Текст книги "Учебник по лексикологии"

Итак, мы видим, что мотивированная омонимия является результатом сочетания одних и тех же интегральных категорий с различными родовыми категориями при отсутствии каких-либо формальных показателей различия родовых характеристик слов. Такие виды значений, с одной стороны, обладают определенным сходством с точки зрения представления функционального аспекта какого-либо свойства опыта человека, а, с другой стороны, наделяют сходными функциональными чертами принципиально различные по своей роли в словесных моделях знаки. Последнее свойство и определяет статус таких знаков как самостоятельных слов, а не как лексико-семантических вариантов одного и того же слова. Таким образом, мотивированная омонимия реализуется в языке как сосуществование формально сходных слов, относящихся к различным частям речи и обладающих функциональной смежностью значений на базе единой интегральной категории.

4.2 Произвольная омонимия

Помимо мотивированной омонимии в английском языке существуют формально идентичные слова, не обладающие какой-либо функциональной близостью в структуре значения. Такой тип омонимии мы будем называть произвольной. Дело в том, что совпадения формы в таких случаях не являются проявлением существующих в сознании отношений функциональной смежности различных слов, которая выступает в качестве мотивационного фактора для сохранения формального сходства знаков. Совпадения отражают результаты различных процессов фонетических преобразований исконно ничем не связанных слов. Эти процессы являются произвольными по отношению к категориальной структуре значения этих знаков.

Рассмотрим два существительных match. The Concise Oxford предлагает следующие дефиниции для данных слов.

Match – 1 a contest or game of skill, etc. in which persons or teams compete against each other. 2 a a person able to contend with another as an equal (meet one’s match; be more than a match for). b a person equal to another in some quality (we shall never see his match). c a person or thing exactly like or corresponding to another. 3 a marriage. 4 a person viewed in regard to his or her eligibility for marriage, esp. as to rank or fortune (an excellent match).

Match – 1 a short thin piece of wood, wax, etc. tipped with a composition that can be ignited by friction. 2 a piece of wick, cord, etc., designed to burn at a uniform rate, for firing a cannon, etc.

Для обоих слов выделение интегральных категорий, составляющих основу значений их вариантов, не представляет большого труда. При этом следует отметить, что дефиниции второго match оказываются структурированы более последовательно, чем дефиниции первого match, в которых при анализе категориальной структуры знака выявляются противоречия.

Итак, интегральной категорией первого match будет «способность демонстрировать соответствие по ряду параметров в процессе взаимодействия». В соответствии с принципами анализа значения лексико-семантических вариантов слова, рассмотренных подробно в предыдущей главе, мы относим к основным значениям match все дефиниции, входящие в позицию 2, а также дефиницию 4. Все данные дефиниции четко демонстрируют значимость выделенной нами интегральной категории как основы значения слова, но, при этом, к сожалению, не достаточно последовательно представляют характер распределения ЛСВ по различным словесным ситуативным моделям.

Особенно нечеткими представляются критерии выделения дефиниций 2 b и c как двух различных ЛСВ. Основные ЛСВ характеризуют объект как единицу, вовлеченную в различного рода сопоставления по своим качествам с другими подобными единицами. Объект может находится в целом ряде функциональных сопоставлений от различного вида внешних соответствий (your handbag is a good match for your shoes) до соответствий по ряду социальных или индивидуальных качеств людей (he is a perfect match for her; we shall never see his match). Данные сопоставления охватывают целый ряд сфер опыта от быта до спорта, брака и деловых отношений. Их более последовательное описание могло бы создать более четкую модель значения слова match. Более последовательный подход находим, например, в словаре Webster’s New World, в котором четко разделяются сферы опыта, соответствующие типам ситуативных моделей опыта:

1 a) a person, group, or thing able to cope with or oppose another as an equal in power, size, etc; peer.

2 two or more persons or things that go together in appearance, size, or other quality; pair: as, her purse and shoes were a good match.

5 a person regarded as a suitable or possible mate.

