Текст книги "Общество поглощения. Человечество в поисках еды"

Часть II
Двадцатый век

6
Ферма как фабрика

Обычно мы представляем себе промышленную революцию как историю фабрик, начавшуюся в Британии, где энергия пара была впервые использована в машинах, способных, например, приводить в действие ткацкие станки намного быстрее, чем можно было себе вообразить прежде.

Однако городскими фабриками дело не исчерпывалось. Вдали от городов с их огромными кирпичными зданиями шел также процесс индустриализации фермы. Как отмечает Дебора Кей Фицджеральд в книге «Каждая ферма – это фабрика» (Every Farm is a Factory), практически любая успешная фабрика имеет пять характеристик: «большой объем производства, специализированные машины, стандартизация процессов и продуктов, упор на управленческий (а не ремесленный) опыт и постоянное упоминание "эффективности" как обязательного требования к производству»{89}89
  Deborah Fitzgerald, Every Farm a Factory: The Industrial Ideal in American Agriculture (New Haven, CT: Yale University Press, 2003).


[Закрыть].

Ферма XX века отвечала всем условиям, перечисленным Фицджеральд, поскольку за столетие, последовавшее после Гражданской войны, в сельском хозяйстве произошло больше изменений, чем за все предшествующие тысячелетия.

Индустриализация постоянно двигалась на запад. Толстый слой тысячелетнего дерна, покрывавший равнины за Аппалачами, был невероятно продуктивен – если только его удавалось вспахать. Однако именно это стало главной трудностью для новых поселенцев, наводнивших этот регион. Дерн был настолько плотным и толстым, что его было трудно вскрыть, вдобавок на лемеха старинных плугов налипали комья земли, и приходилось часто останавливаться, чтобы их очистить.

Джон Дир, разорившийся кузнец из Вермонта, переехавший в Иллинойс в 1836 году, обрушил на проблему вскрытия дерна мощь нового плуга – с лемехом иной формы, расположенным под другим углом, и из стали, а не из кованого железа, как раньше. Продавал он свои плуги также по-новому. Вместо того чтобы принимать заказы на изготовление, Дир запустил производство своих плугов и искал покупателей на уже готовые. К 1859 году он производил 10 000 плугов в год и имел по меньшей мере четыреста конкурентов{90}90
  Hiram M. Drache, «The Impact of John Deere's Plow,» Illinois Periodicals Online, https://www.lib.niu.edu/2001/iht810102.html.


[Закрыть]. Тенденция упрощения и стандартизации продолжилась.

Совершив переворот в сельскохозяйственном оборудовании, американцы быстро изменили экологическую ситуацию на Великих равнинах. Затем они совершили переворот в производстве машин, изготавливавших машины. «Американская система» производства, сочетавшая мощь и скорость оборудования, управляемого полуквалифицированными рабочими, которые пришли на смену мастерам-ремесленникам, получила всемирную известность на Международной выставке достижений науки, промышленности, искусства и торговли, проходившей в 1851 году в лондонском Хрустальном дворце. На ней американские производители продемонстрировали ружья из взаимозаменяемых частей, которые можно было быстро ремонтировать даже на поле боя. Следом были разработаны столь же оригинальные земледельческие орудия.

Новая система и людей считала взаимозаменяемыми. Профессиональные специализации были разбиты на части, систематизированы и сведены к простым операциям, и практически любой человек мог заменить почти кого угодно без снижения темпов производства. Только опытный мастер мог вручную изготовить обувь, но рабочий, обслуживающий станок на обувной фабрике, должен был освоить, довести до совершенства и выполнять лишь одну операцию. Неспособность выполнять эту задачу означала быструю замену рабочего: заменить оператора станка было так же просто, как деталь машины, которой он управлял. Этой системе не нужны были профессионалы; ей требовались рабочие, и лишь в таком количестве, какое было необходимо, чтобы работа была сделана.

Имя человека, наиболее тесно связанного с этим «рациональным управлением», – Фредерик Тейлор. Его труды о конвейерных линиях вдохновили целое поколение инженеров сельскохозяйственной техники, многие из которых были государственными служащими, работавшими в колледжах на дарованной государством земле или на сельскохозяйственных экспериментальных станциях, а также побуждали фермеров становиться «более профессиональными», относиться к фермерству как к любому другому бизнесу и использовать машины для производства большего количества товаров при меньших трудозатратах.

