Текст книги "Учебник по лексикологии"

5.3 Денотативная теория значения и контекст. Феномен «исчезающего денотата» в словарных дефинициях

Мы уже убедились в том, что денотативная теория значения слова исходит из того, что у словесных знаков существует значение, присущее именно этим знакам как автономным атомам значимости. Это значение делает слово как бы равным самому себе и определяет его природу. Такой подход к значению слова имеет непосредственное влияние на то, как определяется характер взаимодействия отдельного знака с другими знаками в словесных последовательностях. Рассмотрим основные положения данного подхода к контексту.

Наиболее последовательно денотативный взгляд на природу контекста представлен в курсе лекций Н. Н. Амосовой «English Contextology», созданном в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов прошлого века. Положения разработанной Н. Н. Амосовой теории контекста пользуются широкой популярностью до сих пор. Данная теория появилась до начала разработок когнитивной лингвистики и т. н. «теории фрейма». Именно данный факт является наиболее значимым с точки зрения «чистоты» методологии, разработанной Н. Н. Амосовой: теория контекста в том виде, как она представлена в ее курсе лекций, наиболее последовательно представляет то, каким образом семантические отношения между знаками могут быть описаны при исходном априорном положении о возможности существования автономного значения у отдельного языкового знака.

В основе денотативной теории контекста лежит положение о том, что полисемия и омонимия являются потенциальной проблемой для понимания словесных знаковых последовательностей. Понимание проблемно, т. к. в сознании слова существуют как комплексы вариантов полисемии и часто эти комплексы осложнены существованием омонимичных форм. Н. Н. Амосова так определяет данную проблему: «If homonymy and polysemy prevail in English vocabulary and accidence (change of grammatical forms of a word), how do English people manage to understand each other? – If one and the same sound – or letter-complex may imply so many different grammatical and lexical meanings, how is it possible to understand English speech?» (Amosova 1968: 17–18). В самой формулировке проблемы четко обозначается исходный априорный принцип описания лексического значения, характерный для денотативной теории. Значение определяется как качество отдельного слова, присущее ему как автономной, «свободной» единице (one and the same sound or letter-complex may imply…). В результате, для того, чтобы состоялось правильное понимание слова в определенной последовательности, необходимы специальные условия, которые бы «нейтрализовали» присущую свободному слову полисемию и присущую автономной словесной форме омонимию. В успешной речи у слова обязательно должен быть индикатор, который бы снимал его полисемию и омонимию, всегда присущие слову – атому значения.

Рассмотрим данную логику более подробно. Н. Н. Амосова рассматривает сочетание a solid bank. Она замечает, что в данном сочетании нет ясности в том, что именно обозначают словесные знаки solid и bank. «We cannot say what it (a solid bank) means; “solid” is a dependant; what it means nobody can tell us, because the only component “bank” given here is ambiguous itself» (Amosova 1968: 39). Мы видим, что в основе постановки проблемы лежит уверенность в том, что слова существуют в сознании как автономные значимые единицы, сочетание которых определяется волей субъекта, природой «передаваемой информации» или какими-либо другими факторами, которые лежат вне языковой системы. Далее Н. Н. Амосова так развивает данную позицию: «It is easy to see that the phrase “a solid bank” has no context. Why? Because the indicating element itself is not clear; it must have its own indicator in its turn» (Amosova 1968: 39). Вся речевая деятельность с точки зрения такого взгляда на контекст представляется как деятельность субъектов, направленная на то, чтобы окружить отдельный знак, обладающий сам по себе как автономная значащая единица полисемией и, возможно, омонимией, достаточным количеством индикаторов, которые бы нейтрализовали данное свойство знака, способное препятствовать нормальному пониманию речи: «Контекст – фрагмент текста минус определяемая единица» (цит. по Елисеева В. В. Лексикология английского языка. СПб, 2003: 28).