Помимо основных ЛСВ, которые недостаточно четко определены в рассматриваемом нами словаре The Concise Oxford, мы также обнаруживаем и производные ЛСВ, существующие в двух сферах опыта – спорте и браке. Производными ЛСВ следует считать дефиниции 1 и 3, в которых осуществляется метонимический перенос знака с обозначения самих объектов, вовлеченных в отношение сравнения их качеств, на обозначение собственно отношения между данными объектами (a contest or game of skill…; a marriage).

Категориальная структура метонимических по своей природе производных ЛСВ также полностью соответствует закономерностям, подробно рассмотренным нами в Главе 3. Данные значения не расширяют перечень сфер опыта, в моделировании которых присутствует рассматриваемое слово, и не проявляют принципиальных отличий от соответствующих основных ЛСВ (a person able to contend with another as an equal; a person viewed in regard to his or her eligibility for marriage, esp., as to rank and fortune) c точки зрения основных функциональных характеристик значения (состязательность с точки зрения соответствия соотносимых объектов по основным качествам).

В комплексе все рассмотренные ЛСВ последовательно выстраиваются в структуру полисемии слова. Отметим и мотивированный омоним-глагол, содержащий ту же самую интегральную категорию во всем многообразии контекстов: can you match this silk?; his socks do not match, etc.

Как только мы обращаемся к сравнению любого из ЛСВ первого match с дефинициями второго match-существительного, становится очевидным отсутствие каких-либо общих признаков в структуре значения двух слов. Единственное, что их объединяет – это принадлежность к одной и той же части речи: оба слова являются существительными, т. е обладают общими родовыми категориальными характеристиками. Мы уже имели возможность убедиться в том, что значение любого существительного как знака – объекта определяется, прежде всего, функциональной природой обозначаемых свойств опыта. На уровне функциональных признаков (интегральный категорий) общих черт у этих двух знаков нет.

Интегральной категорией второго match является возможность возгорания в результате определенного усилия. При этом родовая категория, оформляющая данный интегральный признак в существительное, предполагает две различных сферы опыта – быт и военное дело. Соответственно, второе match реализуется как два варианта в словарной статье.

Ничто в категориальной структуре данного знака не указывает на какую-либо структурную общность его значения с match, рассмотренным нами выше. Важнейшим критерием для определения произвольного характера омонимии этих двух знаков является, конечно, отсутствие каких-либо общих функциональных признаков на уровне интегральных категорий. Объекты, обозначаемые данными знаками, не обладают семантической смежностью и потому являются произвольными омонимами.

Произвольная омонимия, как мы видим, может существовать в пределах одной части речи в отличие от мотивированной омонимии. В случае с двумя match-существительными мы имеем дело с двумя абсолютными омонимами, формальное тождество которых проявляется во всей парадигме словоформ обоих знаков. Показательно, что генетически данные слова имеют различное происхождение. Первое match происходит от древнеанглийского gemaecca – mate, companion. Второе match восходит к старофранцузскому mesche, meiche – wick. Для мотивированной омонимии характерно генетическое родство знаков.

Помимо абсолютной произвольной омонимии существуют и многочисленные случаи частичной произвольной омонимии, реализующиеся между отдельными словоформами различных слов. Saw – a hand tool; cut wood with a saw (примеры ЛСВ двух мотивированных омонимов) с одной стороны и saw – past of see – c другой.

К частичной произвольной омонимии можно отнести и так называемые омофоны типа night – knight (различия только в письменной форме слов), а также так называемые омографы типа row – a number of persons or things in a more or less straight line и row – a loud noise or commotion (различия только в акустико-артикуляторной форме, но не в графической).

Произвольная омонимия свидетельствует, прежде всего, о вторичности формальных признаков для определения природы целостного слова. Целостность слова как языковой единицы обеспечивается его категориальной структурой, при этом вполне возможны и естественны формальные совпадения, охватывающие как все формы слов (абсолютная омонимия), так и отдельные формы различных слов (частичная омонимия).

