Текст книги "Один на один. Бессоница"

Глава 8
Евгений и Евгения

Солнце по-прежнему светило через болотно-сизую дымку, проникая в длинные коридоры. Многоэтажный небоскреб мистически сочетал черты строгого офисного здания и мрачных переходов старинного замка. При этом следы переплетения двух времен встречались в неожиданных местах: из круглого вестибюля в стиле хай-тек можно было попасть в помещение со сводчатыми потолками и колоннами, которые венчали жутковатые фигуры каменных горгулий. Из части окон открывался вид на привычную Москву, а из некоторых – на туманный город без названия.

– Лига Фантомов носит такое имя, потому что наполовину существует в мире людей, в привычной реальности. А наполовину на Зеркале Измерения, туда когда-то ушли одни из первых магов, прорвавших завесу в Измерение. Основали там свой орден, построили замок, чтобы скрываться от людей и питаться новой силой. Но в обычном мире этого здания никогда не существовало, оно, как и его обитатели, оставалось призраком, фантомом, – объяснил накануне Сумеречный Эльф, поэтому странности отчасти не удивляли.

Этим утром Евгений впервые осмелился покинуть квартиру, в которую его приволок нежданный спаситель, Страж Вселенной. Четыре стены и ожидание в пустоте подобия гостиничного номера сводили с ума. Никто ничего не объяснял, и с каждым днем оставалось все меньше сил для моральной борьбы с собой: безумием, жаждой убийства, пороками, страхом. Или с чем там следовало бороться?

– Твои раны вполне зажили. Осмотрись, – возвестил Сумеречный Эльф, появившись накануне. На ногах у него почему-то были темно-фиолетовые роликовые коньки.

– С тобой, что ли? На пробежку? – недоверчиво спросил Евгений.

– Нет. Один. Так будет лучше. Иначе могут решить, что ты под моим покровительством, – ответил Сумеречный Эльф, а потом заметил свою специфическую обувку и превратил ролики обратно в крупные ботинки с заклепками. Евгений только ухмыльнулся:

– А это не так?

– Пожалуй, нет. Я не даю тебя убить.

– Потому что еще не пришло время? Я как жертвенная овца, но пока наоборот? – возмутился Евгений.

– Ну-ну, спокойно, не швыряйся больше подушками, – усмехнулся Сумеречный. – Ты не овца.

– На том спасибо.

– По крайней мере, в Лигу Фантомов твои враги не сунутся. Исследуй пока хотя бы этот этаж.

Вот так и вышло, что Евгений нерешительно выполз из квартиры, не имея ни документов, ни рекомендаций. Он узнал, что во главе организации стоит могущественная ведьма, и Сумеречный ей обо всем доложил. Притащить абы кого в сердце секретного ордена не дозволялось даже Стражу Вселенной, но запрет распространялся только на обычных людей, а для магических существ пропуски на членство в этом «клубе» раздавали достаточно свободно после проверки разума телепатией. Евгений эту стадию как-то миновал, сомневаясь, что вообще задержится больше чем на месяц. Если у кого-то не складывалось с верностью Лиге в ее борьбе за силу Измерения, то его с позором выпроваживали, стирая память о местонахождении и секретах тайного общества.

– Новенький? – послышался из-за спины басовитый голос. Евгений обернулся и увидел высоченного мужчину в зеленовато-черном камуфляже. От обычного человека, солдата, его отличала исключительно густая темно-коричневая растительность на голове и лице, а также заостренные уши, покрытые шерстью. В остальном же он сошел бы за обычного громилу, которому ничего не стоит открутить голову голыми руками и без магических способностей.

– Да… – протянул Евгений, невольно вытягиваясь по стойке смирно. Он еще не видел, кто охраняет Лигу Фантомов, и поймал себя на мысли, что ему ни разу в жизни не приходилось стоять так близко рядом с вооруженным человеком, если не считать встречи с охотниками. Или не совсем человеком.

– Опять Сумеречный что-то притащил. Ладно, проходи, – махнул ему мужчина, недовольно принюхиваясь и скаля крупные клыки то ли в снисходительной улыбке, то ли в гримасе отвращения.

