Текст книги "Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле"

18. Свадьба сестры Алины

Фото 34. Алина (Александра Федоровна Мейендорф) невестой. Одесса, 1896

1896 год был для меня годом знаменательным: в начале его – знакомство с Толстым; летом – поездка за границу; и, наконец, осенью – свадьба моей старшей сестры Алины (Александры). Я была еще в Швейцарии, когда сестра моя, по народному выражению, заневестилась. Семья наша проводила это лето в Одессе, на даче. Я уже писала раньше, что мои родители не желали этой свадьбы из-за болезненности Коли Сомова и долгое время избегали Одессы. В этом году, однако, решили, что молодое увлечение уже прошло, и снова поехали к морю. Но оказалось не так – и Алина стала невестой. Ей было уже двадцать семь лет, и родители не могли уже протестовать против ее желания. Милый дядя Адам приехал к нам с Лизой из Москвы на эту свадьбу. Свадьба состоялась 27-го сентября. Погода была еще настолько теплая, что обед был накрыт в саду под открытым небом, с чудным видом на море.

Чтобы присутствовать на свадьбе, мне пришлось пропустить те два экзамена, которые я должна была сдать осенью, чтобы перейти с третьего курса на четвертый (он же и последний). Но свадьба самой близкой мне сестры и расставание с ней были для меня важнее скорого окончания Высших курсов, и я осталась на третьем курсе на второй год. С выходом Алины замуж я потеряла как бы свою половину. Слово «мы» лишилось для меня одного из своих смыслов: для меня «мы» значило – «Алина и я». Слушая за ближайшей после свадьбы обедней молитву «Отче наш», я вдруг заметила, что при словах «остави нам долги наша» я должна думать о всех грешных людях на свете, а я до сих пор думала только о себе и Алине.

После венчания, она поехала с мужем прямо к нему в то захолустье, где он служил тогда земским начальником, на маленькую железнодорожную станцию Голту, недалеко от Одессы.

Фото 35. Николай Сергеевич Сомов, Александра Федоровна (Алина) Сомова и их дети Котик и Сергуша

На следующий год, весной, проездом из Петербурга в Одессу, я посетила ее там и провела у нее около недели, а в июле она приехала с мужем к нам на дачу и под руководством матери родила у нас своего первенца, Николая. В отличие от отца его стали звать не Колей, а Котиком.

19. Каменный остров

В 1898 году, весной (я в это время держала выпускные экзамены на Высших курсах), отец мой получил другое назначение. Свою должность помощника генерала Оттона Борисовича Рихтера (См. пояснение в главе 13 про Оттона Борисовича Рихтера.) ему пришлось уступить своему помощнику Мамонтову, сам же он, получив чин генерал-лейтенанта, стал почетным опекуном Павловского Института благородных девиц Ведомства Императрицы Марии Федоровны, находившегося в Петербурге4444
  Павловский Институт благородных девиц Ведомства Императрицы Марии Федоровны располагался по ул. Знаменской (ныне Восстания, 8). Сейчас там находится гимназия №209. Это здание было специально построено в 1851 г. для Института благородных девиц. Еще при императоре Павле I был открыт Военно-сиротский дом для детей воинов, погибших при защите Отечества, куда на казенный счет принимались мальчики и девочки. В 1829 г. отделение для мальчиков было преобразовано в Павловский кадетский корпус, а отделение для девочек в Павловский институт благородных девиц, названные в память императора Павла I. Институт неоднократно менял свои адреса, пока в 1851 г. для него не было специально построено это просторное здание с большими окнами. Это было закрытое учебное заведение. Принимали сюда девочек десяти-одиннадцати лет, и учились они семь лет. До революции многие учебные заведения были закрытого типа: воспитанники жили в них. Была тогда популярна теория закрытой воспитательной среды, чтобы дети, пока растут, были ограждены от дурного влияния. И лишь с шестидесятых годов девятнадцатого века воспитанников стали отпускать домой на Пасху, Рождество и на летние каникулы. В Павловском институте учились девочки из обедневших дворянских семей, преимущественно сироты, дочери офицеров и служащих в военном ведомстве. [Источник: grad-petrov.ru/archive.phtml? subj=20&mess=219 Татьяна Трефилова].


[Закрыть]. Плохо было то, что при этом он лишился казенной квартиры. Для нашего многочисленного семейства вопрос квартиры в Петербурге был очень труден. Квартиры были страшно дороги. О квартире в городе и думать было нечего. Стали искать за городом. Но и это было нелегко.

