Текст книги "Мои университеты. Сборник рассказов о юности"

Александр Ралот (Краснодар)
Особенности сдачи зачета по «Аспирационным системам»

В середине семидесятых годов прошлого века довелось мне грызть гранит науки в Краснодарском политехническом институте и познавать азы специальности, которая тогда обозначалась номером 1001 – «Сказки Шехерезады» – и называлась «Технология хранения и переработки зерна».

Поток у нас был большой, аж 150 человек, а преподаватель дисциплины «Аспирационные системы» – один на всех.

Компьютеров или тем более программируемых обучающих комплексов в то время в нашем институте не наблюдалось, однако стояла в одном из кабинетов удивительная машина, весьма внушительных размеров, по автоматической приемке экзаменов и зачетов. На день открытых дверей eе вытаскивали в холл и включали. Возрожденная к жизни громадина радостно мигала разноцветными лампочками. Преподаватели принародно отвечали на вопросы, вставляли ответы в прорезь агрегата, вызывая у машины одобрительное жужжание. Присутствующие мамы и папы будущих студентов слабо аплодировали. Любимые чада молчали, предчувствуя некоторые трудности в своей будущей студенческой жизни.

На следующий день экспонат усилиями наиболее крепких студентов возвращался на прежнее место.

Так продолжалось из года в год, пока наш преподаватель «Аспирационных систем» не решил, ввиду большого количества жаждущих получить зачет, автоматизировать процесс сдачи оного предмета. Студентам было объявлено, что в назначенный день и час они будут подвергнуты «тестированию» (до повсеместного внедрения пресловутого ЕГЭ оставалось еще более полувека!). Будут выданы карточки с вопросами, имеющими четыре варианта ответа, один из которых правильный. Если студент отвечает на восемь и более вопросов, то милости прошу к столу с зачеткой. На каждый правильный ответ умная машина будет отвечать миганием одной лампочки. Тем, кто сомневается в искренности и честности агрегата, дозволяется сдавать зачет по старинке: лично преподавателю, но со всеми вытекающими последствиями для противника прогресса.

Сдавать зачет «бездушной железяке» было боязно, но ведь к ней прилагалась карточка с вариантами ответа, и можно было кое-что угадать или посмотреть по точкам и черточкам, которые оставили на бланках студенты ранее сдававших групп.

«Эх, да где наша не пропадала! На лекции я ходил (ну почти всегда!), предмет в целом интересный. К тому же, ввиду внедрения новшества, преподаватель допускал вторую, а в исключительных случаях даже третью попытку», – размышлял я. А ноги сами собой вели меня в нужный кабинет.

Внимательно изучив карточку, я понял, что стопроцентно знаю ответы только на пять вопросов, остальные надо угадывать. Поскольку за моей спиной стояла приличная толпа желающих потягаться с «железякой», времени на гадание было не очень много. Поставив нужные галочки, я вставил карту в прорезь. Машина как-то необычно ухнула и возмущенно зажгла пять красных лампочек.

«С техникой не поспоришь, что знаешь, то и зажигаешь», – с горечью подумал я и поплелся к выходу.

– Эй, ты куда поперся? Вернись. Давай зачетку! – услышал я за спиной голос преподавателя.

Я не поверил своим ушам, но тем не менее, повинуясь этому зову, на негнущихся ногах подошел к столу.

Преподаватель размашисто написал заветное слово «зачет», а потом с какой-то ехидцей на лице пояснил:

– Техника новая, еще не доработанная. Она непонятно почему с сегодняшнего дня стала показывать не количество правильных ответов, а сразу высвечивать оценку за них.

Далеко, за океаном, в это самое время молодой Стив Джобс в гараже отца собирал свой первый яблочный компьютер.

Вадим Богуславский (Киев)
Последний экзамен

Мой друг, Паша Ткачук, принадлежал к категории студентов, которые постоянно балансируют между двойкой и тройкой и, если бы не кафедра физкультуры, давно совершал бы марш-броски в пехотных или саперных частях. Дело в том, что Паша был кандидатом в мастера по шахматам и играл за наш вуз на первой доске.

