Текст книги "Коронованная демократия. Франция и реформы Наполеона III в 1860‑е гг."

Поразительно, что еще в 1840-е гг. идеи о свободе и роли прессы, весьма схожие с идеями Оливье, высказал Ф. Р. Де Шатобриан в своих мемуарах: «Пресса – новая стихия, невиданная прежде сила, пришедшая в мир недавно; это – слово, ставшее молнией, это социальное электричество. Разве в вашей власти уничтожить ее? Чем сильнее будете вы притеснять ее, тем скорее произойдет взрыв. Следовательно, вам необходимо примириться с прессой, как примирились вы с паровой машиной»[266]266
  Шатобриан Ф. Р. Замогильные записки. С. 401.


[Закрыть]. Данная позиция прекрасно обозначает то место, которое заняла пресса в общественной жизни Франции (да и Европы в целом) к середине XIX в.

Другим важным пунктом либеральной программы реформ была свобода собраний, вопрос о которой становился особо острым в преддверии выборов в парламент. Бонапартистская элита, полагавшая, что такие собрания станут оазисами распространения оппозиционных идей, с начала 1850-х гг. поставила их под строгий контроль полиции, что на деле чаще всего означало их разгон либо запрет. «Разрешить подобные собрания – значит возродить якобинский террор», – писал проправительственный журнал «La Patrie[267]267
  La Patrie. 21 Janvier 1867.La Patrie. 21 Janvier 1867.


[Закрыть]». Однако Оливье и его соратники считали свободу собраний необходимой для эффективного функционирования всеобщего избирательного права: свободные и справедливые выборы могут происходить только после непосредственной встречи кандидатов с избирателями, при публичном оглашении программы партии, которую кандидат подробно разъясняет на языке, доступном широким массам, тем самым вверяя себя суду электората[268]268
  Ollivier E. Démocratie et Liberté. P. 373.


[Закрыть]. Республиканская оппозиция указывала на абсурдность существовавшей системы контроля за собраниями и деления их на «преступные» и «законные»: «Это немыслимо, – писал Л. Гамбетта, – запретить гражданину делиться своим мнением с соседом, будь то журналист или обыватель, под предлогом того, что мнение, родившееся из этой беседы, означает преступление. Невозможно объяснить, каким образом совокупность законных действий может составить преступление»[269]269
  Gambetta L. Discours et plaidoyers politiques. Paris, 1881. Vol. 1.P. 44.


[Закрыть].

Незадолго до начала реформ Наполеон III писал Руэру: «Наша власть основана на общественном мнении, и преступление им пренебрегать»[270]270
  Archives nationales. Fonds Bonaparte. 400 AP-44. Correspondance avec Rouher.


[Закрыть]. Но тут же император уточнял: «общественное мнение необходимо регулировать». Очевидно, что закон о свободе собраний ждала та же участь, что и закон о свободе прессы: разрешено все, но под контролем полиции. Именно так и был составлен новый закон: свободными, без предварительного разрешения и наблюдателя от полиции, объявлялись собрания по большинству социальных вопросов. Для политических собраний существовала особая статья: они разрешались, но о них нужно было подать заявку в полицию за 20 дней до проведения, и на каждом таком собрании присутствовал полицейский агент. Этот принцип распространялся и на публичные собрания, и на частные (проводимые без участия общественных деятелей, кандидатов в депутаты и т. д.). Вопрос о свободе собраний вызвал не менее ожесточенные прения, чем закон о прессе: так, бонапартисты в парламенте бойкотировали законопроект и требовали полного запрета собраний по политическим вопросам. Однако победила более гибкая позиция правительства.

Сохранилось большое количество рапортов комиссаров полиции, направленных министру внутренних дел, о том, как проходили собрания, что обсуждалось на них, каков был социальный состав их участников и применялись ли репрессивные меры со стороны властей. Судя по этим рапортам, политические собрания как в Париже, так и в департаментах в 1868–1870 гг. были весьма частыми; обсуждались в основном вопросы о положении рабочих и трудовом законодательстве, дискуссии были горячими, но мирными; сообщения об арестах участников и разгонах полицией встречаются крайне редко[271]271
  См.: Archives nationales. Fonds Rouher. 45 AP-3–5.


