Текст книги "Те же и Скунс"

Золотой дукат

Квартира Владимира Матвеевича Виленкина была снабжена очень надёжной системой сигнализации. Не каким-нибудь примитивом, с которым спокойно справится головастый школьник, интересующийся электроникой. Известный в городе коллекционер полагал, что безопасность дорого стоит, но она того стоит, и признавал только высококлассное оборудование. Вдобавок и за технику, и за услуги «Эгиды-плюс», поставившей устройство, он заплатил не полностью, а только частично. Помог город в лице своего тогдашнего мэра, обожавшего культуру и всё к ней относившееся.

То есть ни единая живая душа не могла проникнуть в квартиру Владимира Матвеевича, кроме как с его ведома и позволения. А посему шаги в коридоре ему, скорее всего, примерещились. Такие спокойные, уверенные шаги. Материализованный кошмар богатого человека, вынужденного жить в смутное время в криминогенном районе.

Шаги… шаги! Домработница Клавдия Ивановна должна появиться завтра, племянник наведался позавчера… и запасных ключей у них не… Нет. Это только мерещится. Глюки, как выражается теперешняя молодёжь…

Когда распахнулась дверь кабинета, его хозяин быстро нажал незаметную кнопку под крышкой письменного стола. По этому сигналу из «Эгиды» должна была немедленно примчаться и спасти Владимира Матвеевича группа захвата. Последнее средство на случай, если какому-нибудь умельцу всё же удастся одолеть все три слоя внешней защиты…

Грабитель вошёл, и Владимир Матвеевич удивился его прямо-таки интеллигентному виду. Он-то, насмотревшись телевизора, ждал тупого жлоба с монтировкой в руках…

– Добрый день, Владимир Матвеевич, – приветливо поздоровался седовласый пришелец. – Как здоровье?

– Кто вы такой?.. – выдавил коллекционер. – Как вы..?

– Невежливо, Владимир Матвеевич, – улыбнулся незнакомец. – Не comme il faut…[7]7
  Как надо, как принято (фр.).


[Закрыть]

– Вы… вы…

– Нет Владимир Матвеевич, я сквозь стены пока ещё не прохожу. К сожалению. А по верёвке в окно – староват я, пожалуй… n'est-ce pas?[8]8
  Не правда ли? (фр.).


[Закрыть]

Действительно, на вид говорившему было лет шестьдесят, если не больше. Однако смотрелся он хорошо – безупречно сшитый костюм, благородная седина, умные пронзительные глаза, руки с тонкими аристократическими пальцами… Этакий благородный отец из мексиканского телесериала…

Вот таких-то Владимир Матвеевич всю свою жизнь и боялся пуще всего. Грабитель-профессионал. Специалист по антиквариату. Эксперт по предметам искусства…

Ну срабатывай же, срабатывай, заветная кнопка!.. Вот сейчас на лестнице загремят шнурованные ботинки… или не загремят… группы захвата умеют действовать тихо…

Гость мягко улыбнулся.

– Приступим к делу, monsieur.[9]9
  Господин, месье (фр.).


[Закрыть] Насколько мне известно, вы располагаете уникальной коллекцией хрустальных печаток, и среди них есть действительно бесценные экземпляры. Итак, мне нужны личные печати следующих лиц: князя Ивана Алексеевича Мещерского, Дениса Васильевича Давыдова… Запоминаете? Генерала Дмитрия Александровича Самарина, актрисы Марии Николаевны Ермоловой, английского посла сэра Энтони Гентли, итальянского авантюриста Андреа Гримальди и Фёдора Семёновича Захарьина-д'Эсте… Эта последняя особенно ценна, не правда ли? На других печатках сей знаменитый петровский сподвижник зовется просто Захарьиным…

– Вы неплохо осведомлены… – Владимир Матвеевич выдавил из себя улыбку. Группа захвата наверняка уже выпрыгивала из подлетевшей машины..

