Текст книги "Учебник по лексикологии"

Безусловно, ситуативная модель автоаварии в сознании человека, никогда не переживавшего этот опыт, будет иной, чем в сознании человека, лично побывавшего в автоаварии. Но их языковая основа будет одинаковой. Человек, попавший в автоаварию впервые, если он находится в сознании, догадается позвонить в дорожную службу или в полицию, посокльку он полагается на языковые сценарии, являющиеся ресурсом коллективной памяти.

Показателен также вопрос о границах сценариев, который Шэнк ставит в своем исследовании. Рассуждая о сценарии автоаварии, он выражает неуверенность относительно того, является ли «визит в приемный покой» частью этого сценария. В заключении он формулирует вывод о том, что установить количество используемых человеком сценариев и их границы невозможно: “… I could not isolate a fixed set of structures. The more I tried, the more it became obvious that there probably was not a fixed predetermined set of structures” (Schank 1982: 224). Фактически, он отрицает правомерность своего же вопроса. Однако вопрос о формате сценариев и об их количестве на определенном уровне абстракции является вполне существенным. Другое дело, что невозможно разрешить его, рассматривая сценарии как отражение последовательности событий, независимых от потребностей человека. Граница между сценариями автоаварии и попадания в приемный покой определяется не объективной прерывистостью опыта, а характером абстракций, которые проводит человеческое сознание, типизируя проблемы.

В качестве истории личностного опыта автоавария может включать в себя не только попадание в больницу, но и переживания человека, оставшегося без автомобиля и даже последующее решение купить велосипед. Однако в качестве элемента личностного опыта автоавария в принципе имеет другую структуру, чем автоавария как дорожно-транспортное происшествие. Семантический комплекс, закрепленный за словами car accident, встраивается в совершенно иные связи и занимает совершенно иное иерархическое положение в личностной истории в отличие от практической проблемы из области дорожно-транспортных происшествий. И, скорее всего, phoning the police в личностной истории является далеко не первостепенным элементом. В практическом же отношении, это обязательный элемент, предполагающий ряд вариантов типа phoning the police/ the police witnessing an accident.

Опять же, поступление пострадавшего в автоаварии в приемное отделение вряд ли включает в себя элемент phoning the police с точки зрения врача. И здесь семантический комплекс car accident имеет свое положение, подчиненное по отношению к модели осмотра больного и принятия решения о направлении его на соответствующее отделение или срочную операцию. Вполне вероятно, что комплекс car accident связан для врача с определенными патологиями у пациента, но актуальный для врача сценарий не предполагает общения с полицией или выплаты компенсации пострадавшим.

Можно видеть, что поиск формата словесных моделей невозможно вести, беря за основу отдельное слово или словосочетание. Отнесенность слова или словосочетания к чему-то, что можно было бы назвать объективным элементом действительности, обладающим собствеными границами независимо от потребностей человека, иллюзорна. Однако вопрос о форматах и взаимосвязях моделей опыта является принципиальным, поскольку от него зависят методы исследования этих словесных моделей. Как мы видим, границы моделей опыта определяют дифференциацию проблем, которые человек способен сформулировать. Соответственно, существует динамическая связь между дифференциацией проблем и форматами речевого общения (Ван Дейк 1989). Соответственно, выявление принципов структурирования целостных высказываний является одним из основных подходов к исследованию словесных моделей опыта в сознании человека.

Методологические затруднения, с которыми столкнулись Шэнк и Филлмор, нельзя считать на сегодняшний день разрешенными. Во многих исследованиях, посвященных словесным моделям опыта не учитывается взаимозависимость, существующая между языком, коммуникативными потребностями и опытом человека. На данном этапе предложено достаточно большое количество априорных классификаций ситуативных моделей. Так, многие исследователи говорят о проведении различия между сценариями и фреймами по признаку «декларативности»/«процедурности» (Баранов, Добровольский 1999). Ученые рассуждают о существовании субфреймов и систем фреймов (Минский 1988). Но принципиального решения проблемы, которую поставил в своей книге Р. Шэнк пока никто не предложил. Во многом это связано именно с неясностями в определении словесно-композиционной природы ситуативных моделей.