[Закрыть]. Полиция вмешивалась лишь в тех случаях, когда на собраниях случались беспорядки, грозившие нарушением общественного спокойствия, или в проводившиеся спонтанно, без предварительного уведомления муниципальной администрации. Однако, как ни парадоксально, свободно, без арестов проходили даже те собрания, на которых звучали самые радикальные политические лозунги с призывами свержения власти императора и установления республики, где выдвигались откровенно социалистические требования. Наивысшая активность собраний пришлась на канун выборов 1869 г. и плебисцита 1870 г. Например, в архивах депутата-либерала А. Кремье сохранилось много приглашений гражданам присутствовать на собраниях, причем эти приглашения рассылались официально, с ведома властей департаментов, и авторами их были в основном республиканцы. Протоколы этих собраний донесли до нас плохо сдерживаемую ненависть к особе императора и его политике, однако нигде не сообщается о разгоне такого собрания полицией именно по причине прозвучавших на нем речей. Отсюда можно сделать вывод о том, что свобода собраний была ограничена сугубо административными мерами (наказание за отсутствие предварительного уведомления или беспорядки), но на этих собраниях сохранялась свобода мнения.

Опять же на основе документов об этих собраниях представляется, что их проводили в основном рабочие и республиканцы, о народных собраниях с участием либералов почти не упоминается: вероятнее всего, они не представляли для властей опасности, не рассматривались ими как оппозиция и были приравнены к дискуссиям в рамках официальной идеологии империи. В сущности, реальную опасность для режима Наполеона III теперь представляли только республиканцы, не принявшие новый поворот в его политике.

Вполне предсказуемо, что республиканская оппозиция осудила и этот закон и требовала отмены пункта о предварительном уведомлении и присутствии комиссара полиции. В 1869–1870 гг. в Законодательный корпус подавались многочисленные петиции от республиканцев, свидетельствующие о происходивших тот тут, то там разгонах публичных собраний по приказу префекта полиции. Республиканец Ж. Ферри возмущался тем, что префекты сами судят о характере и степени опасности таких собраний, в то время как по Конституции это право принадлежит министру внутренних дел[272]272
  Ibid. 10 Février 1870.


[Закрыть]. Наибольшее негодование республиканцев вызвала статья закона, согласно которой на собраниях должен был присутствовать наблюдатель от полиции. Как заметил А. Рошфор, такой закон о собраниях лишний раз доказывал лицемерный характер реформ и свобод: «империя – это полиция»[273]273
  La Lanterne. No. 42. 1869.


[Закрыть] (насмешка над программным лозунгом Наполеона III «империя – это мир»). На его взгляд, эта мнимая свобода была для правительства удобным способом выявлять и арестовывать «неугодных» и подозрительных. По мнению Л. Гамбетта, существует значительная разница между законными, открытыми собраниями граждан, которые являются составной частью неотъемлемых свобод, и подпольными полулегальными собраниями, имеющими своей целью заговор или переворот в мирном демократическом обществе; но принятые законы преступно смешивают эти понятия и тем самым демонстрируют презрение и недоверие государя к своим подданным, являя миру свою истинную цель: удержать на престоле императора при помощи жалкого «подаяния» народу[274]274
  Gambetta L. Discours et plaidoyers politiques. Vol. 1. P. 66.


[Закрыть]. Гражданский мир – это не подавление любого инакомыслия или просто самостоятельного мнения, не тотальный полицейский контроль, но свобода обмена суждениями, дискуссии, которые уже самим фактом своего наличия предотвращают массовые волнения. В конце концов, свобода собраний и мнений логически следует из договорного характера отношений государства и общества: каждая из двух сторон имеет право критиковать другую, общество-работодатель должно оценивать работу нанятого им правительства, поскольку «источник права и власти – народ»[275]275
  Gambetta L. Discours et plaidoyers politiques. Vol. 1. P. 206.