– Ещё минутку внимания, – продолжал грабитель. – Монеты. Вы отдадите мне две римские монеты императора Веспассиана, потом любопытную монету, отчеканенную на Корсике в тысяча семьсот тридцать шестом году с надписью «Theodorix Primus Rex Insulae Uarsum», а также золотой дукат начала семнадцатого столетия. Пожалуй, достаточно… Остальное в вашей коллекции не стоит моего внимания… разве что…

Гость задумался, точно богатый покупатель в дорогом магазине. Владимир Матвеевич с ненавистью смотрел на преступника. Тот был прекрасно осведомлен и о том что находится в коллекции Виленкина, и о стоимости предметов. Откуда?.. Он безошибочно назвал самые ценные вещи, всё остальное вместе взятое стоило меньше…

– Интересно бы уточнить источник информации, уважаемый… и вообще… вы, кажется, не представились… – пытаясь протянуть время, проговорил он наконец.

– Ну, оставим пустые формальности… – махнул рукой грабитель. И только теперь Виленкин заметил, что тот всё это время был в мягких лайковых перчатках. – А что до источников информации, это, как нынче принято говорить, коммерческая тайна. Ну что ж, revenons a nos moiitons.[10]10
  Вернёмся к нашим баранам (фр.).


[Закрыть] Итак, к делу!

Виленкин в отчаянии снова незаметно нажал на кнопку под крышкой стола.

– Да не жмите, не старайтесь, Владимир Матвеевич, – снова улыбнулся грабитель. – Она не сработает. Никто сюда не приедет. И не переживайте вы так, дорогой мой. Ведь большая часть коллекции остаётся у вас. Я мог бы всё забрать, а я вместо этого…

– Да понимаешь ли ты, чего мне стоило!.. Я себе… во всём отказывал…

– Ну, не надо, Владимир Матвеевич, вот этого не надо. Я не заплачу. Лучше вспомните, как перед самой войной вы в отличие от многих сообразили, куда дует ветер, и запаслись сахаром, кофе, какао и другими непортящимися продуктами? А потом, во время блокады, меняли их на…

– Люди сами мне приносили… Я никого не принуждал…

– Ну да. Пачку какао за римскую монету, которая стоит в тысячи раз больше, только вот с голодухи её не схарчишь…

– Вы не сможете продать… Всё в каталогах… Интерпол…

– Да? – наклонил голову гость. – А дукат? Вы никогда его не выставляли и никому не показывали. Почему? Потому что он был получен вами при таких обстоятельствах и в таком месте, о котором на ночь глядя упоминать-то не хочется…

Виленкин мучительно побледнел; Этому человеку было известно о нём решительно ВСЁ.

– Мерзавец… Негодяй… – захрипел он, без сил опускаясь в кресло.

– Ну-ну, только без громких слов, – усмехнулся грабитель и, вынув из кармана валидол, протянул его коллекционеру. – Стоит ли так волноваться из-за презренного злата?.. Я же не собираюсь вас убивать. Mauvais ton.[11]11
  Дурные манеры, моветон (фр.).


[Закрыть] А вот вы ради золотого дуката, который вас всё равно не сделал счастливым… Итак, с вашего позволения, mon cher monsieur…

«Кто же, чёрт побери, кто же их навел? – машинально посасывая валидол, пытался сообразить Виленкин. – Домработница Клава? Откуда ей знать про дукат?.. Племянник? Тем более…»

Гость из бездны

Про себя Валерий Александрович был почти уверен, что с рудаковским домашним компьютером приключилась откровенная чушь вроде той, что была на заводе. Ему не единожды случалось выправлять подобные ситуации, что называется, на глазах у изумлённого зрителя. Щелчок-другой мышью – и затор, для «чайника» непроходимый, рассасывался бесследно.

Однако на сей раз чутьё Жукову изменило. Детки успели-таки натворить дел, и работа над их ошибками затянулась надолго. Когда всё более-менее пришло в божеский вид, Валерий Александрович поднял голову от дисплея и с ужасом убедился, что имеет все шансы опоздать на последний поезд метро. Шансы были тем более реальны, что жил Рудаков за кудыкиной горой – напротив бывшей Мечниковской больницы. Когда ещё приедет автобус, а за троллейбусом, если он появится раньше, бежать за угол через перекрёсток. Однако судьба всё же сжалилась над Валерием Александровичем. Сердобольный частник, вынырнувший откуда-то на неказистом «Фольксвагене», подвёз его до «финбана» и даже отказался от мзды. Так что около часу ночи Жуков уже шёл по своему двору, направляясь к родному подъезду.

