Текст книги "Сон городского воробья"

Глава 4. Роман

Новый дом

После того, как Анна ушла из моей жизни, Руди превратился в ангела, и благодаря Труди и Боингу 747 мое жилище окончательно утратило физическую форму, я поняла, что есть только один выход – найти дом, где бы город еще не успел пустить корни, место, где я бы еще не успела побывать чужой, людей, которые бы ничего не знали обо мне. Я хотела уединения и времени, чтобы зализать раны, отрастить новую блестящую кожу, научиться жить по-новому. И все же мне не хотелось уходить слишком далеко от тех мест, где я была когда-то счастлива, пусть недолго и не совсем так, как представляла себе.

Этот старый хутор понравился мне сразу – уединенно стоящий посреди правильных прямоугольников-пашней, дорог, проложенных с ювелирной точностью, он казался пришельцем из другой эпохи – прохудившаяся темная крыша, старый замшелый камень, потемневшее от старости дерево, запах сырости и легкой гнили, поднимающийся от земли прямо в ноздри, запущенный сад, словом, все говорило о том, что дом одинок и отчаянно нуждается в новых деликатных хозяевах. Слава богу, что у меня имелся кое-какой капитал, накопленный не слишком благовидным способом, однако его как раз хватило, чтобы после непродолжительной дискуссии с банком оформить кредит и начать новую жизнь в качестве домовладельца.

Когда входишь в чужое жилище, лишь недавно таинственным образом сменившее владельца, остается только гадать, получится ли у тебя роман с этим домом, или вам все-таки придется разойтись. Когда я перевезла жалкие пожитки, уцелевшие после пожара, и прошлась по огромным гулким помещениям бывшего амбара, мне стало ясно, что у нас много общего – мы оба жили чужой жизнью, дом и я. Мы подстраивались под тех, кто бороздил наши просторы, проходил сквозь наши стены, мы защищали тех, кто нас использовал в своих целях, мы изменяли тело и дух в угоду мимолетным настроениям и веяниям, и что же – это ни к чему не привело, вот мы сидим на развалинах собственной истории, вынужденные собирать ее заново из мельчайших частиц давно утраченного прошлого. Мне было легко внутри этого опустошенного пространства без души и истории, как ему было легко со мной – я ведь ничего не хотела, не требовала и не делала, просто лежала на кушетке, позаимствованной у Руди по причине ее полной ненадобности, просто сидела на сохранившихся от прежних хозяев стульях, просто пользовалась мебелью, свезенной в качестве мусора и хлама многочисленными знакомыми и оставленной ими с огромным чувством облегчения. Дом и меня подобный коктейль никак не оскорблял, мы инстинктивно понимали, что наше содержимое неизмеримо глубже дешевой потасканной формы, и оно непременно обогатит все, что с нами соприкасается.

Так и вышло. Спустя некоторое время на пороге появились представители голландского телевидения, которым очень приглянулся дом для натурных съемок мистического триллера. Единственным условием с моей стороны было провести в дом воду, газ и отопление, но сделать это так неочевидно, чтобы ни я, ни дом этого не заметили. Уезжая, киношники оставили нам всю мебель, специально созданную для съемок, и мы вздохнули с облегчением: ведь она как нельзя лучше подходила духу и букве нашего существования. Соседи, встревоженные появлением у дома нового хозяина, видели меня лежащей в саду на кушетке поздней осенью, что навело их на мысль о скрытой инвалидности, и они дружно помогли мне с садом, в котором я ничего не смыслила. Потом, совершенно неожиданно, у меня появился постоялец – мужчина, нуждавшийся в отдыхе от городского стресса. Он возник в саду из ничего и шикарной машины, сказав, что не будет стеснять меня и займет комнату в задней половине дома за очень высокую плату с одним условием – кто-то будет убираться и готовить еду. Я не смогла ему отказать – красивое лицо было обезображено заботами и носило печать преждевременной усталости, поэтому мне пришлось нанять для него кухарку-экономку, каждый день приезжающую в мою глушь на старом дребезжащем велосипеде. Я почти не видела Герарда – он приезжал поздно вечером, периодически подключал ноутбук и работал допоздна. Мы питались в разных комнатах и не встречались в саду – его прогулки происходили ночью, при луне, я же садилась завтракать ранним утром. Мне не приходило в голову спросить у почтенной экономки, восседавшей на велосипеде, словно курица на насесте, чем занимается мой жилец, а она не считала нужным делиться со мной, поскольку не я, а он платил ей деньги. Вскоре он привел еще одного человека – мужчину с темным смуглым лицом, приятными манерами и желанием снять у меня еще одну комнату, и я опять не смогла отказать. Дом был слишком велик для меня одной, и слишком пуст даже для троих человек. Мои жильцы были порядочными людьми – они приводили в порядок стены, подметали дорожки, чистили старый колодец, словом, вели себя так, словно я была хозяйкой, а они – заботливыми слугами, с полуслова понимающими хозяина. Не знаю, что так привлекало их в доме и во мне – возможно, то, что я никогда не задавала никаких вопросов и избегала всякого общения. Мы – я и дом – не навязывали своего общества, мы терпеливо ждали, что будет.

