Текст книги "Человек смотрящий"

Однако порой женский взгляд сулит увлекательное приключение. Мы уже говорили о том, что созерцание тела – это проникновение в некое силовое поле и путь, таящий множество опасностей, но кадр из фильма Клер Дени «Хорошая работа» (оператор Аньес Годар) заставляет нас вновь путаться в метафорах и предполагать, что это больше похоже на зону боевых действий.

«Хорошая работа», Клер Дени / S.M. Films, Tanaïs Productions, France, 1999

Что подумал бы об этом подросток? Восемь солдат лежат в слишком картинных для мертвецов позах. В фильме мы видим, как они, согнувшись, обходят друг друга кругами и сходятся в борцовском поединке. На этом кадре четверо обнажены до пояса, ноги разметаны, словно воинов поразил удар молнии или гнев некоего грозного божества, а может, это воплощение политических и эротических фантазий Клер Дени, которая выросла во Французской Западной Африке и теперь решила отыграться и поменять местами мужскую и женскую точки зрения. Но тогда она показала бы одного из мужчин крупным планом, или перенесла бы действие в 1920-е или 1930-е годы, или поведала бы историю любви, используя мягкий фокус, о котором мы говорили в главе 1, чтобы взгляд наполнился чувством. Вместо этого она заставляет солдат выделывать что-то вроде снежных ангелов на песке. Их позы иррациональны. А картинка в кадре тяготеет к абстракции.

Может, в этом и есть суть взгляда, исполненного желания; может, именно это узрела Джульетта в Ромео, Микеланджело в глыбе мрамора и наша юная итальянка, боровшаяся с пагубной властью вожделения, – абстракцию, путь от тела к идее. Сознание подростка начинает осваиваться и с тем, и с другим. В XI веке китайский художник Сун Дисоветовал своему ученику набросить белую шелковую ткань на обломок древней каменной стены. Он должен был смотреть на шелк днем и ночью, подмечать, как он колышется на ветру, как бегут по нему тени облаков, до тех пор пока в складках ткани не увидит очертания ландшафта – горы, ущелья и реки. «Впитай все это, – продолжает Сун Ди свои наставления, – и увидишь на куске шелка людей, птиц, растения и деревья». Спустя более чем четыре столетия Леонардо да Винчи в «Трактате о живописи» дал схожие советы.

Если ты рассматриваешь стены, запачканные разными пятнами, или камни из разной смеси… ты сможешь там увидеть подобие различных пейзажей, украшенных горами, реками, скалами, деревьями… выражения лиц, одежды и бесконечно много… вещей[5]5
  Перевод А. Губера.


[Закрыть].

В том же трактате Леонардо пишет, что наблюдение за облаками помогает развивать воображение.

Представьте, что синее небо, которым любовался Ив Кляйн, затянули облака. Их акварельное изображение может выглядеть так.

Небо, фото 1 и 2 © Mark Cousins

Через несколько минут после завершения рисунка те же облака сфотографировали телефонной камерой с цифровым увеличением, и вот что получилось.

Лезут пиксели, серый расплывается фиолетовым синяком – результат можно назвать автоматической абстракцией. Путешествие от реальных облаков к абстрактным формам в данном случае было незапланированным. Возможно, мы привыкли связывать абстрактное видение с популярностью абстракционизма в ХХ веке, но Сун Ди и Леонардо говорили об этом много столетий назад, да и древние скульптуры свидетельствуют, что стилизация появилась очень давно. Возьмем, к примеру, это изображение из итальянской Специи, относящееся к железному веку.

Ни один человек и ни одно животное не выглядят так в действительности, однако это не означает, что художника можно упрекнуть в недостатке мастерства. Нос в форме буквы U вовсе не копия какого-нибудь реального носа или клюва, встречающегося в природе. Скульптор смотрел на разные носы и затем попытался изобразить нечто отдаленно их напоминающее. То же относится к широко расставленным глазам и овальной голове. Результат получился упрощенным, выразительным и самобытным.