После несчастья с Кирой Нина взяла с мужа нерушимое слово: в поздние часы всегда обходить дом с короткой стороны, через улицу Фрунзе. Так, по её мнению меньше была вероятность напороться на подонков и хулиганов. Валерий Александрович был не чужд мужского самомнения и вдобавок считал, что от всех кирпичей, могущих упасть на голову, не убережёшься. Их двор был далеко не единственным местом в природе, где водились разные личности: что ж теперь, вообще из дому не выходить?.. Всё правильно, но данное слово Жуков держал.

Ему, таким образом, оставалось пройти до знакомой двери несчастных сорок шагов; он успел всерьёз почувствовать себя дома и даже переключиться на какие-то вполне домашние мысли…

И ровно в этот момент увидел мужчину, шедшего наперерез.

Тот был откровенно невысокий – сантиметров на пятнадцать меньше долговязого Жукова, – но у Валерия Александровича необъяснимо похолодело внутри. Есть такое народное выражение: почувствовать животом. Он и почувствовал. Вернее, он железным образом уже откуда-то ЗНАЛ, что этот человек не случайный прохожий, готовый разминуться с ним и исчезнуть в светлой летней ночи, – этот человек пришёл сюда конкретно ради него. Позже Валерий Александрович тщетно пытался осмыслить, чем же его до такой степени напугал седой невзрачный мужик. Путных объяснений в голову не приходило, но чувство унизительной беззащитности засело в памяти крепко. Ибо что-то свидетельствовало: перед ним был выходец из Зазеркалья, из параллельного мира, с которым личный мир Жукова, по счастью, очень редко соприкасался.

– Вам что надо?.. – с отвращением услышал он собственный голос, звучавший на октаву выше положенного. – Дайте пройти!..

Некоторое время седой молча созерцал его исподлобья. Потом вдруг спросил:

– Ты – Жуков? Валерий Александрович?..

– Ну я! – с жалкой дерзостью ответил доктор наук. Инопланетянин стоял перед ним, глубоко засунув руки н карманы, и в его мире почему-то не имели значения все те качества и таланты, за которые Жуков привык себя уважать.

– У тебя в семье живет девочка, – деревянным голосом выговорил седой. – Станислава. Дочь Киры Лопухиной.

– Ну допустим… живет… – ответил Валерии Александрович, силясь что-то сообразить.

– Я её отец, – безо всяких предисловий заявил незнакомец.

Лицо у него было невыразительное и какое-то такое, что Жуков потом не смог толком вызвать его в памяти. А глаза – блёклые и бесцветные, точно зола. Они сверлили Жукова в упор, не мигая. Жутковатые, в общем, были глаза. Но в них на миг промелькнуло нечто, отчего Валерию Александровичу сразу расхотелось посылать собеседника к чёрту. Он привык мыслить логически и попытался как-то сформулировать мимолётное впечатление (боль? отчаяние? надежда?.. нечто более сложное и значительное?..), но сформулировать не удалось. Зато вспомнились ландыши на Кириной могиле. И он просто спросил:

– Вы… Костя?

Житель иного мира покачал головой:

– Не Костя. Алексей.

У Жукова один шок наслаивался на другой, он смог только бестолково пробормотать:

– Вот это, прямо скажем, сюрприз.

Страх постепенно улетучивался, оставалось лишь беспочвенное по большому счёту убеждение, что Костя-Алексей (или кто он вообще есть), то ли воскресший, то ли вовсе не умиравший, говорит ему правду. Стало быть, есть факт. И размышлять следует не о том, как бы этот факт отменить. Он всё равно никуда не денется. Лучше подумай, что с ним делать и как всё теперь будет…

Пока у Валерия Александровича проносились в голове возможные варианты дальнейших действий «гостя из бездны» – картины, уж что говорить, одна мрачнее другой, – Костя-Алексей вытащил руки из карманов и сказал ему:

– Доказательств, документов там… у меня никаких нет. Да и не собираюсь я кому-то что-то… доказывать… беспокоить не хочу ни Стаську, ни вас…

Только тут Валерий Александрович словно очнулся и понял, что первым чувством, посетившим его, был инстинкт обираемого собственника. Ему успело уже примерещиться судебное разбирательство и то, как Стаську начнут у них отбирать; он даже взялся прикидывать можно ли как-то этому помешать… Он чуть не спросил Алексея, что ему в таком случае надо. Тринадцать лет шастал неведомо где, зачем теперь объявился? Не хочешь никого беспокоить, ну так будь мужиком и не беспокой… Произнести всё это вслух помешали интеллигентские комплексы. Минуту назад Жуков готов был посчитать незнакомца бандитом с большой дороги, а теперь боялся незаслуженно обидеть его.

