Текст книги "Король на войне. История о том, как Георг VI сплотил британцев в борьбе с нацизмом"

Но не успели закончиться праздники, как король оказался втянутым в серьезный кризис: на глазах портились отношения между лордом Гортом и Лесли Хор-Белишем, колоритным министром обороны. Их неприкрытая враждебность, в свою очередь, подливала масла в огонь так называемого «таблеточного скандала»: он разразился в ноябре 1939 года, когда Хор-Белиша, посетив Британский экспедиционный корпус, обвинил Горта в том, что тот не спешил с возведением защитных сооружений (круглой формой они напоминали таблетки). Через месяц, отправившись во Францию, король смог лично убедиться, какие недобрые чувства военное начальство питало к его министру. Он, видимо, и сам отчасти стал причиной этой вражды – известно, например, что Георг с нескрываемым презрением относился к тому, что Хор-Белиша поддерживал его старшего брата во время и после кризиса престолонаследия, а в сентябре 1937 года даже ездил в Париж на встречу с герцогом. Король поделился своими чувствами с Чемберленом, который через несколько дней отправился во Францию. В конце концов благодаря вмешательству короля генералы добились своего: 5 января Хор-Белишу вынудили подать в отставку и выйти из состава кабинета, причем он отказался от предложенного ему Чемберленом менее престижного поста президента департамента торговли. Его низвержение вызвало целый шторм в прессе: газеты писали и о великосветской интриге, и о «заговоре в высших военных эшелонах», и о противодействии попыткам ушедшего министра «демократизировать» армию.

Через три дня Чемберлен направил королю письмо о том, что предупреждал еврея Хор-Белишу о «сильном предубеждении против него, сформировавшемся не без его вины», добавив: «в этих обстоятельствах я пришел к заключению, что лучше сделать замену сейчас, пока все спокойно, чем вынужденно спешить потом, когда, вполне возможно, разразится кризис»[34]34
  Wheeler-Bennett. Op. cit. P. 433.


[Закрыть]. Амбициозный, нередко бесцеремонный, Хор-Белиша нажил себе множество врагов, но, несомненно, вся эта история сильно отдавала антисемитизмом; Генри Пауналл, начальник штаба Британского экспедиционного корпуса, писал об отношениях Горта и Хор-Белиши: «Они никогда бы не смогли поладить друг с другом, и это факт – ничего другого и нельзя ожидать от столь разных людей: джентльмена с головы до ног и безродного, узколобого политического шарлатана еврейского происхождения». Сам Хор-Белиша утверждал потом, что высшее армейское офицерство ненавидело его за возвышение, потому что он был «евреем и простым человеком не из их касты»[35]35
  Crozier W. P., Taylor A. J. P. (ed.) Off the Record: Political Interviews, 1933–43. L.: Hutchinson, 1973.


[Закрыть].

Сэр Генри «Чипс» Чаннон, автор дневника, полагал, что король сыграл главную роль, настраивая Чемберлена против министра, и что Хор-Белиша знал об этом. «В Лондоне только и разговоров, что о Белише… недавно стало известно, что сам король настоял на уходе Лесли, – записывал Чаннон 8 января. – С самого отречения придворные подхалимы интригуют за его падение… и это навредит монархии, потому что им (придворным) не следует ни интриговать, ни вмешиваться в политику»[36]36
  Channon Henry, James Robert Rhodes (ed.). Chips: The Diaries of Sir Henry Channon. L.: Weidenfeld & Nicolson, 1967. P. 229.


[Закрыть]. Поэтому на следующий день король не без робости ждал встречи с Хор-Белишей, который прибыл в Букингемский дворец, чтобы сложить свои полномочия. Отправленный в отставку министр держался очень почтительно, так что король, успокоившись, записал: «Прибыв в Б. д., имел встречу с Хор-Белишей. К счастью, он был настолько вежлив, что мне не пришлось даже поднимать вопрос о его отставке». Однако на следующей неделе в свою прощальную речь Хор-Белиша, как выразился Чаннон, «вставил… две тонкие шпильки, которые непосвященные могли бы принять за пощечины премьер-министру и которые теперь походят на грустные и очень ловкие аллюзии на суверена»[37]37
  Ibid. P. 230.


[Закрыть].