Всех людей Паша делил на две группы: профессионалы и любители. К первой группе он относил себя и ряд знаменитых гроссмейстеров, участвующих в международных турнирах. Остальные были любителями. К ним Паша относился с легкой насмешкой и презрением.

По моему убеждению, в студенческой среде каждому виду спорта соответствует определенный тип личности. Например, гимнасты, как правило, аккуратные, гладко причесанные и очень дисциплинированные студенты. Среди них много отличников, хотя в большинстве случаев они большими способностями не отличаются. Полной противоположностью гимнастам являются футболисты и баскетболисты. Они рассеянны, небрежны в одежде, часто не бриты. На занятия приходят редко, а если приходят, то откровенно скучают. Борцы и боксеры часто имеют склонность к уголовщине. Шахматисты отличаются большим чувством юмора и полным отсутствием дисциплины. Как правило, у них много вредных привычек: они курят, выпивают, играют на деньги в азартные игры. Учатся плохо, хотя имеют большие способности.

Впрочем, это все мои личные наблюдения, не претендующие на особую достоверность.

Так вот, трудные годы учебы остались позади. Оставался последний экзамен, диплом, и мы входим в самостоятельную жизнь. Судьба распорядилась так, что на десерт мы получили «Технику безопасности» и «Противопожарную оборону». После сопромата, теормеханики, трудных специальных дисциплин сдача такого экзамена представлялась легкой прогулкой. Принимали экзамен два преподавателя. Один – высокий, худой, слегка флегматичный – был специалистом по технике безопасности, а второй – низенький, веселый, с круглыми боками – по противопожарной обороне.

Преподаватели были настроены благодушно и ставили всем четверки и пятерки. Все было приятно и спокойно до тех пор, пока в коридоре не появился Паша. Глаза его горели, а на щеках пылал нездоровый румянец. Он нетвердой походкой подошел к группе студентов и спросил, кто сейчас идет. Несколько человек показали на меня.

– Мужики, – сказал Паша с каким-то странным акцентом, – пропустите меня вперед!

– С какой это радости? – спросил я. – Ты что, спешишь на заседание ректората?

Мой ехидный тон Паша оставил без внимания.

– Мужики, – продолжал он. – Я только что взял на грудь бутылку самогонки. Ну, так получилось. Любители притащили. Надо срочно сдать эту фигню, пока меня совсем не развезло.

– А после экзамена ты не мог взять на грудь? – спросил кто-то.

Паша обвел нас мутным взглядом, погрозил пальцем и покачнулся.

– После экзамена? – спросил он. – Ну, ты даешь! После экзамена у меня другие планы. Совсем, совсем другие! Понял, любитель?

Паша еще больше покраснел и стал напоминать проснувшийся вулкан. Еще миг, и начнется извержение.

– Ребята, – сказал наш староста. – Нельзя его пускать. Он и сам залетит, и нам шороху наделает. Пусть лучше потом пересдаст.

– А ты кто такой? Сам сдал, а меня в аут? Я, может, всю ночь готовился. Ну, конечно, устал, но пока не сдам, не упаду! Вот так! – Паша сделал длинную паузу и вздохнул, обдав нас перегаром. – Так что, мужики, пускаете?

– Ладно, холера с тобой, – сказал я. – Иди, если сможешь дойти. Ты хоть знаешь, что мы сдаем?

Паша промычал что-то неопределенное.

В этот момент из аудитории вышел, помахивая зачеткой, очередной студент, и мы, втолкнув туда Пашу, стали наблюдать в щель за дальнейшими событиями.

Он несколько секунд постоял у двери, пытаясь сориентироваться, а потом медленно и нетвердо направился к столу экзаменаторов.

Высокий посмотрел ему в лицо и подтолкнул локтем маленького. Тот тоже посмотрел на Пашу и покачал головой. Они о чем-то пошептались. Потом высокий, махнув рукой, взял Пашину зачетку и передал маленькому.