Наконец мать моя наткнулась на Каменном острове на дачу с печами во всех комнатах, то есть с возможностью жить там зимой. Однако хозяин ее, богатый коммерсант Нейшеллер, ответил, что, т.к. ген. Адлерберг нанимает у него эту дачу на летний сезон уже подряд 16 лет и платит те же гроши, что 16 лет назад, то ему, Нейшеллеру, неудобно отказать ему. Другое дело, если бы он мог продать дачу моим родителям. И вот тут пошли у нас всякие выкладки и расчеты: можем ли мы купить эту дачу? Нейшеллер согласился получить при продаже только половину ее стоимости, а остальное получать ежегодными взносами в продолжение десяти лет. У родителей не было капитала даже на первую половину. Надо было занять на стороне. Часть этой суммы дал дядя Адам Олсуфьев, брат матери; другую часть – очень небогатый, но хорошо знавший нас (и потому уверенный в нас) Сергей Александрович Вонлярлярский4545
  Вонлярлярские. – Предки их переселились из Германии, где они именовались фон-Лар (v. Laar), в Польшу. Причисленные к польскому дворянству, они к прежней фамилии прибавили прозвание «Лярский» и стали называться фон-Ляр-Лярскими. Яков фон-Ляр-Лярский, получивший от Владислава IV поместья в Смоленском уезде, после покорения Смоленска (1655) поступил в подданство России и принял православие и стал писаться Вонлярлярский. Внуки его Богдан, Федор, Иван и Яков Константиновичи были стольниками при Петре. Род этот внесен в VI часть родословной книги Смоленской, Калужской, Курской, Нижегородской и С.-Петербургской губерний (Гербовник, IV, 125). Есть еще род Вонлярских, получивший дворянство в 1844 г. и внесенный в III часть родословной книги Пензенской и Тамбовской губерний. В.Руммель. [Источник: Брокгауз].


[Закрыть].

Оказалось, что, если отдавать дачу на лето в наем (а цены на летние дачи были высоки), то ежегодное погашение Нейшеллеру, плюс проценты по занятым долгам, и даже плюс расход по содержанию дворника, настолько мало превзойдут сумму, полученную с летних жильцов, что эта разница будет меньше, чем плата за самую дешевую плохонькую квартиру. Дача была куплена. И какая дача? Нарядная! Просторная! Удобная! Жили мы в ней, конечно, только зимой и должны были смываться на лето. Каждую весну были волнения: найдутся ли жильцы? И масса возни при сдаче ее с мебелью. Что же представлял из себя Каменный остров? И где он находился? Нарядная часть Петербурга, со своими дворцами, соборами, музеями и государственными учреждениями, находилась по левой, южной стороне Невы. С правой же, северной стороны ее (идя с востока) располагались Выборгская сторона, Петербургская сторона с Петропавловской крепостью и Васильевский остров. Каменный остров находился на север от Петербургской стороны, между двумя рукавами Невы, Большой и Малой Невкой. Через Неву к Петербургской стороне вел Дворцовый мост. От Дворцового моста до Каменного острова и дальше шел по прямой линии длиннейший Каменноостровский проспект. Наша дача была расположена по левую сторону этого проспекта, шагах в ста пятидесяти от него после моста, пересекавшего Большую Невку.

Каменный остров не был той окраиной города, где ютится беднота. Наоборот, это было нарядное, благоустроенное дачное место. Крупные участки земли с красивыми постройками служили украшением этой местности. Дороги, проходившие мимо дач в различных направлениях, были вымощены и хорошо содержались. Каждая дачка была окружена садом со старыми деревьями и с цветниками. Был на Каменном острове дворец принцессы Елены Георгиевны Альтенбургской4646
  Альтенбургская (Саксен-Альтенбургская) Елена Георгиевна, принцесса (1857, С.-Петербург – 1936, Ремплин, Германия) Старшая дочь ген.-адъютанта и ген. от артиллерии русской службы герцога Г.-А. Мекленбург-Стрелицкого (1823—1876) и Вел. Кнг. Екатерины Михайловны (1827—1894), представительница русской ветви Мекленбург-Стрелицкого великогерцогского дома (единственной славянской владетельной династии в Германии). С началом I мировой войны вместе с братом, герцогом Михаилом Мекленбург-Стрелицким (1863—1934), перешла в российское подданство (Высочайший указ от 23 августа 1914). Камерная певица, педагог. Училась пению у Н.А.Ирецкой. Председатель главной дирекции Российского музыкального общества (с 1909). В эмиграции жила в Дании, Франции и Германии. В 1931 г. была приглашена в Русскую консерваторию в Париже в состав профессоров по классу вокала. В 1931 член Совета, в 1932—1934 гг. председатель Российского музыкального общества за границей (РМОЗ).