Скандал еще больше омрачил настроения в обществе. К марту 1940 года Британия уже полгода находилась в состоянии войны. Вопреки ожиданиям страна, по крайней мере во внутренней политике, переживала период относительного затишья. Не было воздушных налетов, которых ждали все, в том числе и правительство. Война велась на море и в воздухе, но конфликт в Западной Европе сводился в основном к словесным битвам и немецкой пропаганде, которая развязала настоящую «войну нервов» против нейтральных стран, вынуждая их поставлять пищевые продукты, масло и другое сырье. Досада росла, а вместе с ней усиливалось недовольство правительством. Король, оставаясь сторонником Чемберлена, тоже был несколько раздражен: «Меня очень волнует общее состояние дел, потому что все, что мы делаем или пробуем делать, оказывается неверным», – писал он в дневнике[38]38
  Wheeler-Bennett. Op. cit. P. 437.


[Закрыть].

И все-таки король упорно продолжал поддерживать моральный дух подданных, разъезжая на своем поезде по всей стране. На военном заводе «где-то в центральных графствах» одна из женщин, отделявших качественные боевые пули от бракованных, обернулась к нему и произнесла: «Будь по-моему, на всех бы написала: “Гитлеру”». Король попробовал было поработать вместе с ней, но не угнался, и сказал со смехом: «Не получается»[39]39
  Daily Mirror. 1939. 27 October.


[Закрыть]. В другой раз, надев адмиральскую форму, он несколько часов инспектировал военно-морской флот; как простой кондуктор Георг, стоя у вагона, проверял билеты у солдат Британского экспедиционного корпуса, отправлявшихся в отпуск, чем очень удивил одного сержанта; тот, узнав короля, «ахнул от удивления, встал навытяжку и отдал честь»[40]40
  Daily Mirror. 1940. 15 March.


[Закрыть].

Важнейшим вопросом тех месяцев была точка зрения Вашингтона, и здесь у короля был личный интeрес. Начало тому, что несколько десятилетий спустя стали называть «особыми отношениями», было положено в июне 1939 года, когда король с королевой несколько дней ездили по Северной Америке с официальным визитом; первый раз в истории правящий британский монарх посетил свою бывшую непокорную колонию. Тогда главным событием для короля стали сутки, проведенные с Франклином Рузвельтом в загородном доме последнего, на берегу реки Гудзон в округе Датчесс штата Нью-Йорк, где за пивом и хот-догами они обсуждали ухудшение политической обстановки. После этой встречи король уже не сомневался, что в случае войны Британия могла рассчитывать на поддержку Америки. Позднее, в беседе с американским корреспондентом, он выразился вполне откровенно: «Дело в шляпе»[41]41
  Judd. Op. cit. P. 166.


[Закрыть].

Дальнейшие события показали, как Георг ошибся. Да, Америка симпатизировала британцам и французам, но в сентябре 1939 года опрос общественного мнения показал, что по крайней мере девяносто пять процентов ее граждан совершенно не желали «ввязываться в европейские войны». Рузвельт был бы и рад сделать для Британии все что мог, но его ближайшей задачей была повторная победа на выборах в ноябре 1940 года, кроме того, президента очень критиковали за то, что он якобы подвел страну слишком близко к грани военного вмешательства.

Тем не менее король стремился упрочить их отношения. Это означало, что прежде всего нужно было действовать через Джозефа Кеннеди, посла США в Лондоне и ярого сторонника политики умиротворения. Через несколько дней после начала войны у короля и посла состоялась длительная встреча, и Кеннеди признался, что, по его мнению, Британии не стоило втягивать себя в конфликт, чреватый ее гибелью во имя спасения поляков. Короля насторожили эти слова: он заподозрил, что посол озвучивает то, о чем пишет в Вашингтон. На следующий день в откровенном письме к Кеннеди король назвал Америку, Францию и Британскую империю «тремя подлинно свободными государствами мира» и отметил, что два из них ведут борьбу «против всего, что страстно ненавидят все три», а именно – против Гитлера и его нацистского режима. В конце он писал: «Мы стоим на пороге неизвестного. Невзгоды и страдания войны нам хорошо известны. Но что принесет будущее? Британская империя все твердо для себя решила. Я оставляю все как есть»[42]42
  Wheeler-Bennett. Op. cit. P. 420.


[Закрыть].

