Текст книги "Король на войне. История о том, как Георг VI сплотил британцев в борьбе с нацизмом"

Тем временем немецкие войска быстро разделывались с голландцами, оружие и обмундирование у которых были совсем допотопными, чуть ли не времен Первой мировой войны. Голландцы уже почти и не надеялись, что британцы с французами придут к ним на помощь. В пять утра того дня, когда Черчилль должен был произнести свою речь, короля разбудил сержант полиции и сообщил, что звонит королева Вильгельмина. В первый момент он подумал, что это розыгрыш, но взял трубку и, к своему удивлению, услышал голос голландской правительницы.

«Она умоляла меня послать военные самолеты на защиту Голландии, – писал король в дневнике. – Я передал ее просьбу кому следовало и лег в постель. Нечасто бывает, что звонок будит в такой час, а особенно звонок от королевы. Но в наши дни возможно и это, и что-нибудь похуже». Британия, конечно, могла послать самолеты, вот только времени на спасение страны уже почти не оставалось. Днем Вильгельмина позвонила снова, в этот раз из Хариджа. Королеве приготовили специальный поезд, чтобы она добралась до Лондона. Они с королем еще никогда не встречались, но Георг VI отправился на вокзал Ливерпуль-стрит, чтобы приветствовать «коллегу». «Естественно, она была очень расстроена и даже не привезла с собой никакой одежды», – записал король. Королева была женщиной, что называется, в теле, и подобрать ей подходящий гардероб оказалось задачей не из простых.

Сначала Вильгельмина хотела вернуться и в Зеландии, на юго-западе страны, присоединиться к еще сопротивлявшимся голландским частям, но военная обстановка ухудшилась так быстро, что все посчитали это невозможным. На следующий день немецкие самолеты нанесли бомбовый удар по Роттердаму; когда они стали грозить, что сделают то же самое с Утрехтом, голландцы сдались. Вильгельмина осталась в Букингемском дворце, пытаясь оттуда, издалека, возглавить сопротивление. Британцы пришли в ужас от стремительной победы немцев. «Голландия опускает руки. Голландцы, храбрые бойцы, капитулируют после пяти дней войны. Ужасно», – писала Миртл в дневнике.

В тот же день немцы развили наступление в Арденнах и переправились через реку Маас, что, как полагала Франция, было совершенно невозможно. Премьер-министр Поль Рейно позвонил Черчиллю и сообщил о поражении своей страны. На следующий день Черчилль вылетел в Париж, чтобы лично оценить обстановку.

– Où est la masse de manoeuvre? (Где стратегический резерв?) – спросил он французского главнокомандующего Гамелена.

– Aucune. (Его нет.) – ответил Гамелен.

Тем временем немецкие части прорвали считавшуюся неприступной «линию Мажино» – систему заграждений и укреплений на восточной границе Франции. Наступавшие части могли отрезать от моря Британский экспедиционный корпус. К 20 мая авангард немцев достиг Абвиля на берегу пролива Ла-Манш, разбил 25-ю пехотную бригаду 50-й (Нортумбрийской) пехотной дивизии и занял город.

На фоне стремительного ухудшения военной обстановки королю предстояло выступить по радио по случаю Дня империи, 24 мая; это была его первая после Рождества речь. За три дня до назначенного, в 11 часов утра, Логу позвонил Хардинг и попросил прибыть к королю в четыре часа, чтобы помочь с подготовкой. Лог прибыл на пятнадцать минут раньше; его встретил Хардинг, раздавленный плохими новостями из Абвиля.

Однако, когда Лога пригласили к королю, тот оказался в странно приподнятом настроении. Стоя на балконе в своей обычной военной форме, он свистел молодой корги, которая сидела под платаном в саду Букингемского дворца и никак не могла сообразить, откуда ее зовут. На висках у короля было больше седины, чем помнилось Логу. Сказывалось напряжение войны. Лог приблизился, король обернулся и, как всегда, широко улыбнулся ему.