Мысль о том, что тексты состоят из ядерных единиц и окружающих их индикаторов, направленных на снятие полисемии и омонимии, является естественной для атомарного взгляда на значение. Но она представляется парадоксально непоследовательной при взгляде на язык как средство моделирования человеческого опыта. С этой точки зрения сочетания типа a solid bank; goes to; at the; more room не являются текстами и поэтому не могут рассматриваться как единицы, обладающие смыслом. Современная лингвистика рассматривает языковую деятельность как средство решения проблем, возникающих в процессе человеческого опыта. Данные сочетания не являются достаточными единицами для того, чтобы функционировать как высказывания. Вместе с тем, мы воспринимаем их как потенциально значимые потому, что они соответствуют тем словесным моделям, в которых они закреплены в нашем сознании.

Показательно, что при дальнейшем анализе сочетания a solid bank Н. Н. Амосова в качестве необходимых индикаторов для снятия полисемии выбирает два варианта слова bank: «If the indicator bank means “the land beside the river”, then “solid” implies a physical state – “hard”, “firm”. If the noun “bank” is a financial establishment where money is kept, then “solid” means “reliable”, “of good repute”». (Amosova 1968, 39). Данное рассуждение парадоксальным образом противоречит сделанному Н. Н. Амосовой чуть выше утверждению о том, что в принципе невозможно сказать, что значит данное сочетание. Дело в том, что solid как знак, обозначающий определенное качество объекта, обладает широкой полисемией. Интегральной категорией данного знака следует считать возможность объекта обладать устойчивостью к внешним воздействиям на основе единообразия организации его внутренней структуры. Данная категория легко выявляется при сравнении фиксируемых словарем ЛСВ:

Solid – firm and stable in shape; not liquid or fluid (solid food; water becomes solid at 0 degrees C);

of the same substance throughout (solid silver)

of strong material or construction or build, not flimsy or slender etc.

sound and reliable; genuine (a solid Tory)

unanimous, undivided (support has been pretty solid so far).

и т. д.

Словарь представляет целый ряд сфер опыта, в которых актуальным является выделение данного свойства объектов – от сфер контактов с материальными предметами, до сфер, в которых оценивается природа человеческого взаимодействия в обществе. Характерно, что при анализе словосочетания a solid bank как сочетания, не обладающего контекстом, Н.Н. Амосова не говорит о том, что solid, например, способно реализовать произвольно любой их своих вариантов. Если предположить, что данное сочетание не отражает никаких контекстуальных закономерностей (“solid” is a dependant; what it means nobody can tell us), то закономерно предположить, что solid способно в таком случае реализовать любой из своих ЛСВ. Однако это в принципе невозможно: solid bank четко не укладывается в категориальные комплексы ЛСВ, реализующихся как solid support (unanimous, undivided); как solid tyre (without a central air space); как solid print (without spaces between the lines). Точно так же и bank в данном сочетании способно реализовать ограниченное количество ЛСВ двух омонимов. Так вряд ли a solid bank может в каких-то речевых условиях реализовать для bank ЛСВ “ a building in which this business (banking) takes place”.

Данные наблюдения еще раз показывают нам, что контекст слова, т. е. его материальное знаковое окружение, всегда является проявлением его категориальной природы. Любое сочетание, которое не представляется носителям языка как в принципе невозможное (the goes; bank eat и т. п.) отражает категориальную природу значения каждого из составляющих данное сочетание слова. Мы убедились в том, что сочетание a solid bank способно употребляться в нескольких сферах опыта, количество которых уже, чем полная структура полисемии и омонимии обоих знаков, составляющих данное сочетание (а solid bank of a river; a solid bank for keeping your money; a solid bank of a mine-shaft и др.). Это свидетельствует лишь о том, что интегральная категория признака объекта, обозначаемого знаком solid, – способность противостоять внешним воздействиям на базе внутреннего структурного единства данного объекта – в совокупности с родовой категорией знака-свойства образует варианты значения solid, которые актуальны для ряда объектов, обозначаемых словом bank в определенных моделях опыта. Сочетание a solid bank, таким образом, представляет собой вовсе не формальную последовательность двух слов, обладающих автономными значениями и сочетающихся по правилам грамматики, нейтральным по отношению к реальному содержанию данных знаков. Это своеобразный «осколок» ряда словесных моделей опыта, в котором собственно и проявляется природа значения каждого из этих двух слов. Ни одна из категорий, составляющих структуру слова solid, в принципе не может принадлежать только этому знаку. Они существуют в структуре значения слова solid постольку, поскольку в сознании существуют сочетания типа a solid bank; solid support; a solid tyre; solid print; solid arguments и т. д. Точно так же и bank обладает категориальным значением не как автономный знак, а как элемент моделей a bank that uses money deposited by customers; a bank that protects the top of a mine-shaft; a bank that forms the sloping edge of a river и т. д.