– Стаське ты про меня ничего не скажешь, – хмуро продолжал Алексей. – Нине скажешь потом, когда разрешу. У нас что завтра, суббота? Придёшь в гараж к десяти, «Москвич» твой будем чинить. Потом обедать пригласишь… с семьёй познакомишь…

Повернулся и, не попрощавшись, зашагал прочь через двор. Жуков некоторое время смотрел ему в спину, вяло говоря себе, что у этого неизвестно откуда взявшегося Алексея нету ни малейшего права распоряжаться жизнью его семьи. Тоже выискался начальник!.. Возьму вот и пошлю тебя ко всем собачьим чертям!..

Было, однако, полностью очевидно, что ни в какое Орехово им завтра опять-таки не попасть.

От Нины и Стаськи его «пыльным мешком ударенный» вид, конечно же, не укрылся. Они ждали главу семьи, держа на плите разогретый гороховый суп. Хорошо ещё, он предупредил их по телефону, что задержится у Рудакова, иначе совсем бы извелись. Ещё лучше было то, что не пришлось объяснять выпотрошенное состояние, в котором он вернулся домой.

– Дядь Валь, а может, не надо завтра рано вставать? – спросила Стаська, посыпав ему в тарелку резаного укропа. – А то будете нервничать, опять живот заболит…

– Завтра… – жуя гренки, невнятно пробормотал Валерий Александрович. Суп давал счастливую возможность не смотреть в глаза Нине со Стаськой. – Слушайте, девчонки, я вас, кажется, опять насчёт дачи надул. Меня тут совершенно случайно с хорошим автослесарем познакомили… Я и договорился, придёт завтра «Москвича» нашего потрошить… Не возражаете, а?

– Ура, – сказала Стаська. – Тёть Нин, видите, не зря вы его всё время пилили. Дядь Валь, а что он первое будет чинить? Днище или сцепление?

– А ты уверен, – осведомилась Нина, – что это не проходимец какой-нибудь? Их сейчас знаешь сколько развелось?..

«На мир она давно смотреть устала…»

Когда-то, под гнётом царизма, эта квартира в красивом, тогда ещё не облупившемся доме была удобным обиталищем для одной большой семьи. На улицу выходили три широких полукруглых окна зала для приёма гостей; в тихих комнатах, обращённых окнами во двор, располагались спальни; далее – столовая, детская, кабинет… А за кухней, где тоже впору было танцы устраивать, – небольшая и низкая (по тогдашним понятиям) комнатка кухарки, расположенная над аркой во двор.

И вот теперь, за несколько лет до двадцать первого века, квартира оставалась памятником социальной справедливости, как её понимали в годы революции и уплотнении. То есть крайне неудобным и неуютным пристанищем для полутора десятков людей, не связанных между собою ничем, кроме общей крыши над головой. «Как покойники в братской могиле…» – ворчал, бывало, громыхая протезом, сорокалетний фронтовик дядя Андрон.

Эсфирь Самуиловна, которая тоже была когда-то исполненным надежд новосёлом, а теперь превратилась в главного квартирного аксакала, помнила и дядю Андрея и ещё многих, живших здесь в разное время. Одни умирали, другие обменивались по принципу «шило на мыло», надеясь со временем обрести более сносные условия существования. Правду сказать, кое-кто действительно умудрялся. Например, Клавочка, роскошная крашеная блондинка: ей за большую взятку удалось устроиться в пивной ларёк, и уж там-то она развернулась. Когда она шёпотом назвала тёте Фире сумму доплаты зa отдельную квартиру, та всю ночь потом не спала. А к Утру поняла, что её-то из «братской могилы» увезут только в другую могилу – уже насовсем…

…Тряпка привычно скользила по поверхностям разномастной мебели, стоявшей в её комнатках. Квартиранта не было дома, и тётя Фира не спеша, с особой тщательностью вытерла подоконник, куда налетала с улицы гарь. Она видела, как Алёша опирался на него руками, делая упражнения. Потом вернулась к себе и взялась за крышку рассохшегося комодика, спинки стульев, экран древнего телевизора…