Они прошли в кабинет короля. На время войны все картины и ценные вещи отправили на склад, и единственным украшением осталась ваза с цветами. Логу понравился текст предстоящей речи, но они все-таки принялись читать ее вместе, чтобы понять, где и что можно поправить. В это время раздался тихий стук в дверь. Пришла королева, одетая в пепельно-серое платье, с крупной бриллиантовой брошью в виде бабочки на левом плече. Записывая согласованные изменения, король говорил с Логом об успехах Британских вооруженных сил и о том, что «можно гордиться парнями из Австралии, Канады и Новой Зеландии».

Вскоре Лог ушел. «Приятно вспоминать, как я распрощался, поцеловал руки королю и королеве; оба стояли у окна, освещенные сзади солнцем, король в форме фельдмаршала, а королева в сером платье», – записал он в дневнике.

В День империи Лог прибыл во дворец после обеда. Там уже были генеральный директор Би-би-си Огилви и звукоинженер Вуд, который уже три года работал с королем и стал ему близким человеком. Он не только отвечал за техническую сторону дела, но, как и Лог, часто подсказывал, что́ можно поменять в тексте речи и как сделать его проще, выбросив те места, где король мог споткнуться[63]63
  В своих воспоминаниях Вуд писал, что иногда король мог и заупрямиться. Особенно трудно ему давались слова oppression (подавление) и suppression (угнетение), но, когда однажды Вуд попробовал выбросить их из речи, король стал уверять, что легко произнесет их; наверное, так оно и было бы, располагай он временем, но, когда эти слова оказывались в середине предложения, это было уже совсем другое дело. Вуд не стал спорить, а просто перевел разговор, и внезапно сделал так, что король был вынужден их произнести. «Я застиг его врасплох, и, как король ни старался одолеть эти трудные звуки, у него ничего не получилось; добродушно рассмеявшись, он согласился, что я был прав» (Wood R. A World in Your Ear. L.: Macmillan, 1979. P. 103).


[Закрыть]. Вуд и Лог хорошо сработались, но не всегда соглашались друг с другом; так, Лог требовал, чтобы король во время передачи стоял за высоким пюпитром, считая, что правильное дыхание помогает ему говорить четко и разборчиво. Вуд возражал, что это неудобно, и со временем победил – король садился перед микрофоном, как делают все выступающие по радио. «Это было очень нелегко, – вспоминал он потом. – Нужен был особый такт, ведь я был не известным специалистом с Харли-стрит, а всего лишь специалистом по микрофонам, и он не сразу стал прислушиваться к тому, что я говорил, и доверять мне. Но мы поладили»[64]64
  Wood. Op. cit. P. 103.


[Закрыть]. В тот раз, как и всегда, Вуд все сделал хорошо и проверил, готово ли помещение к передаче. Он провел кабель и в бомбоубежище: в случае воздушной тревоги король мог бы говорить оттуда. «Что бы ни случилось, – писал Лог, – передача бы не прервалась».

Лог вместе с королем вошел в комнату, откуда должна была вестись трансляция и где, к их радости, было прохладно: окна оставили открытыми, чтобы не повторилось мучение, накануне пережитое королевой Вильгельминой: она зачитывала обращение к голландским колониям в Карибском регионе, а в комнате было жарко и душно, точно на пожаре. Лог предложил лишь немного изменить текст: в начале речи сказать не «год тому назад», а «в День империи, год тому назад». Они в последний раз просмотрели речь, и за восемь минут до начала король ушел к себе, чтобы еще раз повторить самые трудные места.

Вся Британия с нетерпением ждала передачи. Кинотеатры закончили сеансы пораньше, и к девяти часам вечера толпы людей начали собираться у радиомагазинов, а в клубах и вестибюлях гостиниц стало тихо. Миллионы людей сидели дома перед радиоприемниками. День империи приобрел особое значение в военное время, потому что все ее государства вносили огромный вклад в борьбу. Король должен был говорить после передачи под названием «Братья по оружию» (Brothers in Arms). Она была адресована людям, родившимся и выросшим за пределами Англии, чтобы «со всей определенностью продемонстрировать единство и силу, символом которых и является День империи». Речь должна была длиться рекордные двенадцать с половиной минут и стать самым серьезным испытанием для короля за все годы работы с Логом.

За минуту до начала король переступил порог и подошел к открытому окну, за которым начинало темнеть. Стоял прекрасный, тихий весенний вечер. «Не верится, что за какую-то сотню миль отсюда люди убивают друг друга», – подумал Лог.