– Вы… оборотень? – догадался Евгений. Солдат-охранник соответствовал всем представлениям о ликантропах, которые еще не до конца приняли звериную форму. От него несло крепким по́том, на широком лице просматривались шрамы от когтей. Видимо, не только огнестрельное оружие шло в ход при стычках с охотниками. Или друг с другом.

И все же… Он был живым! От него не исходил губительный аромат тлена и пепла, который окутывал со дня обращения в не-мертвого. Напротив: манил густой запах свежей теплой крови, и Евгений с трудом подавил в себе желание впиться зубами в толстую мускулистую шею. Словно почувствовав призрачную угрозу, охранник еще больше насторожился:

– Да. У тебя какие-то предубеждения против оборотней, а, истинный вампир?

– Н-нет, нет, я просто впервые… я вообще… Извините, я пойду, – промямлил Евгений и кинулся дальше по коридору, надеясь, что не заблудится.

«Какой же я осел. Ну! Кто мне еще встретится?» – подумал он, спустя минуту проклиная себя за этот убогий ответ, прокручивая в мозгу сто вариантов куда более эффектных словесных конструкций. В фантазиях Евгений видел себя то великим оратором, то острым на язык журналистом, но при встрече с реальными людьми на него часто нападал ступор. Если бы он научился отматывать время хотя бы на пять минут назад, то, вероятно, сумел бы показать, что он не простачок и не трус.

– О, привет. Ты новенький? – выдернул из раздумий мелодичный женский голос. Навстречу шла высокая девушка с ярко-розовыми волосами, которые топорщились задорным ежиком. Носила она подобие черного камуфляжа, как и охранник, определенно местную форму, дополненную кожаными наручами и то ли пластиковыми доспехами, то ли невероятно легким бронежилетом. На шее ее поблескивал небольшой амулет-круг, переливавшийся красноватыми искрами.

– Привет… – отозвался Евгений, надеясь, что с ней разговор пойдет легче. – У вас нечасто появляются новые?

– Да не так уж редко. Но они сами приходят, – пожала плечами девушка, поводя заостренными ушами. – Если Сумеречный кого-то приносит, это событие. К тому же к нам уже давно не попадали «истинные» вампиры.

– А что же остальные вампиры? Не пьют кровь?

– Только если им нужна сверхсила. А кому-то и без нее нормально живется, – объяснила девушка. – Так вот у наших земных вампиров. Ох, бедный, ничего-то ты не знаешь. Встретимся как-нибудь, расскажу. Или Сумеречного попроси рассказать лучше. Хотя вредный он, скрытный. Ладно, увидимся.

Подтверждались худшие предположения Евгения: ему не повезло попасться твари, которая вызывала неприязнь не только у людей, но и у магических существ. Охранница была то ли оборотнем, то ли темным эльфом, по крайней мере, шерсти на ее заостренных ушах не просматривалось.

– Постой! – окликнул он девушку.

– Да?

– Я теперь навечно буду в Лиге? Если я истинный вампир?

– Нет, конечно. У тебя есть выбор. Иди вон хоть сейчас. Все добровольно, и поскольку тебя именно притащили, то и держать здесь никто не станет. Но знаешь, мальчик, жизнь неопытного истинного вампира среди людей обычно быстро обрывается от меча охотников, – сочувственно ответила караульная, а последнее слово буквально выплюнула, медленно, с омерзением.

На прощанье она махнула изящной рукой с длинными нечеловеческими когтями, вскинула автомат, висящий за спиной, и удалилась, видимо, патрулировать вверенную территорию. О безопасности Лига Фантомов явно заботилась: из каждого угла мерцали объективами камеры наблюдения, но охранников на этаже больше не встретилось.

«Мальчик… Какой я уже мальчик, если я труп! Дохлый мальчик. Значит, в Лиге особо не ждут, но и снаружи жить нельзя, – рассуждал Евгений. – Позвонить бы, что ли, домой… Но что я скажу? Что я попал в орден магов? Они решат, что меня затащили в секту. А я и не сдался особо этой секте, судя по тому, как они встречают здесь "истинных" вампиров».