И все-таки отчеты Кеннеди оставались мрачными. В январе 1940 года он сообщил министру иностранных дел лорду Галифаксу, что заместитель государственного секретаря Самнер Уэллес вскоре посетит Германию, Францию и Британию, чтобы «президент мог решить, можно ли найти способ урегулирования». Под «урегулированием» он подразумевал переговоры о мире с Германией. Встреча с Уэллесом стала для короля тягостной. «Дело в том, что США не идут к нам на помощь, и ничто не заставит их это сделать, – записал он, но добавил: – Хотя в общем и целом настроены они в пользу Британии»[43]43
  Ibid. P. 436.


[Закрыть].

Невеселые новости приходили и из Северной Европы: там Финляндия полным ходом шла к поражению в «зимней войне» с Советским Союзом. «Спусковым крючком» конфликта стал пакт Молотова – Риббентропа. Формально это был договор о ненападении между Германией и Советским Союзом, но к нему прилагался секретный протокол о разделе стран Восточной Европы на сферы влияния. Финляндия, вместе с частью территории Польши и балтийскими государствами, попала в советскую сферу. Сталин начал с Польши и 17 сентября, через шестнадцать дней после того, как Гитлер вторгся в страну с запада, ввел свои войска в восточные районы страны. После этого советский руководитель заставил Эстонию, Латвию и Литву согласиться на договоры, позволявшие Советскому Союзу строить военные базы и размещать свои войска на их территории. Через месяц он выдвинул множество территориальных претензий к Финляндии, в том числе потребовал отодвинуть границу на Карельском перешейке значительно западнее, в обмен на любую другую территорию. Финны отказались, и 30 ноября, после спровоцированного НКВД пограничного конфликта, двадцать одна советская дивизия общей численностью 450 000 человек перешла границу страны, а советская авиация нанесла удары по Хельсинки. Силы были неравны: по количеству солдат Советский Союз превосходил Финляндию в три раза, по самолетам – в тридцать, по танкам – в сто[44]44
  В документах Российского государственного военного архива приводятся несколько другие сведения. Личный состав финской армии составлял 265 000 человек, Красной армии – 425 640 (соотношение 1:1,6), самолетов у финнов было 270, у Красной армии – 2446 (соотношение 1:9), танков у финнов 26, у Красной армии 2289 (1:88). (Информация взята из документов РГВА: РГВА. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 595. Л. 57–59, 95; Д. 722. Л. 414–417. Зимняя война. – Кн. 1. С. 150.) – Прим. ред.


[Закрыть], но офицерский состав Красной армии значительно пострадал от сталинских кадровых чисток 1936–1938 годов, а финны сражались отважно. Военные действия велись при страшных холодах, а 16 января в Карелии температура упала до рекордных -43°. Финские солдаты в белом камуфляже, передвигаясь на лыжах, успешно применяли партизанскую тактику против значительно хуже экипированных советских частей.

За этой борьбой Давида с Голиафом пристально следили многие британцы, в том числе и Миртл. «Россия что-то задумывает. Остается только гадать, чем закончатся эти конвульсии цивилизации», – записала она в день, когда Советский Союз начал военные действия. 4 декабря она добавила: «Как мужественно финны противостоят России; надеюсь, что это маленькое государство не даст себя уничтожить». Запись, сделанная через четыре дня, гласила: «Уверена, что сегодня финны торжествуют. Они наносят большой ущерб большевикам, и я очень надеюсь, что не пустят их к себе». 13 января пришло известие, что финны наголову разбили советскую 44-ю дивизию[45]45
  Формально считается, что Красная армия потерпела поражение 8 января, но Миртл, конечно, могла узнать об этом событии позднее. – Прим. ред.


[Закрыть]. «Я всегда считала себя мягкосердечной, – писала Миртл, – но сегодня не скрывала своей радости».

Однако подавляющее господство русских позволило им переломить ход войны; в Британии и Франции зазвучали требования об оказании Финляндии военной помощи. Но шведы и норвежцы, не желая давать ни Германии, ни Советскому Союзу повод к нападению, отказались пропустить союзников через свою территорию, так что финнам пришлось начать мирные переговоры. 12 марта был подписан формальный мирный договор, по условиям которого страна уступала территории гораздо бо́льшие, чем до начала конфликта предлагал ей Советский Союз.