Каменная голова статуи © De Agostini Picture Library / Bridgeman Images

Древние скульптуры часто являют собой пример намеренной стилизации. Глядя на них, мы понимаем, что стремление обобщать конкретные зрительные впечатления в равной мере присуще Кляйну и малышке, которая смотрит в небо, сидя на отцовской спине. Скульптура полуабстрактна, как полуабстрактна сделанная с увеличением фотография облаков. В книге «Визуальное мышление» Рудольф Арнхейм сравнивает картину Коро, на которой изображена мать и ребенок, со скульптурой Генри Мура, состоящей из двух объектов: большой справа нависает над маленьким слева.

На картине мы можем рассмотреть одежду, волосы, пейзаж. В скульптуре нет и намека на то, что перед нами человеческие существа, однако это визуальное сопоставление кажется вполне оправданным. Как дизайнеры из предыдущей главы, Арнхейм выявляет сущность, акцентирует форму. Коро воспроизводит фюзеляж, Мур – находящийся внутри двигатель.

Жан-Батист-Камиль Коро. Мать и ребенок на пляже. 1860 / Philadelphia Museum of Art, Pennsylvania

На примере лица с U-образным носом мы видим, что люди всегда проделывали такую визуальную работу. Абстракция не была случайным открытием или заумной идеей, доступной лишь избранным; она, скорее, явилась результатом наблюдения. В ту же эпоху, когда было создано лицо с U-образным носом, за тринадцать столетий до Клеопатры, египетский фараон Аменхотеп IV изменил свое имя на Эхнатон. Сделал он это вследствие проведенной им религиозной реформы. Эхнатон отверг древнюю египетскую теологию, обожествлявшую Луну, звезды и прочие небесные тела, и ввел культ самого яркого светила – Солнца, или Атона – бога солнечного диска. На этом рельефе, датированном 1375–1354 годами до н. э., изображен Эхнатон (слева) и его супруга Нефертити (справа), освещенные солнцем. Они смотрят лишь друг на друга и на солнечный диск. От диска к миру и глазам людей тянутся лучи, изображенные как на детском рисунке.

Три дочери этой пары пытаются привлечь к себе внимание, их сыну Тутанхатону, который впоследствии сменит имя на Тутанхамон (о нем речь пойдет дальше), еще только предстоит появиться на свет в этом царстве Солнца.

Рельеф из Тель-эль-Амарны: бог Атон, дарующий жизнь и процветание Аменхотепу IV (Эхнатону), его супруге Нефертити и трем их дочерям. Новое царство, XVIII династия © Agyptisches Museum, Berlin, Germany / Bridgeman Images

Чтобы увидеть в Солнце воплощение божества, его мифическое путешествие и промысел, Эхнатон должен был пройти путем абстрагирования. Видимый физический объект он переосмыслил в метафизическом ключе, представив посредством видимых явлений тайну сознания и смертные муки, происхождение жизни и природные закономерности. Бог есть свет. Эхнатон преобразовал видимый свет в божественный. Сделал его объектом поклонения. Видимый свет – крохотный отрезок электромагнитного спектра, доступный человеческому глазу, – парадоксальным образом превратился в символ незримого. В Средние века стали проводить различие между духовным светом и обыкновенным освещением. Первый обозначался латинским словом lumen, последний словом lux.Путь созерцания ведет от lux к lumen. Эта идея, этот визуальный каламбур, эти два типа света господствовали в течение столетий.

В итальянской живописи XVI века, особенно в картинах Караваджо, присутствуют и lumen, и lux, свет божественный и свет зримый, телесный. Караваджо прославился как мастер реалистического освещения, но драматизм светотеневых контрастов в сочетании с ясностью формы уводят свет его полотен за рамки реализма. Персонажи из простонародья, словно выхваченные из темноты, одинаково убедительно разыгрывают сцены священной и светской истории. По мере того как художник приближался к зрелости, свет на его картинах терял яркость, но не утрачивал своей двойственной природы. Если мы перенесемся в ХХ век, то увидим, что художники, как и прежде, используют свет как символ иного, нематериального мира. Таких примеров великое множество. Американский художник Джеймс Таррелл побуждает нас поднять глаза к небу, вернее, к круглому отверстию в потолке. И там, словно в окулюсе римского Пантеона, мы видим небо Кляйна. На ежегодном Празднике света в Лионе компьютерная световая анимация заставляет здания выгибаться и опускаться на колени.