Он шел, нехотя исследуя этаж, казавшийся бесконечным уровнем в компьютерной игре. Вскоре он попал в опрятный жилой блок современного образца, где поблескивали номера квартир-студий. Он уже понял, что орден расселил своих обитателей в подобие общежития. Вроде бы и разумно, и выглядело прилично, по-современному. К аккуратным электрощиткам вдоль стен тянулись короба с проводами, наверняка и интернет был. Орден явно не застрял в Средневековье.

Сбивали только внезапные архитектурные вкрапления прошлых эпох: стоило завернуть за угол, как черно-белая плитка незаметно влилась в древние каменные плиты, а с потолка вновь таращились лупоглазые горгульи.

Но, к некоторой радости, в этом коридоре обнаружилась стеклянная дверь, ведущая в крошечный внутренний садик. Евгений нажал на рычаг, мягко скрипнули смазанные петли, приглашая выйти к голым деревьям, где только завязывались первые россыпи почек. Зато работал небольшой круглый фонтан. Евгений сел на каменную скамейку подле него, рассматривая неподвижное оцепенение сонного места. Одиночество – вот чего он хотел. И вот от чего бежал всю жизнь.

«Внутренние сады… Как будто для прогулок тех, кто не может выходить в город. Охотники… Там опасно. А здесь меня сторонятся, потому что я истинный вампир. Они для Лиги Фантомов, кажется, кто-то вроде берсеркеров или просто психов, одержимых», – заключил Евгений, поняв, что приветливая с виду девушка даже не сообщила свое имя. Говорил ли он нечто неправильное, задевающее? Вроде бы нет, старался быть открытым и честным. Хотя пока не довелось хранить зловещих секретов – он просто ничего не понимал.

Евгений молча благодарил первого оборотня, который сразу отмел всякий намек на симпатию. Даже если случалось произвести впечатление, через какое-то время все тонуло в равнодушии неиссякаемой мизантропии. Она ни в чем не выражалась, лишь иногда заставляла умолкнуть и выйти из круга общего веселья, отойти в сторону, покинуть шумную вечеринку. Разговоры школьных друзей совершенно обессмысливались, как и их переживания, тщания. Все покрывала липкая пленка безразличия. И презрения.

Именно так: спустя несколько минут он уже презирал девушку с розовыми волосами, показавшуюся смешной и даже привлекательной. Евгений ее еще не знал, но уже представлял, как она скажет нечто мерзкое, задевающее, если получится с ней сблизиться. Поэтому не стоило.

Он не знал, откуда в нем скопилось столько ненависти, кто персонально его обидел и когда. И обижал ли вообще? Похоже, что нет. Но он как будто не имел права раскрываться полностью, вынуждал себя вечно что-то недоговаривать, прятать истинное состояние, подавленное настроение.

Наверное, так повелось с детства. Мама два раза обжигалась, доверяясь «неправильным» мужчинам, лживым, порочным, жалким, делающим ее несчастной. К тридцати семи годам она выглядела измученной и печальной. Отчиму она, похоже, не раскрывала свои чувства до конца. Есть и есть, «правильный» мужчина – уже хорошо, а сердце свое надо держать на замке.

Этому же научился Евгений. Когда требовалось, нацеплял маску веселости. Вероятно, из-за этого не получалось по-настоящему с кем-то подружиться. Его всегда окружали смутные орды случайных знакомых – в школе, в сети, на дискотеках. И каждый из этой толпы хотел послушать сплетни, обсудить третьих лиц и, конечно, поговорить о себе.

Мир эгоистов сужался тисками одиночества. И чем больше Евгений боялся обмануться, тем быстрее уничтожал саму способность хоть кому-то довериться.

«Да и не очень-то хотелось, – подытожил он встречу с девушкой. – Зачем? Все равно рано или поздно обламываешься».

* * *

Зеленые обои просторной комнаты расцвечивали розоватые блики, играли в стеклах шкафов, пересчитывали книги и пластиковые фигурки на полках, отражались в глазах большого плюшевого мишки – украшения дивана, подаренного одноклассниками на день рождения. Все источало уют замершего на ночь тихого быта.