Плуг Дира был важным изобретением, но лишь появление парового трактора и вскоре после него трактора с двигателем внутреннего сгорания (ДВС) совершило подлинный переворот. Эти моторизованные кони вскоре начнут в геометрической прогрессии заменять труд человека и животных, практически уничтожив все препятствия по перепашке целинных земель.

Первую нефтяную скважину пробурили в Пенсильвании в 1859 году, и сложившееся вскоре сочетание углеводородных источников питания, увеличившейся мощности двигателей и массово производимой стали вызвало быстрые перемены. В 1850 году фермеру с лошадью требовалось по меньшей мере 75 часов, чтобы произвести 100 бушелей[14]14
  Около 3637 л. – Прим. пер.


[Закрыть] кукурузы{91}91
  «Power,» Living History Farms, https://www.lhf.org/learning-fields/power/.


[Закрыть]. К 1930 году на решение той же задачи уходило всего 15 часов{92}92
  «Historical Timeline – 1930,» Growing a Nation: The Story of American Agriculture, https://www.agclassroom.org/ganarchive/timeline/1930.htm.


[Закрыть]. Соответственно росло и производство: со 173 млн бушелей пшеницы в 1859 году до 287 млн{93}93
  Bruce Kraig, A Rich and Fertile Land: A History of Food in America (London and Islington: Reaktion, 2017).


[Закрыть] к концу столетия. Трактор изменил все.

Как большинство возникших технологий, первый трактор представлял собой сырую разработку. Он был грубым, медленным и неудобным в управлении, дорогим и опасным, часто ломался, им было трудно управлять, и его было неудобно заправлять. Еще он был склонен к самовозгоранию{94}94
  Diotima Booraem, «Steaming into the Future,» Smithsonian Magazine, September 1998, https://www.smithsonianmag.com/science-nature/steaming-into-the-future-157045311/.


[Закрыть], особенно это касалось первых моделей, работавших на угле и дровах. Более того, его приходилось вытаскивать на поле лошадьми, а потом еще и ждать, когда он раскочегарится.

Тем не менее в таких богатых и невероятно плодородных штатах, как Огайо, Индиана и Иллинойс, где фермерам охотно предоставлялись кредиты и наличность, первые тракторы быстро стали популярными. Темпы изменений производства снова увеличились в 1892 году, когда появился первый удачный трактор на жидком топливе, превосходивший паровую модель во всех отношениях. Он был легче, дешевле, безопаснее и эффективнее.

Тридцать семь тысяч тракторов работали на американских фермах в 1916 году{95}95
  Reynold M. Wik, «Henry Ford's Tractors and American Agriculture,» Agricultural History 38, no. 2 (April 1964).


[Закрыть], когда в Небраске с большой помпой была представлена модель Генри Форда. Сам Форд был убежден, что найдется рынок для 10 млн тракторов, и поклялся продавать их по беспрецедентно низкой цене{96}96
  Reynold Wik, Henry Ford and Grass-roots America (Ann Arbor: University of Michigan Regional Press, 1973).


[Закрыть]. Он предвидел последствия появления своей модели: «Я собираюсь распахать австралийский буш и степи Сибири и Месопотамии»{97}97
  Wik, Henry Ford and Grass-roots America.


[Закрыть]. К 1940 году количество тракторов превышало 1,5 млн{98}98
  Willard Cochrane, The Development of American Agriculture: A Historical Analysis (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1993).


[Закрыть].

Как только трактора с ДВС стали доступными и начали продаваться, за прерии взялись всерьез. В буквальном смысле сотрясающая основы эффективность новых тракторов ускорила сев и сбор урожая, поскольку бороны прокладывали ровные ряды, а сеялки сделали процесс посадки семян единообразным и быстрым. Наконец, комбайны объединили несколько процессов сбора урожая в одной машине, более чем наполовину уменьшив стоимость производства, главным образом путем сокращения применения ручного труда.