– А, Ткачук, очень хорошо! – проворковал коротышка. – Мы давно вас ждем. Берите билет!

Паша взял билет.

– Какой номер? – спросил высокий.

Паша бессмысленно посмотрел сначала на него, потом на билет.

– У-у… меня… к-кажется… б-без номера, – сказал он с явным усилием.

– Извините, – улыбнулся маленький, – но без номера у нас не бывает. Давайте я вам помогу. Номер двенадцать, дюжина. Вам везет! Садитесь вон туда и обдумывайте.

Паша дотащился до своего места, сел, закрыл глаза и положил голову на руки. Чувствовалось, что события развиваются быстрее, чем он предполагал.

Тем временем подошла моя очередь. Я вошел в аудиторию, взял билет и сел за соседний стол.

Паша оставался недвижимым. Было похоже, что он отключился. Экзамен проходил, и примерно через полчаса подошла Пашина очередь.

– Ткачук, вы готовы? – спросил высокий. Паша не шевельнулся. – Ткачук, вы нас слышите? – настаивал преподаватель. – Толкните его, а то он, кажется, заснул.

Я толкнул Пашу. Он не шевелился. Тогда я подошел к нему, взял за плечи и несколько раз сильно встряхнул.

Паша поднял голову и посмотрел на меня бессмысленными, мутными глазами.

– Что надо? – спросил он неприветливо.

– Идешь отвечать? Твоя очередь, тебя люди вызывают. Не идешь, так я пойду.

Паша, по-видимому, проснулся и начал припоминать, где он находится. Пытаясь выбраться из-за стола, он бормотал:

– Нет, с вами не отдохнешь! Вы меня и на том свете достанете!

– Помогите ему, – сказал высокий. – Он сам не справится.

Я помог Паше выбраться и проводил его к столу экзаменаторов. Он тяжело опустился на стул и закрыл глаза.

– Так, посмотрим, что у нас тут. Первый вопрос: «Техника безопасности при погрузочно-разгрузочных работах». Это по вашей части, – сказал коротышка, обращаясь к высокому.

– Так, Ткачук, – громко сказал высокий. – Что вы можете об этом сказать?

Паша приоткрыл глаза.

– Ткачук, вы нас слышите? – продолжал высокий повышенным тоном. – Что вы можете сказать о технике безопасности при погрузочно-разгрузочных работах?

Паша приоткрыл рот.

– П-погру… р-разгру… разгры… М-мужики, че вы от меня х-хот-те, а? Ч-чтоб я вам, блин, тут ч-чистоту н-навел?

Преподаватели переглянулись.

– Да, – сказал маленький, – что-то твердых знаний по первому вопросу, похоже, у него нет. Но отвечать кто-то должен. Придется вам. – Он выразительно посмотрел на высокого.

– Эх, где наша не пропадала, – отозвался тот. – Слушай, Ткачук, как нужно отвечать. Это тебе не погры-разгры!

Далее он кратко и четко изложил основные положения по первому вопросу.

Паша сидел с поникшей головой и закрытыми глазами. Однако в конце ответа вдруг зашевелился и открыл глаза.

– Н-ну, м-мужики, вы даете! Вы ч-че в-всю ночь з-зубрили, что ли? И вообще, г-где я вас в-видел?

– Хорошо, – сказал высокий. – Считаем, что по первому вопросу мы получили одобрение. Переходим ко второму. Это уже ваша парафия.

Маленький надел очки и прочел второй вопрос: «Пожарная безопасность при сварочных работах».

– Посмотрим, что имеет сказать по этому вопросу наш общий друг. – Он слегка потрепал Пашу по плечу. Паша открыл глаза.

– А я в-все с-слышу, – сказал он несколько лукаво. И в-все знаю. Т-только рассказать т-трудно. Я с-сегодня не в ф-форме. А в-вобще, если з-загорится, нужно т-тушить!

