Мусорщике» уже пять лет, и обратно в большой мир совсем не тянет.

– Я – не вы, – огрызнулась я, обозлившись на дурные вести.

Неожиданно она сменила милость на гнев и посмотрела исподлобья такими же бесцветными, как её форма, глазами:

– Да! Я никогда не швырялась мусором! Я приехала сюда именно потому, что понимаю, как это опасно для планеты, на которой мы с вами живём! Фа-таль-но! Вы же прибыли сюда, чтобы это понять!

– Хорошо, – обречённо ответила я. – Как я смогу общаться с близкими? Маме как сообщить, что всё хорошо?

– Вам уже сегодня установят специальный браузер для работы с нашей сетью. После изучения правил передачи информации во внешний мир вы сможете писать цензурируемые сообщения, – ответила она.

– Цензурируемые? Это как?

– Это значит, что сообщение отправляют цензору, он читает, и если его можно отправить во внешний мир, то даёт разрешение на отправку, а если нет – возвращает вам на коррекцию, – пояснила женщина, всем своим видом показывая, что ей порядком надоели мои расспросы.

– Разве у вас не действуют конституционные права и свободы? – возмутилась я.

– Ещё как действуют. Здесь своя Конституция – устав директории «Мусорщик». Вот его вам и предстоит выучить, прежде чем приступить к отработке срока. Так что, добро пожаловать в карантин! – отрезала она, давая понять, что продолжения разговора не будет.

Булки и газировку у меня изъяли. Смартфон тоже забрали, «на цензурирование». Какой-то дурной сон! Как же хочется домой!