К 1960 году 4,7 млн тракторов работали на 3,7 млн ферм, число которых, напротив, начало сокращаться, поскольку эффективность производства вела к укрупнению{99}99
  Cochrane, Development of American Agriculture.


[Закрыть]. В 1960 году количество ферм составляло лишь половину имевшихся в 1940 году, тогда как число тракторов практически не изменилось.

Внедрение трактора имело еще одно последствие, неочевидное для нас, ныне живущих. Оно высвободило миллионы акров сельскохозяйственной земли, когда-то отводимой на прокорм тягловых животных. Поголовье лошадей сократилось с пиковых 25 млн в 1920 году до примерно 3 млн в 1960 году, когда Министерство сельского хозяйства США перестало его отслеживать.

Влияние этого обстоятельства было колоссальным. Как написал в 1958 году экономист Министерства сельского хозяйства США Уиллард Кокрейн, «замена живой силы трактором высвободила порядка 70 млн акров, или пятую часть наших пахотных земель, под производство товарных культур»{100}100
  Willard Cochrane, «Farm Prices: Myth and Reality,» in The Curse of American Agricultural Abundance: A Sustainable Solution (Lincoln: University of Nebraska Press, 2003).


[Закрыть].

Однако выбор «товарных культур» у фермеров был ограниченным. Поскольку новая техника была приспособлена для посадки и уборки какой-то одной культуры, сельскохозяйственное разнообразие фермы снизилось. На новых фермах, возникших на Великих равнинах в первой половине XX века, этой единственной культурой чаще всего становилась пшеница, площади посева которой увеличились примерно с 20 млн акров в 1870 году до 50 млн всего 30 лет спустя.

В Первую мировую войну глобальный спрос на пшеницу временно стал непомерным, а фермеров на душу населения стало меньше, чем когда-либо, из-за урбанизации и необходимости для мужчин принимать участие в военных действиях. Вследствие этого фермы должны были производить больше еды – и они справились с этой задачей, в значительной мере благодаря тракторам.

Пока производство росло, Соединенные Штаты, наряду с другими бывшими и теперешними колониями, поставляли достаточно зерна как на внутренний, так и на мировой рынок, чтобы кормить растущую массу бывших фермеров, ставших рабочими, в стремительно индустриализовавшихся городах Европы и обоих американских континентов, а также армию. Тем временем сельская Европа продолжала хиреть, поскольку люди бросали свои фермы, чтобы попытать счастья на фабриках или в бизнесе, или были вынуждены перебираться фермерствовать туда, где могли больше преуспеть, скажем на американский Запад. Миграция этих слоев населения стала самым массовым трансконтинентальным перемещением людей в истории.

Иммигранты новой волны, исполненные амбиций, и не подозревали, что сельскохозяйственный ландшафт, рисовавшийся их воображению, стремительно исчезает.

У фермеров всегда случаются хорошие и плохие годы, а в этот период экономических бумов и спадов ситуация была особенно неустойчивой – отчасти из-за роста глобальных рынков: теперь засуха или война, случившаяся за десятки тысяч километров, могла внезапно и непредсказуемым образом повлиять на спрос, предложение и цены по всему миру. Поскольку же зерно и даже фьючерсы теперь продавались на финансовых биржах, существовал риск возникновения пузырей, паники, колебаний цен и рецессии, столь же непредсказуемых и катастрофических, как и плохая погода.

Хотя закон «О гомстедах» помог миллионам людей – если у вас есть возможность получить бесплатную землю, все у вас будет относительно неплохо, – не будет преувеличением сказать, что даже до того, как новые фермеры начали обрабатывать свои участки, тенденции уже указывали на приближение будущего, в котором они будут не нужны. Из-за постоянно растущего производства и укрупнения количество ферм в Америке сокращалось, а поселенцы стали лишаться поддержки.

Бизнесменам, богатевшим на их труде, фермеры-одиночки представлялись неизбежным злом. Они требовали особого внимания, организовывались, чтобы добиваться справедливого отношения к себе, и часто допускали просрочку по счетам. Если бы их число можно было сократить, сохранив тот же уровень производства, вся система работала бы гораздо более гладко.