В этом отношении показательно, что в современных исследованиях, посвященных разработке теории фреймов, под терминами «фрейм», «сценарий», «ситуативная модель» и т. д. могут подразумеваться принципиально различные единицы. Так, фреймом может называться категориальная структура, которая в данном учебнике фигурирует под названием вариативности родовой категории слова в системе его ЛСВ. Ярким примером такого употребления термина служит диссертация голландского лингвиста T. Бредероде “Collocation restrictions, frames and metaphors” (Brederode 1995). Он рассматривает семантические особенности и метафорический потенциал слов crush, stifle, subdue, suppress, smother, quell на основе их сочетаемости с другими словами в общественно-политической публицистике. Он называет выявляемые категориальные комплексы, которые закреплены за указанными словами, «фреймами». При этом он упоминает о существовании словесных моделей, лежащих в основе формулирования и обсуждения общественно-политических событий (Brederode 1995: 35). Эти модели, по предположению Бредероде, определяют общую смысловую структуру текстов, которые служат материалом исследования. Бредероде замечает, что модели такого порядка также принято называть фреймами. Однако он сохраняет термин фрейм для обозначения категориальных комплексов, которые являются, по сути, ничем иным как значениями слов.

С другой стороны, существует, как это и отмечает Бредероде, исследовательская традиция, в которой термином «фрейм» принято обозначать именно модель удовлетворения некоторой потребности. Эта традиция начала развиваться в первую очередь в связи с выявлением словесных моделей социального взаимодействия и социально-политического самоопределения. Поводом для исследования таких моделей послужила лингвистическая задача исследовать системность речевого общения и, в первую очередь, высказывание как целостную смысловую единицу.

Одним из исследователей, поспособствовавших развитию этой традиции, является Т. Ван Дейк. Он выдвинул гипотезу, в соответствии с которой фреймы определяют структуру речевых высказываний. При этом он полагал, что в различных сферах общения задействованы различные типы фреймов, и характер их соотношения с высказыванием также может различаться (Ван Дейк 1989: 18–35). Так, в сфере диалогического общения «фреймы» определяют как последовательность высказываний-реплик участников, так и связь словесных и физических действий. Ни одна реплика не обладает самостоятельным смыслом вне такого фрейма (Ван Дейк 1989: 35). Другие типы речевых высказываний – такие как общественно-политическая статья или художественное повествование – являются самостоятельными единицами смысла, порождение которого опять же обеспечивается фреймами, но фреймами несколько иного типа (Ван Дейк 1989: 17–18).

Ван Дейк предполагает, что исследование таких языковых моделей может значительно способствовать развитию когнитивной лингвистики и теории речевого общения. При этом, однако, он отмечает почти полное отсутствие исследований такого рода (Ван Дейк 1989: 14; 39–40). До сих пор, исследовательская программа, предложенная Ван Дейком, остается во многом только программой. Это связано с тенденцией рассматривать ситуативные модели как отражение чего-то внешнего по отношению к человеку. Эта традиция до сих пор сильна и, к сожалению, по прежнему заставляет многих исследователей рассматривать языковое моделирование человеческого опыта как описательную процедуру, которая осуществляется человеком независимо от его непосредственных потребностей.

Судя по всему, в психолингвистике не существует пока такой классификации потребностей человека, обслуживаемых языком, на которую могла бы опираться лингвистическая теория. Рассмотрение вопроса о природе человеческих потребностей, по-видимому, задача междисциплинарная и лингвистические исследования могут сыграть не последнюю роль в ее осуществлении.

Итак, знание об окружающей действительности представляет собой комплекс словесных моделей, являющихся для человека средством сохранения в памяти способов удовлетворения своих потребностей. Безусловно, сегодня реальные модели, существующие в памяти людей, говорящих на определенном языке, изучены крайне мало. Одновременно, наличие в сознании языковой картины мира как основы языковой личности является общепризнанным. В соответствии с этим, мы можем сделать вывод о том, что реальное языковое поведение человека осуществляется в соответствии с хранящимися в памяти словесными моделями опыта. Усвоение данных моделей является длительным и сложным периодом, охватывающим весь срок взросления человека.