А ведь когда в далёком пятьдесят восьмом она получала площадь в квартире со всеми удобствами – с телефоном! с горячей водой!!! – сердце заходилось от счастья. В первые дни она ходила из угла в угол, шёпотом повторяя: «Неужели это всё – моё?!.» Общежитские девчонки отчаянно завидовали, приходили смотреть комнату (тогда ещё не разгороженную), всплёскивали руками, надеялись, что скоро благодать дойдёт и до них. И вот прошло сорок лет – кто где!.. Скажем, Софочка, одна из тех девчонок, давно отделала как игрушку отдельную на «Парке Победы», ездит к детям в Израиль… А прежняя счастливица – ой вэй!.. – всё в той же «братской могиле»…

Тётя Фира выглянула в тёмный коммунальный коридор, заставленный старыми шкафами, коробками, всякой рухлядью, которая, как водится, в комнатах давно стала лишней, а выкинуть жалко. На изгибе коридора просматривалась дверь в ванную. Если сквозь щели виден свет, значит, занято, если нет – свободно. Горячая вода была только там; соответственно, все четырнадцать душ не только чистили зубы и стирали, но и мыли в ванной посуду. Поди-ка проникни…

Тёте Фире требовалось всего-навсего прополоскать тряпку и вымыть руки после уборки, ибо она, отставной медработник, с грязными руками ничего делать категорически не могла. Однако щели в ванной светились. Когда они погаснут – через час, через два? А потом успеть юркнуть внутрь, пока не опередил никто более молодой и проворный… Выход напрашивался один – идти на кухню…

К этому было не привыкать. Эсфирь Самуиловна взяла мыло, как раз для такого случая лежавшее на полочке в тамбуре, двумя наиболее чистыми пальцами бросила на плечо полотенце и опасливо ступила через порог.

Покойный дядя Андрон не очень грешил против истины утверждая, что в их коридоре можно было сдавать стометровку. Тётя Фира не прошла и четверти пути, когда впереди появился Тарас, мрачный верзила с пышным хвостом тёмных волос. Он подошел к запертой двери ванной и, шарахнув по ней кулаком, так что затрещали допотопные доски, зычно рявкнул:

– Эй! Давай там, освобождай! Что за дела! Утонула?!

– Подождать не можешь, козёл?! – раздался изнутри скандальный женский голос.

«Витя Новомосковских, – поняла тетя Фира. – Да, это надолго…»

– Только и делаю, что жду!.. – не остался в долгу Тарас, – Сидишь и сидишь! Грязью заросла, не отмыться?

– Тарасик, ты же дверь сломаешь, – не выдержала тётя Фира.

– Что?! – Тарас обернулся, блеснув серебряными колечками в ухе, и старая женщина пожалела, что вылезла со своим замечанием. – Я два часа жду, блин, ванны! Паскуда! – крикнул он в дверь. – Взяла моду по полдня плаванием заниматься! В бассейн ходи!

– Я тоже жду, – сказала тётя Фира, понимая, что этого совсем не следует делать. – И вообще, Тарас, что за тон?

– А что тон? Нормальный… – буркнул Тарас. Тётя Фира помнила его робким мальчиком с чёлочкой и в сером школьном пиджачке, с ней дружила его покойная бабушка, которой внучка то и дело подбрасывали родители, желавшие пожить «для себя». Тем и кончилось, что бабушка прописала Тарасика на свою площадь. Теперь он владел угловой комнаткой окнами на мусорник и никакой робостью давно не страдал, но по отношению к бабкиной подруге сохранял какие-никакие манеры. – Из ванны не выгнать, а ещё я не тем тоном…

Скрываясь за углом, тётя Фира слышала, как Тарас с новой силой штурмует дверь ванной, как изнутри ему что-то визгливо кричит Витя, а Тарас поносит её на все корки, мобилизуя необъятные синонимические богатства русского языка.

На дне кухонной раковины можно было найти клад. Густой слой раскисших рожков, морковных очисток, чаинок и прочих кухонных отходов ничем не уступал донным отложениям океана. Только требовался кладоискатель.