Известно, что любой поток начинается крохотным ручейком, чтобы излиться огромной бурной рекой, и события не заставили себя ждать. За Герардом и Мартином пришли новые люди – высокие красивые мужчины совершенно разного типа – блондины и брюнеты, веселые и меланхоличные, безупречно одетые, на дорогих блестящих машинах, с прекрасными опустошенными лицами, и всем пятерым, а их было пятеро, я не смогла отказать. Нас стало 8 человек – я и семеро гномов, Герард, Мартин, Ян, Питер, Томас, Ваутер, Эдди, гномы уезжали на работу, пропадали неделями, экономка выбивалась из сил, убирая пустующие комнаты и нетронутую еду, я сидела или лежала в саду, машины ревели и срывались с места, раз в неделю мы обсуждали планы по устройству крытого бассейна – параллелепипеда под толстым закаленным стеклом, окруженного нетронутым в своей дикости садом, пили поздним вечером завещанное мне Руди драгоценное вино (я угощала), расходились по своим комнатам, устраиваясь поудобнее в широких немодных кроватях и засыпали сном ребенка. Я положительно не представляла, сколько времени мы сможем жить, не прикасаясь к существованию друга друга, я ведь и понятия не имела о том, знакомы ли мои гномы между собой, видятся ли они друг с другом в городе всего в нескольких километров от моего сада, чем зарабатывают на жизнь, есть ли у них семьи, любимые женщины, дети. Они не задавали мне вопросы, а я не обременяла их своим присутствием. Так мы и жили, окруженные патриархальной простотой наших отношений, негромким дыханием дома и сада, освещенные неярким европейским солнцем. Мой роман с домом и с новыми жильцами был идеален или близок к идеальному – был построен бассейн, у каждого жильца появилась своя ванная комнатка, мы обзавелись каминным залом для зимних вечеров, экономка пристроила на работу свою подругу, мы наняли кухарку и оборудовали кухню по последнему слову дизайна и непреходящего хорошего вкуса, под холмом расположились уютные подземные боксы для машин, а о нас и нашем пристанище по-прежнему никто ничего не знал, ведь мы даже не обзавелись телефоном и телевизором. Оставалось только гадать, что произойдет дальше, но ничего не происходило, и это наводило меня на мысль, что подобная тишина еще более подозрительна, чем открытое противостояние, поскольку под внешне спокойной поверхностью бурлят настоящие потоки, рано или поздно вырывающиеся, подобно лаве, наружу.