Однако фермеры прекрасно понимали, что происходит, несмотря на пренебрежительное название «деревенщина», данное им горожанами. Когда закончился XIX век, они начали протестовать против экономической нестабильности, изменчивых и непредсказуемых кредитных и ипотечных ставок и дефляционного давления – проблем, с которыми правительство могло, но не желало справиться. Они также понимали, что богачи страны становятся все более могущественными.

Еды производилось больше, чем когда-либо, тем не менее голод и страх голода не исчезли. Во всем мире фермеры, когда-то выращивавшие пищу для своих семей и соседей, были принуждены продавать урожай на рынке за наличность, чтобы удержаться на плаву. На том же самом рынке фермеры – как и все остальные – имели возможность купить ту еду, которую могли себе позволить.

Однако в случае гибели урожая их товарной культуры им было бы не на что купить еду, выращиваемую где-то там, далеко. Разумеется, не было бы и пищи, выращенной в той же местности. Ирландская трагедия могла бы повториться. Тем не менее сельское хозяйство продолжило двигаться по пути обслуживания глобального рынка, оставляя за бортом отдельные общины.

Пытаясь контролировать производство и цены и сохранить независимость, многие фермеры присоединялись к рабочим движениям и другим силам, добивающимся изменений к лучшему, создавая такие организации, как Национальный фермерский союз. Эти организации, стремившиеся вырваться из-под власти монополий, образовывали независимые совместные группы для закупки расходных материалов, финансирования и страхования.

Фермеры требовали более выгодных тарифов на перевозки у руководства железных дорог, меньших ставок по кредитам (и списания долгов) у банков, более выгодных налоговых ставок (в том числе повышения налогообложения земельных спекулянтов), более решительного и последовательно применяемого антимонопольного законодательства и больше денег – от правительства. С появлением этих общих для них тем фермеры и их представители объединились, сформировав Популистскую партию[15]15
  Официальное название – Народная партия. – Прим. пер.


[Закрыть] в 1892 году и набрав 6,5 млн голосов в поддержку прогрессивного кандидата Уильяма Дженнингса Брайана на президентских выборах 1896 года. К сожалению, Уильям Маккинли получил 7 млн голосов.

Тем не менее параллельно с укрупнением имевшихся ферм стремительно возникали новые. В Соединенных Штатах и власти, и бизнес были готовы раздавать общественные земли, чтобы получать прибыль от налогообложения и продолжать создавать спрос на продукцию агробизнеса. Поскольку требовалось все больше фермеров и рабочих, федеральное правительство продолжало поддерживать иммиграцию, и количество новых американцев по-прежнему росло ошеломляющими темпами. С 1860 по 1900 год население страны выросло более чем вдвое, до примерно 75 млн человек.

После того как фермеры получили более реалистичное представление о жизни в средней части страны – а хорошая земля начала иссякать, и стало ясно, что честное фермерство редко становится легким путем к богатству, – потребовались более сильные стимулы, чем первоначально принятый закон «О гомстедах» 1862 года, чтобы заставить людей покидать восточные города и создавать фермы на Западе. В 1909 году конгресс принял расширенный закон «О гомстедах», удвоивший надел до 320 акров для новых фермеров, соглашающихся на засушливые, ветреные, с непредсказуемым режимом осадков западные земли, где имелись трудности с орошением.

Для многих людей это означало поселение в Техасе, Оклахоме, Небраске и Канзасе, где землю как согласно закону «О гомстедах», так и без него можно было получить фактически бесплатно. Другие отправлялись еще дальше на Запад в поисках золота в буквальном и переносном смысле. Фермеры-временщики задешево покупали тысячи акров земли и посещали их, только чтобы распахать, засеять и наконец собрать урожай (если не перекладывали и этот труд на наемных рабочих), пользуясь тогдашним историческим максимумом цен на пшеницу, и продавали земли, как только эта деятельность становилась неприбыльной. Спекулянты придумали схемы быстрого обогащения, а застройщики и железнодорожные компании организовывали показательные фермы для демонстрации того, какое благоденствие ожидает каждого, кто воспользуется этой выпадающей раз в жизни возможностью получить землю даром. Фермерам-новичкам это подавалось как предложение, от которого невозможно отказаться.