[Закрыть]. Собственно, в приведенных строках их автор суммирует фундаментальные принципы, укоренившиеся в общественной мысли еще со времен издания «Двух трактатов о правлении» Джона Локка – теория и принцип общественного договора, далее развитая Руссо и ставшая одним из идейных столпов сперва либерализма, затем республиканского течения.

Очень скоро власть обнаружила, что свобода собраний начала давать прямо противоположный ожиданиям результат: они стали бомбой, которую имперское здание добровольно заложило под себя – ведь именно там сосредоточилась вся долго подавляемая агрессия оппозиции, постепенно вовлекавшая и народные массы. В рапортах префекта полиции Парижа министру внутренних дел сообщалось о растущем неповиновении руководителей и участников собраний закону, собрания становятся все более стихийными и не поддающимися контролю. Префект настаивает на ужесточении репрессий против таких собраний и отмечает издержки нового закона – чрезмерность свободы порождает неуважение к власти и неповиновение ей; бурные дебаты на собраниях несут угрозу свободе: «свобода должна проникать в нравы, но не воплощаться в одержимых страстями дискуссиях и опасных теориях; она должна служить дебатам, чья цель – легитимный прогресс и истинные интересы страны»[276]276
  Ibid. 16 Février 1869.


[Закрыть]. Здесь же префект добавляет, что подобные собрания перестают носить характер одиночных случайных волнений – они становятся все более массовыми и организованными, а «благодаря новым законам слова, произнесенные во время этих собраний, не знают границ». Так, например, выглядит уличная манифестация, произошедшая после одного из предвыборных собраний: «над площадью раздавалось пение „Марсельезы“, толпа вела себя так, как обычно ведут в моменты революционных переворотов… Силами полиции попытались восстановить порядок, было даже несколько раненых, но одной банде удалось прорваться и проследовать по бульвару. По пути они разбивали витрины, бросали камни в кареты, вооружались всем, что попадалось под руку… С криками „да здравствует Рошфор!“ и „да здравствует республика!“ они проследовали к площади Бастилии, собирая по дороге все новых сторонников… То же самое, только в еще более жестокой форме, повторилось и на следующий день, толпе удалось прорвать сопротивление полиции…»[277]277
  Archives nationales. Fonds Rouher. 45 AP-8. Lettre du Préfet de police à Son Excellence Ministre de Justice.


[Закрыть]. Префект приходит к собственному неутешительному выводу: «Нетрудно увидеть, что предвыборная борьба превращается в революционную пропаганду, агитация партий и стремление граждан свободно высказаться на собраниях превращаются в мятеж». Эта фраза как нельзя более точно отражает парадокс – если не сказать трагедию – избирательной кампании 1869 г. и судьбы «либеральной империи» в целом: свобода, подразумевавшаяся властью как спасение империи и порядка, стала политическим инструментом революционной оппозиции.

Муниципальные власти были разочарованы последствиями реформы; но ее архитекторы продолжали верить в ее пользу для нации: «я не считаю, что собрания опасны для общественного порядка, – говорил Э. Оливье в своей парламентской речи. – Проводившиеся недавно собрания, на которых были высказаны мнения и суждения, которые я нахожу неутешительными, должны быть для общества не пугалом, но поводом обрести уверенность. Нация должна каждодневно расширять свои свободы. Настоящая опасность исходит не от тех, кто говорит слишком громко, но от тех, кто тихо бормочет»[278]278
  Journal ofciel. 20 Mai 1869.