Красная сигнальная лампа мигнула четыре раза и погасла – пора было начинать. Король сделал два шага к столу, Лог пожал ему руку, желая удачи. Этот жест показывал, насколько близкими стали их отношения; никому не было дозволено без разрешения касаться короля.

«В День империи год тому назад я говорил с вами, народы империи, из Виннипега, самого сердца Канады, – начал король именно так, как Лог ему посоветовал. – Тогда не было войны, и речь шла об идеалах свободы, справедливости и мира, на которых основано наше Содружество. Потом тучи сгустились, но я все равно надеялся, что эти идеалы обретут еще большую полноту и значимость и им не помешает страшная мясорубка войны. Этого не произошло. Зло, которое мы неустанно, всеми силами старались отвратить, все-таки обрушилось на нас».

Король продолжал, улыбаясь по-мальчишески – по крайней мере, так казалось Логу, – когда легко расправлялся с каким-нибудь заковыристым словом. Народы Британии, говорил король, вели «решающую битву», и его голос звенел от напряжения. «Не заблуждайтесь: наши враги стремятся не просто к территориальным завоеваниям; их цель – полное, окончательное уничтожение империи и всех ее основ, а в конечном счете – завоевание мира. И если они возьмут верх, то обрушат на нас всю свою ненависть и жестокость, которые уже продемонстрировали».

Закончив речь, король сделал небольшую паузу. Лог предложил испробовать новый способ работы. Во время трансляции постоянно горела красная лампа, или «красный глаз желтого божка», как называл ее Лог. Но она очень отвлекала, и в этот раз они попробовали обойтись без нее, хотя так было труднее понять, что передача уже закончилась. Оба молча смотрели друг на друга, не решаясь заговорить.

Через несколько минут зашел Огилви. «Поздравляю, ваше величество, прекрасно получилось», – произнес он. Вслед за ним появилась королева; она поцеловала мужа и тоже сказала, что все прошло отлично. Все вместе проговорили еще минут пять.

«А потом, – вспоминал Лог, – король Англии произнес: “Ну и проголодался же я!”, они распрощались с нами и спустились по лестнице в свой мир».

Король очень радовался своему успеху и был доволен тем, что, хотя военная обстановка менялась очень быстро, ему не пришлось переписывать речь в последнюю минуту. «Я очень боялся, что произойдет что-нибудь экстренное и ее придется менять, – записал он вечером в дневнике[65]65
  Wheeler-Bennett. Op. cit. P. 449.


[Закрыть]. – Очень доволен тем, как говорил, получилось легко, я очень старался. Терпеть не могу выступать в прямом эфире».

Утренние газеты на все лады восхваляли выступление короля. Daily Telegraph назвала его речь «живой и вдохновляющей», отметив: «Вчера нам сообщали, что во всех штатах Америки и самых удаленных частях империи было отчетливо слышно каждое слово». На следующий день ее превзошла Sunday Express. «Король наконец избавился от дефекта своей речи», – утверждала она, выдавая желаемое за действительное, возможно, не без ведома старого друга Лога, Джона Гордона, который в 1928 году ушел из Daily Express на пост редактора ее воскресного выпуска. «Не было запинок, которые раньше так портили его речи. Специалисты, слушавшие пятничное радиообращение короля, заявили вчера, что он говорил очень гладко и нет оснований ожидать новых проявлений дефекта». Один из таких специалистов, имя которого не называлось, отметил, что «даже самые непростые согласные и слова, которые раньше обязательно вызвали бы затруднения, были произнесены очень уверенно»[66]66
  The King Masters Speech Defect // Sunday Express, 1940. 26 May.


[Закрыть].

Лог едва успевал отвечать на телефонные звонки. «Всех очень тронула речь, – записал он в дневнике. – Эрик Мьевилль [помощник личного секретаря короля] звонил из Букингемского дворца и сказал, что мир откликается прямо-таки восторженно. Когда мы разговаривали, позвонил король, и я, воспользовавшись возможностью, поздравил его еще раз».