– Что же, мысль не плохая, – отозвался коротышка. – Ответ правильный, но не полный. Придется кое-что добавить. Слушай, Ткачук! Спать будешь после экзамена.

Маленький несколько секунд размышлял, а потом с улыбкой перечислил основные противопожарные мероприятия при сварочных работах.

Во время его рассказа Паша слегка дирижировал левой рукой и притопывал правой ногой.

– Ну, теперь самое трудное, – сказал высокий. – Что ему поставить? Нужно было бы влепить двойку, но меня не будет, а как он будет пересдавать? Осенью? А диплом? Так что придется натянуть до тройки.

– Ну нет, – сказал коротышка, – давайте выведем ему средний балл. Я вам за ответ поставил пять, вы мне, я надеюсь, тоже. Он сам, конечно, получил двойку. В сумме двенадцать. Разделим на три, выходит четверка. Ну, как, согласны?

Высокий кивнул, взял Пашину зачетку и поставил ему оценку.

– Все, Ткачук, экзамен закончен. Вот ваша зачетка, и можете идти. Поздравляем вас с успешной сдачей последнего экзамена.

Он слегка встряхнул Пашу за плечо.

– А за ш-што двойка? – вдруг забубнил Паша. – Я же в-все ответил!

– Какая двойка, Ткачук? Вы сдали на четыре. Так что идите спокойно отдыхать, – весело сказал маленький. Паша взял зачетку и с большим усилием, опираясь на стол, встал.

– С-спасибо, мужики! Ну, я п-пошел, л-ладно?

Он повернулся и направился к дверям. Однако в этот момент левая нога у него подломилась, и он грохнулся на пол. Встать он не пытался. Коротышка подбежал к двери.

– Ребята, – крикнул он, – заберите своего друга, а то он нам проход загородил.

Два студента, наблюдавшие происходящее из-за двери, вбежали в аудиторию, подхватили Пашу под руки и выволокли в коридор.

На следующий день к вечеру я зашел к Паше в общежитие. Он, опухший, небритый, в дырявых носках, сидел на кровати. Были сумерки, но свет он не зажигал.

– Слушай, – спросил он меня, – что я там вчера навытворял? Мне такие чудеса рассказывают, а я ни фига не помню.

Я все ему коротко рассказал. К концу рассказа Паша схватился за голову.

– Это конец света, – простонал он. – На глазах у любителей. Нет, я этого не выдержу, я застрелюсь! Не веришь? Сыграю на первенство города и застрелюсь!

– Чем стреляться будешь? – поинтересовался я не без яда.

– Найду, – коротко ответил Паша. – Время придет – найду.

Паша не застрелился и не стал гроссмейстером. Он благополучно защитил диплом и постепенно перешел в разряд любителей.

Владимир Манский (Екатеринбург)
Несравненно

Двери автобуса открылись: перед глазами возникла внушительная колоннада Уральского университета. Миша за какие-то 20 дней превратился в настоящего книжного червя. Им были освоены не только «топовые» писатели и поэты, но и фантасты, современные гении. Иными словами, он в себе не сомневался, будучи уверенным, что через какие-то три часа филологический факультет пополнится новым студентом.

Зашел в кабинет. А там все как положено: приемная комиссия в лице очкастых дяденек и тетенек, новые лакированные парты, списки. Стоп! Почему нет билетов?

Его будто услышали…

– Молодой человек, вы садитесь, садитесь… напротив нас.

Внутри похолодело. На такой форс-мажор он не рассчитывал.

– Ну же! Смелее, вас никто не укусит. В этом году мы решили отойти от этой волокиты с билетами, поэтому вступительные будем сдавать простым разговором. У нас же филологический, так?

Миша, немного придя в себя, выдавил:

– Так…

Комиссия продолжала:

– Все просто… мы будем говорить слово, а вам надо подыскать к нему сравнение. Всего пять слов. Готовы?