[Закрыть]. В данном случае команда Оливье добилась поставленной цели: закон о свободе собраний, хотя и создавал некоторые административные препятствия, но не затронул свободу обмена мнениями и информацией на этих собраниях; более того, он дал ощутимый толчок общественной жизни – политические собрания стали центром общественной жизни. Для общества они стали щелью, через которую к ним проникал луч свободы, и, заглянув в эту щель, общество уже не могло остановить протест и широкие публичные дебаты. Это стало не просто нормой – скорее, стилем жизни для социальных групп, требовавших перемен: либерально или республикански настроенного среднего класса и рабочих. Другое дело, что такая свобода, став фундаментом имперского здания, начала этот фундамент расшатывать. Опять же, свобода понималась французским массовым сознанием широко: мирная агитация, дискуссия в рамках закона часто превращались в уличные бунты; как заметил один из современников, «дух демократии не развит среди нас: мы либо остаемся равнодушными, либо устраиваем спонтанные манифестации, противоречащие закону и просвещению»[279]279
  Le Temps. 18 Janvier 1870.


[Закрыть].

3. Рабочий вопрос

Современники и историки часто называли Наполеона III «социалистом на троне» и эта характеристика не лишена оснований. В главе 1 мы рассмотрели, насколько серьезными считал будущий император социальные проблемы, упиравшиеся в тот период в материальное и политическое положение пролетариата. Ранняя брошюра Луи Бонапарта «Искоренение нищеты» подчас напоминает черновик «Положения рабочего класса в Англии» – увы, ее ждала далеко не столь славная судьба, хотя она и удостоилась похвалы от Луи Блана. Переворот 2 декабря возвел непреодолимую стену между Бонапартом и социалистами, его идеям социального примирения и проектам улучшения положения рабочих был вынесен приговор «социальная демагогия». Между тем император решительно воплотил свои идеи – не менее решительно, чем будущие социалистические правительства Франции; другое дело как трактовать имевшие место события. Понятно, что для социалистов и марксистов любое начинание узурпатора обращалось в фарс, но что же происходило на самом деле?

По мнению французского исследователя Г. Буале, основным достижением эпохи Второй империи следует считать не экономику, не либеральные реформы и внешнюю политику, но именно политику в области социальных отношений и решение рабочего вопроса, которое сделало Наполеона III самым прозорливым и прогрессивным монархом своего времени[280]280
  См.: Boilet G.-E. La doctrine sociale de Napoléon III. Paris, 1969.


[Закрыть]. Такая политика была продиктована отнюдь не филантропическими соображениями, но реальным положением дел: после революции 1848 г. произошли серьезные изменения в самосознании и требованиях рабочих. Они оформились как самостоятельная социальная группа, достаточно многочисленная и организованная для борьбы за свои права. Кроме того, этот класс начал претендовать на серьезную роль на политической арене, что подтвердило образование в 1864 г. Первого Интернационала. Примечательно, что французская секция Интернационала была самой крупной в Европе и почти сразу же получила легитимный статус в стране. В немалой степени стремление правительства империи пойти навстречу рабочим диктовалось страхом перед тем, что радикальная республиканская оппозиция завоевывала среди пролетариата все большую популярность и превращала его в своего союзника. Новые вопросы и задачи, связанные с активизацией требований рабочего класса, затронули также и либеральную мысль, нашли в ней свое отражение. Либерализм сделал попытку адаптировать к новой реальности свои традиционные ценности.

Подобные соображения были продиктованы объективными историческими условиями. Как полагал А. Тьер, в ходе поступательно-прогрессивного социального развития классы меняются местами и ролями в обществе, перенимают характерные черты и требования друг друга, добровольно склоняются к компромиссам, заимствуют у своих противников лучшее из их опыта общественно-политической деятельности; на смену устаревшему, утратившему свою эффективность классу приходит молодой, выражающий запросы новой реальности[281]281
  Tiers A. Discours sur les libertés politiques. P. 19.