Ко всем проблемам короля добавились еще и отношения с бывшим Эдуардом VIII, теперь герцогом Виндзорским, которые усложнялись день ото дня. Берти, как звали короля домашние, вырос в тени старшего брата, известного под именем Дэвид. Почти все время они проводили вместе; родители всегда существовали где-то в отдалении, и не было ничего странного в том, что братья очень сблизились. Но это были отношения неравных: Дэвид, старший, верховодил Берти и еще более младшими Мэри, Генри, Джорджем и Джоном, указывая каждому, что делать. «Я всегда мог руководить Берти», – писал он в автобиографии. Со временем его влияние становилось все сильнее, и это очень тревожило Генри Ханселла, воспитателя мальчиков. «Поразительно, но присутствие одного действует на другого как красная тряпка», – отмечал он[46]46
  Bradford. Op. cit. P. 40.


[Закрыть].

Братья не просто соперничали. Дэвид был не только старше, но симпатичнее, обаятельнее и веселее, чем Берти. Оба мальчика прекрасно знали с самого детства, что однажды старший из них станет королем. К Берти судьба не была столь благосклонна. Умственные способности у него оказались весьма средние: на выпускных экзаменах в Королевском морском колледже он оказался шестьдесят восьмым из шестидесяти восьми. Подростком он страдал от проблем с пищеварением и был вынужден носить шины, потому что ноги у него сходились в коленях. Мало того: он родился левшой, но, как было принято тогда, его переучили на правую руку. И в довершение всего Берти начал заикаться, особенно в присутствии отца, который, когда сын выдавливал из себя слова, бросал: «Жми!» Звук [к] – например, в слове «король» – давался особенно сложно и был настоящей проблемой для человека, родившегося в королевской семье.

Во взрослом возрасте будущего Георга VI никто не назвал бы блестящим собеседником, хотя за ним, бесспорно, признавали трудолюбие и развитое чувство долга. Нэнси Митфорд называла его «скучнейшей личностью», а историк искусства Кеннет Кларк вынес королевской чете совсем уж беспощадный приговор: «Она не намного лучше, чем хозяйки деревенских поместий, а король, пожалуй, даже похуже»[47]47
  Secrest Meryle. Kenneth Clark: A Biography. L.: Weidenfeld & Nicolson, 1984. P. 118.


[Закрыть]. С Эдуардом VIII было трудно тягаться. «Альберту Хорошему понадобится не один год, чтобы стать такой же легендой, как брат», – предсказывал член парламента, литератор Гарольд Николсон, своей жене и соавтору Вите Саквилл-Уэст в день отречения в декабре 1936 года[48]48
  Nicolson Harold, Sir, Nicolson Nigel (ed.). The War Years 1939–45. Diaries and Letters. L.: Collins, 1966. Vol. II. Запись от 10 декабря 1936 г.


[Закрыть].

Решение Эдуарда VIII отказаться от престола конечно же изменило отношения братьев. Ведь младший брат не хотел становиться королем. Вовсе даже не собирался! Потом королева Мария рассказывала Николсону: «Он был очень привязан к брату, и конституционный кризис буквально выбил его из колеи. Целый час он плакал у меня на плече… вот здесь, на этом самом диване, когда понял, что ему придется занять место брата»[49]49
  Nicolson Harold, Sir, Nicolson Nigel (ed.). The Later Years 1945–62. Diaries and Letters. Vol. III. L.: Collins, 1968. Запись от 21 марта 1949 г.


[Закрыть]. Его жену такая перспектива поразила ничуть не меньше, и не только потому, что она испугалась бремени, которое ложилось на мужа, но и потому, что в ее жизни все теперь радикально менялось. Когда в 1923 году, почти через три года после знакомства, Елизавета Боуз-Лайон все-таки согласилась выйти замуж за герцога Йоркского, она рассчитывала на спокойную частную жизнь. Ее муж категорически не хотел становиться королем, содрогаясь от одной мысли о публичных выступлениях, а ведь они составляют неотъемлемую часть обязанностей любого монарха. Лог прекрасно это понимал, и своими глазами видел, как нервничает король, готовясь к коронации и к речи, с которой в тот же вечер он должен был обратиться по радио ко всей империи.

Испуг, пережитый королем, когда старший брат буквально вытолкнул его на общественную сцену, во многом объясняет неприязнь, установившуюся потом между ними. Королева, в свою очередь, невзлюбила Уоллис Симпсон, так что в королевской семье ее стали называть между собой «миссис С.», или даже просто «та женщина». Эти чувства подпитывались еще и переживаниями из-за вреда, нанесенного монархии отречением.