Ни рассмотренная нами в этой главе омонимия, ни рассмотренная в предыдущей главе полисемия не представляют сколько-нибудь серьезной проблемы при использовании языка в человеческом коллективе при том, что данные явления характеризуют большую часть словарного состава английского языка. Почему это происходит, мы узнаем в следующей главе.

Глава 5
Контекст как способ существования значения слова

В предыдущей главе мы рассматривали слова как изолированные знаки, обладающие категориальным значением. Вместе с тем, с самого начала при определении слова и природы категорий мы подчеркивали то, что значимость любого словесного знака присуща ему лишь постольку, поскольку данный знак существует в сознании как элемент моделирования способов удовлетворения потребностей человека. Данные модели организованы как отношения между объектами в процессе затрагивающих их изменений. Мы установили, что значения слов состоят из категорий, которые определяют роль каждого слова в данном процессе моделирования.

Категории принадлежат словесному знаку и в комплексе обеспечивают целостность его значения, но, одновременно, каждая категория как свойство опыта предполагает определенную связь знака, которому она принадлежит с ограниченным множеством других знаков. Интегральная категория слова определяет сеть ассоциативных связей со словами, представляющими смежные аспекты потребностей, а родовая категория обеспечивает возможные синтаксические ряды, в которых данное слово может участвовать. Таким образом, категория вовсе не принадлежит слову как изолированной единице и ни один аспект словесного значения не имеет никакой содержательной ценности вне его обусловленности внутрисистемными связями в языке. Итак, категориальная природа словесного значения предполагает обязательную системную связь отдельного знака с определенными множествами других знаков в языковой системе. Иначе говоря, слово обладает значением лишь в системе устойчивых связей с другими знаками. При этом данные связи имеют закономерную природу и усваиваются человеком в процессе развития его языкового сознания. Особенно показательны ассоциативные связи между словами, которые фиксируются внутри словарных дефиниций. Мы уже видели это, когда рассматривали взаимообусловленнсоть таких пар как mountain – climb или food – eat.

Данная закономерность выявлена нами при наблюдении над всеми словами. Рассмотрим эту закономерность подробнее, в связи с тем, что она дает нам возможность охарактеризовать принципы существования слов в языке как проявление природы их значений.

5.1 Словесные модели опыта и язык

В нашей лингвистической традиции принято разделять «словарный состав языка» и его «грамматику», т. е. способы сочетания слов. Эту традицию как бы поддерживают словари, предлагая нам алфавитное перечисление словесных знаков, каждый из которых сопровождается дефинициями. В предыдущих главах, рассматривая полисемию и омонимию слов, мы убедились в том, что словарные дефиниции вовсе не описывают слово как изолированную единицу, обладающую самодостаточным содержанием. Они характеризуют то, каким образом определяемое слово участвует в моделировании какой-либо сферы опыта, причем его значение оказывается ничем иным как принципами связи данного слова с другими словами, представляющими конкретную сферу человеческой деятельности.

Полисемия, в сущности, оказывается не существованием у одного знака различных значений, а возможностью реализации одной и той же интегральной категории слова в различных сферах опыта в совокупности с различными вариантами синтаксической сочетаемости, обеспечиваемыми структурой родовой категории. Table как знак, обозначающий, в частности, «a piece of furniture with a flat top and one or more legs, providing a level surface for eating, writing, or working at, playing games on, etc.», предполагает ряд обязательных связей с конкретными группами языковых знаков. Элементы родовой категории, прежде всего, «a piece of furniture», обеспечивают данному слову возможность включения в словесные ситуации, моделирующие деятельность человека в своем жилище, и определяют границы использования в языке данного ЛСВ, обеспечивая ему специфическую сферу функционирования, отличную от всех других вариантов значения этого же слова. Это проявляется в том, что в сознании существует модель, которая описывает характер использования человеком table в жилом помещении.