[Закрыть]. Так произошло в ходе революции 1789 г., когда место аристократии заняла буржуазия и начала постепенно претворять в жизнь свои политические идеалы, сумев влить свежую кровь в больного организма государства. Постепенно к буржуазии, пишет Тьер, приблизится рабочий класс; достигнув должной степени зрелости (политической и экономической, то есть отражающей его возросшую роль в производстве), он сможет наравне с ней активно участвовать в решении судеб нации. Век буржуазии постепенно и неминуемо должен смениться веком пролетариата. Но пролетариату предстоит долгий путь к такому мирному и взаимовыгодному сотрудничеству, поэтому на данном этапе развития он нуждается в очень осторожном обращении: необходимо даровать ему гражданские свободы наравне с другими классами, отказаться от репрессивных мер по отношению к нему и в то же время бдительно контролировать этот класс ввиду хрупкости его положения и восприимчивости к революционной пропаганде[282]282
  Ibid. P. 20.


[Закрыть].

Либералы также указывали на равенство всех классов перед существующим законодательством, которое, по их мнению, создало прочную платформу для политического участия всех социальных групп: и рабочий, и крупный промышленник имели одинаковое право голоса и выбора, позднее они получили равные возможности доступа к прессе и организации политических собраний[283]283
  Darimon A. Histoire d’un parti. Paris, 1887. P. 230.


[Закрыть]. Либералы были убеждены в том, что всем социальным слоям необходимо предоставить свободу в сотрудничестве друг с другом с целью их взаимного воспитания, просвещения бедных богатыми на основе мощного базиса – равенства гражданских прав; это должно происходить без вмешательства государства, единственная роль которого – наблюдать, сдерживать проявления радикализма, приходить на помощь в критические моменты, в то время как основой мирного сосуществования классов остается равенство всех граждан перед законом: «Наилучший вариант социальной политики правительства, – писал журнал „Revue des deux mondes“, – предоставить рабочему классу, интеллигенции и собственникам возможность сотрудничества и самоорганизации, без вмешательства какого-либо авторитета. В мире всегда и неизбежно будут существовать богатство и бедность, свобода создает неравенство. Но гораздо большее зло – неравенство прав и политического участия… Правительству надлежит предстать защитником состоятельных граждан против гнева толпы, блюстителем интересов бедных слоев в ущерб произволу сильных мира сего»[284]284
  Revue des deux mondes. 1 Avril 1868.


[Закрыть]. В принципе, подобная схема социального мира и сотрудничества и была заложена в фундамент бонапартистского режима. От этой же идеи отталкивались и либералы. Отрицание ими классовых противоречий, должных исчезнуть, по их мнению, с установлением политического равенства, в свое время стало одним из ключевых пунктов их полемики с марксистами и категорического неприятия социалистами наполеоновской идеи. В трудах Оливье и его коллег мы не находим ни глубокого анализа классовой структуры нового французского общества, ни размышлений о социальных последствиях промышленной революции, ни размышлений об экономических моделях новой эпохи. Либералы ограничились проблемой материального и политического положения рабочего класса и поиска идеального варианта сглаживания противоречий промышленник– пролетарий. И пусть этому вопросу они уделили не первостепенное внимание, но поразителен сам факт обращения к такому вопросу, ибо классический французский либерализм обходил социальные проблемы, предпочитая сосредоточиться на конституционализме и народном представительстве в политике. В этом плане, безусловно, команда Оливье предстает решительным новатором.

Оливье считал рабочие объединения, созданные с какой бы то ни было целью, правом столь же легитимным и естественным, как и политические собрания. Он отождествляет их со средневековыми ремесленными гильдиями и цехами, создававшимися с целью законной защиты своих прав, мирного осуществления своих требований путем диалога с муниципалитетом, но отнюдь не с заговорщической целью. Поэтому и не следует считать рабочую ассоциацию революционной организацией. Бесспорно, пролетариат на данном этапе – взрывоопасная группа, наиболее восприимчивая к социалистическим идеям и революционной пропаганде, но свобода создания рабочих объединений поможет разрешать конфликтные ситуации. Ассоциации рабочих создаются ими с целью защиты их от беззакония и произвола со стороны предпринимателей; если каждый рабочий в одиночку имеет право требовать уважения его прав (заработная плата, продолжительность трудового дня и т. п.), то почему рабочие не могут сделать это коллективно? Коллективное действие отнюдь не есть синоним мятежа. Гражданин, по конституции, имеет право на сопротивление политическому угнетению, значит, он имеет право на сопротивление и угнетению экономическому. Данные объединения помогут рабочим выработать план действий, согласовать все требования и условия, вести диалог с предпринимателем мирно и законно, посредством выбора из рабочей среды наиболее активных, облеченных доверием рабочей массы и готовых к сотрудничеству с патронатом ради интересов рабочих[285]285
  Ollivier E. Démocratie et liberté. P. 148.