В истории известны примеры детей, выросших вне людских коллективов (Gleitman 1986: 510–512). Все они не смогли сами выработать способности говорить, мыслить и действовать как полноценные люди. В поведении они больше походили на животных, среди которых они выросли (волков). Эти дети так и не смогли стать полноценными членами человеческого сообщества. Они умерли в раннем возрасте. Дольше всех прожила девочка, найденная в лесу, когда ей было восемь лет. Она дожила до восемнадцати лет, но так и не смогла овладеть языком и действовать как совершеннолетний человек. Ей только удалось избавиться от привычки ходить как животное на четырех конечностях и привыкнуть к одежде. Она также могла произносить несколько отдельных слов (Gleitman 1986: 510).

Данные примеры свидетельствуют о том, что вне языка человек, обладающий всеми физическими данными, характерными для людей, не способен стать личностью. Сходные проблемы с адаптацией к человеческому коллективу имели и дети, которых родители держали в искусственной изоляции и с которыми они не разговаривали (Gleitman 1986: 511–512). Все эти дети были лишены возможности развить в своей памяти аналитическую знаковую систему, которая определила бы для них принятые в определенном языковом коллективе способы удовлетворения своих потребностей. Вне языка их сознание оказалось бессильно создать для них модель реальности, соответствующую уровню развития языкового коллектива, к которому они теоретически принадлежали.

Рассмотренные нами примеры являются еще одним подтверждением того, что словесные модели опыта представляют собой основу человеческого мировосприятия, определяя характер его взаимодействия с окружением. Они не являются отражением каких-то свойств реальности, находящихся за пределами человеческих потребностей. Они представляют собой способ структурирования потребностей как ситуаций, в которых объекты совершают изменения и подвергаются изменениям. Как видим, без усвоения словесной знаковой системы индивидуальное сознание не способно создать модель реальности, основанную на данных принципах.

Следующий вопрос, который нам необходимо рассмотреть, касается соотнесенности значения слова как элемента языка с данными моделями.

5.2 Категории как средство связи слов в моделях опыта

Мы уже отметили важнейшее свойство категорий, составляющих значение каждого отдельного знака языка: они определяют роль данного знака в словесных моделях опыта. Попытаемся теперь рассмотреть это свойство подробнее.

Рассматривая природу значимости различных типов знаков в английском языке, мы пришли к выводу о том, что любой знак способен обладать значимостью лишь постольку, поскольку он соотнесен определенным образом с какими-либо другими знаками языка. Так, мы убедились в том, что любой знак-объект (прежде всего, существительное) является таковым за счет закрепленной в сознании (памяти) связи данного знака с рядом знаков-изменений (прежде всего, глаголов). Слово table способно функционировать как знак, обозначающий определенный тип мебели, благодаря тому, что оно соотносится с такими знаками-изменениями как eat, write, work. Характер этого отношения также жестко определен: он представлен знаком at. Данное отношение также предполагает обязательное включение в модель знаков, обозначающих человека: I/you/we/ Peter and Mary … eat, write, work… at the table. В данной модели знак table обозначает важное условие для нормального выполнения человеком определенных функций. Если мы обратимся к словарной дефиниции слова furniture, обозначающего класс различных предметов домашней обстановки, к которым относится и table, то мы увидим, что структура дефиниции основывается на словесном описании модели, обозначенной нами выше: объекты, обеспечивающие человеку выполнение ряда специфических функций. Furniture – the movable equipment of a house, room, etc., e.g. tables, chairs, and beds (The Concise Oxford). Equipment – the necessary articles, clothing, etc., for a purpose (The Concise Oxford).

Здесь уместно задать вопрос: обладают ли слова table, furniture, equipment данной структурой значения потому, что у них существуют такие словарные дефиниции? Или же, наоборот, словарные дефиниции обладают определенной структурой потому, что они фиксируют характер категориальных связей между данными знаками и их словесным окружением в закрепленных в памяти носителей языка моделях опыта?

Словарные дефиниции создают иллюзию «самодостаточности» слова как некоего атома значения, заключающего информативность внутри самого себя. Эта иллюзия обусловлена тем, что слова в словаре печатаются в алфавитном порядке. Они словно оторваны от своего естественного окружения и, вместе с тем, представлены как значимые единицы. Иллюзорность представления о том, что в словаре мы имеем дело со значениями единиц «вне контекста» становится очевидной при внимательном взгляде на структуру любой словарной дефиниции. Мы видим, что рассмотренные нами дефиниции слов table, furniture и equipment являются попытками с помощью минимального количества других словесных знаков активировать в сознании человека, пользующегося словарем, те модели опыта, которые содержат данные единицы в нашем сознании.