Благодаря целостной структуре значения каждого из ЛСВ слова table, наше сознание с легкостью способно отметить сочетания типа «lay the table; let’s go to the table; bring some more food to the table» как сочетания, обладающие потенциальной значимостью, поскольку они являются реализацией определенного ЛСВ, то есть они обладают стабильным принципами использования в каких-то моделях опыта. Одновременно, мы с легкостью отметим странность, «бессмысленность» сочетаний типа «put some more table on your toast; let me drink some of this nice, hot table», поскольку данные сочетания не соответствуют ни одной из категорий, составляющих как рассматриваемый нами ЛСВ, так, впрочем, и все остальные ЛСВ table. Сочетания типа «turn to table 4 on page 35; table 13.1 translates these factors into numbers» также легко воспринимаются как словесные последовательности, относящиеся к определенной сфере – в данном случае, работе с источниками информации, в которой знак table реализует ЛСВ «a set of facts or figures systematically displayed, esp. in columns». Здесь возникает вопрос о том, почему говорящему на английском языке легко идентифицировать ЛСВ table в каждом из данных случаев и определить аномальность сочетаний типа «drinking a lot of table in the morning».

Рассмотренная нами структура полисемии как бы предполагает необходимость специального аналитического действия для подбора соответствующего ЛСВ полисемантичного слова в каждом конкретном высказывании. Однако мы можем утверждать, что данное аналитическое действие не происходит в сознании говорящих. Если вы находитесь в гостях в ожидании обеда и хозяйка дома объявляет: «Let’s go to the table», то вы, скорее всего, пойдете вместе с другими приглашенными в столовую, а не будете рассуждать о том, следует ли поискать на стенах или в книгах таблицу, или, может быть, следует поискать карточный столик или слесарный станок. Более того, вы не будете подыскивать и «подходящий» вариант для других составляющих данного высказывания – let, go и прочих. Так происходит потому, что все присутствующие обладают общей для всех словесной моделью, описывающей все возможные действия человека в конкретной ситуации «вечерний прием с обедом». Любые действия или высказывания кого-либо из присутствующих, не укладывающиеся в словесные сценарии возможного развития данной ситуации опыта, будут восприниматься как аномальные, аналогично словесной последовательности вроде «drinking a lot of table in the morning». Точно так же и в ситуации работы с источниками информации не происходит затруднения в определении значения ЛСВ. Если кто-нибудь в ответ на предложение «turn to table 4 on page 35» скажет «Well, here it is, but I need a spoon and a napkin», то, скорее всего, – если подобное возможно в реальных условиях речевой деятельности – у остальных присутствующих возникнут сомнения в умственной полноценности говорящего.

Здесь нам важно отметить то, что понимание друг друга в процессе речевой деятельности обусловлено общностью моделей опыта в сознании говорящих. Нам всем знакомы ситуации, в которых отсутствие словесной модели в памяти конкретного субъекта затрудняет его возможности нормально функционировать в «незнакомой» ситуации. Незнакомая ситуация это комплекс внешних условий, для которых в сознании конкретного человека нет словесной модели, представляющей данные условия как соответствие определенной потребности. Какова природа данных моделей и как они соотносятся со словесными знаками и языковой системой?

Словесная природа человеческого знания, определяющего его отношения с внешней средой, впервые получила подробное обоснование в т. н. теории «фрейма». Само по себе слово фрейм не является удачным переводом, поскольку в английском языке слово frame в ряде сфер опыта обозначает несущую структуру, основу чего-либо, модель (an established order, plan, or system; construction, constitution, build; the basic rigid supporting structure of anything; и т. д. по The Concise Oxford). Содержание интегральной категории данного слова представляет собой обозначение способности вычленять наиболее устойчивые свойства в какой-либо деятельности (an established order, plan; the basic supporting structure). Включение в русскоязычные лингвистические исследования слова «фрейм» вместо возможных функциональных эквивалентов данного знака в русском языке, прежде всего, слова «модель», затемняет сущность явления, впервые последовательно рассмотренного в данной теории. Слово «фрейм» экзотично и создает иллюзию того, что описываемые явления обладают особой природой, которую нельзя описать с помощью привычных слов, таких как модель или структура.