Бывший король и сам порядком осложнил себе жизнь, страдая, что родная семья не спешит удовлетворять его все более дерзкие финансовые претензии, гневаясь на унизительное, как ему казалось, обращение с его обожаемой женой. Она получила высший для британского благородного сословия титул герцогини, но король запретил как называть ее «ваше королевское высочество», так и принимать при дворе. Прочие поступки герцога тоже не сблизили его с младшим братом, а последней каплей стала поездка в нацистскую Германию в октябре 1937 года на встречу с Гитлером. При виде бывшего британского монарха, пусть и неохотно, но вскинувшего-таки руку в нацистском приветствии, кровь буквально стыла в жилах. Мало того, в умы руководителей рейха могла запасть соблазнительная мысль получить в лице герцога потенциального союзника, и это сказалось на отношении к нему обеих сторон конфликта.

Начало войны, о котором герцог с герцогиней узнали в своем доме в Антибе, могло бы стать поводом к примирению и возможностью излечить раны; но нет, отношения братьев дошли чуть ли не до разрыва. Перед королем, да и перед правительством, встала еще одна щекотливая проблема. Герцог, оставаясь фельдмаршалом, адмиралом флота и маршалом Королевских военно-воздушных сил, горел желанием послужить своей стране. Но вот в каком качестве? Через несколько дней они с герцогиней отправились в Британию, чтобы попытаться решить этот вопрос; бывший Эдуард VIII впервые возвращался на родную землю после того, как в декабре 1936 года покинул страну. Король предложил послать за ними самолет; они настаивали, что прибудут на эсминце. Королевская семья не без трепета ожидала появления герцога, а особенно герцогини. «Что нам делать с миссис С.? – спрашивала у королевы Марии королева[50]50
  Ziegler Philip. King Edward VIII: The Official Biography. L.: Collins, 1990. P. 404.


[Закрыть]. – Я лично не желаю ее принимать, хотя ведь все зависит от обстоятельств. А вы, мама, как к этому относитесь?» Ответа королевы Марии мы не знаем, но наверняка она тоже противилась этой идее. Сильно переживал и герцог. «Не знаю, что из всего этого выйдет, – признавался он жене, когда эсминец входил в гавань Портсмута. – Война должна бы соединять все семьи, и даже королевскую. Но не уверен, не уверен…»[51]51
  Ibid. P. 404.


[Закрыть]

Свое положение герцог понял, только когда они сошли на берег: его не встречал никто из родственников; не прислали ни придворного, ни машины, чтобы доставить на место багаж. 14 сентября братья встретились впервые после отречения. Все прошло в рамках приличий, «но совсем не по-братски», как признавался король герцогу Кентскому, который всегда был ближе всех к старшему брату. «Он был в превосходном настроении, как всегда, доволен собой, и плевать хотел на всякие правила»[52]52
  Ibid. P. 404.


[Закрыть]. Премьер-министру король рассказал о встрече куда более красноречиво. «Такое впечатление, что у него все прекрасно и его совершенно не волнует, какую память он оставил о себе после того, что наделал в 1936 году, – писал король Чемберлену. – Он решительно все позабыл». Уоллис не получила приглашения во дворец, а королева на всякий случай запланировала дальнюю поездку на то время, пока герцог с герцогиней находились в Британии.

Король предложил старшему брату два варианта: либо присоединиться к британской военной миссии во Франции, либо помочь с организацией гражданской обороны в Уэльсе. Последний понравился герцогу больше, но король передумал и сообщил брату, что выбора у него нет: только Франция. Герцог попросил было отправиться вместе с женой в месячную поездку по частям, размещенным в Британии, но получил решительный отказ. Официально было объявлено, что присутствие супругов может привлечь внимание противника к стратегически важным объектам. На самом же деле король опасался, что армия восторженно встретит отрекшегося три года назад брата. Хор-Белише он печально заметил: «Все мои предки всходили на престол, когда умирали их предшественники. Мой же не просто живой, а прямо-таки живчик!»[53]53
  Minney R. J. The Private Papers of Hore-Belisha. L.: Collins, 1960. P. 237, 238.