Последнее время я стала выезжать в город, потому что боль моя утихла, и я могла сравнительно спокойно гулять по улицам, навещать старых знакомых. Я давно ни от кого не зависела, мое существование было легким и беззаботным, я могла считать себя богатым человеком, потому что гномы платили мне сполна, словом, я излучала уверенность и спокойствие человека, твердо стоящего на ногах, и это внушало должное уважение. Первой я навестила Труди – она писала книгу, и, хотя ей было не до меня, она все-таки пригласила меня наверх и откупорила бутылку. Я спросила ее, как подвигается замысел, и она ответила, что хорошо. Больше говорить было не о чем – я ведь знала, что она не даст мне прочесть ни строчки, что то, что она напишет, будет в высшей степени несправедливым по отношению ко мне, Руди, Ангелочку и ее немощному мужу, поскольку уж так она устроена, эта Труди, и ей не понять нас, замешенных совсем по-другому. Я знала, что после выхода ее книги мне придется расстаться с мыслью об устном опровержении всего того, что она сочинит о бестелесном Руди, и что мне придется самой заняться судьбой ангела, дабы восстановить справедливость, а Труди, в свою очередь, напишет очередное опровержение, привлекая на помощь врачей всего мира, а я буду утверждать, что продолжаю общаться с ангелом и после его смерти, и так без конца. Все это было хорошо известно и мне, и Труди, поэтому мы молчали. Труди лишь спросила меня, когда я в последний раз виделась с Руди, видимо, ей понадобилась точная информация о наших встречах, но я пожала плечами и ответила, что для общения нам вполне хватает беспроводных телефонов и мирового эфира. Когда я покидала дом, где прожила лучшие моменты прошлого, меня окликнула Ангелочек и пригласила к ним на чашечку кофе. Я зашла – и в этом доме ровным счетом ничего не изменилось. Ангелочек была все так же чудо как хороша, ее округлая попа топорщилась под любой одеждой, беспомощный муж неожиданно сильно сжал мою руку и попросил об одолжении – помыть его вместе с женой в душе наверху. Мне было все равно, и я согласилась. В душе я разделась, разделась и Ангел, старый мужчина соединил наши руки, я повернулась спиной к окну и прижалась головой к его острым по-старчески желтым коленям, Ангел взяла в руки шершавую губку и стала легкими движениями гладить мои ягодицы и ноги. Я не могла ждать и попросила ее поторопиться, тогда она плавно прижалась ко мне животом, неожиданно твердым предметом раздвигая мне ноги. Я не успела сказать ни слова, когда поняла, что вместо связной речи у меня получаются лишь всхлипы и глубокие вздохи. Ангел не останавливалась, продолжая тереть меня намыленной мочалкой, ее муж держал мои руки, а в зеркало я видела, как в душе соседнего дома стоит старая седая женщина, не спешащая положить очки на полку. Через несколько минут я выходила из дома, и Ангел с мужем оживленно махали мне рукой, лицо старика было оживлено легким розовым румянцем, Ангел даже не сбилась с дыхания, за спиной она держала твердый округлый предмет размером с хорошую палку, и я искренне надеялась, что они его моют всякий раз, когда зовут друзей в гости. Труди к тому времени уже приняла душ и наблюдала за сценой прощания из окна первого этажа. Она приветливо помахала мне рукой, и я знала, что она все прекрасно видела.

Я ехала в поезде к Руди, не зная, кого и что встречу в стерильной палате – никому из нас не было дано предугадать, когда же начнется восхождение, воспарение, когда закончится земное и начнется небесное. По дороге от станции, проходя крытым коридором, я видела, как деликатно дымят трубы местного центра прощания с усопшими, и мне казалось, что дым – это уходящие на небо души, прикрывшие свою наготу темными горячими клубами. В палату меня пропустили лишь после соблюдения строжайшей процедуры дезинфекции – после горячего душа, специального лосьона, в перчатках и респираторе, я вошла, ожидая увидеть неподвижное тело. Но тела практически не было – Руди почти что висел в воздухе, пристегнутый для безопасности ремнями к широкому основанию кровати, голубые небесные глаза его излучали яркий свет, руки и туловище скрывали легкие бесформенные ткани больничного одеяния. Я присела на краешек стула, потому что Руди глазами пригласил меня к разговору. Я плохо помню, как мы общались – была ли то связь, идущая напрямую от мозга к мозгу, или Руди говорил со мной глазами, а я отвечала ему звуками, да это и не важно. Важно было то, что отлетающий дух по-прежнему был со мной, с нами, видел гораздо больше и дальше нас. Дух Руди сказал мне, что я должна быть предельно осторожна, я причастна к некой тайне, однако он не мог объяснить всего того, что видел, и потому я лишь поняла, что мои жильцы – не совсем те, за кого себя выдают, но, с другой стороны, мне они не сделают ничего плохого. Дух Руди поведал мне, что то, что кажется мне концом пути, на самом деле еще не конец, что не стоит пытаться остановить поезд-Труди, что надо смириться с тем, что и она видит события особым, уникальным взглядом, имеющим право на существование, и достаточно того, что мы – я и он – знаем настоящую правду о нем, обо мне, о всех, кого Труди выставит на всеобщее обозрение. Дух Руди просил меня не обижаться на Ангела и ее мужа, не отвергать Матфея и его новую жену, не бросать несчастную Труди одну после его смерти и воспарения, как бы ужасна ни была ее книга, достойно похоронить пуделя Феникса и больше не приходить сюда ни при каких обстоятельствах. Почему, спросила я, единственный раз подав голос. Дух ответил мне, что для того, чтобы мое сознание сохранило слова и мысли Руди, я должна быть свободна от мыслей о его нынешнем физическом облике, иначе они растворятся в страдании и смерти, хотя были задуманы бессмертными и вечными. Я поклялась, что сдержу слово. Дух Руди закрыл за мной дверь, не сделав ни шагу с кровати.