Данная теория связывается в лингвистике, прежде всего, с именем Чарльза Филлмора, поскольку именно его влиятельная работа «Фреймы и семантика понимания» (Филлмор 1988) ввела в широкий лингвистический обиход сам термин «фрейм».

Чарльз Филлмор пришел к необходимости изучать словесные модели опыта в ходе разработки теории падежа в рамках генеративной грамматики. Отправным постулатом этой исследовательской традиции является предположение о наличии в сознании носителя языка ограниченного количества глубинных синтаксических структур, которые «порождают» также ограниченное, но гораздо более широкое, множество «поверхностных» структур (Chomsky 1965: 4).

В своей работе «Дело о падеже открывается вновь» (Филлмор 1981) Филлмор утверждает, что падежные категории являются производными целого ряда однотипных ситуативных моделей в сознании носителя языка (Филлмор 1981: 519). В таких моделях закреплены представления о ролевой структуре опыта. В качестве примера он приводит модель ситуации купли-продажи, в которой активность продавца и покупателя меняется на разных этапах их взаимодействия и воспринимается по-разному в зависимости от того, с чьей точки зрения она рассматривается (Филлмор 1981: 519). Качественные характеристики, определяющие ролевые отношения покупателя и продавца, закрепляются за лексическими единицами, которые могут участвовать в ряде альтернативных синтаксических структур. Эти структуры представляют различные «перспективы» на данную ситуацию, т. е. позволяют речевому субъекту структурировать ситуацию с точки зрения конкретной проблематики (Филлмор 1981: 520).

Гипотеза о существовании таких ролевых моделей и послужила основой теории фреймов, изложенной Филлмором в статье «Фреймы и семантика понимания». Филлмор выдвигает эту теорию как инструмент так называемой «семантики понимания». Задачей «семантики понимания» («П-семантики») Филлмор считает выявление соответствий между языковыми построениями и целями, которые преследуют участники общения (Филлмор 1988: 53–54).

Под фреймом Филлмор понимает словесную модель опыта, которая присутствует в человеческом сознании как целостная композиционная единица, устанавливающая важные для человека связи между компонентами его опыта. Филлмор считает, что фреймы играют определяющую роль и в понимании текста/высказывания, и в способе существования слова как единицы. В ходе восприятия высказывания у человека сразу же активизируется тот фрейм, который послужил основой произведения высказывания за счет ключевых лексико-синтаксических составляющих (Филлмор 1988: 65, 68).

Наличие в сознании носителя языка таких моделей Филлмор демонстрирует, анализируя пары слов land – sea и ground – air. Он доказывает, что обсуждать специфику значения слов land и ground вне их связи со словами sea, air, fly, swim и т. д. невозможно. Слова land и ground существуют постольку, поскольку они включены в определенные категориальные взаимосвязи, определяющие различные аспекты опыта. Вывести же их специфику, исходя из характеристик «денотатов», т. е. непосредственно наблюдаемых характеристик того или иного участка земли, невозможно (Филлмор 1988: 70–71).

Развивая мысль Филлмора, можно сказать, что обсуждать специфику этих слов можно только при учете целого ряда моделей опыта, в формировании которых они принимают участие. Существенные различия между словами land и ground связаны с характером использования земельного участка для разных типов человеческой деятельности. Например, значения 4 и 5 слова land, приводимые словарем Webster’s New World показывают, что слово land предполагает распоряжение некоторым ресурсом, «неструктурированным сырьем»: “4 ground or soil in terms of its quality, location, etc. <rich land, high land>”; 5 a) ground considered as property; estate <to invest in land> b) [pl.] specific holdings in land” (WNW). Соответственно, слово land связано со словами rich, fertile, expensive, buy, own, cultivate и т. п. При таких глаголах как own, cultivate и т. п. оно будет выступать в качестве прямого дополнения, т. е. объекта, на который направлено действие.