Выделенная нами природа контекста как единственной материальной формы существования категориального значения словесных знаков не была очевидной для лингвистов, занимавшихся проблемой лексического значения шесть десятилетий тому назад. Именно это и объясняет сложную и многоярусную теорию контекста как системы индикаторов «правильного» для данного высказывания варианта значения отдельного слова. Открытие словесных механизмов сознания и формирования высказываний на базе моделей, составляющих языковую картину мира, позволило переосмыслить роль и природу контекста. Контекст более не может считаться внешним по отношению к слову фактором, обусловливающим выбор того или иного значения, закрепленного за отдельным знаком. Такой взгляд на контекст сегодня, несмотря на его, по-прежнему, широкую распространенность, следует считать архаичным.

Подлинная функция контекста, т. е. всех возможных в реальном бытии языка сочетаний отдельного слова с другими словами, состоит в обеспечении преемственности и сохранности категориальной структуры значения данного знака за счет хранения в памяти носителей языка данных сочетаний. Слово способно выполнить свою обозначающую функцию только в составе модели опыта, часто называемой фреймом. Наличие в сознании таких моделей обусловлено стабильностью контекстов, позволяющей человеку постоянно развивать и модифицировать аналитические модели своего опыта.

Парадоксальность самого допущения возможности существования у слова прямого номинативного значения, свободного от контекста и непосредственно обозначающего некий предмет объективной действительности проявляется в структуре словарных дефиниций еще и в том, что как только мы попытаемся в любом словаре выявить в дефиниции слова какие-то признаки, которые не были бы связаны с определенной ситуацией, мы тут же убедимся в том, что содержательность дефиниции разрушается. Данный принцип мы называем феноменом исчезающего денотата.

В основе определения прямого номинативного значения, свободного от контекста, лежат два постулата, которые часто представлены в самых различных работах по вопросам значения в языке. В общем виде их можно сформулировать следующим образом: слова называют предметы, язык описывает состояние дел в предметной действительности (words name objects; language says how things are) (Cooper 2003: 5, 42). Эта возможность приписывается языку на основе его способности отражать наиболее существенные родовые и видовые характеристики элементов материального мира, которые и образуют предметы/объекты/денотаты.

Ради эксперимента, откажемся от нашего убеждения в том, что значение слова представляет собой элемент человеческой потребности, обусловленный аналитическим членением опыта при помощи языка. Если словари действительно фиксируют отраженные и закрепленные в слове наиболее существенные признаки чего-то, находящегося в мире за пределом нашего сознания в том виде, в каком человеческое сознание делает это «что-то» доступным для нашей мысли, то мы должны увидеть в словарных дефинициях надежный источник информации о категориальной сущности действительности, воплощенной в логически точных и выверенных дефинициях.