Миша быстро настроился на нужную волну, сконцентрировался, сжав в комок всю лексику, точки, запятые, и уже готовился запустить ими в уши сидящим напротив…

– Первое слово – «скользкий».

– Скользкий, как лед под ногами тевтонцев.

– Второе слово – «горячий».

– Горячий, как нрав пьяного испанца!

Ему нравилось… Он уже вживался в роль импровизатора.

– Третье слово – «сухой».

– Сухой, как глотка похмельного наутро пьяницы, изрядно погулявшего вчера вечером.

– Ай, молодец… Но не скатывайтесь к пьянству, у нас тут это не поощряют. Четвертое слово – «дикобраз».

– Дикобраз, словно храбрый воин, нашпигованный копьями на поле боя.

Последнее слово. Осталось лишь оно – и Миша поступил… Судя по одобрительному хмыканью комиссии, получалось у него великолепно. Осталось не оплошать сейчас.

– Итак, пятое слово – «любовь».

– Несравнимо и несравненно…

– Что, простите?

– Я сказал «несравненно».

– Подберите хоть самое простое сравнение…

– Я не могу. Вернее, могу, но подбирать не стану… Любовь нельзя ни с чем сравнить. Молодая, зрелая, горячая, тусклая, холодная, она всегда останется нетронутым существительным. Поэтому не буду порочить…

– В таком случае мы вынуждены вам отказать…

– Ну, я пойду?

– Ступайте… и попробуйте на философский, с такими мыслями – с руками оторвут.

Миша брел по улице, не жалея о своем решении, держа в голове образ своей девушки. Он никогда не смог бы подобрать сравнение тому чувству, что их объединяло. Любви.

Зажужжал телефон… Придется «осчастливить» маму. Но эсэмэс прислала не мать – Таня: «Мы расстаемся».

Когда Миша докурил пятую сигарету подряд, сказал сам себе:

– И все равно несравненно…

Алексей Панограф (Санкт-Петербург)
Дыни, костыли и сопромат

«Сдал сопромат – женись» – гласила в те времена студенческая народная мудрость. Для нас, физмеховцев, сопромат отнюдь не был самым сложным предметом. Сдавали мы его на втором курсе. Те, кто прошел на первом огонь и воду физики, «вышки» и линейной алгебры, а летом – «медные трубы» стройотряда, уже более-менее спокойно отправлялись на экзамен про опертые и защемленные балочки. Еще бы, две пройденные с боями сессии первого курса за плечами!

Приходим утром к аудитории, а тут – оба-на, сюрприз… Экзамен сдается на досках. Это означает, что, в отличие от предыдущих аттестационных мероприятий, на которых в аудиторию заходило и рассаживалось за парты готовиться по пять человек, здесь заходило три человека, и писать ответ надо было на доске. Это очень серьезная фора преподу. Все равно как если бы экзаменатор читал твои мысли – вот они на доске как на ладони, налицо все результаты твоего мыслительного процесса по данному предмету…

Гриня списывал всегда, на всех экзаменах. Для него это была своего рода игра – сможет или не сможет он обмануть бдительное око педагога. Относился к этому как к искусству, готовился к экзамену не менее серьезно, чем зубрилы, тщательно продумывая варианты шпаргалок и методы их использования.

На какой-то экзамен Гриня заготовил шпору, написанную на длинной узкой ленте для чеков. К верхнему и нижнему краям ленты были приклеены спички. Шпора плотно скручивалась на них, а на экзамене легко можно было, перематывая с одной спички на другую, находить ответ на нужный билет.

К выбору экипировки для покорения экзамена Гриня подходил не менее тщательно, чем альпинист – к восхождению на восьмитысячник. К подкладке его пиджака с двух сторон были пришиты специальные карманы: один – для конспекта, другой – для учебника.

Не знаю, сколько времени потратил Гриня на тренировки, но на экзамене по матанализу во время подготовки к ответу он сидел на конспекте и, едва заметно поерзывая, ягодицами перелистывал страницы. Препод по матану был строг и опытен, периодически он прохаживался по рядам и с «парашей» выгонял пойманных на списывании, но Гриня ни разу не попался.

