Текст книги "Моя любовь"

Около Дома профсоюзов четким прямоугольником выстроились эльфы из «Тризуба». Они маршируют на месте, синхронно лупят палицами по щитам и скандируют: «На Кабмин!!!» Подбегаю к Главному. (Много после я пытался идентифицировать того худенького человека в очках, но ничего не получилось.) Главный отвечает: «Нас ще мало!!!» Я продолжаю нудеть: «Вас – две сотни, нас – полсотни, этого хватит, чтоб сдвинуть толпу с Майдана». Но эльфы продолжают свой марш на месте. Ни на какой Кабмин они не двинулись. (Это мое первое разочарование в костюмированных и брендированных воителях. И не последнее. Далеко не последнее.)

Тем временем сквозь толпу на Майдан пробивается грузовичок. Какие-то люди быстренько разворачивают на кузове колонки. И вскоре над затихшим людским морем зазвучал незнакомый голос с галицким акцентом. Невидимый оратор забубнил о святости Майдана, о начале работы какого-то всенародного вече (какое на хрен вече???) и о том, что некие паршивцы-провокаторы желают это самое вече сорвать. Мол, никуда не идите, стойте на Майдане, пойте гимн, кричите: «Ганьба!!!» и «Слава Украине!!!» Тиран Янукович убоится этого крика и обязательно убежит, а пока, дорогие соотечественники, послушайте слово пастыря Любомира Гузара.

Сотни тысяч рвавшихся в бой киевлян вынуждены почти полчаса слушать нуднейшую проповедь. А ведь эти минуты могут решить судьбу страны.

Наши буйные собратья потихоньку рассасываются. Связаться с ними нет никакой возможности. Мобильный сигнал явно глушится. Мы с Андрюхой тоже выбрались из заскучавшей толпы и отправились в «Кофе-хаус» хлебнуть коньяка. Двести граммов «Мартеля» согревают тело и охлаждают разум. Я проклинаю всех и вся. (Гресь Марк Викторович уже засветился в буйнодействии, что может здорово повлиять на заработки, а взамен получено всего двадцать минут адреналиновой эйфории. Явно неравноценный обмен.) Бедному Лозовому приходится слушать мое нытье по поводу неспособности украинцев к истинному бунту. Через минуту этот вывод начинает подтверждать своей кислой речью взобравшийся на кузов Арсений Петрович.

Майдан – ловушка. Главная площадь страны – как хищное растение «росянка». Она манит порхающих мотыльков яркой, переливающейся капелькой соблазнительного сока. Только капля тягуча. Она не отпустит увязшего. Створки захлопнутся, и начинается процесс пищеварения.

Мы не захватывали Майдан, нас туда заманили, чтобы вытянуть из нервов революционную энергию и спустить в канаву местечкового сходняка. Грузовичок кряхтит под тяжестью «вгодованого» Тягнибока, здоровенного Кличко, а в очередь вскарабкаться на надгробье революции выстроились круглопузые Порошенко, Бенюк, Бондаренко. (Валить отсюда к чертовой матери…) Но внезапно зависший над центром города электронный колпак дал трещину. Телефонный звонок. Звонит Линукс.

– Быстрее на Банковую, а то все про…те!!!

* * *

Если в твоем пруду завелся крокодил – продай пруд или купи меч.

Из книги «Наставления августейшему наследнику» короля Пхумипона Адульядета Рамы-9

Улица Банковая. Администрация Президента. Первый заслон. За забором из металлических щитов редут милиционеров где-то в три ряда. Говорят, «Беркут». Но «Беркута» в первых рядах нет. Это ВВшники, девятнадцатилетние пацаны. Им страшно. Они еще не бывали в подобных переделках. (Да вся страна в таких переделках не бывала.)