Рассмотрим с этой точки зрения первую дефиницию слова table в словаре The Concise Oxford: «a piece of furniture with a flat top and one or more legs, providing a level surface for eating, writing, or working at, playing games on, etc.» (COD 1990: 1240). Если мы предположим, что данная дефиниция должна описать предмет, обладающий особой природой и не связанный с языковым контекстом, то мы, в первую очередь должны обратить внимание на слово furniture в структуре данной дефиниции и попытаться увидеть в нем не указатель определенной словесной модели опыта, как мы это делали выше, а свойство или качество мира, находящегося за пределами языковой системы. В таком случае мы назовем furniture гиперонимом – обозначением родового понятийного признака предмета, соответствующего его природе в объективной действительности. Остальные элементы представляют собой видовые характеристики, которые как бы указывают на место предмета в понятийной системе (их в денотативной теории называют семами) (Маслов 1987: 96–97)

Обратимся к дефиниции furniture как к маркеру понятийной основы словесного значения table: “the movable equipment of a house, room, etc., e.g. tables, chairs, and beds.” (COD 1990: 478). Здесь сразу стоит отметить первый парадокс: родовой признак equipment определяется с помощью ряда tables, chairs, and beds. То есть содержание родового признака, понятийной основы, представлено через отсылку к видовым признакам. Чтобы увидеть парадоксальность такого описания значения уже в первом звене родо-видовой цепочки (table – furniture) достаточно заменить слово furniture в дефиниции слова table на словарную дефиницию: «table – a piece of the movable equipment of a house, such as tables». Содержание предмета становится тавтологичным, а родовой признак превращается в свою противоположность.

В дефиниции furniture родовой признак предмета обозначен словом equipment. Словарь предлагает следующую дефиницию для данного слова: «the necessary articles, clothing, etc., for a purpose» (COD 1990: 396). В данной дефиниции родовым элементом является articles: “(often in pl.) an item or commodity, usu. not further distinguished” (COD 1990: 60). Элемент item заслуживает большего внимания, так как для нашего анализа показателен не только первый, но и второй ЛСВ данного слова в том виде, как их предлагает словарь. Item 1 a any of a number of enumerated or listed things. 2 an article, esp. one for sale (household items). (COD 1990: 630). Словарь как бы предлагает особый вариант значения для контекстов, связанных с описанием домашнего быта под номером 2. Если заменить его на слово item в определении articles того же словаря, то получим тавтологическое построение, подобное тому, что мы уже выявили на предыдущем этапе анализа: «article – (often in pl.) an article, esp. one for sale…». И на этом этапе предметная сущность слова table исчезает в порочном круге тавтологических определений.

Посмотрим, насколько родовой признак первого ЛСВ слова item способен далее вести нас к понятийной основе слова table: thing – a material or non-material entity, idea, action, etc. that may be thought about or perceived. (COD 1990:1269). Здесь интересно то, что в этой цепочке table как бы в равной степени относится к ряду entity, idea, action, etc. Основной родовой признак становится все более призрачным. Мы видим, что слово table может как бы относится к трем гиперонимам: table as an entity; table as an idea; table as an action. На основании такой дефиниции невозможно определить родовую понятийную природу предмета table, отраженного в слове. Если мы откажемся от предлагаемого словарем принципа отнесения table к разрядам idea or action и обратимся только к элементу entity, то мы обнаружим следующую его дефиницию в этом же словаре: entity – a thing with distinct existence, as opposed to quality or relation (COD 1990: 391). Здесь достаточно заменить слово entity на его словарную дефиницию в определении слова thing, чтобы убедиться в том, что и на этом этапе поиска понятийной базы как родового признака мы снова попадаем в порочный круг тавтологического определения: thing – a material or non-material thing with distinct existence, as opposed to quality or relation; idea, action, etc. Мы видим, что следуя по родовой цепочке table – furniture – equipment – article – item – thing – entity, на уровне thing – entity ряд замыкается тавтологическим определением, и далее мы просто должны повторить весь обратный путь к исходному слову. Порочный круг замкнулся.

Итак, мы попытались отказаться от взгляда на словесное значение как на принципы внутрисистемного языкового воплощения элемента человеческой потребности и проследовали по пути, предложенному словарными дефинициями, в поисках сущности отражаемого сознанием предмета объективной действительности. В результате, мы вынуждены сделать вывод о том, что сущность понятийной базы денотативного значения слова в соответствии с подобной методологией описания значения состоит в ее принципиальной неопределимости.