[Закрыть], принадлежавший когда-то императору Александру I. Его кабинет оставался в нетронутом виде. Было на Каменном острове много дач, принадлежавших петербургской знати последнего времени. Все они съезжались туда летом. Зимой остров замирал.

Фото 36. Дача Мейендорфа, купленная у Нейшеллера на Каменном острове. Здание «разобрано» в 1968 году

Находясь между двумя церквами, он примыкал западной своей частью к Елагину острову, который на взморье Финского залива образовал мыс, носивший название Стрелки. Весной и осенью, когда солнце заходит около семи, восьми часов вечера, богатые жители Петербурга ездили в своих экипажах на Стрелку любоваться закатом. В те времена способом сообщения по Петербургу для небогатых людей служили «конки», то есть вагоны, везомые по проложенным рельсам парой или тройкой лошадей. Такая конка ходила в наши края по Каменноостровскому проспекту. Езды к нам от города на конке было минут пятьдесят, на извозчике – тридцать пять, на своих лошадях – минут двадцать—двадцать пять. Конка эта, дойдя до нас, шла дальше, переезжала по мосту Малую Невку и доходила, уже на материке, до пригорода, называвшегося Новой Деревней. Это было место жительства цыган, осевших в Петербурге. Название Новая Деревня встречается в старинной детской песенке, которую, благо я ее помню, я приведу здесь для любителей старины и народного творчества (фольклора):

 
Ты поедешь, моя радость, в Новую Деревню,
Ты увидишь, моя радость, великое чудо:
Козел муку сеет, коза подсевает,
А барашки – круты рожки в дудочки играют.
 
 
А сорока-белобока пошла танцовати,
А вороны-стары жены стали примечати.
А синичка на поличке ногою-то топ-топ!
А совища из углища глазами-то хлоп-хлоп!
 

Мелодия этой песенки соответствует мелодии «Во саду ли, в огороде».

На Каменном острове, направо от проспекта, находилась маленькая церковь из красного неоштукатуренного кирпича. Она называлась красненькой, а также цыганской (цыгане, издавна уже православные, ходили именно в эту церковь). Туда же и мы стали ходить к обедне по воскресеньям и праздникам. Старенький священник привлекал многих в этот храм своими простыми, но глубокими проповедями, доходившими до самого сердца.

* * *

Служба отца требовала от него посещения в различные часы дня вверенного ему учебного заведения. Эти посещения не носили регулярного характера. Когда он должен был ехать в город, к нему, конечно, присоединялись и мы, дети. В то время только младшая сестра Эльвета еще не окончила гимназию и ежедневно ездила туда на конке. Каждый из нас остальных ехал с отцом по своим различным делам: кому хотелось посетить выставку картин, кому навестить знакомых, кому побегать по магазинам и т. д. Когда желающих было много, то запрягалось парой лошадей «ландо» (четырехместный открытый экипаж). Кучеру говорился заранее обдуманный маршрут, и он развозил нас по Петербургу, выпуская на том или другом углу кого-нибудь из членов семьи.

Надо сказать, что все мы, начиная с отца, были очень рассеянны (мать составляла исключение). Были мы также очень общительны, не только с посторонними, но и между собою (оба эти свойства остались у нас до старости лет). И вот раз подвез нас кучер к какому-то углу и остановился, а мы сидим оживленно разговариваем и долго не замечаем, что мы не едем, а стоим и что никто из нас не вышел. Наконец заметили. Переглядываемся. Спрашиваем кучера. А он отвечает: «Ольга Федоровна сказала мне остановиться около почтового ящика». Тут Ольга очнулась, выскочила из экипажа, опустила в ящик письмо, и мы поехали дальше.

Когда отец ехал один или вдвоем, то запрягали в пролетку нашего рысака Сокола. (Рысаки – это порода крупных, но легких, красивых лошадей с широким размашистым шагом и очень быстрым ходом. Россия славилась своими рысаками). Мой брат Валя, восхитившись как-то раз быстрым ходом Сокола, воскликнул: «Вторая лошадь в Петербурге!» – «Кто же первая?» – спросили мы его. – «Первых много», – ответил он не задумавшись.