[Закрыть]. Такая ассоциация, продолжает Оливье, превращает забастовку не в стихийный бунт, но в правомерную акцию, мирную и контролируемую: узаконенное объединение и его неформальные лидеры отойдут от «варварских» методов самовыражения. А это – еще один способ предотвратить революцию. Рабочее объединение выполняет роль «ночного сторожа»: оно действует постоянно с целью непрерывного надзора за соблюдением прав и обязанностей со стороны и рабочих, и предпринимателей, то есть осуществляет двойное сдерживание. Забастовка – не преступление, если она осуществляется по продуманному плану, с четкими требованиями, мирно и организованно, на уровне переговоров, а не бунта[286]286
  Ibid. P. 148.


[Закрыть]. Наиболее мудрым решением, полагает А. Даримон, было предоставить рабочим право самоорганизации, что, в сущности, полностью удовлетворяет их требованиям и представлениям о свободе: «Рабочие, убежденные в том, что свобода есть одновременно гарантия порядка, эффективной работы и богатый источник благополучия нравственного и материального, требуют от государства лишь одного – позволить им самим улучшать условия своего труда и существования их же собственными силами»[287]287
  Darimon A. Histoire d’un parti. Paris, 1887. P. 88.


[Закрыть].

В то же время Оливье считал необходимым и объединение предпринимателей в тех же целях, что и рабочих: для ведения мирного и упорядоченного диалога с бастующими. Патрон в одиночку беззащитен перед бастующими и из страха пойдет на любые уступки, что, разумеется, нежелательно. В ассоциации же с другими патрон будет приравнен к своим работникам и, с другой стороны, защищен своими коллегами, так что появится возможность для мирных переговоров на основе взаимных компромиссов, а не угроз или репрессий[288]288
  Ollivier E. Démocratie et liberté. P. 156.


[Закрыть]. Таким образом осуществляется взаимный контроль и взаимное сдерживание на предприятии, ассоциация дисциплинирует и рабочего, и патрона. По мнению Оливье, свобода ассоциаций, как и свобода общественного мнения и прессы, воспитает в рабочем все достойнейшие гражданские добродетели: способность к коллективному сосуществованию, взаимодействию, уступкам, взаимопомощи, к отказу от личной корысти во имя общей цели. Предприятие – это некий микрополис, модель демократического сообщества, чья цель – воспитание гражданина вне зависимости от рода его занятий. Предприятие вполне может стать моделью взаимодействия общества и власти; поэтому союз труда и капитала, по мысли Оливье, должен носить характер именно гражданского, а не экономического партнерства.

Контроль рабочих за патроном, считал Оливье, аналогичен контролю нации над монархом; принципы парламентаризма и народного суверенитета должны распространиться на все общество, на все отношения[289]289
  Ollivier E. Démocratie et liberté. P. 170.


[Закрыть]. Более того, Оливье выступает сторонником регулярных встреч рабочих ассоциаций с патронами для обсуждения текущих вопросов и выработки планов и договоров на будущее – такая практика сделает невозможной саму забастовку, а по своим принципам и методам будет аналогична парламентским дебатам и ответу на предложенный монархом законопроект. К рабочим, которые выражают свои требования недозволенным образом, нельзя применять репрессивные, устрашающие меры – их необходимо карать либо штрафом, либо общим порицанием внутри коллектива.