Нашлись и скептики: в докладе внутренней разведки о мнениях и настроениях в обществе отмечалось, что речь имела «успокоительное, но неглубокое воздействие. В общем и целом она была встречена благоприятно, но чаще всего отмечали улучшение дикции его величества и несколько отстраненный, безличный тон»[67]67
  Архив Дэвидсона, ящ. 275, цит. по: Roberts Andrew. Op. cit. P. 41.


[Закрыть]. Член парламента от Консервативной партии Катберт Хедлам после передачи записал в дневнике: «Бедолага – его можно только пожалеть»[68]68
  Дневник Хэдлема, запись от 24 мая 1940 г. P. 111. Цит. в: Roberts Andrew. Op. cit. P. 41.


[Закрыть].

Лайонел и Миртл отметили успех короля тем, что на следующий день пошли на вечерний сеанс «Моей цыпочки», веселой кинокомедии-вестерна, действие которой происходило в 1880-х годах, с Мэй Уэст и У. К. Филдсом в главных ролях. Потом Валентин отвез родителей в их любимый венгерский ресторан. Они были там первый раз с начала войны, и оркестр играл все любимые мелодии Миртл.

5
Дюнкерк

В своей штаб-квартире, оборудованной в лабиринте затхлых меловых тоннелей, прорубленных еще в годы Наполеоновских войн глубоко под замком Дувра, адмирал Бертрам Рамсей проводил совещание с представителями Адмиралтейства и Министерства судоходства. Рамсея, который находился в отставке, в начале войны вернули в строй и назначили командовать Дувром. Сейчас ему предстояло провести одну из крупнейших и самых дерзких в истории морских спасательных операций. Совещание проходило в центре управления, большой комнате целого комплекса, где в Первую мировую войну оборудовали автономную электростанцию. Она называлась «комната динамо»; так же назвали и будущую операцию.

Чуть раньше, 19 мая 1940 года, когда все больше опасений стала вызывать судьба четырехсоттысячной британской группировки, сдерживавшей наступление немцев в Северной Франции, Рамсея вызвали в Военное министерство. Он получил приказ разработать план «частичной эвакуации» Британского экспедиционного корпуса – частичной, потому что тогда никто в правительстве то ли не мог, то ли не желал признавать тяжесть положения. Несколько дней Рамсей развивал бурную деятельность в Адмиралтействе, Военном министерстве, Министерстве судоходства, встречался с начальниками приморских портов: нужно было найти столько кораблей и лодок, сколько, по его прикидкам, требовалось для эвакуации. Понимая, что крупные суда могут войти не в каждый порт, Рамсей обратился за помощью к сотням владельцев рыбацких лодок, прогулочных пароходов и других малых судов, которые могли бы забирать военных прямо с берега.

На первых порах этому решительно воспротивился Черчилль; он своими глазами видел жалкое состояние французской армии, но не оставлял надежды, что она все-таки развернет контратаку против немцев. Напротив, Горт, командующий британскими экспедиционными силами, очень мало верил в возможности своих союзников и предупреждал военный кабинет, что его подчиненным, возможно, придется с боями отступать к Дюнкерку, единственному порту, которым еще можно было воспользоваться. На заседании 20 мая Черчилль дал предварительные указания Адмиралтейству «подготовить значительное количество небольших судов для следования в порты и бухты на побережье Франции».

В последующие дни союзные силы оказались втянутыми в жестокие уличные бои. «Штуки», пикирующие бомбардировщики «Юнкерс Ю-87», обстреливали их с воздуха, а британские и французские военные суда, стоя в опасной близости к берегу, выпускали снаряды по немецким моторизованным колоннам, передвигавшимся вдоль побережья. Взрывы сотрясали воздух, саперы-подрывники уничтожали мосты и другие сооружения. В воздух поднимались столбы черного дыма. 23 мая началась эвакуация Булони; за два дня вывезли около 4300 человек, но оставили примерно 300. При этом выводить войска из Кале даже не пытались. Французы гневно твердили, будто Британский экспедиционный корпус только и делал, что готовил свое отступление в Англию, но 3000 британцев и 800 французов, запертых в городе, получили приказ остаться и вести бои. Без боеприпасов и воды они тут же были смяты. 24 мая неожиданно стало легче: две немецкие армии стремительно двигались на Дюнкерк, как вдруг Гитлер приказал их передовым частям остановиться на три дня. Бо́льшая часть французской армии пока еще сражалась, и он стремился сохранить боеспособность немцев для наступления на Париж. И кроме того, немцы, видимо, не понимали, сколько именно британских военных они прижали к побережью.