Преподаватели были обычно удивлены, почему Гриня, так хорошо отвечавший билет, плыл на дополнительных вопросах, но «хор.» или «уд.» ставили ему в зачетку.

И если у остальных студентов, отвечающих у доски, имелись надежды на то, что выпадет легкий вопрос или билет, который выучен, то Грине надеяться в этот раз было не на что. Он чувствовал то же, что и хоккеист, в полной экипировке – на коньках и с клюшкой – неожиданно оказавшийся на футбольном поле. А проигрывать Гриня не привык.

Оценив диспозицию и поняв, что ловить ему нечего, Гриня попросту развернулся и ушел. Но часа через два, когда полгруппы уже отстрелялось с разными результатами, он неожиданно вернулся…

Тяжело дыша, с трудом преодолевая последние ступеньки лестницы, Гриня появился на двух костылях. Правая нога от стопы до колена была плотно забинтована. Под бинтами четко просматривались наложенные с двух сторон шины. Вылитый Евстигнеев в фильме «Невероятные приключения итальянцев в России»!

– Фига себе! Кто это тебя так уделал?

– Поскользнулся – упал, очнулся – гипс, – отвечал Гриня. – А чем глумиться, лучше пропустите инвалида без очереди.

Кто б возражал. Конечно, пропустили. Доценту Мельникову тоже ничего не оставалось, как проявить гуманизм и, в виде исключения, разрешить Грине готовиться за партой. А там… там Гриня уже чувствовал себя как рыба в воде.

– Ну? Что? – традиционный вопрос задали выходящему из аудитории Грине, который почему-то вдруг перестал опираться на костыли и прыгать на одной ноге.

– Как и положено прилежному студенту, – провозгласил Гриня, показывая растопыренную ладонь. Мельникову стало жалко юношу, которому предстояло большую часть каникул провести в гипсе.

А добрая треть группы была отправлена на пересдачу сопромата. Мельников, закончив экзамен и выйдя в опустевший коридор, вдруг заметил торчавшие из урны две деревянные рейки и скомканный пучок использованного бинта. Сложно представить, какие чувства в этот момент он испытал. Но Гринину оценку оспаривать не стал.

На третьем курсе, когда сопромат остался в прошлом, в соответствии с народной мудростью, на потоке появилось довольно много супружеских пар. В нашем коллективе сразу две девушки обзавелись фамилиями своих одногруппников, так что новые преподы, знакомясь с нами, выясняли, однофамильцы это или братья и сестры.

Гриня тоже женился. Его супругой стала девушка из параллельного потока. Но и здесь Гриня пошел своим путем. В журнале, вместо его прежней фамилии Двас, теперь красовалась фамилия его жены. А сколько возможностей для бесконечных шуток таила его фамилия! «Сколько вас?» – «Два-с».

Профессору, завкафедрой математической физики, Николаю Николаевичу Лебедеву, когда мы учились у него, было уже за семьдесят. Он – известный и уважаемый ученый. Мы же к четвертому курсу – обнаглевшие, не признающие никаких авторитетов раздолбаи. Создавшие семьи, многие из нас подрабатывали кто где и, соответственно, относились к учебе по остаточному принципу. Это не устраивало принципиального препода.

Лебедев взял и устроил нам экзамен на досках. Экзамен он пришел принимать со своей женой, пожилой, сухощавой, но бодрой для своих лет преподавательницей, работавшей тоже на кафедре матфизики и славившейся еще более строгими требованиями, чем муж.

Условия сдачи были объявлены заранее – приходилось готовиться. Тем не менее с первого раза сдали экзамен далеко не все, что для четвертого курса было уже редкостью. Добравшихся до четвертого за неуспеваемость не отчисляли.

«А что же Гриня?» – спросите вы.

Как всегда – сдал.