С того дня я начала следить за жильцами. Конечно же, я занималась этим не одна – группа хороших детективов из дорогих частных агентств взяли на себя время вне дома, мне оставалось лишь установить специальную аппаратуру во всех помещениях дома. Я надеялась, что дом простит меня за это кощунство, не зная тогда, как далеко зайдет эта невинная забава. В глубине души я надеялась, что на этот раз дух Руди ошибся в наших земных делах. И действительно, первое время нам казалось, что это пустая и глупая затея – гномы не были связаны совместным бизнесом, изредка встречались друг с другом в кафе и ресторанах, вели нормальную семейную жизнь и даже не изменяли женам. Единственное, что меня удивляло – то, что они почти одновременно поселились в моем доме и явно не собирались отсюда уходить, что вот уже на протяжении полугода они приезжали на заброшенный хутор, оборудованный под высококлассный отель, без женщин, друзей или домашних любимцев, оставляли в подземном гараже дорогие машины и мучительно спокойно проводили вечера в саду, у камина или под звездами в бассейне. Напрасно я вслушивалась в записи их разговоров друг с другом, по телефону, напрасно вчитывалась в отчеты сыщиков, – я не видела ровным счетом ничего предосудительного, но ведь дух Руди не стал бы предупреждать меня о том, чего не было и в помине. После нескольких месяцев слежки я уволила детективов и сняла аппаратуру – было очевидно, что требовалось другое зрение, недоступное простому человеку, чтобы разглядеть, в чем тут дело. Однако Руди уже не было с нами, Труди вовсю трудилась над книгой, об Ангеле и ее муже я вспоминала с содроганием, Матфей уехал отдыхать с молодой женой, а знакомые старательно избегали моего нового жилища, испытывая подсознательную зависть к тому, как быстро и безболезненно устроилось все в моей жизни домовладелицы. Мне не с кем было поделиться тяжестью в душе, и я решилась сама спросить своих жильцов о том, зачем они поселились в моем доме. Неделю я провела в мучительных раздумьях, почти не вставая с кровати, и всю неделю никого из постояльцев не было. Я чувствовала себя ужасно, болела голова, подкашивались ноги, меня тошнило. В ближайшей аптеке я купила тест на беременность, и утром следующего дня мне уже все было ясно – я беременна, беременна уже давно. Эта новость на время заслонила от меня все остальные – как могло случиться то, чего быть не могло по природе вещей – ведь уже больше года я не встречалась с мужчинами, если не считать мужчиной огромный фаллос, которым пользовались Ангел и ее муж. Вот уже больше года ко мне не прикасался ни один мужчина, если не считать легких рукопожатий моих гномов. Я похолодела от одной мысли о том, что вот уже полгода семеро высоких красивых мужчин безжалостно усыпляют меня ночами, чтобы развлекаться в укромной глуши, а я все это время покорно принимаю от них квартирную плату и извиняюсь за бытовые неудобства! Неужели это возможно, думала я по дороге из госпиталя, где только что сделанное ультразвуковое исследование подтвердило мои самые худшие опасения – многоплодная беременность, семь зародышей мужского пола, самочувствие прекрасное, как и следовало ожидать. Я гнала машину домой в лихорадочном возбуждении, надеясь увидеть свет в окнах, но там не было ни души. Молчал мой сотовый телефон, пусто плескалась вода в бассейне, гулкая тишина стояла в подземных боксах. Я позвонила в свое сыскное агентство, и уже через несколько часов получила ошеломляющий ответ – никого из гномов не было в стране – кто-то сменил место жительства, кто-то покинул страну в неизвестном направлении, кто-то отказался от прежнего имени, и не было решительно никакой возможности отыскать моих постояльцев по тем данным, которые у нас имелись. Самое интересное заключалось в том, что все они исчезли в один и тот же день – когда я поняла, что беременна, исчезли вместе с семьями и компаниями, которыми владели, друзьями, знакомыми, словом, всем миром в городе, который их окружал. Остались лишь особняки, в которых они жили, улицы, по которым они ходили, рестораны, в которых они обедали, словно их самим целиком и без остатка поглотил ужасный монстр без имени и названия. Доктора в госпитале предложили удалить шесть зародышей, чтобы дать жизнь тому, кто останется, но я не могла выбрать – ведь мой выбор обрекал на смерть крохотные существа, обладающие разумом и душой. Я знала, что опять не смогу отказать ни одному из них – отказать в праве быть рожденным или не рожденным на этот свет. Я ответила, что оставляю выбор тому, кто действительно вправе сам решать – а именно господу богу и никому иному. Еще я попросила пытливых докторов не беспокоить меня глупыми вопросами и сменила номер мобильного телефона.