Утро водило хоровод лучей на пухлых девичьих щечках. Длинные волосы карамельного оттенка разметались волнами по подушке. Евгения еще спала, но рассвет уже заставлял ресницы дрожать, намекая, что пора собираться в школу. Обычно она легко просыпалась, подхватывала сумку и радовалась новому дню по дороге в школу.

Но в последнее время что-то изменилось: щеки покинул нежный румянец, крупные зеленые глаза запали, окруженные лиловыми бороздами. Все чаще она грустно клонила голову, все чаще жаловалась на усталость.

Ее отец, профессор, выдающийся ученый, осторожно и заботливо спрашивал:

– Женечка, милая, что с тобой?

Но Евгения не хотела расстраивать или пугать любимого папу, он и так слишком много для нее делал, чтобы печалить его по пустякам. Конечно, он волновался о ее здоровье и терзал себя еще больше, когда не находил явных симптомов, не знал, как быстро помочь. Но что-то с ней творилось… Что-то странное: она стремительно худела, мало ела, все реже могла сосредоточиться. И, что самое грустное, сон и отдых не приносили никакого облегчения.

– Все в порядке, наверное, весна, поэтому я немножко устала, – отвечала она. Но в душе колыхалась тревога, будто под кожу просачивался колкими снежинками лед бесконечной зимы. Но что она могла ответить? Когда не знаешь объяснения, легче списать на душевное состояние, плохое настроение или погоду.

«Все погода… Хотя вроде солнечно», – убеждала себя Евгения в то утро, стискивая виски.

Подушка оказалась измята и скомкана, словно она билась и вздрагивала, как в истерике. Хотя истерики с ней никогда не случались. Кошмары тоже мучили редко. Евгения проснулась ясным светлым утром, но руки и ноги налились невероятной усталостью, как после долгого бега.

Она сжала кулаки под одеялом и, сделав над собой усилие, оторвала лопатки от простыни и осторожно села, потом начала сосредоточенно растирать руки и ноги, стремясь согреть их. Вроде бы всегда хорошо топили – у их дома была своя котельная – и на низкий гемоглобин жаловаться не приходилось. Разве что в школе она иногда переживала из-за плохих оценок по математике, стыдясь перед отцом. Но возможно ли от плохих оценок так испугаться, чтобы поутру почти не чувствовать ледяных затекших конечностей? Ноги не слушались, пришлось хвататься за притолоку, добираясь до ванной.

Немного помог прийти в себя горячий душ, противное оцепенение ночи спадало, наступал новый день. И порой хотелось спать именно днем, возможно, так удалось бы по-настоящему отдохнуть.

«О, папа уже ушел? Опять записку на столе оставил… Эх… А так хорошо было бы собраться за завтраком, – посетовала Евгения, проходя на кухню, и выглянула в окно: – Так и есть, погода. Сил нет из-за капризов погоды».

За окном, еще недавно манившим в большой мир потоками теплого света, метались белые мухи, срываясь с затемненного облаками небосвода. Кое-где на земле уже зеленела трава, а с нахмурившихся небес летел снег, тая среди молодых сорняков на газоне перед многоэтажкой. Ветер вил из бесцветных кристаллов затейливые узоры, прекрасные в своем непринужденном танце. И сквозь сизую рябь словно проступало чье-то лицо, злое лицо. Евгения поспешно отвернулась.

После завтрака она собрала школьную сумку и, задержавшись у полки с фигурками, положила одну к книжкам и тетрадкам. На удачу. Подарок от лучшей подруги, которая утверждала, что Евгения похожа на героиню одного аниме. И хотя даже не случилось посмотреть тот сериал, казалось, что у нее и впрямь появился талисман. Возможно, он бы защитил от изматывающей усталости.

«Никакого лица в снегу нет. Ничего, школа недалеко, в подъезде консьерж», – успокоила себя Евгения.