Бунтовщиков немного, тысячи две, но ребята серьезные. Они шли к шансу попробовать себя в деле через фанатские разборки, через схватки с милицией, через свои «качалки» и школы рукопашного боя. Лица большинства закрыты, и в этом нет дани моде. Незваные визитеры прекрасно знают, что каждый квадратный метр Банковой прощупывается видеокамерами с нескольких ракурсов. (Это школы и больницы у нас не компьютеризированы, и внешняя разведка наблюдает за врагом с дерева в бинокль, а у тайной полиции с техобеспечением – порядок. Каждый снимок тут же уходит на идентификацию, за полчаса личность устанавливается.)

Кто-то хлопает по плечу. Оборачиваюсь и шарахаюсь. На меня смотрит ухмыляющийся человеческий череп. Он пропечатан на балаклаве. В прорезях поблескивают черные глаза Линухи. Становится спокойнее. Не то чтобы мы с Андрюхой напуганы. Просто и он, и я впервые в подобных переделках и не знаем, как действовать.

Линуха прошел, как говорится, «и Крым и Рым». Он знает, что делать и как не попасться. (Совсем недавно, в мае 2013-го, после одной переделки ему пришлось прятаться за границей. Заграницей стала Турция, не какой-нибудь там Кемер или Мармарис, а Стамбул накануне событий на площади Таксим. Зверь бежит прямо на ловца. Линуха отличился и там, да так отличился, что угодил в международный розыск.)

Раздается рев мотора. Это тот самый трактор, что еще пару часов назад был брошен на произвол судьбы дезертиром-трактористом. Физически ощущается дрожь тех, кто по другую сторону. Пыхтящий мотором грейдер – это не старухи на рынке (а именно со старухами ранее и приходилось иметь дело пацанятам в погонах). Вдобавок на крышу кабины взбираются увешанные цепями хлопцы. Они устраивают шоу, обращаясь со своим грозным оружием не хуже Джеки Чана. (Наверное, так вели себя викинги-берсерки при решающем штурме крепостных стен.)

С нами Осман. Он отпросился у Олега, чтоб, как и в старые времена, попробовать себя в репортерском деле. Фотограф взбирается на узенький подоконник. (Может, у него на спине липучки. Черт знает, каким макаром он умудряется удерживаться на десятке квадратных сантиметров и при этом еще менять объективы.)

Из трубы грейдера рвется черный дым. Почему никакого движения? Пробиваюсь через толпу поближе. Надо же, да тут старые знакомые! Спецотряд боевых кликуш, что пытался остановить нас на подходе к Майдану, теперь здесь.

Их тактика неимоверно эффективна. Дядьки и особенно тетки с обезьяньей прытью ныряют под колеса трактора с истошным воем: «Не треба крові!!! Це провокація!!! Проллється кров!!!» Их пытаются выковырять из-под днища, но это труднее, чем вытянуть из захламленного закутка испуганную кошку. Они мертвой хваткой цепляются за каждую выступающую деталь, брыкаются, лягаются, проявляя безмерную отвагу и верткость. Как только одного смельчака удается извлечь, в высвободившееся пространство тут же щучкой ныряет другой (или другая).

Следом в дело вступает бригада подвывал. Подвывалы тычут в закрытые лица повстанцев иконками, призывают к общему покаянию, бухаются на коленки и целуют ноги бойцов: «Нас бийте, синки, тільки б не кров!!!» Но разве дашь пенделя прокопченой воском и ладаном старухе? (Не удивлюсь, если выяснится, что под личиной некоторых богомолиц скрываются матерые атлеты со званием не ниже капитана.)

Ассиметричный удар власти оказался куда эффективнее тройных кордонов. Передышка, подаренная летучим отрядом подложных пенсионеров, дала возможность ментам перегруппировать силы. Из-за линии оцепления в толпу летят газовые гранаты. Страна впервые в своей 23-летней истории в таком количестве глотает слезоточивый газ.

Мои личные взаимоотношения с этим инструментом общественного замирения сложились еще в начале лихих 90-х.