Ле Корбюзье. Аббатство Ла-Туретт, фото 1 и 2 © Mark Cousins

Неподалеку от Лиона на холме высится бетонное сооружение – не то гигантский улей, не то боевой космический корабль из «Звёздных Войн», – однако вопрос освещения решен в нем поразительным образом. Если смотреть на спроектированное Ле Корбюзье аббатство Ла-Туретт снаружи, то назначение этих бетонных обрубков совершенно непонятно.

Но вот что происходит внутри. Дело в том, что обрубки – это верхние части световых шахт, через них в здание попадает солнечный свет, который постепенно становится все более рассеянным и мягким, превращаясь из lux в lumen. Сквозь круглое отверстие в потолке свет проникает в темное помещение и падает на бетонный блок, выкрашенный в винно-красный цвет.

Перед блоком на возвышениях установлены три алтаря, где монахи могут совершать мессу. Композиция в целом словно объединяет священный свет Эхнатона (здесь мы запросто можем представить себя внутри пирамиды) с Арнхеймовой простотой форм. А еще она заставляет вспомнить образ дома Тарковского со стоящими у двери детьми – темного внутри и залитого светом снаружи. Дизайн, цвет, свет, пространство – все здесь пиршество для глаз. Ла-Туретт зримо раскрывает тему нашей главы, посвященной путешествию от конкретного и реального к абстрактному. Красота монастырских алтарей действует на нас точно так же, как совершенство «Давида» и очарование Бэколл.

Не только свет позволяет увидеть невидимое. На русской иконе XIII века Иисус Христос изображен с тонким носом, маленьким ртом и большими миндалевидными глазами, акцентированными несколькими дугообразными линиями. Две прилипшие ко лбу прядки волос добавляют реалистичности этому, в остальном довольно схематичному, образу. Нам же важно направление взгляда Христа.

Вначале кажется, что он смотрит прямо на нас, однако, судя по асимметрии белков глаз, взгляд его устремлен чуть в сторону, немного выше нашего правого плеча: на нас, но не совсем. Мы смотрим на него, а затем вместе с ним, мимо себя, куда-то еще. В христианской традиции – это небеса. Господь говорит: «Царствие Божие близко. Рай не потерян». Он совершает за нас эту работу – направляет наш взор к ведомой и видимой ему абстракции. Переход от русской иконы к японскому кинофильму может показаться слишком неожиданным, но Ясудзиро Одзу вновь, уже в третий раз, появится здесь в нашей истории. В сцене с красными цветами и идущими девушками он пригласил нас на визуальную прогулку, а идеально уравновешенный домашний интерьер продемонстрировал, как жилище может выражать способ видения. На этом кадре из самого известного фильма Одзу «Токийская повесть» женщина смотрит в точности так, как Христос на иконе: на нас и не на нас. Наши глаза не встречаются. Куда же она смотрит? Сквозь нас, мимо нас – или чуть выше нашего правого плеча?

Спас Нерукотворный. XIII в. © Музей Андрея Рублева, Москва / Bridgeman Images

Одзу не был ревностным буддистом, но он определенно хотел, чтобы в его фильме присутствовал метафизический план. На надгробном камне режиссера нет ни имени, ни дат жизни, лишь знак «му» 無 – отсутствие, пустота.

«Токийская повесть», Ясудзиро Одзу / Shôchiku Eiga, Japan, 1960

В этой миниатюре из исламского манускрипта XV века использована форма глаза, но здесь глаз символизирует врата, сквозь которые проходят души, – это символ вечности. Двуединый символ созерцания абстрактного.

Взгляд в метафизические глубины имеет свою оборотную, темную сторону. В Древней Греции, арабском мире, Иране, Индии и Северной Африке верили, что смотрящее око может являться как символом зла, так и оберегом от него. В Древнем Египте изображение ока Ра (слева) представляло разрушительный, опасный аспект солнечного божества.

По всему Ближнему Востоку распространен амулет назар – глаз от сглаза (справа).

Отражение – важное понятие. Зеркало порой выступает в роли подручного дьявола. Оно разжигает губительное тщеславие. На русской иконе, о которой речь шла выше, Христос словно вглядывается в свой образ, но если долго смотреть в зеркало, то увидишь зверя, как это случилось однажды с Вирджинией Вулф. Нечестивая мачеха из сказки братьев Гримм, превратившаяся в мультфильме «Белоснежка и семь гномов» в Злую Королеву, посмотрелась в зеркало и увидела свою демоническую сущность.