Обстановка еще больше осложнилась, когда вслед за падением Голландии перестала существовать бельгийская армия. В день радиообращения короля к империи его бельгийский «коллега» Леопольд III (считавшийся главнокомандующим армией своей страны) проводил последнее совещание со своими министрами, которые собирались ехать во Францию и действовать там в статусе правительства в изгнании. Министры уговаривали Леопольда присоединиться к ним. Король отказался, настаивая, что должен «разделить судьбу своих войск», и 25 мая, убедившись, что дальнейшее сопротивление бесполезно, согласился на условия капитуляции. Из своей штаб-квартиры в Брюгге он написал Георгу VI, объясняя мотивы своего поступка. Король пришел в ужас: он сразу понял, какие катастрофические последствия это может иметь для английских сил, запертых во Франции. «Сильнейшее потрясение, ведь эвакуация британцев теперь будет почти невозможна: с трех сторон нас окружают немцы», – писал он[69]69
  Wheeler-Bennett. Op. cit. P. 454.


[Закрыть].

На следующий день, в воскресенье, было решено начать операцию «Динамо». Утренние газеты, выходившие под контролем военной цензуры, трубили о военных успехах союзников, но было очевидно, что перспективы британских экспедиционных сил незавидны. По требованию короля был объявлен день всеобщей молитвы, во всех церквях страны прошла специальная служба; в Вестминстерском аббатстве ее посетили король с королевой, королева Вильгельмина и Черчилль. Король отправился в поездку по базам ВВС, чтобы наградить пилотов, участвовавших в бомбардировках Германии, но все время думал о сотнях тысяч их боевых товарищей, заблокированных во Франции. «Неотступная мысль о потере Горта и его людей, всего цвета и молодости нашей страны, солдат и офицеров, составляющих хребет армии, – невыносима», – записал он в дневнике[70]70
  George VI’s War Diary. Vol. II. Запись от 26–28 мая 1940 г. Цит. в: Cadbury Deborah. Princes at War: The British Royal Family’s Private Battle in the Second World War. L.: Bloomsbury, 2015. P. 149.


[Закрыть]. В тот же вечер, без трех минут семь, Адмиралтейство сигнализировало Рамсею: «К ОПЕРАЦИИ “ДИНАМО” ПРИСТУПИТЬ». Он, опередив события, уже четыре часа как распорядился об отправке первой флотилии. На рассвете следующего дня в Дувр прибыли первые изнуренные части, вооруженные лишь винтовками.

Узнав, что британцы уходят, Гитлер понял, что теперь сдерживать атаку глупо, и отдал приказ об уничтожении Дюнкеркского котла. Немецкая артиллерия и бомбардировщики беспощадно обстреливали город, превратив его в настоящий ад для отчаявшихся людей, которые ожидали эвакуации на пляжах и дюнах. Спасательные суда совершали рейсы днем и ночью, но и они попадали под безжалостный огонь, когда приближались к берегу.

Повседневный героизм в проливе Ла-Манш совпал по времени с яростными политическими баталиями в кабинете военного времени. На одной стороне был Черчилль, убежденный, что Британия должна продолжать борьбу с фашизмом, если понадобится, даже и в одиночку; на другой – Галифакс, считавший, что военная обстановка в данный момент настолько отчаянная, что нужно срочно договариваться об условиях мира с Гитлером при посредничестве Муссолини, который позднее вступил в войну на стороне немцев. За три дня, начиная с 26 мая, кабинет военного времени собирался девять раз; острые дискуссии показывали силу чувств спорщиков. Когда Галифакс требовал разъяснить, почему так неправильно «пытаться изыскать возможности посредничества», Черчилль чеканил в ответ, что «государства, не сложившие оружия, всегда потом поднимались, а те, которые трусливо сдавались, исчезали с лица земли». Сначала Галифакса поддерживал Чемберлен и значительное число консерваторов, но в конце концов Черчилль переиграл их, 28 мая обратившись напрямую ко всем двадцати пяти членам кабинета министров, которые его поддержали.