Неизвестный джентльмен в тривиальной пьяной драке выпустил в мое обличье целый баллон диковинной на то время «Черемухи». То ли алкогольные пары тому причиной, то ли особое строение слизистой оболочки, только я без единой слезинки отмутузил того мужика и отобрал пустой баллон как непреложное свидетельство собственной доблести. (Расплатилась же за сей подвиг бедная мама. Застирывая мой плащ от подозрительного пятна, она выскочила из ванной, залитая слезами.)

На Банковой «Черемуха» на меня не действует, более забористая «Сирень» вызывает только легкое першение в горле. Светошумовые гранаты испугали лишь первым разрывом, но после службы в Советской армии возвращается привычка к громким звукам. Так что среди поднявшейся паники я выгляжу совершенно спокойным и очень себе нравлюсь, когда гордо, не пригибая головы, выхаживаю на вмиг опустевшем простреливаемом пятачке. Прямо-таки Багратион на Бородинском поле. (Различие одно: светлейшему князю осколком гранаты раздробило бедро, а мне осколок гранаты изорвал штанину и слегка оцарапал голень. Петр Иваныч Багратион посмертно снискал великую славу, а я навсегда утратил очень хорошие джинсы.)

Но вскоре ребята в балаклавах оправляются от первого шока. В милицию летят камни. Сначала робенько – швыряться особо нечем. А потом пролетарское подсознание напомнило об опыте парижских коммунаров. Кто-то первый умудрился ломиком сковырнуть брусчатку. Камень о камень, и из одного кирпича выходит по четыре отличных метательных снаряда.

«Тоже мне новость…» – скажет диванный всезнайка. Но до 1 декабря никто этого не делал. Целый век Украина не практиковала дробления мостовых на отдельно взятые булыжники. Кто-то научил…

Как верный апологет теорий заговора, шарю взглядом по толпе, отыскиваю «тайных учителей» – тех, кто проходил тренинги в сверхсекретных центрах подготовки цветных революций. Пытаюсь выделить мини-группки, что действуют более слаженно и умело… но не нахожу. Движение – именно броуновское, без намека на закономерность. Стихия взяла на себя роль «великого архитектора».

В тот день я не швырял каменьев. Сорок шесть – не двадцать. Черепаха из дюралюминиевых щитов для меня – не просто стена. Я физически ощущаю за панцирем людей. Им по девятнадцать-двадцать, как моему племяннику. Худосочные, только оторванные от дома и «Макдоналдса» – и сразу в ад. Трехсотграммовый булыжник с острыми краями – это шлем вдребезги, раздробленное плечо или спина. Я слышу их колотящиеся сердца и дробь стучащих от страха зубов. (Совсем скоро, через два месяца, я перестану видеть в них людей, но не сейчас.)

И вдруг какофония стихает. Кто выключил звук? По толпе проносится: «Порошенко…» Взобравшись на парапетик к Осману, вижу, что море человеческих голов раздвигается, освобождая путь грузному, но явно энергичному человеку (точь-в-точь бычок из мультфильма «Буренка из Масленкина»). Вслед за ним семенит похожая на «кота в сапогах» Кужель.

Телохранители помогают им взобраться на ковш грейдера, только для самих секьюрити места на произвольной трибуне не нашлось. Они остаются внизу и совершенно не знают, как себя вести среди безбашенных грязных, как черти, оборванцев. Каменномордые верзилы вмиг позабыли о своих шефах и пугливо, словно институтки на ярмарочной площади, вертят головами и прижимают поближе к телу свои драгоценные пистолеты и рации.

В руках оратора появляется мегафон. Четыре-пять нарочитых покашливаний заставляют толпу окончательно притихнуть. Почему хулиганы и провокаторы замолкли?