Структура опыта, в оформлении которого участвуют знаки table (вариант a piece of furniture), furniture и equipment, является в высшей степени общедоступной. Нам трудно представить себе, что данные словарные дефиниции не являются ничем иным как косвенным и экономичным обозначением всех возможных сочетаний данных знаков в моделях, представляющих в нашем сознании потребности, связанные с обеспечением комфортных условий определенных видов деятельности. Такие сочетания как push the table into the corner; buy new furniture; lay the table; need new equipment и т. д. существуют как элементы готовых моделей, которые, собственно, и позволяют нам не только думать и говорить о предметах мебели или оборудовании, но и иметь их в предметной внешней действительности.

Сфера ювелирного дела является значительно более узкой по степени распространения. Для того чтобы знать, каким образом обрабатываются драгоценные камни, необходимо пройти специальных курс обучения, т. е. усвоить определенные словесные модели, в соответствии с которыми будут осуществляться специфические действия по обработке камней, и также приобрести навыки данных действий (что в принципе невозможно без усвоения словесной модели данного типа опыта). Именно поэтому вариант table – a flat surface of a gem как словарная дефиниция будет в значительной степени «менее информативным», чем ЛСВ, рассмотренный нами выше. Прочитав данную дефиницию, мы вряд ли сможем с легкостью пользоваться данным ЛСВ, если в нашем сознании нет словесной модели данной сферы опыта. Данная закономерность – лишь одно из доказательств того, что в реальности существования языка значение слова существует как все его сочетания в структуре моделей опыта, хранящихся в памяти человека.

Более существенным доказательством этого служит то, каким образом осуществляется создание дефиниций для словарей. В современной лексикографии основным средством получения информации о значении слова является обобщение максимального количества его употреблений в реальных речевых условиях с помощью компъютерной обработки так называемых «корпусов» (language corpora) – баз данных, содержащих отрезки речи и позволяющих систематически отображать все факты употребления того или иного словесного знака в данном корпусе. Дефиниция создается на базе выявления модельного характера словоупотреблений и их классификации. Компъютер способен производить быструю и надежную количественную обработку сканированных примеров речевых актов, выявлять и группировать примеры по каждому отдельному словесному знаку. Данная методика является не просто важным подспорьем в процессе создания словаря. Безусловно, она освобождает исследователей, работающих над созданием словарных дефиниций, от огромного объема тяжелой черновой работы по анализу и классификации словоупотреблений. Вместе с тем, операции, осуществляемые компъютером сегодня, позволяют понять механизм формулировки дефиниции в сознании исследователя в прошлом.

Человеческое сознание – более совершенная система обработки знаков, чем любой современный компъютер. Его совершенство состоит в том, что у исследователя уже существует в сознании широчайшая база данных, содержащих огромное количество вероятных словоупотреблений – его языковая картина мира, представляющая собой комплекс словесных моделей решения проблем. Именно это свойство сознания и позволяет человеку распознавать потенциальную значимость у отдельного знака, если в виде эксперимента показать ему этот знак «вне контекста». Сознание моментально «выдаст» наиболее характерную модель опыта, в структурировании которой принимает участие данный знак. Это свойство было отмечено и психологами, пытавшимися объяснить природу словесного значения «отражением» неких сущностей, находящихся вне человеческого сознания. В процессе эксперимента выяснилось, что для испытуемых знак table безусловно связан с осуществлением определенных функций человека (eating, writing, etc.), т. е. является элементом определенной модели опыта и не может существовать вне ее. Данный факт вызвал затруднение у психологов, пытавшихся обосновать автономную природу значения определенных «базовых» имен (Rosch 1978: 42).

Благодаря тому, что сознание, в отличие от компьютера, осуществляет активацию словесных моделей опыта моментально и незаметно для самого человека, и возникает иллюзия автономности или «внеконтекстовой природы» значения словесных знаков. Использование компьютерных баз данных как основы для определения структуры дефиниции словарной статьи сегодня позволяет нам как бы представить себе «реальное существование» значения слова в нашем сознании. Если бы мы ввели в компьютер только слово table, то машина могла бы лишь бесконечно воспроизводить данный знак, и вряд ли мы бы увидели на экране сочетания типа «there were four tables in the room». Вряд ли можно себе представить и то, что машина сама могла бы произвести данную «правильную» компановку этих знаков, если бы мы не ввели в память машины, с одной стороны, матричную структуру, модель, в соответствии с которой определенные знаки располагались бы определенным образом, и, с другой стороны, представили бы каждый отдельный знак как набор определенных качеств, составляющих элементы матрицы. Данные качества и определяли бы место каждого знака в моделируемой последовательности. Проблемы такого рода решаются в сфере создания искусственного интеллекта. Роль компьютера в формировании «корпусов» словоупотреблений, на основании которых формируются дефиниции, более проста.