В тот же день сдалась бельгийская армия. Новость о ее капитуляции в половине девятого утра следующего дня по радио огласил премьер-министр Франции Рейно, заявив при этом, что Леопольд сдался против желания своего правительства и армии, и выразив опасения, что это может означать потерю Британского экспедиционного корпуса. Газеты тут же навесили на Леопольда ярлык «короля-предателя». «С точки зрения циника, такой способ донести эту новость до британской публики вовсе не плох, – заметил Гарольд Николсон, который трудился теперь в Министерстве информации[71]71
  Nicolson Harold, Sir, Nicolson Nigel (ed.). The War Years 1939–45. Diaries and Letters. L.: Collins, 1966. Vol. II. P. 186.


[Закрыть]. – Хотя бы потому, что теперь она будет считать причиной несчастья трусость бельгийцев; в определенном смысле так оно и есть». Миртл в своем дневнике написала просто: «Мрачнейший день. Мой двоюродный брат, который говорит по-французски, услышал сообщение Рейно и позвонил нам, мы в ужасе. Действительно, счастье, похоже, от нас отвернулось. Страшный удар. Леопольд, должно быть, совершенно раздавлен».

Но каким-то чудом Британский экспедиционный корпус держался. Адмиралтейство считало, что немцы возьмут Дюнкерк всего через два дня, а за это время можно эвакуировать в лучшем случае 45 000 человек. Энтони Иден, вернувшийся в правительство на пост военного министра, 29 мая имел аудиенцию с королем и сообщил ему, что за предыдущие двое суток эвакуировано 30 000 солдат[72]72
  Wheeler-Bennett. Op. cit. P. 457.


[Закрыть]. Каждый вечер король помечал в дневнике количество спасенных: на следующий день 80 000 человек, затем 133 000 британцев из экспедиционного корпуса и 11 000 французов. К девятому дню с побережья было вывезено 338 226 военных – 198 229 британцев и 139 997 французов. Целая флотилия яхт, моторных и гребных лодок вошла потом в легенду, но в основном в эвакуации участвовали британские миноносцы, паромы, ходившие через пролив, и почтово-пассажирские суда.

4 июня в палате общин Черчилль произнес одну из самых своих известных речей времен войны – вернее сказать, одну из самых своих известных речей вообще – и предупредил, что над Британией нависла угроза вторжения: «Несмотря на то что обширные европейские государства уже оказались или вот-вот окажутся в цепких руках гестапо, пав жертвами нацистского режима, мы не должны терять веру в себя. Мы будем биться до конца… Мы будем драться с врагом и на наших берегах, если ему хватит наглости тут высадиться, и на полях и лугах, и среди холмов и гор, и в тесноте городских улиц – мы всюду дадим противнику достойный отпор…»

На следующий день в своем дневнике Миртл записала коротко: «Все наши вывезены. Слава богу. Виделась с медсестрами, то, о чем они рассказывают, навсегда войдет в историю».

Все кругом ликовали, но у Логов была весомая причина для волнений: в ту неделю, когда Британия пристально следила за событиями в Дюнкерке, они узнали, что Лори, еще в марте получив призывные документы, зачислен в войска связи. Миртл и Джо «всплакнули».

Шла война, но Лайонел и Миртл в своем Бичгроуве старались вести по возможности нормальную жизнь. Миртл проводила много времени в саду и огороде, хотя летом в теплицах было невыносимо жарко – больше 44 °C. 8 июня вместе с друзьями, семьей Муди, они шампанским отметили «дюнкеркское чудо», но следующий день выдался мрачным: Лори, Джо и малышка Сандра приехали договориться о хранении мебели, потому что Лори уходил на войну, а Джо уезжала в свой родной Ноттингем. Миртл было грустно, «что опустел их маленький дом». Через несколько дней Лори привез первые стулья и шкафы. «Очень печально; он как-то осунулся, похудел», – заметила Миртл. После этого она отправилась к Муди, и они снова выпили шампанского. «С нашей помощью старина осушит весь свой подвал».

В следующие выходные Лори и Джо снова приехали в Бичгроув на семейный обед; был за столом и Валентин. Миртл угощала их грудкой цесарки, молодой картошкой и зеленым горошком – «совсем неплохо для войны». Она поразилась выдержке своей снохи и записала: «Джо очень храбрится, бедняжка». Валентину долго нездоровилось, но теперь он вернулся к работе в больнице и чувствовал себя гораздо лучше.