Петр Алексеевич не может похвастаться политической известностью, однако накануне принадлежащий ему 5 канал, в отличие от других каналов, назвал разгон студентов преступлением. Это заслуживало уважения, как и то, что Порошенко – единственный из политиков первого эшелона, не побоялся явиться среди буйствующей толпы. (Быть может, этот смельчак и есть новый Моисей, что возьмет да и ударит посохом в землю? И разверзнутся милицейские заслоны, как воды Красного моря пред иудеями…)

Даже самые авторитетные вожаки молодежного бунта застывают, вытянув головы, лишь тихонько пошикивая на своих беспокойных соратников… Однако уже после первых фраз из тысяч легких вырывается вздох разочарования. Моисей оказался не мессией, а самым обычным бытовым Мойшей, типа: «И вы правы, и мы правы, и все правы».

По инерции минуту-другую его слушали, но вот мегафонный глас заглушает возмущенный рев. А следом случается то, что будущий президент запомнит на всю жизнь… После фразы о провокациях и провокаторах ему, хозяину огромной шоколадной империи, орденоносцу, министру, советнику трех президентов, загадочный «некто» дает циничного пинка под зад. Будущий президент валится на руки растерянных телохранителей, как куль соломы. А на его спину, вереща и кудахча, спархивает Кужель.

Следует отдать должное Петру Алексеевичу; он не побоялся снова вскарабкаться на импровизированную трибуну. Но его мегафон уже умыкнули, да и все внимание с оратора-неудачника переключается на совсем иное зрелище. Из человеческой гущи вылетает бутылка с горящим фитилем, и по ее приземлении за линией милицейских кордонов взмывает столб пламени. Это первый «коктейль Молотова» новейшей истории Украины.

На огонь, как известно, можно смотреть бесконечно. Сполохи первых молотовских коктейлей вернули молодым пацанам право называть себя хищниками, а не травоядными.

Нет ничего необычного и ненормального в том, что милиция, получив подкрепление «Беркута», пошла в атаку и надавала нашей босоте пенделей. А что, нас должны были одарить медалями Pour la merrite? Зашивая рассеченные дубинками головы, шестнадцати-семнадцати-восемнадцатилетние ребята не пошли снимать побои, «катать ябеды» в европейские суды, «волать» о бесчеловечной расправе над мальчиками… Они полезли в Интернет искать рецепты горючих смесей и чертежи самострелов.

Феникс сельского майдана-2004 сгорел в огне первого мыльно-бензинового коктейля и заново родился в облике пятнадцатилетнего прокопченного дрыща с пылающей бутылью в руке. (Село с хрущами, вышиванками, кобзарями и юродивыми в лохматых шапках осталось на провонявшейся ладаном и кулешом майданной сцене.) В бой вступил анонимус из спальных районов, интернет-клубов, фанатских качалок, прокуренных политклубов и сверкающих белизной офисов.

Мы не встретились с моей любовью в тот вечер… Ее рыжая шевелюра мелькала где-то рядом, но затерялась в сполохах огней. Совсем скоро она покажет мне заштопанную прореху на грязно-розовом пуховике и расскажет, как растянулась на брусчатке во время атаки «Беркута».

Упади она со мной рядом – я б и не оглянулся. Слишком много ярких картин стояло перед глазами, чтоб разглядеть сквозь них чумазую девушку – одну из тысяч. Да и не мог я ее заметить, ибо драпал не по возрасту быстро, то обгоняя Андрюху, то отставая от него.

Мы нарушили главный наказ Линухи – разбегаться врассыпную. В мятущейся толпе я заметил его черную куртку. (Кто б мог знать, что в следующий раз мне доведется встретиться с нашим другом только через два с половиной месяца.)

Невзирая на нарушение инструкций, мы не попались. Нас не затоптала «беркутня», нас не выдернули люди в штатском и не затолкали в невинный подъезд, соединенный подземными ходами с мрачным зданием Администрации Президента. В отличие от десятков товарищей, нам не пришлось с мешками на головах трястись в автозаках или на сидушках микроавтобусов с тонированными стеклами в неизвестность…

Отдышаться удалось только в Пассаже. Там нас ждал Олег. Его вовремя увели с Банковой. Одно дело – попасться нам. Есть шанс потыкать журналистскими корочками, клянясь, что выполняли редакционное задание. Депутат – другое дело.