Когда родители решили купить эту загородную дачу, наши родственники и знакомые стали жалеть нас, едущих, как им казалось, в изгнание. Милая, сердечная тетя Надя Левшина, большая приятельница моей матери, прямо напала на нее. «Что ты делаешь, Маша? – говорила она. – Ведь вы будете там совсем одиноки! Кто поедет к вам в такую даль?» Но она ошиблась. Наши петербургские знакомые тоже имели лошадей, и прокатиться за город, да еще хлебнуть вкусного чаю с домашними булочками, приправленными нашим всегдашним весельем, стало для них лишним развлечением в жизни. Гостиная матери по средам, то есть в приемный день, была так же полна, как в Петербурге.

* * *

Весной 1898 года я окончила Высшие курсы. Но настоящей любви к науке у меня не было. Я удовлетворилась полученными знаниями по высшей математике и физике и, с одной стороны, ушла в жизнь окружавшей меня семьи, а с другой, заинтересовалась педагогической деятельностью. С ранней молодости я обучала грамоте всякую неграмотную поступавшую к нам прислугу. Летом в имении собирала по вечерам всех работавших в саду девушек и хлопцев, и к осени они уже умели читать. По окончании курсов моя педагогическая деятельность началась с того, что я подготовила двух сестер (Ольгу и Катрусю) и одну двоюродную (вторую дочь дяди Богдана – Маю) к сдаче экзамена на аттестат зрелости, дающий право преподавание в школах. Кроме того, я стала заниматься в близлежащем приюте, обучая детей арифметике и русскому языку.

Но даровые любительские уроки меня не удовлетворяли: я уже давно замечала, что ни берущие их, ни я, дающая, достаточно серьезно на них не смотрят. Так, например, когда мне понадобилось по делам куда-то выехать на целый месяц, я бросила занятия в приюте. Не будь я даровой учительницей, кто-либо из сестер или братьев заменил бы меня в моей деловой поездке. Поэтому, когда директор Высших женских курсов предложил мне взять место преподавательницы математики в старших классах Кронштадтской Александровской женской гимназии, то это предложение меня очень обрадовало.

В этом году впервые женщины были допущены к преподаванию в старших классах женских гимназий. Попечитель Петербургского учебного округа ввел это в виде опыта. Опыт удался, и скоро это разрешение распространилось на всю Россию.

Предложение Кронштадтской женской гимназии я получила не с начала учебного года (то есть не с 1 сентября), а в конце октября, когда занимавший это место преподаватель должен был неожиданно оставить должность. К этому времени мои бывшие товарки по курсам были уже все на местах, я одна была свободна; это и сыграло роль в моей судьбе. Жила я тогда на Каменном острове вдвоем с моей младшей сестрой Эльветой, девочкой-гимназисткой. Вся остальная семья была еще в имении. Началась у меня переписка с родителями. К моему удивлению, они определенно воспротивились этой моей «затее» и всячески старались меня от нее отговорить. Говорю «с удивлением», потому что и мать, и отец были всегда очень самостоятельны в своих взглядах на жизнь, никогда не считаясь с тем, как посмотрит на это так называемое высшее общество. Так, например, пять лет тому назад они нисколько не были против моего поступления на курсы. Когда, готовясь к переезду в Петербург, мы были еще в Одессе, моя мать прочла в газете объявление о предметах, которые будут читаться на Высших курсах, и, зная мою любовь к математике, сама спросила меня, не желаю ли я поступить на эти курсы. Я сразу согласилась. Отец мой, бывший уже в Петербурге, лично пошел, по моей просьбе, в канцелярию курсов и записал меня в число слушательниц. Это было столь мало обычно в то время, чтобы генерал записывал свою дочь в курсистки, что меня приняли, невзирая на отсутствие золотой медали в моем аттестате. Тяга женщин к высшему образованию была так сильна и количество получаемых со всех концов России прошений так велико, что, как правило, принимались только медалистки.

Итак, чтобы поступить на курсы, мне не пришлось добиваться родительского разрешения, мое желание учиться, приобретать знания им было понятно. Но затея стать простой платной учительницей будучи состоятельной, отнимать хлеб у той, которая в нем нуждается, им была совсем непонятна, и они стали письменно усиленно отговаривать меня от этого шага.