Жуликоватые торговцы землей заманивали приезжих с Востока «гарантиями» того, что цены на пшеницу останутся стабильными, поскольку спрос никогда не уменьшится, что земля на Западе идеальна для выращивания пшеницы, а климат, как утверждают ученые Канзасского университета, постоянно меняется только к лучшему{101}101
  . The Dust Bowl, directed by Ken Burns, aired 2012 on PBS.


[Закрыть].

И неважно, что удвоение предложения продукта, спрос на который был нестабильным – если у людей достаточно еды, нелегко заставить их есть больше, – практически гарантировало снижение цен. Неважно, что пшеница, как доказала история, – сложная культура для выращивания, даже на идеальной почве. Неважно и то, что никто не может предсказать климат в долгосрочной перспективе, а Великие равнины, как оказалось, переживали тогда благоприятный, но краткий влажный период.

В действительности сочетание большего числа фермеров, бо́льших объемов пшеницы и меняющейся погоды являлось рецептом катастрофы – и катастрофа разразилась. Фермерам всегда приходилось тяжко, но вплоть до XX века в их труде участвовали буквально их собственные тела, их животные и земля, которая должна была бесконечно давать пищу, необходимую им и членам их семей для выживания. Это делало их заботливыми попечителями земли и смышлеными фермерами.

Теперь фермеры производили так много, что нуждались в наемном труде, в машинах вместо животных и, если хотели процветать, в бо́льшей площади земли. Для этого нужны были займы, что делало фермерство как никогда рискованным. Политика, оборудование и финансы, соединившись, вынудили фермы стать крупнее.

Как и фабричная, продукция ферм поставлялась и продавалась повсеместно. Как и в случае с фабриками, фермерское производство приводило к новым, иногда скрытым и часто огромным негативным последствиям: загрязнению, эксплуатации рабочих и животных, деградации почв, истощению ресурсов – последствиям, поглощавшимся землей и обществом без компенсаций.

Отходы производства, даже самые токсичные, стали считаться нормой, а ущерб, нанесенный до определенного уровня, – «добросовестным использованием». Ученые уверяли загрязнителей, что природа очистится сама. Вода, как прежде земля, вскоре сама по себе стала товаром, и ее качество ухудшилось.

Все же, вследствие колоссального роста, переход к промышленному сельскому хозяйству – подобно переходу к земледелию на 10 000 лет раньше – был неизбежен в имевшихся обстоятельствах. В отличие, однако, от первоначальной сельскохозяйственной революции, эта произошла с головокружительной скоростью – всего за пару поколений.

Пожалуй, в то время это было выше понимания, но была необходима поддержка регионального сельского хозяйства, чтобы фермеры могли ухаживать за землей и производить пищу для своих общин, а не для торговцев. Однако протесты радикалов XIX и XX веков оказали ограниченное влияние в стране, где рост и прибыльность для немногих считались важнее благополучия многих.

Инновации создавали впечатление, будто возможен бесконечный рост производства товаров повседневного спроса. Появление трактора вызвало невиданный бум сельского хозяйства. Единственным ограничителем была плодородность почвы – проблемный вопрос, вставший остро, как никогда ранее.

Не только фермеры понимали, что разграбление кладезей компостированного помета в дальних краях является лишь временным решением. В 1898 году президент Британской ассоциации содействия развитию науки Уильям Крукс, вторя Мальтусу в своем выступлении, получившем известность как «великая речь о пшенице»{102}102
  William Crookes, «Address of the President Before the British Association for the Advancement of Science, Bristol, 1898,» Science, October 28, 1898, 561–75.


[Закрыть], поставил перед членами своей организации и научным сообществом в целом следующую задачу.

Главной темой его выступления, сказал он, является продовольственное снабжение, «вопрос выживания для каждого человека». Под «человеком» Крукс понимал «мирового потребителя хлеба… великую европеоидную расу, включающую народы Европы, Соединенных Штатов, Британской Америки, белое население Южной Африки, Австралии, частей Южной Америки и белое население европейских колоний».