И впрямь: снег не мог навредить ей, ведь она уже выросла из времен детских ночных страшилок. По углам не прятались монстры из сказок и мультфильмов, в четырнадцать лет мир избавлялся от призрачной оболочки неразумных волнений и образов. Только тревога никуда не девалась, беспричинный страх накатывал удушающим штормом.

* * *

«Апрель, снег… Ветер, как в бурю. Что за весна?» – подумал Евгений, ловя языком холодные капли застывшей воды. На следующий день он снова пришел в одинокий сад и все еще не собирался по-настоящему осваиваться в Лиге Фантомов.

Небо над головой заволокло тревожное серое марево, порывы трепали полы красного плаща, но холод не пронзал, не окутывал мучительным саваном. Телу не требовалось тепло: оно навечно принадлежало зиме и пеплу, весна осталась далекой мечтой о несбыточном счастье.

Но хуже всех бед угнетало нескончаемое одиночество. Как он и ожидал, охранница больше не встретилась, даже Сумеречный куда-то запропастился. Никто не обращал внимания на одно-единственное злое ранимое существо. Он знал, что и не полагается: симпатию окружающих надо завоевывать, выцарапывать лестью и лицемерием. Все дело в цене и выборе. Но не хватало сил, чтобы в очередной раз наступать себе на горло, да и статус «истинного» вампира по неясным причинам возводил между ним и Лигой Фантомов незримую стену.

«Ты больше не принадлежишь миру Земли. Тебя укусил асур, отравил. А они еще принадлежат. Проклятье! Жертва похищения инопланетян… Ладно, не будем путать жанры, – подумал Евгений. – Хоть бы кто подошел. Бойкот они мне объявили, что ли? Или все работают? Колдуют, воюют? Что делают? Строят планы по захвату мира».

Похоже, Сумеречный Эльф притащил в этот замок на Зеркале Измерения, чтобы спрятать от охотников, не более того. Приятной компании никто не обещал, как и внятных инструкций. Догадывайся, мол, сам, как дальше жить эту жизнь. Зарубить-застрелить не дали – и за то благодари. Евгений чувствовал, что он все еще наживка.

– Эй, полоумный, иди внутрь, – окликнул кто-то из-за двери, ведущей в сад, но тут же спрятался, закашлявшись. Возможно, охранница с розовыми волосами, но настаивать она не захотела: по окнам стучали промозглые порывы, вдохнуть хоть каплю воздуха для решившихся выйти на улицу оказывалось сложной задачей. Но Евгений, похоже, и не дышал.

С каждым днем он ощущал, что превращается в нечто иное, не в мертвеца, как сулили мрачные легенды, а в некое существо, сотканное, возможно, из чистой энергии, магических линий.

Он сидел в саду посреди снежного вихря, завертевшего апрель сумасшедшим волчком. Нещадные когти распутывали и ломали тонкие волосы ветвей. Мгла носилась меж облаков, оставляя больные прогалины неясного света, представлявшегося язвами на теле умирающего. Лишь изредка все вдруг исчезало, успокаивалось, и в нечетком покое золотилось медью едва различимое, но прекрасное солнце. И глаза Евгения наполнялись слезами не то от боли твари ночи, не то от восхищения. Солнце… Как воспоминание о той жизни, которую он не ценил.

– Ты идешь или нет, дурилка? Холодина же! – Караульная все-таки вышла в сад, приблизилась к нему, а потом виновато осеклась: – А… Это ты… Забыла, тебе ведь не страшен холод.

– Да. Я истинный вампир, – пробормотал Евгений, все еще завороженно уставившись в небо.

От девушки доносился манящий запах теплой крови, вся она представала уже не как разумное существо, а как корм. И все из-за того, что Евгений всего сутки не пил кровь, мучил себя голодовкой, не представляя, как следовать совету Сумеречного Эльфа. Невозможно.

– Ладно, не буду тебя беспокоить, малыш, – слабо дернулись уголки губ девушки, она взъерошила розовый ежик волос и ушла обратно в тепло коридоров.

«Малыш… Тебе-то самой сколько лет? Двадцать? Двадцать пять? Ну и иди отсюда!» – небрежно подумал Евгений. Он остался один на один со своими мыслями, снова и опять. Он так хотел участия и понимания, но сам старательно отвергал его.