Витя (Виктория) и Валя (Валентин) Новомосковских с тогда ещё грудным Серёжей появились в квартире год с чем-то назад, но коммунальный быт их нашествия не перенёс. До них существовал шаткий-валкий, но всё же порядок: по очереди производилась уборка, мылись раковина и плита, вовремя платили за квартиру и за телефон. И так – десятилетие за десятилетием. А теперь…

Тётя Фира выжала тряпку, стараясь не прикасаться к загаженной раковине. Разумеется, можно (и нужно поди…) взять тряпочку, мыло, пемолюкс – и она заблестит. А спустя час в чистую раковину опять вывалят спитую чайную заварку, следом сольют рис и не потрудятся убрать выпавшие крупинки, а кто-то ещё и плюнет на всё это безобразие. В буквальном смысле. И что, опять мыть?..

«Да я что ж им, служанка?.. – расстроенно думала Эсфирь Самуиловна. – Понукать да покрикивать?..»

Она вытерла руки, взяла мыльницу (оставишь, с мылом прощайся) и пошла обратно в комнату, предвкушая блаженство. Алёшин чайничек действовал безотказно. Не надо больше тащить алюминиевого ветерана на кухню, потом бежать ещё раз, подгадав, когда закипит. И, соответственно, встречаться в коридоре с Витей, Валей, Тарасом или – того не легче – Дергунковой Татьяной из комнаты против ванной.

Эта последняя доводила тётю Фиру даже не хамством и не дремучим невежеством, а хронической, переходящей во врождённую нечистоплотностью. И сожители Танины ей были под стать. Тётя Фира не взялась бы утверждать, что помнила всех, так часто они сменяли друг друга. Но, найдись среди них хоть один, после которого можно было бы без содрогания браться за ручку двери, – она бы такого человека вряд ли забыла.

…Тётя Фира в красках представила, как заварит сейчас ароматный дорогой чай (появившийся в доме опять же Алёшиными стараниями) и сядет в старое кресло у огромного полукруглого окна, из которого хотя и сквозит, но зато…

Она была так погружена в приятные мысли, что, проходя мимо ванной, совершенно потеряла бдительность. Дверь внезапно распахнулась, и в коридор выпрыгнула Витя Новомосковских – выставочный экземпляр фурии, хотя и чисто вымытой, в махровом халате и с полотенцем на голове.

– Умыться уже не даёте, сволочи! – набросилась она на тётю Фиру. – А ещё ленингра-а-адцы!.. Культур-ка аж прёт!.. Пять минут подождать нельзя?!

– Ну, положим, не пять… – начала Эсфирь Самуиловна и тут же прикусила язык, но было поздно.

– А ты что, по часам засекаешь? – заорала Витя. – Под дверью с секундомером сидишь? Чужая жизнь покою не даёт?! По тридцать седьмому году соскучилась?!.

Тётя Фира молча повернулась и пошла к себе, силясь проглотить застрявший в горле горький комок. Тридцать седьмой… Ей тогда только-только исполнилось шестнадцать… Тот год не принес их семье горя, отца забрали в тридцать восьмом. Мама умерла в блокаду, квартиру, где прошло детство, заняли чужие люди… Объяснять всё это? Кому?…

Разве только Алёше, он наверняка понял бы… Но у него своя жизнь, и чужой старухе в ней определённо не место. Никому она не нужна, никому…

Тётя Фира заварила чай, налила в любимую синюю с золотом чашку, но чаепития не получилось. Чай казался безвкусным, варенье потеряло аромат, и в вазочку то и дело скатывались слезинки.

Как нарочно, под руки попалась ещё и районная газета «Таврический сад». Этот выпуск со стихами местного поэта ей некогда сунула всё та же Витя Новомосковских. Наверное, она имела виды на тёти-Фирину площадь, если та вдруг помрёт. «Почитайте-ка, тут прямо про вас!»

 
По-черепашьи медленно подняв
Свой подбородок в вековых морщинах,
Она не ищет спутников в мужчинах,
Свои глаза давно уже уняв.
Горит в них что-то дальнее, своё,
На мир она давно смотреть устала,
И мир давно не смотрит на неё…[12]12
  Стихи А. А. Шевченко.


[Закрыть]
 

Старуха. Совсем старуха… Никому не нужная… Действительно, пора помирать…