Однако я не посчиталась с их советами (мне было тогда 28 лет) и поступила по-своему. Практически это было очень нелегко. Переехать в Кронштадт и оставить четырнадцатилетнюю сестру одну я не могла. Приходилось каждый день проделывать путь в Кронштадт и обратно, то есть вставать очень рано, доходить до станции железной дороги, которая в полчаса довозила меня до пристани, и оттуда плыть около часа по Финскому заливу до острова Котлина, на котором стоит Кронштадт. Облегчением было то, что уроки были сосредоточены со вторника до пятницы, то есть всего на четыре дня в неделю. Такую напряженную работу пришлось тянуть недели две-три, пока семья не приехала наконец из деревни; тогда я могла, наняв комнату в Кронштадте, проводить рабочие дни там, а свободные – дома. Преподавать мне было и легко и интересно. И дело шло. Так закончился 1899-й год.

* * *

В январе 1900 года, во время моих рождественских каникул, я съездила с матерью в Одессу, к сестре Алине Сомовой, которая просила меня быть крестной матерью ее второго сына, Сергея.

Фото 37. Наталия Николаевна Мейендорф, урожд. Долгорукова (Наленька), жена Юрия (1882—1912)

В феврале этого года старший из моих братьев, Юрий, стал женихом прелестной семнадцатилетней Наленьки, княжны Долгоруковой, недавно потерявшей своего отца, кн. Николая Дмитриевича. Братья ее отца, близнецы Павел и Петр, были известными в то время общественными деятелями, принадлежавшими к конституционно-демократической партии, и впоследствии были членами Государственной Думы. Покойный отец Наленьки был предводителем дворянства Черниговской губернии. Мать невесты, Мария Павловна, рожденная княжна Голицына, была очень богата. Наленька была ее старшая дочь. Кроме нее, были два брата, Дмитрий и Владимир. Княгиня Мария Павловна хотела, чтобы свадьба ее дочери надолго осталась в памяти ее черниговских знакомых, и она устроила свадьбу в своем родовом имении Тополи Новозыбковского уезда.

Нельзя не остановиться на описании этой свадьбы. Кроме родственников с обеих сторон и знакомых друзей из обеих столиц, были созваны все черниговские соседи и сослуживцы покойного князя. В большой помещичьей усадьбе, с многочисленными службами и флигелями, нашлось место для всех. Гости съезжались за два и даже три дня до венчания. Свадьба была утром, непосредственно вслед за обедней; затем обед. После обеда на площади угощение для крестьян, с музыкой и народными танцами. После этого, уже под вечер, молодые отбыли в другое, принадлежащее им, имение, а гостям был предложен ужин в саду, под деревьями старого парка. Стол представлял собой беспрерывную цепь столов, опоясывающих большую группу высоких тенистых деревьев. Все это было ярко освещено висящими на деревьях цветными фонарями. Электричества в те времена по деревням еще не было. Каждый гость находил на указанном ему месте свое имя. Около каждого прибора лежали цветы. На следующий день гости стали разъезжаться.

Если я остановилась на описании этого великолепия и красоты, то отнюдь не для того, чтобы показать, какие бывали свадьбы в конце XIX столетия, наоборот, таких барских затей уже давно не было. Это анахронизм. Бывали они в XVIII столетии. Ими славилась когда-то наша матушка Россия.

Этим счастливым событием закончились те тридцать лет моей жизни, во время которых мне не пришлось встречаться со смертью моих близких. Была, правда, смерть жившей у нас бабушки (мать матери), но я была мала; мне сказали, что теперь бабушка уже не страдает, что ей хорошо там, на небе, и я была довольна. Умер и дедушка (отец отца), но умер где-то далеко, в Петербурге; притом я его почти не знала. Только с наступлением нового XX века пошли у нас в семье тревоги, потери и горести.

20. Тревоги и горе

В то время не только у нас за городом, но и в самом Петербурге не было канализации. Если не ошибаюсь, ее не было еще и в Москве. Устроить канализацию в Петербурге было трудно. Петербург стоит почти на уровне моря, и это не дает возможности поставить трубы достаточно наклонно для вывода нечистот. Вот причина тому, что в Петербурге брюшной тиф не переводился.

Весной 1901 года у нас захворали тифом сестра Катруся и брат Юрий, живший тогда со своей семьей в сотне шагов от нас, на даче принцессы Альтенбургской. У Юрия тиф был очень сильный; у Катруси более легкий: она стала уже поправляться. Так как дача была уже сдана на лето, то Катрусю, с согласия докторов, перевезли к Юрию; жена его Наленька, с годовалым сынком Николаем, переехала в город, к матери, а моя мать стала досматривать за обоими больными. У каждого из них дежурили, кроме того, сестры милосердия.