[Закрыть]

Для перевода герцога во Францию нужно было решить еще один вопрос, а именно – в каком объеме ему можно доверять секретную информацию? Его личную преданность никто не ставил под сомнение, но многие – трудно понять, насколько справедливо, – не были убеждены, что то же самое можно сказать об Уоллис. Король не желал, чтобы его старший брат посещал британские войска во Франции, по тем же причинам, по каким он был против его поездки по войскам, расквартированным в Британии, хотя много месяцев никто не отважился сказать ему об этом прямо. Герцог был вне себя от ярости и заявил Черчиллю: «Это лишнее доказательство того, что брат со своими придворными, как только могут, стараются меня унизить»[54]54
  Gilbert Martin. The Churchill War Papers: At the Admiralty. September 1939 – May 1940. L.: Heinemann, 1993. P. 369.


[Закрыть]. Сообщения о все более сильном разочаровании герцога перехватывали и направляли в Берлин немецкие шпионы. Эта проблема была не из тех, что решаются сами собой.

4
«Удар в спину»

Невилл Чемберлен был в превосходном настроении, когда 4 апреля 1940 года в Центральном зале собраний методистской церкви в Вестминстере выступал перед членами Консервативной партии:

В сентябре, когда мы вступили в войну, я чувствовал, что мы непременно победим, но нас ждут тяжелые испытания и, вероятно, большие потери.

Пока что это так и есть. Но уже семь месяцев идет война, и сейчас я уверен в победе в десять раз больше, чем раньше…

Германия начала подготовку весьма заблаговременно. Поэтому в самом начале Германия намного нас опережала, и тогда было естественно ожидать, что она воспользуется этим и сделает все, чтобы смять нас во Франции до того, как мы сумеем пополнить запасы того, чего у нас не хватает.

Не удивительно ли, что такой попытки не было сделано? Какова бы ни была причина – подумал ли Гитлер, что может расстаться с тем, что он имеет, без всякой борьбы, приготовления ли были не вполне закончены, – ясно одно: его поезд ушел.

Генерал сэр Эдмунд Айронсайд, начальник генерального штаба империи, дал почти такое же решительное интервью газете Daily Express. На следующий день под заголовком «Попробуй только, Гитлер!» (Come on Hitler!) оно вышло на первой странице. «Время работает против Германии. Она не может вечно держать свои армии в районе военных действий, готовиться к наступлению и так ничего и не сделать. Ее моральное состояние совершенно точно пострадает, – уверенно заявлял генерал. – Откровенно говоря, мы были бы всеми руками за наступление. Мы уверены в себе. Мы ничего не боимся»[55]55
  Hunt Frazier. Come on Hitler! Dares Ironside // Daily Express. 1940. 5 April.


[Закрыть].

Желания Айронсайда сбылись очень быстро: вскоре началась новая фаза войны с катастрофическими последствиями для Европы и Британии. Через пять дней немецкие войска, проведя операцию «Везерские маневры» (Weserübung), рано утром вторглись в Данию и Норвегию. Наступление на Данию началось незадолго до четырех часов утра на земле, в воздухе и на море. Через два часа, при полном превосходстве сил противника и угрозе бомбардировки Копенгагена, король Кристиан X и его правительство капитулировали. Нацисты управились за шесть часов, совершив свою самую короткую кампанию за всю историю войны. Размер и географическое положение Норвегии значительно осложняли задачу, тем более что на помощь стране пришли союзные войска. И все равно к концу месяца ее южная часть оказалась в руках немцев, а к 4 мая союзники с трудом удерживали за собой только Нарвик, и было ясно, что долго они не продержатся.

Успехи нацистов в Скандинавии только усилили давнишнее недовольство Чемберленом, ведь становилось все очевиднее, что в лидеры военного времени он не годится. 7 мая в палате общин начались горячие двухдневные дебаты по Норвегии, и ораторы, как будто сговорившись, не щадили его. Дэвид Ллойд Джордж, «человек, который выиграл войну» 1914–1918 годов, взывал к незадачливому премьеру «подать пример самопожертвования, поскольку ничто не может способствовать победе больше, чем его уход с поста». Одними из самых ярых критиков оказались однопартийцы Чемберлена. Лео Эймери, бывший министр консервативного кабинета, процитировал ему знаменитые слова Оливера Кромвеля, тремя столетиями ранее адресованные Долгому парламенту: «Даже если вы сделали немало хорошего, вы здесь слишком засиделись. Уйдите, говорю вам, и дайте нам о вас забыть. Ради Господа Бога, уйдите».