«Белоснежка и семь гномов», Уильям Коттрелл, Дэвид Хэнд, Уилфред Джексон, Ларри Мори, Перси Пирс, Бен Шарпстин / Walt Disney Productions, USA, 1937

Представление о таящейся в зеркале угрозе живо и поныне. В фильме «Кэндимэн» по мотивам рассказа Клайва Баркера «Запретное», для того чтобы вызвать одержимое местью чудовище, достаточно посмотреться в зеркало и пять раз произнести его имя. Этот сюжет разрабатывался в двух сиквелах фильма, а потом и сам сделался частью городского фольклора.

Бог, пустота, абстракция, бездна, дьявол, метафизика – люди всегда убеждали себя в том, что могут проникнуть взглядом в эти глубины, и придумывали разные способы это сделать: египетские иероглифы, брутализм в архитектуре, православные иконы, кадры из японских фильмов, восточные талисманы, хоррор и фантастика. Индуистский бог Шива изображается танцующим в кольце пламени, с разметанными по вселенной волосами, – своим танцем он приводит в движение мир. Этот образ призван поведать нам о творении и гибели, о цикличности космических процессов, о главенстве божественной силы и мистической силе танца – о мироздании.

Индуизм предельно нагляден, чувственно-конкретен. Божества принимают множество человеческих и звериных обличий, словно путь созерцания ведет не от материального к абстрактному, а в обратном направлении: от божественного и незримого к вещественному. В другой мировой религии, исламе, визуальный обмен между человеческим и божественным мирами основан на совсем иных принципах. Главная мусульманская святыня столь же абстрактна, как и красный блок Ле Корбюзье. Кааба в Мекке считалась священным местом еще до того, как пророк Мухаммед, получив около 610 года первое откровение, совершил в 622 году переселение, или хиджру. Вскоре он объявил Каабу главной святыней мусульман – на священный черный камень следовало взирать во время молитвы, и вокруг него верующие паломники должны совершать ритуальный обход.

На миниатюре из персидского манускрипта XV века изображен черный квадрат в голубой подкове, окруженный прямоугольником стен мечети аль-Харам: 47 куполов, венчающих стены, напоминают языки пламени вокруг танца Шивы.

Шива © Mark Cousins

И вновь нас поражает геометрическая абстракция. Это все равно как поверить алгеброй религию. Строгая гармония, возникающая из выверенности пропорций Каабы, этого, выражаясь современным языком, строения-объекта, словно бы уводит наш взгляд в вечное – за границы времени и пространства. Золотой солнечный диск Эхнатона и черный квадрат Каабы – визуальная антитеза, в которой обе части служат одной цели.

Миниатюра из персидского манускрипта XVI в. с изображением Каабы в сердце мечети аль-Харам в Мекке © Pictures from History / Bridgeman Images

Много столетий спустя после возведения Каабы черный квадрат вновь появился в культуре как символ бесконечности, или линзы, преломляющей наш взгляд.

«2001 год: Космическая одиссея», Стенли Кубрик / Metro-Goldwyn-Mayer, Stanley Kubrick Productions, UK-USA, 1968

В 1913 году тридцатипятилетний русский художник польского происхождения, старший ребенок в семье, где родилось четырнадцать детей (пятеро не дожили до взрослого возраста), сделал эскиз занавеса для футуристической оперы «Победа над солнцем», изобразив на нем черный квадрат. Кааба заслонила Атона. Два года спустя Казимир Малевич перенес свой черный квадрат на белый холст. Так появился один из самых знаменитых образов искусства XX века. Во время похорон Малевича участники траурной процессии шли за катафалком, на котором был укреплен «Черный квадрат»; на месте захоронения установили белый куб с черным квадратом.

В серии романов Артура Кларка «Космическая одиссея» рассказывается о том, как в разных частях Вселенной в разное время возникают прямоугольные черные монолиты. Идеально гладкие, не подверженные никаким влияниям, явно сотворенные объекты, а не просто новые природные формы. В фильме Стэнли Кубрика «2001 год: Космическая одиссея» эти стелы появляются на заре истории человечества.