Одновременно Оливье предупреждает о недостатках таких объединений: они могут перерасти в профсоюзы, жестко иерархические объединения, принуждающие независимых рабочих в них вступать, находящиеся под влиянием социалистов. Профсоюзы на постоянной основе – это просто-напросто рабочая бюрократия, преследующая свои личные выгоды, а не интересы всех трудящихся на предприятии, бюрократия со всеми присущими ей пороками; профсоюзы создадут на предприятии лишний аппарат принуждения. На самом деле, конечно же, отказ как правительства, так и либералов признать во Франции профсоюзные организации на постоянной основе диктовался страхом перед социалистами – именно через профсоюзы они могли начать распространять свое влияние, именно профсоюзы превратились бы в мощные бастионы и реального противника капитала. Поэтому закон не должен обязывать рабочих к формированию ассоциации, она разрешается как добровольное временное объединение[290]290
  Ollivier E. L’Empire libéral. Vol. 6. P. 573.


[Закрыть]. Интересно отметить, что среди размышлений Оливье содержится и его краткое, но емко сформулированное отношение к Интернационалу: он признавал создание подобной организации неизбежным – раз уж рабочие вышли на тропу борьбы за свои политические и экономические права, им необходима организация, которая бы занялась их гражданским воспитанием и отвечала бы за цивилизованный метод переговоров с капиталом. Однако эта организация была создана социалистической элитой – людьми хорошо образованными, прогрессивно мыслящими и не «испорченными» черным фабричным трудом, в то время как основная масса рабочих – это люди, трудящиеся и живущие в тяжелых, почти скотских условиях. И прежде чем заняться их политическим просвещением, необходимо обеспечить им достойную жизнь и условия труда; простого рабочего заботит прежде всего его хлеб, справедливое вознаграждение за труд и его право на сопротивление произволу патрона. Поэтому на сегодняшний момент, как полагал Оливье, Интернационал функционирует как клуб социалистов-интеллектуалов, а реальным механизмом действия в жизни рабочих должны стать именно ассоциации на предприятиях[291]291
  Ibid. Vol. 11. P. 81.


[Закрыть].

Между тем политику государства по отношению к рабочим и капиталу Оливье определил как покровительственное невмешательство. Задача государства – не предоставление рабочим щедрых пособий, пенсий и каких-либо социальных гарантий; все это входит в компетенцию предпринимателя, и подобные вопросы должны оговариваться между ним и рабочими в ходе собраний ассоциаций. Государство должно лишь предоставить рабочему, как и любому индивиду, максимальную свободу и широту возможностей для самореализации и саморазвития. Это шло об руку с основами экономической политики Наполеона III – свобода рынка от любого вмешательства. Принцип свободной конкуренции служил залогом общественных и экономических свобод, «невидимая рука» предназначается не только экономике, но и социальным отношениям. «Государство должно олицетворять свободу и иногда выступать в качестве полицейского, но не благодетеля… Недопустимо, чтобы государственный социализм, контролируя работу и капитал индивида, посягал таким образом на его судьбу. Государственный социализм уничтожает желание трудиться и развиваться, все то, чем человек отличается от животного»[292]292
  Ollivier E. L’Empire libéral. Vol. 13. P. 244.


[Закрыть]. Основная задача государства по отношению к рабочим – предоставить им все необходимые свободы, с тем чтобы уже сами рабочие могли распорядиться ими по своему усмотрению: «Необходимо, чтобы рабочие отказались от мысли о государстве-благодетеле и видели в предоставленной им свободе и гарантиях прав индивида возможность работать и определять свой заработок независимо от правительства…»[293]293
  Darimon A. Histoire d’un parti. P. 92.


[Закрыть]. Таким образом, функция защиты подданных со стороны государства состоит не столько в даровании, сколько в «высвобождении» естественных прав и свобод индивида, невмешательстве в них, соблюдении их неприкосновенности. Однако существует и покровительственная часть этой доктрины, уже занявшая прочное место в виде внедренной императором практики создания касс взаимопомощи и кредитов для рабочих – прототипов пособий по производственному травматизму и пенсий. Оливье принимал такую политику, но более полезным и существенным на данный момент считал именно учреждение ассоциаций на производстве, на которые ложилась вся ответственность по улучшению условий труда и благосостояния рабочих.