Сначала казалось, что Чемберлен намерен выстоять под ударами судьбы. Вечером на встрече с королем он с улыбкой заявил, что пришел не подавать в отставку. Король очень хотел оставить своего премьер-министра и даже предложил поговорить с Клементом Эттли, лидером лейбористов, и попробовать убедить его партию войти в коалиционное правительство. «Я сказал премьер-министру, что мне не нравится, как при всех треволнениях и огромной ответственности, которую он вынужден нести в военное время, ему всегда нужно ждать еще удара в спину и от палаты общин, и от прессы», – писал король[56]56
  Wheeler-Bennett. Op. cit. P. 439, 440.


[Закрыть]. Чемберлену не была чужда эта идея, но он все-таки предложил королю дождаться конференции лейбористов, которая должна была состояться в ближайшие выходные, чтобы лучше разобраться в настроениях, царивших в партии.

Против Чемберлена сплотились серьезные политические силы, и все же на следующий день он победил с результатом 281:200, хотя многие члены парламента от Консервативной партии воздержались или голосовали против. Но даже и тогда были надежды, что Чемберлен останется на Даунинг-стрит, 10, при условии, что возглавит коалицию – а это означало, что предстоит убеждать лидера лейбористов работать под его руководством. Его ждало жестокое разочарование: партия вполне определенно заявила, что она готова войти в правительство во главе с любым консерватором, но только не с Чемберленом. Обстановка накалилась 10 мая, когда войска Гитлера вошли в Голландию, Бельгию, Люксембург и Францию, обозначив новую драматическую фазу войны. В тот же вечер Чемберлен отправился во дворец.

Король принял отставку и признался, что, по его мнению, с премьер-министром обошлись «очень несправедливо» и он «весьма сожалеет» о кризисе. Когда речь зашла о кандидатуре преемника, король определенно высказался в пользу лорда Галифакса, одного из старейших политиков-консерваторов того времени. Галифакс преподносил себя королю едва ли не главным архитектором политики умиротворения с марта 1938 года, когда сменил Энтони Идена на посту министра иностранных дел. Кроме всего прочего, он был еще и личным другом: его семья очень давно служила короне, а король с королевой часто обедали в доме Галифаксов на Итон-сквер. Король даже вручил ему ключ от садовой калитки Букингемского дворца, чтобы тому было удобнее ходить на работу.

Но Чемберлен решительно возразил, что невозможно сделать пэра главой правительства и убедил короля обратить внимание на Уинстона Черчилля, которого, после десятилетия политического забвения в начале войны вернули в правительство на пост первого лорда Адмиралтейства. Это был неоднозначный выбор: Черчилль дважды за свою карьеру менял партийную принадлежность – в 1904 году он перешел от консерваторов к либералам, а через двадцать лет сделал обратный ход – и вызывал очень большие подозрения своим кровожадным настроем. Занимая важный пост в Адмиралтействе, он нес немалую часть ответственности за провал в Норвегии – хотя и он сам, и многие другие очень удивлялись, как ему удалось избежать обвинений, доставшихся Чемберлену. Король, как, пожалуй, и все, видел в Черчилле политического авантюриста, и, когда летом предыдущего года в прессе велась кампания за возвращение его в кабинет, он недвусмысленно дал понять Чемберлену, что категорически против этой идеи. Кроме того, король прекрасно помнил, что во время конституционного кризиса Черчилль поддерживал Эдуарда VIII.

Однако ему не оставалось ничего другого, как воспользоваться советом Чемберлена и вызвать Черчилля во дворец.

Перед тем как начать беседу, король несколько мгновений изучающе и вопросительно смотрел на своего гостя и только потом произнес:

– Полагаю, вы не знаете, для чего я послал за вами.

– Сэр, даже представить себе не могу, – ответил Черчилль шуткой на шутку.

– Я желаю, чтобы вы сформировали правительство[57]57
  Gilbert Martin. Churchill: A Life, 1991. L.: Heinemann. P. 642.


[Закрыть].

Встреча убедила короля, что Черчилль «горит желанием исполнять обязанности премьер-министра». Но кое-какие сомнения у него оставались, и на следующий день, 11 мая, он записал в дневнике: «Пока еще не могу думать об Уинстоне как о премьер-министре. Встретил в саду Галифакса и сказал ему: мне жаль, что премьер-министр не он»[58]58
  George VI’s War Diary. Vol. II. Запись от 11 мая 1940 г.


[Закрыть].