Слово ground связано с совершенно иным аспектом опыта и предполагает регулярное пространство, являющееся, скорее, условием для совершения каких-то действий, а не объектом для «обработки»: “4 a) any particular piece of land; esp., one set aside for a specified purpose <a hunting ground> b) [pl.] land surrounding or attached to a house or other building; esp., the lawns, garden, etc. of an estate” (WNW). Ground в таком значении предполагает, прежде всего, проведение каких-то культурных мероприятий (hunting ground, playing ground, football ground).

Фрейм, таким образом, представляет собой модельное образование, обеспечивающее стабильные связи как лексического, так и синтаксического порядка (Филлмор 1988: 64). Очевидно, что фреймы бывают разных типов. По словам Филлмора, они являются структурами «понимания» различных типов опыта.

Концепция, предложенная Филлмором, создавалась в то время, когда представители различных дисциплин – лингвисты, психологи, программисты – приходили к необходимости исследования моделей опыта, существующих в человеческом сознании, для того, чтобы понять, как функционирует языковая система. В тот период появился целый ряд гипотез о существовании в сознании человека моделей опыта различного порядка. Помимо работы Филлмора в современных исследованиях часто упоминаются работы Джорджа Лакоффа (например, Лакофф 1988), а также Р. Шэнка и Р. Абельсона (Schank, Abelson 1977; Schank 1982).

Правомерно будет сказать, что теория Филлмора оказалась одной из лучших формулировок необходимости учитывать модельную природу человеческого сознания для продуктивного лингвистического исследования любых языковых единиц.

Но работа Филлмора содержит ряд неточных и противоречивых положений, которые характерны и для других концепций того времени и для текущих исследований. Судя по всему, эти неточности сильно затрудняют изучение словесных моделей опыта и, следовательно, функциональной природы языковых единиц.

Во-первых, Филлмор очень непоследовательно проводит мысль о словесной природе фреймов. Так, Филлмор убедительно показывает необходимость учитывать связь знаков ground/air/up/starting point/fly и пр. для определения семантической структуры слова ground. Он также показывает, что и весь фрейм, определяющий возможности взаимодействия человека с объектами, меняющими свое положение на вертикальной оси, и перемещения по этой оси формируется словесными средствами.

Однако тут же Филлмор утверждает, что фрейм может иметь единственного представителя в сфере лексики: «Семантика фреймов допускает возможность того, что говорящие могут в полной мере обладать знанием данного слова, входящего в некоторую область лексики, даже если они вообще не знают никаких других слов этой области или знают лишь некоторые из них» (Филлмор 1988: 61). В качестве примера приводится слово hop. Обращение к словарной дефиниции этого слова показывает нам, что оно связано со словами quick, foot, bird, frog и пр.: “spring, (of person) on one foot, (of bird, frog, etc.) with all feet at once; (colloq.) make quick change of position or location” (The Concise Oxford). Рассматривать слово hop вне связи со словами quick, easy, move, foot, bird точно так же бессмысленно, как и рассматривать слово ground в определенном значении отдельно от знаков air/up/off/on/fly. Различия между словами land и ground принципиально не отличаются по своей языковой природе от различий между словами jump и hop.

Можно видеть, что Филлмор, который при рассмотрении слов ground и land спорит с денотативной теорией значения, сам не может до конца преодолеть опреленные исследовательские стереотипы. Он предлагает рассматривать семантический комплекс, закрепленный за словом hop как ситуацию, которая обладает значением вне языковой системы и в нерасчлененном виде закрепляется за этим словом, которое существует в языке как бы «само по себе» в качестве единственного представителя «фрейма». Но этому противоречит само наличие в словаре дефиниции у слова hop. Если бы его содержание было уникально и неделимо, то у этого слова просто не могло бы быть дефиниции.