Некоторые изменения в рабочем законодательстве были сделаны еще до начала либеральных реформ. В 1864 г. указом императора был отменен восстановленный после поражения социалистов в революции 1848 г. и вызывавший наибольшую ненависть рабочих и социалистов закон Ле Шапелье (1791 г.), запрещавший создание объединений рабочих на предприятии. Отныне рабочие получали право организовывать ассоциации для переговоров с патроном и собрания для обсуждения насущных вопросов. Либералы расценивали его как важнейший шаг на пути империи к свободам – «Нантский эдикт для рабочих, дарованный императором-социалистом», – писал соратник Оливье А. Клаво[294]294
  Claveau A. Souvenirs politiques et perlementaires d’un témoin. Paris, 1913. P. 50.


[Закрыть]. Однако этот закон не разрешил создание постоянно действующих профсоюзов, он открыл путь лишь временным ассоциациям, собирающимся исключительно для урегулирования забастовок. Такая недоработка вызвала протест республиканцев, настаивавших на полном самоуправлении рабочих[295]295
  Gambetta L. Discours et plaidoyers politiques. Vol. 1. P. 141.


[Закрыть]. Но либералы (не привлеченные к участию в разработке закона) встретили его с восторгом: это был, как они считали, символ свободы, нацеленной одновременно и на благо народа, и на предотвращение революции; «я счастлив, – говорил в своей парламентской речи Э. Оливье, – что теперь рабочие могут свободно дискутировать и собираться, что раньше было привилегией богатых и образованных… что теперь они сами себе хозяева и могут прилагать усилия для улучшения своих условий труда и бороться за свои права»[296]296
  Archives nationales. Fonds Persigny. 44 AP-16. La situation de l’Empire.


[Закрыть].

К концу 1860-х гг. размах борьбы рабочих за свои права сильно возрос. Сохранившиеся отчеты комиссаров полиции и префектов Парижа и департаментов пронизаны страхом перед новой социальной силой, которая, как признают представители властей, обрела самостоятельность и политическое самосознание, все более смело предъявляет свои требования и при этом «весьма подвержены влияниям политических партий»[297]297
  Archives Rouher. Archives nationales. 45 AP-19. Rapports du Préfet de police.


[Закрыть]. Рабочие, согласно этим рапортам, были самыми активными участниками политических собраний вне предприятий; на встречах с лидерами республиканцев они обсуждали проблемы социального законодательства: сокращение рабочего дня до 10 часов без снижения заработной платы, запрет детского труда, равенство оплаты мужского и женского труда, повышение зарплат, улучшение жилищных условий и строительство специального жилья для рабочих, создание профсоюзов вместо временных ассоциаций.

Отмена закона Ле Шапелье привела к тому, что эти собрания стали легализованными. Согласно отчетам полиции, многие из них были мирными и заканчивались договоренностями с предпринимателем и без насилия. Но нередко арестовывались те, кто выдвигал политические лозунги, призывал к свержению режима, «нарушал общественное спокойствие». Рабочие требовали создания страховых обществ для работников предприятия, причем руководить ими должны были бы сами рабочие, а не патроны. Государство всячески этому сопротивлялось. Так, один из префектов писал министру внутренних дел: «правительство империи сделало все возможное для улучшения условий труда рабочих, поэтому эти общества – бесполезны и опасны»[298]298
  Ibid.


[Закрыть]. Но невозможно отрицать тот факт, что благодаря новому рабочему законодательству рабочие получили больше возможностей для участия в политической жизни страны. Так, во время общенациональных выборов 1869 г. было выдвинуто немало кандидатов, происходивших из среды рабочих или же представлявших их интересы, а в Париже эти кандидаты и вовсе одерживали победу[299]299
  L’ Avenir national. 25 Mai 1869.


[Закрыть].