Ему достался сложный билет. И профессор был приятно удивлен, когда увидел, что студент исчерпывающе точно, один в один, воспроизвел решение уравнения Лапласа, приведенное им на лекции. Был, правда, небольшой казус, когда Гриня, отвечая, назвал переменную, обозначаемую греческой буквой «эта», почему-то латинской «эн». Но быстро исправился, еще и пошутив при этом:

– Наш школьный учитель по математике говаривал, что переменную можно хоть твердым знаком назвать, главное, уравнение правильно решить.

– Трудно с этим не согласиться, хотя Лаплас все же использовал буквы греческого алфавита, – заметил профессор. Гриня получил «хор.».

После окончания экзамена пара пожилых преподавателей, поддерживая друг друга под руки, спустилась с крыльца и пошла вдоль здания института. Они не могли не увидеть исписанный мелом асфальт. Научный интерес заставил их всмотреться в буквы и формулы. Супруги с удивлением посмотрели друг на друга – на асфальте светилось решение уравнения Лапласа. Подняв головы, они поняли, что стоят под окном аудитории, в которой проходил экзамен. Из уважения к преклонному возрасту профессора ему всегда отводили аудиторию на первом этаже.

Еще раз глянув на записи, Николай Николаевич произнес:

– Да, у писавшего трудно отличить «n» от «ŋ» – и тихо засмеялся.

В качестве ассистентки в этом Гринином фокусе выступала его жена Маша, поджидавшая под окном, когда муж покажет ей номер доставшегося билета. Машка была с другого потока, где не было матфизики, и что латинская «эн», что греческая «эта», для нее было едино. Она старательно срисовывала то, что было в выданном ей конспекте.

Однако неблагодарный Гриня вернул себе фамилию Двас, разведясь с Машкой сразу после окончания института. Но перед этим он чуть было не закончил обучение досрочно.

В начале осеннего семестра нас отправили в колхоз. Чтобы откосить от битвы за урожай, нужны были очень веские причины. Годилась беременность, и хотя у Грини было вполне пивное пузико, закосить под беременного даже он не решился. Нужна была какая-нибудь другая, причем неизлечимая в короткий срок болезнь.

То, что для другого было бы непосильно, Гриня, когда-то листавший ягодицами конспекты, исполнил без труда. Взглянув на рентгеновский снимок Грининого позвоночника, доктор ужаснулся: как с таким искривлением пациент до сих пор жив, – и недрогнувшей рукой выписал ему справку, освобождавшую от колхоза.

Гриня не был бездельником, поэтому высвободившийся месяц решил провести с пользой для семейного бюджета. Он подрядился на сезонную работу – продавать дыни с лотка. Зарплата небольшая, но элементарные знания физики, позволявшие манипулировать показаниями весов, давали неплохую прибавку к стипендии.

Вдруг в один прекрасный сентябрьский день, когда Гриня привычным движением выудил из кучи дынь желтую торпеду и виртуозно подбрасывал ее в руке, нахваливая товар покупателю, случилось непредвиденное.

– Вот эта – хорошая, сладкая. Смотрите, у нее попка слегка мягкая, а хвостик совсем сухой…

И тут взгляды Грини и покупателя встретились. Дальше была немая сцена. Именно ему, замдекана Шелегедину, Гриня почти месяц назад приносил справку, освобождавшую его от физического труда.

Картина Репина «Не ждали», финальная сцена повести «Ревизор», короче, «все смешалось…»!

Разбирательство было долгим и мучительным для Грини. Несколько месяцев он висел на волоске от исключения из комсомола, а соответственно, от отчисления из института и, как следствие, от отправки в армию рядовым. Несмотря на то что курс на военной кафедре был уже позади, звание офицера запаса присваивалось только после получения диплома.

Гриня все-таки окончил институт, развелся с Машкой, вернул себе фамилию Двас. Через год снова женился, и опять на Машке, причем на той же самой, но фамилию уже не менял. У них три сына. Старший уже сдал сопромат и женился.