Предметная сущность слова table это некий непостижимый X, который в последнем порочном круге определяется через отрицание: a thing is a thing as opposed to quality or relation. Мы можем предположить, что если понятийная основа table оказывается призрачной сама по себе, то, по крайней мере, мы можем понять ее сущность через ее отрицание: X is something that can be opposed to quality or relation. Но дело в том, что первое же определение слова quality замыкает нас на слове thing: quality 1 the degree of excellence of a thing … 4 the relative nature or kind or character of a thing. Мы не приводим всю дефиницию слова quality для экономии места. Две данные дефиниции ярко – и в той же степени, что и остальная часть словарной статьи – показывают, что в данном случае мы сталкиваемся с развертыванием все того же парадоксального принципа порочного круга: a thing is a thing as opposed to the degree of its own excellence or to its own character. Мы видим, что признак quality, который в словарной статье thing представлен через противопоставление чему-то, что в принципе остается неопределяемым (a thing is a thing), в словарной статье слова quality определяется через связь с thing. Точно так же и слово relation – еще один признак, который через оппозицию должен сущностно раскрыть содержание тавтологии a thing is a thing – оказывается вовлеченным в порочный круг. Достаточно сопоставить определение entity – a thing with distinct existence и relation – the existence … prevailing between … things (COD 1990: 1013), чтобы убедиться в том, что мы получаем следующее построение: a thing with distinct existence as opposed to the existence between things. Здесь парадоксальным является допущение границы между with distinct existence и the existence between. Слово existence иронически завершает процесс полного и абсолютного исчезновения денотата перед нашими глазами на основании следующего ряда в словаре COD: existence – the fact … of being or existing (COD 1990: 410); fact – a thing that is known … to exist (COD 1990: 419). Таким образом, a thing with distinct existence становится a thing with a thing that is known to exist. Судя по словарю, родовой основой слова table является формула a thing with a thing as opposed to a thing with a thing between things.

На этапе рассмотрения дефиниции слова article мы увидели два родовых указателя в структуре дефиниции: item or commodity. Проверим, окажется ли слово commodity тем родовым признаком, который поможет вывести слово table из порочного круга, в котором денотат исчезает без остатка. Ирония второго (вспомогательного) родового признака commodity в дефиниции article состоит в том, что он тут же рикошетом отправляет значение обратно к определяемому слову: commodity – 1 an article or raw material that can be bought and sold, esp. a product as opposed to a service. 2 a useful thing. (COD 1990: 228). Как видим, первый ЛСВ commodity возвращает нас к определяемому слову article (article – an item or article), а второй ЛСВ отсылает в порочный круг thing – entity. Остается элемент material. Вот его определение – the matter from which a thing is made (COD 1990: 731). Здесь открывается возможность выйти за пределы порочного круга thing – entity за счет включения слова table в ряд table – furniture – equipment – article – material – matter. Дефиниция matter – physical substance in general (COD 1990: 732). Возможно, если table теряет свою предметность в ряду, где порочный круг уничтожает денотат на уровне thing – entity, то его реальная предметная сущность состоит в отношении table is substance? К сожалению, и в этом случае содержательность substance оказывается нулевой, поскольку она определяется через видовой признак material: substance – the essential material (COD 1990: 1216). Таким образом, и в этом случае порочный круг замыкается (material is material) и предметность значения исчезает.

Описанный нами парадокс, который мы предлагаем называть феноменом исчезающего денотата, был замечен еще Л. Витгенштейном в его «Философских исследованиях». В параграфе 29 Л. Витгенштейн пишет: «Так что можно предотвратить непонимание, говоря: «Этот цвет называется вот как», «Эта длина называется так-то» и т. д. Но разве только таким способом понимают слова «цвет» и «длина»? – Ну, их как раз требуется объяснить. – То есть, объяснить их другими словами! А как быть с последним объяснением в этой цепи? (Не говори «“Последнего” объяснения не существует». Это равноценно тому, что ты захотел бы сказать: «На этой улице нет последнего дома; к нему всегда можно пристроить еще один»)» (Витенштейн 1994: 93). Л. Витгенштейн не был лингвистом и не занимался конкретными вопросами лексикографического описания словесного значения. Поэтому ему построение указательных дефиниций представляется просто дурной бесконечностью. Как видим, на практике попытка обосновать автономное значение слова как отражения чего-то, обладающего атомарной природой во внешней среде, приводит не к дурной бесконечности, а к порочному кругу, в котором всякая возможность найти хоть какое-то обоснование того, что конкретное слово должно называть некий предмет, принадлежащий окружающему миру и раскрывающий через слово свою природу человеку-наблюдателю, приводит к полному исчезновению какой-либо семантической базы для уяснения сущности предмета. Реальным завершением построения понятийной базы слова table по словарю будет формула table is a table.