А пока срочно требовалось собраться с мыслями. Последним в кофейне появился Осман. Ему досталось крепче всех. Даже не ему, а драгоценной фотокамере. Мы сочувствовали, пока не осознали, что эта потеря – фигня по сравнению с тем, что теперь грозит всем нам.

Олег посмеивается. (Хорошо вам смеяться, Олег Валерьевич. У вас депутатская неприкосновенность.) Хотя какая к черту неприкосновенность? Страна еще ни разу не сталкивалась с попыткой государственного переворота. А события на Банковой запросто можно квалифицировать именно как вооруженное выступление.

– С днем рожденья, Олег!!!

– Дякую, хлопці…

Телефон Олега разбит. Трубка Андрюхи разрывается от звонков. Большая часть – с незнакомых номеров. Явно журналисты. Ляшко – единственный из народных депутатов, зафиксированный на Банковой.

Долго играть в молчанку нельзя. Можно отморозиться. Сказать, что очутился в толпе случайно. Можно даже не осуждать провокаторов, как это сделали вожди оппозиции, а спрятаться за туманными формулировками. Но… На дисплее телефона высвечивается: Радио «Свобода».

Олег сам берет трубку и через двадцать секунд четким и чеканным голосом заявляет: «То, что случилось сегодня на Банковой, есть начало революции. Режим Януковича доживает последние дни… возможно, недели». Все… Рубикон перейден! Мосты сожжены не только для Олега, но и для всех нас.

В этот же вечер я поехал на 112 канал и в прямом эфире передал слова народного депутата Олега Ляшко. (Вот так, даже не написав соответствующего заявления, Марк Гресь впервые в своей жизни стал членом партии. И не какой-нибудь партии, а Радикальной, со всеми вытекающими последствиями.)

Почему все случилось так? Отрекись тогда Олег Валерьевич от Банковой – Лиса бы назвала его предателем и не поехала бы через две недели в стылый Обухов, и не взяла бы с собой рыжеволосую подругу. (И мы бы не встретились. И не грыз бы я подгоревшего омара в далекой теплой стране, пряча взгляд от ее сине-зеленых глаз.)

* * *

Если бы слоны могли скакать по веткам, как макаки, мир бы остались без деревьев. Каждому свое.

Из книги «Наставления августейшему наследнику» короля Пхумипона Адульядета Рамы-9

И был вечер второго дня. Мы – в ресторане морепродуктов. Наш человек почему-то представляет одним из главных элементов «сладкой жизни» поедание клешней огромного омара. Заказываем омара, креветок и осьминога. Сидим. Ждем.

– Марк, ты ведь сам согласился разойтись. Сразу согласился.

– А что я должен был сказать: «Остановись, недостойная, ты сгубила мне жизнь, а теперь хочешь удрать?»

– Я не хотела удрать. Я сказала, что мне не хватает свободы. А ты сказал: «Ты свободна», будто сам меня подталкивал.

Молчу. А что сказать? Что в тот момент я охренел? Что жизнь моя перевернулась? Да!!! Охренел я. Чуть со стула не е…улся. «Медальон» телячий поперек горла стал и так крепко, что хоть пальцем проталкивай.

– Знаешь, если бы ты сам меня не подталкивал, я бы и не сказала.

Ну, что эти бабы – на курсы ходят: «Как сделать мужика виноватым во всем…». И в первую очередь в том, что от него хотят уйти.

Вовремя подносят еду и коньяк. И кто придумал, что все эти морские гады восхитительно вкусны? Какая-то резина… Нет, жуется хорошо, но вкуса никакого. Или просто кусок в горло не лезет? Да нет, просто невкусно. (Когда две недели назад в ресторане она сказала, что хочет свободы, я же нормально доел суп «Мерлин» и «медальоны» из телятины доел… Просто морепродукты – дрянь, пусть их едят морские народы.)