«По мере того как число ртов растет, – заметил он, – продовольственные ресурсы истощаются. Количество земли ограниченно, а земля, на которой будет выращиваться пшеница, критически зависит от сложных и непостоянных природных явлений. Я вынужден заявить, что почва, на которой растет наша пшеница, совершенно не отвечает возложенному на нее бремени. ‹…› Именно химик должен прийти на помощь находящимся под угрозой общинам».

Беспокойство Крукса было совершенно обоснованным. Население промышленной Западной Европы обеспечивалось зерновым импортом из колоний и богатой пшеницей бывшей колонии, США. Законы «О зерне» были частично отменены, потому что импортируемое зерно было настолько дешевым, что европейские производители не могли конкурировать с его заморскими производителями. Все было прекрасно, пока Европа не начала понимать, что даже в богатых странах импорт продуктов питания целиком и полностью зависит от мирных отношений между участниками этой торговли. Вечного мира не бывает.

Когда британцы и другие европейцы решили снова вложиться в отечественное земледелие, предсказуемо оказалось, что у них не хватает земли – точнее, все еще плодородной земли. Росли конкуренция и напряженность, происходили стычки за колониальные территории, на которых почва еще оставалась достаточно богатой питательными веществами, чтобы давать урожай. Как отметил Крукс в своей речи, «первейшим и имеющим наивысшее значение оружием на войне является продовольствие»{103}103
  Crookes, «Address of the President.»


[Закрыть].

Более того, вариант добычи удобрений за границей также быстро отпадал. Торговцы похищали китайцев, чтобы добывать гуано в бо́льших объемах, и его запасы истощились. На какое-то время его заменили другие две разновидности высокопитательного удобрения – нитрат фосфора, или селитра, и нитрат натрия («белое золото»). Они добывались и продолжают добываться по всему миру, от Индии до Кентукки и Чили, но, когда уменьшились и запасы азотных удобрений, цены выросли, а спрос на потребляемый растениями азот продолжал увеличиваться.

В мире очень много азота: он составляет почти 80 % атмосферы Земли. Однако азот инертен, растения не могут усваивать его в газообразном состоянии, а люди не знали способа извлечь азот из воздуха, чтобы его можно было использовать. Полезные формы азотных удобрений, такие как гуано и селитра, в долгосрочной перспективе были еще более ограниченным ресурсом, чем богатый азотом коровий навоз и куриный помет. Чтобы мировая экономика, основанная на товарных культурах, могла процветать, кто-то должен был принять вызов Крукса и найти способ использования атмосферного азота.

Это сделал Фриц Габер, немецкий еврей, родившийся в 1868 году, друг Альберта Эйнштейна, – став одним из самых влиятельных химиков в истории.

В 1909 году, всего через десять с небольшим лет после воззвания Крукса, Габер нашел способ в условиях высокого давления (свыше 200 атмосфер) и высоких температур (более 400 градусов Цельсия), используя железо в качестве катализатора, соединять атмосферный азот и водород и получать аммиак.

Впервые добыв азот из воздуха, Габер заложил основы для создания искусственного удобрения. Он сделал, как говорили немцы, brot aus luft – «хлеб из воздуха».

Новое удобрение, однако, не сразу получило широкое применение. Процесс Габера купила немецкая химическая фирма BASF, а его сподвижник Карл Бош адаптировал для промышленного использования. Полномасштабное производство началось в 1913 году, но вместо того, чтобы разрабатывать химические удобрения, компания BASF переключилась на другую бурно растущую отрасль – военную. Процесс Габера принес в мир новый класс химического оружия на основе азота и более мощные и простые в изготовлении взрывчатые вещества.

Сам Габер был успешным изобретателем новых видов химического оружия, превратившим хлор и другие газы в боевые вещества. Это привело к созданию «Циклона А», изначально предназначенного для уничтожения насекомых. Позднее с помощью той же технологии был получен «Циклон Б» – газ, который применяли нацисты в лагерях смерти, где были убиты многие родственники самого Габера{104}104
  Robin McKie, «From Fertiliser to Zyklon B: 100 Years of the Scientific Discovery That Brought Life and Death,» The Guardian, November 2, 2013, https://www.theguardian.com/science/2013/nov/03/fritz-haber-fertiliser-ammonia-centenary.