Через несколько дней после Дюнкерка прошла уже совершенно другая эвакуация, на этот раз из Норвегии. Когда немцы вошли в страну, шестидесятишестилетний король Хокон и его сын, кронпринц Улаф, бежали из Осло вместе со всем правительством и большей частью золотого запаса. Они уехали на семьдесят пять миль севернее и скрылись в лесах от немецких военных самолетов, которые все время их атаковали. Видкун Квислинг, норвежский фашист, поставленный нацистами марионеточным премьер-министром, призывал монарха вернуться в столицу и признать его правительство, но Хокон решительно отказался и предпочел изгнание. 7 июня из порта Тромсё в Британию вышел корабль ВМС Великобритании «Девоншир», который вывез короля, членов королевской семьи и правительство. Георг VI и Хокон были близкими родственниками: женой норвежского короля была тетка Георга, Мод, дочь Эдуарда VII; она, впрочем, даже после коронации Хокона в 1905 году часто и подолгу жила в особняке Эпплтон-хаус поместья Сандрингем. Мод умерла в 1938 году в лондонской больнице, и Георг вместе с Хоконом шел за ее гробом, когда его отправляли в Норвегию.

Хокона разместили в Букингемском дворце, по соседству с Вильгельминой Голландской, тоже пока еще жившей там. Дочь Вильгельмины, Юлиану, ее мужа, Бернхарда, и двух дочерей поселили там же на несколько недель до отъезда в Канаду. Звукоинженер Би-би-си Вуд вспоминал, что король, называя все это «нашествием иностранных родственников», как-то пожаловался ему: «Самому сегодня спать негде»[73]73
  Wood. Op. cit. P. 147.


[Закрыть].

Прибытие норвежской королевской семьи и опасения насчет возможного вторжения в Британию поставили на повестку дня вопрос об обеспечении безопасности Виндзоров. Уже поговаривали о том, чтобы отослать принцесс Елизавету и Маргарет в Канаду, по примеру других аристократических семей страны, но королева решительно заявила: «Дети не покинут страну без меня. Я не покину страну без Короля. А Король не покинет страну никогда»[74]74
  Longford Elizabeth. The Queen Mother. L.: Weidenfeld & Nicolson, 1981. P. 80.


[Закрыть]. Поэтому сестер разместили сначала в особняке Роял-лодж Большого Виндзорского парка, а потом в самом Виндзорском замке, причем по соображениям безопасности официально было объявлено, что они находятся «в сельской местности». Король и королева тоже ночевали в замке: сначала в убежище, оборудованном под башней Брунсвик, а потом, с начала сентября 1940 года, на первом этаже башни Виктории (или башни Королевы, как ее по-другому называют), специально укрепленной против бомб. Там же они проводили выходные, но в остальные дни недели бронированный автомобиль возил их в Букингемский дворец и обратно, и в кабине всегда лежали противогазы и каски.

Основной целью немецких бомбардировок был дворец, но охраняли его несерьезно, чуть ли не по-любительски: бомбоубежище для королевских особ устроили в бывшей комнате горничных, в полуподвале, обшили его деревом, обложили мешками с песком и поставили ручные насосы. «Первое, что бросается в глаза, – убежище слишком незамысловато», – заметил один журналист, посетивший его в конце года[75]75
  The King’s Shelter // Sunday Express. 1940. 15 September.


[Закрыть], хотя многие его читатели, у которых не было, как у Логов, надежного подвала и которые были вынуждены прятаться где-нибудь у себя на заднем дворе или в городском убежище, охотно поменялись бы с королевской четой.

Линолеумные полы закрыты коврами, не подходящими ни по размеру, ни по цвету, большой старомодный умывальник, которым когда-то пользовались горничные, открыт всем любопытным взорам. На столе из хорошо выскобленных сосновых досок, придвинутом к стене, когда-то громоздились стопки простыней и полотенец. Теперь же на нем стоит небольшое зеркало, лежат расчески слоновой кости и щетки – он «сделал карьеру» и стал туалетным столиком королевы.