Машина как бы материализует то, что хранится в человеческом сознании на уровне автоматизма: она сводит воедино все случаи словоупотреблений в различных сферах речевой деятельности, давая нам возможность получить надежную информацию о том, как каждый знак языка существует в нашей памяти, позволяя нам производить высказывания, которые могут быть поняты другими, и понимать высказывания других. Сама дефиниция составляется исследователями-лексикографами на базе количественного и структурного анализа всех возможных типов словесных последовательностей, в которых отмечено данное слово. Нам легко определить, что словесные последовательности типа «there are four tables in the room; lay the table» соответствуют значению знака table, а последовательности типа «I drink hot table every morning» являются аномальными потому, что одни соответствуют словесным моделям опыта, существующим в нашем сознании, а другие нет. Если бы сочетания типа «I drink hot table in the morning» были бы языковой реальностью, они бы нашли отражение в структуре дефиниции слова table, но лишь при условии, что данная реальность была бы зафиксирована как факты языкового поведения носителей языка в тех или иных речевых сферах. “The ultimate source of everything in the dictionary is evidence of words in use.” (The Concise Oxford, 1990, XXIII).

Итак, мы видим, что не автономное «свободное» значение отдельного слова как-то влияет на его окружение и определяет характер его сочетаемости с другими знаками, а, наоборот, значение отдельного знака является его функцией в определенных моделях опыта. Категориальная структура значения реализуется как закономерный характер связи определенного знака с другими знаками в моделях, составляющих для человека основу его опыта – языковую картину мира. Вне категориальной соотнесенности с другими знаками существование какой-либо значимости у отдельного языкового знака в принципе невозможно. Соответственно, в каждом конкретном высказывании, значение каждого знака является реализацией того его ЛСВ, которое соответствует той сфере опыта, в которой данное высказывание выступает в качестве средства решения определенной проблемы с помощью языковых знаков. Сознание структурировано не как словарь, в котором слова располагаются в алфавитном порядке и представлены как последовательность ЛСВ, причем, наиболее близкими к данному слову словами будут омонимы, если они существуют. Сознание это энциклопедия контекстов – моделей, в соответствии с которыми человек способен пользоваться членораздельной речью для решения проблем в процессе своего опыта. Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что контекст и есть материальная форма существования категорий, составляющих значения отдельных словесных знаков.

В данной главе мы еще раз рассмотрели важнейшее свойство языковых знаков, о котором мы по-разному говорили во всех предыдущих главах. Это свойство заключается в том, что любой знак в языковой системе способен реализовать свою двустороннюю природу, благодаря тому, что память фиксирует не просто отдельные акустико-артикуляторные комплексы, представляющие материальную форму отдельных слов, а их последовательности, соответствующие определенным моделям удовлетворения потребностей. Данные модели являются единицами, обеспечивающими материальную форму существования категорий. Таким образом, категории, составляющие план содержания любого словесного знака, как бы принадлежат и, одновременно, не принадлежат данному знаку. Наше сознание способно синтезировать определенные качества опыта как слово table потому, что они оформляют объект (содержание данного знака) как элемент аналитической модели, представляющей потребность в комфорте как определенные действия человека по отношению к определенному типу плоской поверхности, который определяется природой контакта (a table exists as a piece of furniture because we can sit at it; write at it; eat off it, etc.). Объект существует в нашем сознании как комплекс свойств, обеспечивающих определенные изменения, производимые человеком. Точно так же мы способны воспринимать содержательность знака mountain потому, что его содержание – определенный объект, представляющий серьезное препятствие для передвижения по горизонтальной поверхности, является частью модели, описывающей характер передвижения человека в физическом пространстве.

Слово вне контекста не просто не может обладать значением; оно вообще не существует вне своего возможного окружения.