[Закрыть].

После Первой мировой войны, когда, наконец, удобрения на основе аммиака стали выпускать в больших объемах, производство зерна удвоилось, а затем снова удвоилось в течение пары десятилетий. Сидераты, севооборот и «зеленый навоз» были обречены повторить судьбу плугов на лошадиной тяге, поскольку химические удобрения стали использовать все фермеры, которым это было по карману. Наряду с трактором и химическими пестицидами, которые будут скоро созданы, новому удобрению суждено было предопределить путь сельского хозяйства в XX столетии и позднее.

Прежде чем это могло произойти, нужно было выиграть войну. Хотя об этом редко вспоминают, победа в Первой мировой войне была достигнута благодаря пшенице. К концу Викторианской эпохи, в 1901 году, и Британия, и Германия уже превратились из аграрных стран в величайшие в мире промышленные и военные державы. Обе являлись чистыми импортерами зерновых, шерсти, удобрений и других товаров первой необходимости, которые можно было доставлять в Британию практически только морем. Германия также зависела от заморского импорта таких жизненно важных товаров, как молочные продукты и пшеница.

В отношении поставок между этими двумя странами была огромная разница, создаваемая Атлантическим океаном. Если Британия всегда могла торговать через него со своими союзниками и колониями, доступ к нему Германии был (и до сих пор остается) ограниченным, поскольку осуществлялся через узкий и легко блокируемый Английский канал или через Северное море, также обычно контролируемое Великобританией.

Почти сразу после начала войны, в 1914 году, Британия перекрыла для немецких кораблей оба водных бассейна. Британские союзники Франция и Италия установили блокаду на Адриатическом море, самым северным портом на котором являлся Триест, в то время входивший в состав Австро-Венгрии. Все оставшееся время войны Германия, за редкими исключениями, не могла импортировать продовольствие морем (даже Балтика была частично заблокирована), и, поскольку большинство мужчин боеспособного возраста служили в армии, сельское хозяйство Германии испытывало нехватку рабочих рук, фуража, удобрений и животных (миллионы лошадей находились на фронте).

Как пишет Авнер Оффер в книге «Первая мировая война: Аграрная интерпретация» (The First World War: An Agrarian Interpretation), около 19 % калорий, потребляемых Германией, поступали из-за границы{105}105
  Avner Offer, The First World War: An Agrarian Interpretation (Oxford: Oxford University Press, 1991).


[Закрыть], – несравненно больше того количества, без которого могло обойтись ее население. Имелись и другие проблемы, кроме импорта продовольствия. Немецкое питание включало много мяса, как в любой промышленной стране, а выращивание скота на мясо сокращает общее количество доступных калорий, поскольку часть калорий, «сконцентрированных» в животном, используется на поддержание его собственной жизни.

Это приводит нас к любопытному примеру Дании. Хотя Дания объявила нейтралитет, когда началась война, в 1917 году Германия отсекла эту страну от импорта удобрений, зерновых и других продуктов питания, объявив полную блокаду всего международного судоходства, которое могла контролировать{106}106
  Offer, First World War.


[Закрыть].

Датский рацион, как и немецкий, был очень уязвим в этих условиях. Страна выращивала вполовину меньше зерна на душу населения, чем Германия{107}107
  M. Hindhede, «The Effect of Food Restriction During War on Mortality in Copenhagen,» Journal of the American Medical Association, February 7, 1920.


[Закрыть], и значительная его часть шла на корм скоту. Однако правительство продемонстрировало впечатляющее здравомыслие, решительность и единство, решив увеличить поставки зерна гражданам за счет сокращения производства спиртного, введения нормирования белого хлеба, отказавшись от выращивания свиней и поощряя потребление цельного зерна. По словам доктора Миккеля Хиндхеде, одного из лидеров этой кампании, «мясо – последнее требование, которое должно быть удовлетворено [в рационе]. Если людям придется ждать, пока свиньи и крупный рогатый скот не получат достаточно пищи, они умрут от голода»{108}108
  Hindhede, «Effect of Food Restriction.»