Как-то в городе морской славы Севастополе я вырвался с заседания жюри театрального фестиваля. Скучнейшее мероприятие… Заглянул в ближайший ресторан. Думаю: закажу-ка морской дряни, все ж таки город морской. Вслед за мной в это же заведение заглядывает народный артист театра и кино Василий Лановой. Он возглавлял жюри, но нас лично не знакомили. Потому, случайно встретившись взглядами, мы ограничились лишь вежливыми кивками.

Василий Семенович занял столик неподалеку и также заказал осьминогов и морских гребешков. Отобедали. Вернулись порознь на представление, оно проходило на арене древнего херсонесского амфитеатра.

Спектакль оказался ужаснейшим и длился черт знает сколько времени. Чувствую – нехорошо. Поначалу подумал: легкое переутомление. И вдруг, в животе – «бульк», затем еще один «бульк». Брюхо пошло стремительно вспучиваться, будто накануне Марк Викторович проглотил малька киношного «Чужого» и сейчас в бурлении желудочных соков зарождается инопланетная жизнь.

Искоса поглядываю на Ланового. Какое лицо… Какая царственная осанка… Но замечаю – ерзает, а в благородном взгляде нет-нет, и проскальзывает девичий испуг.

Уйти неудобно, я все же – член жюри. Актеры могут подумать – не угодили. Случись подобный конфуз в театральной ложе – еще можно незаметно выскользнуть и сходу отыскать вассерклозет. А здесь – амфитеатр посреди археологического заповедника. (Где сортир??? Полцарства за сортир!!!)

Лучи софитов гаснут. О боги!!! Неужели конец? Но не тут-то было. Оказывается, сей световой эффект был придуман специально для маскировки выхода артистов на ходулях. Великаны изображали богов разнонаправленных ветров: Зефира, Борея, Нота и Эвра. А у меня в животе уже вовсю играет Эолова арфа.

(Все, хватит! К черту приличия! Еще не хватало обосраться пред всей театральной общественностью.)

Срываюсь с места и почти бегу, легко перемахивая высокие известняковые ступени. Пулей вылетаю из амфитеатра. По одну сторону – море, по другую – храм, где принимал крещение святой Владимир, на востоке – Херсонесский колокол. О-ооо, на западе виднеется роща.

Морской свежий ветер хлещет в лицо. Звезды указывают путь. Под сенью древних кипарисов в свете одинокого фонаря прорисовывается силуэт искомого здания. Двери распахнуты. Влетаю в кабинку и сбрасываю штаны…

Я не одинок. В соседней клетушке кто-то есть. И этот «кто-то» явно мучим тем же недугом. Хвала богам, все нужды справлены. Принимаюсь мыть руки. И тут из соседней кабинки выходит счастливый и сияющий, знаменитый исполнитель роли Карла Вольфа из «Семнадцати мгновений весны» и Вронского в «Анне Карениной».

(Василий Семенович Лановой совсем не выглядит на свои 80 с лишним лет. Он выбежал из амфитеатра позже меня, а занял свое место в сортире раньше… А вы говорите – возраст.)

– Василий, – представился он. (Рукопожатие в данной ситуации выглядело бы странным.)

– Марк, – ответил я с легким поклоном. – Чтоб меня еще хоть раз черт дернул есть эту гадость…

– И спектакль дерьмо, – согласился великий артист.

Дотянуть в воспоминаниях до последующей попойки в компании мэтра театра и кино я не успел, очнувшись от ее голоса:

– Ничего, ты скоро найдешь себе другую женщину? У тебя вон сколько их до меня было.

Да заткнись же ты!!! Много у меня их было, много… И будет еще сколько-то… Только ты для меня перестанешь быть!!!

– Слушай, – говорит она, – я не могу есть это дерьмо. Пойдем в номер, чего-нибудь закажем.

Вечер второго дня заканчивается привкусом жареной картошки на ее губах. После несъеденного ужина (за двести с лишним баксов) мы наслаждаемся наступлением ночи и жалким тайским подобием «Макдоналдса».