Спустя еще месяц прекрасного самочувствия и лежания в одичавшем саду я получила первое письмо. Это был толстый конверт гофрированного картона без обратного адреса. Из плотного картонного пакета выпал лист на гербовой бумаге – это было завещание некоего Мартина ван Гилса, составленное на мое имя. Я наследовала все движимое и недвижимое имущество Мартина при одном единственном условии – если в течении года после указанной даты у меня родится младенец мужского пола, который проживет три полных года своей жизни. Я назначалась опекуном малыша и до достижения ребенком возраста трех лет могла пользоваться завещанным движимым и недвижимым имуществом. По достижении мальчиком возраста 21 года я переставала быть его опекуном и он вступал в права наследования своей частью имущества самостоятельно. Внимательно прочитав документ, авторитетно заверенный подписями и печатями солидных адвокатских контор, я поняла, что это свершилось, и что я вновь против своей воли оказалась вовлеченной в чью-то чужую историю.

Всю следующую недели строго в одно и то же время я получила еще шесть конвертов, отправленных на мое имя. Меня не очень удивляло то, что все они содержали один и тот же текст завещания с неизменным требованием процедуры установления отцовства и сравнения полученного анализа с контрольным образцом ДНК усопшего отца. В конце концов, у этой затянувшейся истории был один и тот же неведомый мне автор, выбравший меня на роль главного персонажа. Мне предстояло решить, соглашаться ли на роль или сойти со сцены до того, как начнут разворачиваться основные события. Мне нужно было понять, чего ждать от нерожденных младенцев – вселенского добра или вселенского же зла, ведь я ничего не знала ни об их отцах, ни о том, каким образом шустрые зародыши попали в мою матку, мне не было известно и то, при каких обстоятельствах таинственные отцы в одночасье лишились жизни. Я должна была разделить свое бремя ответственности с какой-нибудь живой душой, но вокруг меня была пустыня. Мой дом больше не казался мне крепостью, я ежесекундно ощущала присутствие семерых гномов везде, где бы я ни находилась, – в бассейне, в саду, в каминном зале. Я поняла, что пришло время вернуться в город, который изгнал меня как чужестранку. Посмотрим, сказала я себе, посмотрим, что он скажет, когда я появлюсь с пузом, в котором семь крохотных спиралек, способных развернуться в упругие пружины и смести все на своем пути. Может, он уничтожит меня раскатом грома или ударом молнии, может, он утопит меня в одном из каналов, когда я потеряю равновесие на парапете, может, он одурманит меня на Центральном вокзале, или я рожу в подворотне Красного квартала – иначе как он допустит, что я рожу семерых ублюдков, наполовину состоящих из его лучшей рыбьей крови?