На стенах выцветшие обои в цветочек, самые солидные предметы мебели – два больших дивана и два кресла; их принесли сюда откуда-то из дворца. Они обиты дорогим атласом густо-красного цвета, а диваны такие большие и широкие, что на них вполне можно спать, как на кроватях. На них лежат сложенные одеяла, большие подушки; поодаль от одного дивана поставлен маленький круглый позолоченный столик. На нем – небольшой поднос с маленьким чайником и двумя чашками тонкого белого фарфора с золотом, украшенными коронами, чтобы, как на прошлой неделе в общественном бомбоубежище, король с королевой могли «спокойно выпить чаю» – хотя здесь они могут заварить его сами, воспользовавшись маленьким электрическим чайником. На столе у другого дивана – пасьянсные карты, бутылки с минеральной водой, стаканы, записная книжка и карандаши, два электрических фонарика, пузырек с нюхательной солью. Тут же домашний, точнее, дворцовый телефон. Окна закрыты тяжелыми шторами и снаружи заложены мешками с песком, но к одному из них ведут крутые деревянные ступени – это запасный выход. Рядом с ним противопожарный насос, ведра с песком и водой, кое-какой саперный инструмент, две керосиновые лампы-«молнии».

Кроме того, в убежище есть большой мощный радиоприемник, похожий на тот, который король слушает в своей гостиной, а его стены и окна непроницаемы для газов. По соседству оборудованы убежища для фрейлин, конюших и вообще для всех, кто находится во дворце; когда звучит сигнал воздушной тревоги, каждый обязан направиться в отведенное ему место.

Только в 1941 году к дворцу пристроили настоящее бетонное бомбоубежище, с газонепроницаемыми помещениями, кухней и санузлом. Безопасность наверху была организована лишь немного более профессионально. Однажды Хокон спросил короля, как дворец защищен от возможного десанта немецких парашютистов. В ответ король нажал тревожную кнопку и вызвал представителя отряда особого назначения – специального подразделения для круглосуточной охраны и, при необходимости, эвакуации королевской семьи. Никто не появился. Выяснять, в чем дело, послали конюшего. Оказалось, что дежурный сержант полиции убедил офицера охраны, что «никакого нападения не будет», а тот распустил своих подчиненных. Когда все стало ясно, охранники кинулись в сад, где, к удивлению Хокона – и забавляя короля и королеву, – «принялись обшаривать кусты, как будто были на охоте, а не преследовали опасного врага»[76]76
  Wheeler-Bennett. Op. cit. P. 464.


[Закрыть].

Короля очень интересовала работа отряда; как-то он даже назвал его «своей личной армией». Но подобные казусы убедили его, что пора принимать меры и защитить себя. Георг распорядился оборудовать стрелковые полигоны в парках Букингемского дворца и Виндзорского замка, где он с конюшими упражнялся в стрельбе из винтовок, пистолетов и автоматов. Одному из своих гостей король признался, что, если немцы вторгнутся в Великобританию и оккупируют ее, он предложит свои услуги руководителю британского Сопротивления. Королева тоже не отставала, обучаясь стрельбе из револьвера. «Я не сдамся, как другие», – заявила она Гарольду Николсону[77]77
  Nicolson Harold, Sir, Nicolson Nigel (ed.). The War Years 1939–45. Diaries and Letters. L.: Collins, 1966. Vol. II. P. 188.


[Закрыть].

То, что называли тогда «духом Дюнкерка», было, в сущности, решимостью британского народа собраться воедино во времена, когда угроза нависла над всем государством. Но, несмотря на безусловный героизм и чудо спасения, факты упрямо доказывали, что Дюнкерк победой не назовешь. Напротив, в частной беседе со своими министрами Черчилль признавался, что это «одно из самых тяжелых военных поражений Британии за много веков».

Новости все так же не радовали: 5 июня, на следующий день после речи Черчилля в палате общин, немцы нанесли удар на юге, с реки Соммы, и началась вторая часть французской кампании. Французы храбро сражались на всех фронтах, но противостоять немцам были не в состоянии. Через пять дней Муссолини, союзник Гитлера, все-таки объявил Британии войну – «удар в спину, увы, не неожиданный», как записала Миртл в дневнике.