Вдруг у Катруси сильно подскочила температура. Начался так называемый рецидив, то есть болезнь, длящаяся обычно около шести недель, началась сначала. Тиф повторился, и притом в очень сильной форме.

В эту же весну гостила у нас сестра Алина Сомова. Она поспешила уехать обратно в Одессу. Там ждали ее муж, дети и сестра Анна, прожившая у них всю зиму. Анна не любила петербургского климата и всегда на зиму уезжала гостить или к нашей тете Дадае в Ковенскую губернию, или к Алине в Одессу. И вот в самый разгар вторичной болезни Катруси получается известие, что и Алина заболела тифом. Письма из Одессы приходили все более и более тревожные. А я тем временем была привязана в Кронштадте к моему делу.

Фото 38. Алина (Александра Федоровна Сомова, урожд. Мейендорф) (1868—1901). Одесса

Вот когда я почувствовала, как сильно была наказана за то, что пренебрегла родительским советом и поступила на службу. Приезжая к своим в свободные от уроков дни, я видела, как мать разрывалась между двумя больными, и не могла остаться ей помочь; я понимала также, что самая близкая моя сестра, Алина, при смерти, и не могла поехать к ней. Сколько неимоверных усилий воли потребовалось от меня, чтобы добросовестно составить задачи для экзаменов. (На обязанности преподавателя лежало приготовить билеты по числу учениц на все шесть моих классов, притом так, чтобы билеты исчерпали весь пройденный курс и были бы приблизительно одинаковой трудности).

Наконец экзамены кончились. Я бросилась в Одессу. Алину застала такой слабой, что она уже не могла внятно говорить. Через три дня она скончалась. Не буду описывать мое горе; скажу только, что по приезде моем я сразу увидела, что она умирает; муж ее и сестра Анна не сознавали этого, и кончина ее поразила их как громом. Во время ее агонии я послала родителям несколько телеграмм, одну тревожнее другой. Все эти телеграммы, так же, как и телеграмму о смерти Алины, они получили как раз в то время, когда и Катруся находилась между жизнью и смертью; доктора, навещавшие ее два раза в сутки, входя в переднюю, спрашивали, нужны ли они еще? Брат Юрий постепенно выздоравливал.

Тут мне хочется сделать маленькое отступление и рассказать случаи ясновидения, которые бывают у тяжело больных.

В момент смерти Алины Катруся, метавшаяся в сильном бреду, вдруг сказала сидевшей около нее матери: «Мама, Алина умерла». Другой раз та же Катруся, тоже во время сильного жара, вдруг ткнула доктора в грудь и отрывисто спросила: «Вы женаты?» Он сказал: «Да». – «Фу, как стыдно!» Доктор смутился. Оказалось, в семье у него происходила в это время драма; он был увлечен посторонней женщиной. Тогда никто у нас об этом не знал, тем более больная.

Фото 39. Сергуша и Котик Сомовы. Одесса. 1904

Третий случай произошел с моей троюродной сестрой, княжной Марией Шаховской. Она лежала тогда с воспалением в легких. Ее замужняя сестра, Катя Краун, сидела около нее. Вдруг больная сказала: «Твой муж погиб». Муж Кати, моряк, служил на броненосце «Петропавловск», который был взорван японцами. Через несколько часов весь Петербург узнал официально о гибели «Петропавловска». Краун действительно погиб.

Катруся поправлялась медленно. Все лето она просидела на строгой диете. Из полной, цветущей, краснощекой девушки она обратилась в какое-то миниатюрное существо (она была вообще маленького роста). О смерти сестры Алины ей долго не говорили. Свои пророческие слова она не помнила и узнала о нашем семейном горе только осенью.

Алина скончалась в начале мая (кажется, 3-го) 1901 года. Сестра Анна осталась жить у овдовевшего Коли, чтобы помогать ему поднимать его мальчиков: старшему, Котику (Николаю), было 4 года, младшему Сергушке полтора. Тут я прерву свое хронологическое повествование и расскажу о той, которая стала неотъемлемым членом нашей семьи. Мы ее звали Еленочкой4747
  Елена Ивановна Риль (Рига, 1860 – Одесса, 1948)


[Закрыть].