Но, когда период сомнений и колебаний миновал, отношения короля и Черчилля стали крепкими и длились долго. К сентябрю традиционные формальные еженедельные аудиенции премьер-министра у монарха сменились неофициальными ланчами по вторникам, когда они, обходясь без слуг, спокойно обсуждали ход войны; часто к ним присоединялась королева, и тогда беседы выходили далеко за рамки военных тем. В январе следующего года Черчилль написал королю: «Я получаю огромное удовольствие от наших еженедельных ланчей в бедном старом, продырявленном бомбами Букингемском дворце, и оттого, что и в Вас, и в королеве горит пламя, которое никогда и ничем нельзя будет погасить»[59]59
  Shawcross. Op. cit. P. 537.


[Закрыть]. Много лет спустя королева вспоминала свое ощущение, что она делает общее дело с королем, тот «очень хорошо, легко и быстро сошелся» с Черчиллем.

Но все же новый премьер-министр вел себя с королем совсем не так, как его предшественник: Чемберлен не жалел времени на встречи, Черчилль же нередко приезжал поздно, совсем ненадолго и мало чем делился. Леди Гайд, одна из фрейлин королевы, рассказывала личному секретарю Черчилля, Джону Колвиллу:

Без сомнения, король с королевой ценят Уинстона и понимают, что сейчас нет человека, более подходящего на этот пост, но их несколько задевает его бесцеремонность. Им была гораздо приятнее манера Чемберлена регулярно, раз в неделю, приезжать во дворец и обстоятельно, во всех подробностях объяснять положение дел. Уинстон же говорит, что будет в шесть вечера, потом звонит, сообщает, что задержится на полчаса, и наконец ровно в семь торопливо залетает всего на десять минут[60]60
  Roberts Andrew. Eminent Churchillians. L.: Weidenfeld & Nicolson, 1994. P. 45.


[Закрыть].

Задним числом жалобы короля кажутся напрасными, ведь на карте стояли само существование и независимость Британии и буквально каждая минута была у Черчилля на счету. Но со временем они притерлись друг к другу, и постепенно король перенес на Черчилля то огромное расположение, которое питал к его предшественнику. Перед Новым годом он записал в дневнике: «Лучшего премьер-министра себе не пожелал бы». Со своей стороны, Черчилль считал знаком особого отличия «честь иметь близкие отношения», которой был удостоен. В определенном смысле он был «отцом нации» и соперничал в этом с королем, однако прекрасно понимал, какую важную роль играет монархия в сплочении не только Соединенного Королевства, но и всей империи, поэтому неустанно восхвалял короля. «Да, Уинстон по-рыцарски предан своему суверену, но в душе он ярый роялист», – заметил Колвилл[61]61
  Colville John Sir. The Fringes of Power: Downing Street Diaries 1939–55. L.: Hodder & Stoughton, 1985. Запись от 7 августа 1940 г.


[Закрыть].

Черчилль немедля принялся за работу, пригласив в правительство Эттли и лидера либералов, сэра Арчибальда Синклера; Чемберлен остался в составе кабинета и возглавил палату общин, став лордом-председателем совета; Галифакс остался министром иностранных дел. Первая же речь, произнесенная премьер-министром в палате общин 13 мая, задала тон всей его работе, и он оказался совершенно противоположным манере Чемберлена: «Я решил обратиться к членам палаты с теми же словами, которые я уже адресовал новому правительству: “Все, что я могу вам предложить, – это кровь, тяжкий труд, слезы и пот”». Политический курс Британии будет состоять в том, чтобы «вести войну на море, суше и в воздухе, собрав в кулак всю мощь и силу, которой наделил нас Господь, самоотверженно бороться против чудовищной тирании, чей скорбный список преступлений против человечества не имеет равных по протяженности за всю мировую историю». Такие решительные заявления быстро сделали Черчилля утешителем и вдохновителем, а решимость достичь победы любой ценой, несмотря ни на что, показала, что у страны появился такой руководитель, который нужен был ей именно в тот момент. Американский журналист Квентин Рейнольдс вспоминал, как посетители паба на Флит-стрит в полной тишине слушали голос Черчилля, раздававшийся из радиоприемника. «Все сосредоточенно смотрели прямо на него, как будто стараясь разглядеть лицо Черчилля»[62]62
  Ziegler Philip. London at War. L.: Sinclair-Stevenson, 1995. P. 81.


[Закрыть], – писал он.