Древние предки людей не могут отвести глаз от черных прямоугольников. Они недвижимы, ни на что не похожи и ни для чего не годны, и это завораживает. Их пропорции равны 1: 4: 9 – это первые три числа, из которых извлекается целый квадратный корень. В видимом мире древних человекообразных существ нет больше ничего столь же гладкого и монолитного, и потому стелы воспринимаются как нечто сверхъестественное, метафизическое. Даже в научной фантастике путь лежит от зримого к незримому.

Эпилог истории метафизического созерцания таков: люди хотят, чтобы их боги были не похожи и в то же время похожи на них – чтобы они были далеко и одновременно близко. Это желание запечатлено на русской иконе: бог вéдом нам, он не здесь, но это не-здесь чуть выше нашего правого плеча. На этой картине XIX века Иисус Христос сидит спиной к миру. Он печален и подавлен.

Уильям Дайс. Муж скорбей. 1860 © Private Collection / Bridgeman Images

Ничто в этом ландшафте не напоминает Ближний Восток, где на самом деле жил Христос. Шотландский художник Уильям Дайс решил изобразить Спасителя в характерном шотландском пейзаже. Такие очертания гор и каменные осыпи можно увидеть в Северной Шотландии; судя по цвету травы, это осень. Картина Дайса, как и многие религиозные образы, убеждает зрителей: «Он один из нас. Мы ступаем по той же земле». Приглядитесь – дорога поворачивает обратно. Этот образ еще и воплощение желания.

Как же резюмировать то, что мы узнали об абстрактном мышлении? В этом нам поможет женщина из племени североамериканских индейцев-хупа, ее фотография сделана в 1920-х годах. Ее народ переселился в места своего нынешнего обитания около 1000 года. Она шаманка и потому имеет непосредственное отношение к нашей истории, ведь всю свою сознательную жизнь она вглядывалась в мир духов. Видеть невидимое – ее работа.

Мы можем ожидать, что ее взгляд будет затуманен, как у медиума, погруженного в транс, что она поведает о путешествиях в иные измерения, об обитающих там благосклонных и враждебных духах и с помощью этих видений будет наставлять своих соплеменников-хупа, а возможно, даже поможет кому-то вернуть душу. И нас поражает ее умный, проницательный взгляд. Она не пытается изображать благоговение или отрешенность. Тщетно будем мы искать здесь признаки одержимости. Она смотрит чуть выше нашего правого плеча, как смотрит на своих многочисленных соплеменников. Созерцание абстрактного для нее дело самое обычное.

Шаманка из племени хупа, Северная Америка. Фото Эдварда С. Кёртиса. Ок. 1923 / Photo © Granger / Bridgeman Images

А может, в ее лице нам видится что-то зловещее? Ведь вера в дурной глаз распространена во многих культурах. В Библии сказано: «Не вкушай пищи у человека завистливого и не прельщайся лакомыми яствами его» (Притч. 23: 6).

Во времена, когда познания в медицине были крайне скудны, люди думали, что болезнь может войти в тело человека через глаза – от недоброго взгляда завистника, например. Сила взгляда такова, что на протяжении всей своей истории люди наделяли его способностью наводить порчу. В глазах козла видится что-то дьявольское. Гневный или злобный взгляд вонзается словно отравленный дротик, навлекая беды и несчастья. Раз уж человек отважился заглянуть в область сверхъестественного, ему следует помнить, что там можно встретиться не только с добрыми, но и с враждебными силами.

Возможно, старая шаманка племени хупа дальняя родственница нашей юной героини. В отрочестве взгляд девочки-подростка привлекло тело. Она познала желание, и оно привело ее к абстракции и богу. Ее зрение окончательно сформировалось.

Что же дальше? Как будет развиваться визуальная история человечества?

Настало время поразмышлять о том, как смотрят люди, живущие в более тесных сообществах и в более сложноорганизованной рукотворной среде, где они соседствуют, торгуют, работают и общаются. В такой среде взгляд становится поливалентным. Пора поговорить об урбанистическом мировоззрении. Давайте всмотримся в мир построек и понаблюдаем за его расцветом и упадком.