С дружбой никогда не складывалось. Припоминались бесконечные школьные дни в промозглых классах, когда холод и депрессия изгоняли все прочие чувства. Были ли тогда друзья? Друзья… Нет, случайные люди.

Черная меланхолия нередко складывалась в почти осязаемые образы, картинки: серая лента с темными пятнами особо острой душевной боли. Странно и непонятно, как будто без причин. Вскоре все представало глупым и неестественным, наступало отвращение к собственным мыслям, к самому себе. Но общим правилом оставалась пустота. Возможно, она напала на него в то время, когда он запаял двери в свое сердце, чтобы больше никогда не испытывать боль. В комнате среди моделей кораблей.

«Пустота – состояние, когда не знаешь, как описать происходящее с тобой, и когда ни на что не обращаешь внимания. Даже на то, что тебя ничего не волнует. И нет ей истинного названия, кроме пустоты», – однажды дал себе определение Евгений. Пустота напоминала мягкие стенки колодца. Возможно, кто-то счел бы, что этот монстр переплетался с болью и страданиями, – все ложь. Ощущать пустоту означало не ощущать ничего.

Хотя пустота с легкостью заполнялась гневом, ненавистью и всеми теми темными страстями, что издревле раздирали человечество. Тем, олицетворением чего считались асуры. Возможно, их тоже мучила пустота, их души заполнял мрак черных дыр, помноженный на колоссальную жадность.

Евгений не замечал за собой алчности, только неприязнь ко всему живому. Когда колодец пустоты заполняла отравленная вода злобы, в горле застревал рык, вопль, не мыслилось дальнейшей жизни, но он отчего-то продолжал существовать, порой нанося себе раны, оставлять на запястьях борозды. Существовать, даже когда зубы сводило от отвращения: к родным и знакомым, к людям, ко всему, что они несли в этот мир.

Казалось бы: легко говорить с друзьями, смеяться с близкими и разделять с ними беды и печали. Он бы выслушал! Он бы понял, возможно, исчез бы и колодец пустоты, удалось бы выбраться из него. Но никто не спешил делиться.

Если у матери что-то не ладилось, она молча лежала, отвернувшись к стене, или без интереса смотрела мелодрамы. А отчим словно бы просто никогда ни о чем не сожалел и ничему не радовался. Евгений давился от возмущения, ловя себя на мысли, что этот чужой человек вырастил пасынка похожим на себя хладнокровным чурбаном. Но чурбаном, внутри которого бесконечно тлел пожар.

Так и выходило, что дома его не огорчали «взрослыми» проблемами, а с приятелями они только гоготали над бездарными шутками. Но веселье вызывало лишь новые приступы ярости, зависти. Ведь он почти не умел смеяться, хотя порой оглушал окружающих взрывами ненормального хохота. А в душе вечным хозяином правила тоска.

Евгений понимал, что ни перед кем не провинился и перед ним никто не есть преступник, но всех судил и проклинал себя. Судил всех, как и все судили его, подбирая подходящие рамки, как для картинки, бездарного фоторобота настоящего человека. Они забывали, что не имеют права решать и думать за себе подобных. И он отвечал тем же, мечтая о маленьком театре марионеток, в котором все глядели бы только на него, слушали бы только его, глаголящего с трибуны. Нет, лучше с трона!

Но потом он представлял, как выходит, озирает радостную толпу грозным взглядом, но тут же пугается и прячется за трибуну или трон. И трагедия эпических масштабов в воображении представлялась убогим фарсом.

Он воскрешал в сознании гогот друзей, подобный клекоту казуаров, ругательства, улыбки. Пустота… Вся его жизнь до обращения была пустотой. Смех без веселья или веселье без смеха? Снова вопрос выбора. Все дело в выборе, но укус асура он не выбирал, это событие словно сошлось стрелой множества параллельных реальностей, узловой точкой всех возможных двойников Евгения-человека, которым следовало переродиться, чтобы двигаться дальше, или сгинуть в небытие. Наверное, ради этого он мучительно копался в себе, точно пытаясь извлечь пулю из глубокой раны затупленной деревянной палочкой.