[Закрыть].

Хиндхеде был прав. Любая частично сбалансированная диета достаточной калорийности обеспечивает адекватное содержание белка. Поэтому после включения в рацион зерна, которое прежде скармливалось скоту, датчане максимально эффективно использовали сельскохозяйственное производство страны, сконцентрировавшись на цельных злаках, картофеле, фруктах и овощах.

В действительности Хиндхеде назвал год с октября 1917-го по октябрь 1918-го «годом здоровья». Смертность в Дании стала самой низкой в истории{109}109
  Ina Zweiniger-Bargielowska, Dr. Rachel Duffett, and Professor Alain Drouard, Food and War in Twentieth Century Europe (Burlington, VT, and London: Ashgate, 2011).


[Закрыть]. Средний показатель смертности от хронических заболеваний взрослых жителей Копенгагена с 1900 по 1916 год, судя по выборке, составлял 100 человек на 10 000; в «год здоровья» – 66 человек. Общая смертность в Дании в октябре 1917-го – 1918 году составила 10,4 человека на тысячу, меньше предыдущего самого низкого значения в 12,5 человека.

Следует признать, что улучшение здоровья граждан могло иметь и другое объяснение. Некоторые называют период 1917–1918 годов «годом сливочного масла»{110}110
  Zweiniger-Bargielowska et al., Food and War.


[Закрыть], утверждая, что люди стали здоровее благодаря сокращению потребления алкоголя и исключению из рациона маргарина. Независимо от причин, без сомнения комплексных, здоровье датчан улучшилось в результате контролируемого «эксперимента» с рационом, для чего понадобилось (и пришлось) всего лишь вернуться к старому стилю выращивания и употребления пищи. Безусловно и то, что датчане питались намного лучше – имея меньше ресурсов, – чем немцы. Их питание было настолько эффективно, что рекомендации большинства сегодняшних экспертов в области здравоохранения согласуются с рационом питания датчан во время войны.

В Германии химикаты, из которых можно было бы изготовить искусственные удобрения, использовались для производства бомб и отравляющих газов, а вследствие блокады страна не могла импортировать чилийскую селитру – добываемый шахтным методом источник азота, по большей части заменивший гуано. Соответственно, пострадало сельское хозяйство Германии, произошел ошеломляющий скачок цен на продовольствие и в конечном счете – гиперинфляция. В ответ Германия создала Военное продовольственное управление, пытаясь справедливо нормировать и распределять пищу. Это означало, что значительная ее часть продавалась на черных рынках.

Последовавшее недоедание сделало немцев подверженными болезням, что повлекло за собой сотни тысяч смертей среди гражданских, а также долгосрочный ущерб здоровью поколения детей, выращенных без достаточного для нормального развития количества калорий. Голод в военные и послевоенные годы вызвал социальные волнения и обострение разногласий между жителями городов и деревень, классами и этническими группами не только в Германии, но и по всей Европе – это была причина, стоявшая за революцией в России, – на Ближнем Востоке и далее.

Тем временем пшеничный бум в Америке подготовил ее к тому, чтобы она стала главным поставщиком зерна в Западную Европу. Будущий президент Герберт Гувер был назначен главой продовольственного управления США, которое устанавливало нормы предельных цен на внутреннем рынке, размещало заказы на поставку продовольствия войскам и контролировало продажи союзникам{111}111
  Ogle, In Meat We Trust.


[Закрыть].

Поскольку значительная часть продукции процветающей агропромышленности поставлялась за океан союзникам и солдатам, Гувер призывал американцев быть более самостоятельными в обеспечении себя продовольствием и приналечь на яйца и сыр{112}112
  Ogle, In Meat We Trust.


[Закрыть]: и то и другое по-прежнему производилось дома или поблизости. Американцы также занялись садоводством. Были освоены три миллиона прежде не обрабатываемых участков земли{113}113
  Rose Hayden-Smith, Sowing the Seeds of Victory: American Gardening Programs of World War I (Jefferson, NC: McFarland & Co., 2014).


[Закрыть], что особенно впечатляет, если вспомнить, что население страны в то время составляло около 100 млн человек.