Почему Филлмор допускает такую методологическую непоследовательность? Скорее всего, потому, что в его работе нечетко определена функция моделей опыта, формирующих человеческое сознание. Филлмор пишет, что фреймы – это «структуры понимания» (Филлмор 1988: 64).

В качестве объектов, на которые это понимание направлено, он перечисляет «культурные установления, представления о мире, общий опыт, нормальные и привычные способы поведения в мире и его видение» (Филлмор 1988: 64). Очевидно, что этот список не является последовательной классификацией. Чем отличаются «представления о мире» и «общий опыт»? Предполагается ли, что «мир» и «опыт» – это разные объекты одного порядка? Опять же, в чем различие между пониманием способов поведения в мире и видением мира? Предполагается ли, что это относительно независимые друг от друга типы моделей? Филлмор не раскрывает оснований приведенного списка. Однако, судя по его примеру со словом hop, для него не определены функциональные связи между потребностями человека и моделями, которые создаются человеком по поводу физического взаимодействия с действительностью.

Филлмор никак не объясняет природу «видения мира» человеком. Приводимый им список содержания тех фреймов, которые формируются в человеческом сознании, создает обманчивое впечатление. На основании этого списка может показаться, что потребности человека, его поведение и воспринимаемый им мир существуют отдельно друг от друга. Это впечатление подкрепляется примером со словом hop. Непонятно, каким образом одно слово может представлять целую модель, т. е. комплексное образование. Модель предполагает наличие элементов, некоторых абстрагированных эквивалентов более сложной конкретной ситуации. Если такая модель может быть закреплена за одним знаком, то становится непонятным из чего же состоит сама модель, каков ее материал. Получается, что постулат о словесной природе фреймов в изложении Филлмора не получает адекватного обоснования.

Не менее известной, чем работа Филлмора, является книга Р. Шэнка “Dynamic Memory” (Schank 1982). В ней он развивает теорию о роли моделей опыта для функционирования памяти и понимания текста. Основным термином, которым он пользуется, рассуждая о ситуативных моделях, существующих в человеческом сознании, является термин «сценарий» (script). Работа Шэнка возникла отчасти на базе разработки программ, которые бы позволяли компьютеру «читать» текст. При этом предполагалось, что существующие в сознании человека «сценарии» опыта могут служить основой для понимания компьютером любого текста на заданную тему (Schank 1982: 3). Соответственно, Шэнк и его коллеги исходили из того, что люди обладают общими сценариями опыта. Однако в конце своей книги Шэнк приходит к такому выводу: “Different people structure the world in different ways of course. There is no reason why structures that are based in experience should bear a relationship to any other person’s structures” (Schank 1982: 224).

Почему у Шэнка возникает такой вывод, по сути не совместимый с основной гипотезой его исследования, которая предполагает, что сценарии позволяют человеку понимать тексты, производимые другими людьми? Потому что Шэнк полагает, что память и сценарии существуют отдельно от языка. Соответственно, он подразумевает, что «опыт» запоминается «сам по себе», а в языке сформировавшиеся модели просто находят выражение (Schank 1982: 3). Естественно в таком случае его утверждение о том, что сценарии автоаварии в сознании людей, никогда не попадавших в автоаварию, и сценарии автоаварии в сознании людей, переживших автоаварию, обладают различной природой (Schank 1982: 6).

Если же исходить из того, что язык – это средство формулирования опыта, без которого и опыта собственно не существует, то объяснимы как сходства, так и различия сценариев автоаварии в сознании людей никогда не попадавших в автоаварию и в сознании людей, каждый из которых попал в «свою» автоаварию. Модели являются достоянием языка, т. е. коммуницируются каждому новому участнику языкового сообщества. Насколько специфической не являлась бы автоавария, опознать ситуацию как автоаварию, повести себя адекватно, запомнить случившееся и произвольно воспроизвести свои воспоминания человек может только за счет того, что ключевые параметры этой ситуации предопределены в языковой модели.