От воспоминаний в колодце пустоты лишь скапливалась новая слизь, зеленая, омерзительная. Она двигалась и с каждым новым приступом гнева грозила захлестнуть разум, поглотить личность. И тогда он бы окончательно превратился в монстра. Но виной тому оказалась бы вовсе не сила асура, лишь ненависть к себе. Евгений осознал, что суть рокового изменения сводилась именно к этому: он никогда по-настоящему не жил, не любил, не радовался, витая на грани отчаяния. Видимо, за это асур выбрал его в качестве «ключа», что бы это ни значило.

«Есть ли кто-то, способный научить меня жить? Но даже если он существует, то утонет в скептицизме моей субъективной оценки. Ох, как научно! Браво, пиши статью для школьного журнала, молодец. Ах да, ты больше не ходишь в школу, тебя считают пропавшим. Тебя считают мертвым. И правильно, – саркастично подумал Евгений и до боли вцепился в край каменной лавки, сжимаясь от собственной ничтожности. – Но даже если есть кто-то, способный оживить меня… Я ненавижу, мой разум ненавидит все, и себя, и окружающих. Оживите меня без меня! Я не хочу снова в колодец».

Внезапно его пронзил образ: смутный силуэт хрупкой девушки, бредущей над пропастью по канату. И он, он тоже там был, тоже двигался вперед, навстречу, едва балансируя. Они оба падали в пропасть отчаяния.

– Похоже, я задремал, – встрепенулся Евгений. – Или у меня бред-галлюцинации. Эй, Сумеречный, выдашь пару роликов? Для пущего безумия.

* * *

Смеркалось. Небо постепенно оттаяло, ветер разогнал хмурые шапки туч. Вечер нежился в свечении закатного солнца, как кусочек масла на высокой горке блинов, тая мягкими рыжевато-красными всполохами. Но они один за другим иссякали, гасли, отдавая мир людей во власть густых сумерек. Последние лучи скрывались средь ребер высоких домов, но солнце все еще искрилось и переливалось. Только тепла больше не приносило: в каждую щель проникал ветер, который словно похищал остатки покоя и безмятежности.

Евгения медленно вошла в полумрак неосвещенной комнаты, испытывая невнятный трепет. Сложно в четырнадцать лет признать самый что ни на есть детский страх перед темнотой в совершенно безопасной квартире. И все же что-то не давало покоя, подбиралось, как злой музыкант, царапающий струны нервов, расшатывая их, настраивая на фальшивый лад. Евгения превращалась в скрипку, мучительно поющий инструмент для неведанной силы.

Все чаще добрая от природы девочка замечала, что становится раздражительной и измотанной, как от долгой бессонницы. Но она ведь спала, как обычно, крепко и долго! Объяснения не появлялись.

Евгения щелкнула выключателем, но в комнату не вошла, только закинула на диван сумку, в которой лежала сломанная фигурка-талисман.

День в школе начался спокойно, ей повезло успеть до буйства стихии, которая билась в окна все семь уроков. Вроде бы даже утренняя усталость прошла, исчезла от стараний в решении задачек. Но на большой перемене за обедом Евгения поссорилась с лучшей подругой, той самой, которая смотрела аниме и дарила фигурки.

Из-за чего случилась размолвка, вспомнить не удавалось, словно кто-то чужой вселился в нее, заставил сказать нечто обидное. Потом подруга выхватила их общий талисман и с силой ударила о стол, переломив фигурку пополам под улюлюканье и насмешки задир класса. На следующем уроке они расселились за разные парты и обе тихонько плакали, но так и не помирились.

«Если дружбу можно разрушить одним словом, такая ли это дружба?» – сказал голос отца в голове, такой мирный и рассудительный, что Евгения немного успокоилась.