Предложенные нами наблюдения еще раз подтверждают давно назревшую необходимость отказа от положения о предметной природе значения и от использования слова «денотат» и его заместителей в теории словесного значения. В сущности, порочный круг дефиниций свидетельствует лишь о том, что принадлежность слова к определенным грамматическим разрядам (имя, глагол, прилагательное, наречие и проч.) никак не связана с природой материального мира, и что элементы дефиниций, представляемые как родовые признаки предмета, отражаемого в словесном значении, есть ни что иное как фиксация синтаксической функции слова в словесных рядах (родовая категория). Стоит нам отказаться от мысли о том, что материальная среда обладает границами, которые соответствуют границам между грамматическими классами слов, как порочный круг исчезнет и мы сможем предложить более последовательные принципы определения словесного значения. На это указывает Л. Талми в работе «Toward a Cognitive Semantics» (Talmy 2000: 215): “the human mind in perception or conception can extend a boundary around a portion of what would otherwise be a continuum, whether of space, time, or other qualitative domain, and ascribe to the excerpted contents within the boundary the property of being a single unit entity.” (Talmy 2000: 215). Признание того, что границы значения отдельного знака в языковой системе определяются тем, как человеческое сознание распределяет опыт между отдельными знаками (ascription of entityhood), может направить усилия исследователей не на поиск все новых и новых принципов классификации слов по классам в соответствии с классическим пониманием категории как свойства объективной действительности, а обратить внимание на знак именно как на двустороннюю единицу, обеспечивающую человеку возможность интегрировать в каждой формально определенном знаке специфический комплекс психо-физиологических переживаний для гипотетического моделирования своего поведения в интересах максимально комфортного воспроизводства собственной жизнедеятельности.

Действительно, такие элементы дефиниций как «providing a level surface for eating, writing, or working at (table); movable, of a house (furniture); necessary for a purpose (equipment); enumerated or listed; for sale (item); may be thought about or perceived (thing); distinct (entity)» очевидно не связаны с какой-то «объективной предметностью» денотатов, а фиксируют ценностное отношение человека к среде, мотивированное природой его потребностей. Более того, все эти характеристики в принципе нельзя трактовать как что-то изначально присущее какому-либо лексико-грамматическому разряду слов в языке. Это скорее элементы человеческой жизни, которые приобретают образную форму в определенном словесном знаке (интегральная категория) внутри знаковой системы и создают основу для организации словесных моделей опыта в соответствии с природой родовых категорий, организующих образы переживаний по поводу потребностей в синтаксические ряды или контексты.

Таким образом, словарные построения типа table – a piece of furniture; furniture – the movable equipment of a house, such as tables не будут представляться нам проблемными или неудачными, если в этих словесных построениях мы будем видеть попытку воспроизвести определенный аспект человеческой потребности в связи с конкретной словесной моделью опыта (комплекс родовой и интегральной категорий). В таком случае подобные тавтологические образования не следует считать нелогичными: это лишь сигналы о включенности определяемых слов в одну и ту же словесную модель опыта. Но стоит лишь попытаться увидеть в словарных дефинициях отражение объективных свойств действительности, образующих систему родо-видовых отношений, которые распределяют предметы по их объективным свойствам в стройные классификационные группы, как нас постигнет разочарование в связи с тем, что отражаемый денотат окажется неопределяемым и исчезнет.