Папа все еще не возвращался с работы, последнее время как уезжал в семь утра, так и приходил в десять вечера, если не позднее. Долгими вечерами Евгения в одиночестве сидела над уроками, зажигая свет во всех четырех комнатах, протирая пыль на фамильных фарфоровых статуэтках и дорогой мебели. Жили они небедно и спокойно, но лучше бы папа возвращался с работы пораньше. Хотя все в ее жизни складывалось хорошо, все вроде ладилось… Пока не пришел этот злой музыкант, пока не начал подтягивать колки, путая струны.

– Дружба… Дружба… Что я могла сказать? Я совсем не помню, – пробормотала Евгения, медленно споласкивая тарелку и чашку после ужина. Она напекла себе блинов, но вкус почти не ощутила. Все ее существо сковывала усталость.

«Я, наверное, схожу с ума, – думала Евгения. – Мне долгое время снится один сон… только я не понимаю, какой! Да, вот, в чем беда. Это, наверное, кошмар. Кажется, я просыпаюсь среди ночи и тут же снова засыпаю. И забываю».

Но кое-что она помнила: видела себя, одетую в белое платье, только не невесты, а утопленницы-русалки; себя, идущую по узкому мосту среди черноты. Евгения глядела на себя со стороны, но точно знала, что одинокая фигурка на неустойчивом бревнышке над бездной – это она. Сон при свете дня не выглядел достаточно пугающим, чтобы кому-то о нем рассказывать.

Да и кому теперь? С подругой она поссорилась, а папа большую часть суток проводил на работе, чтобы дать ей все самое лучшее. Повезло, что он хотя бы занимался любимым делом, нашел призвание. Евгения мечтала когда-нибудь так же найти свое, но в последнее время эти изматывающие сны мешали смотреть в будущее, словно у бревнышка над бездной из кошмаров не существовало конца и начала. Она застывала в вязком нигде, как насекомое в смоле.

«Папа, папочка! Когда же ты придешь?» – молила Евгения, обнимая большого мишку на диване и нерешительно рассматривая экран телефона. Звонить не имело смысла, скорее всего, отец снова задерживался до ночи по важному делу.

Евгения со смутной тревогой осознала, что настает время ложиться спать. В одиночестве. Тени уже слизнули все краски, из-за окна наползала темнота, отсеченная тонкой вуалью тюля и штор. День минул, день ушел. Евгения отложила телефон на прикроватную тумбочку, и вскоре дрожащий пальчик покорно сомкнул врата потемок, нажав на выключатель.

Мрак изгнал все мысли о делах, с каждым мигом усиливая безотчетное волнение. Неужели возвращались детские страхи? А если они оказывались не такими уж необоснованными? Но тогда чего опасаться? Кого?

В кромешной темноте не жил ни один звук, ни один скрип. Но нечто таинственное заставляло дышать чаще при малейшем взгляде на бледный квадрат окна. Что за незваный гость шествовал путями ночных кошмаров?

Евгения долго лежала с открытыми глазами, размышляла ни о чем, не в силах выстроить цепочку рассуждений или хотя бы образов. Она тягостно ожидала какой-то злой неизбежности. Здравый смысл приказывал заснуть, но первобытный страх колол электрическими искрами, не умея донести предостережение словами.

Вскоре сон незаметно заставил веки опуститься. Евгения погружалась в приятную мягкость спокойного отдыха, отчего на лице появлялась безмятежная улыбка. Тишина. Тишина…

Внезапно раздались шаги! Евгения сквозь дремоту ощутила дуновение холодного ветра. Откуда? Она ведь плотно закрыла все окна.

Неглубоко погрузившийся в мир сновидений разум выбросил на берег сознание. Евгения рывком распахнула глаза, борясь с неподвижностью. Сердце бешено колотилось, руки над одеялом дрожали, к ногам подступали судороги, сводя ступни. И снова она не помнила сюжет видения, осталось только мучительное впечатление смертельного ужаса.

Евгения села в кровати, сиротливо обхватив руками колени, подозрительно оглядывая все углы комнаты. Содрогание внушало всякое темное пятно, даже любимый мягкий мишка под покровом мрака стал большим мохнатым монстром. Она встала и на цыпочках обошла всю квартиру. Она заметила, что отец уже вернулся и лег спать, из его комнаты доносился тихий храп, поэтому Евгения не решилась включать свет.