Текст книги "Убить одним словом"

7

– Ты пришел к выводу, что многомировая интерпретация, которая, да будет тебе известно, совершенно корректна, несовместима с путешествиями во времени.

Димус подошел ко мне сзади, обошел скамью, на которой я сидел, и сел на другой край. Между нами мог бы поместиться еще один человек. Перед нами открывался вид на Ричмонд-парк, ранний утренний туман скрывал покрытую изморозью траву. Виднелись только гребни невысоких холмиков, возвышавшиеся как острова над белыми морскими волнами. Я не намеревался искать его, придя сюда, но я думал о том, что он сам меня найдет. Наверное, он все-таки обладал магическими способностями.

И он был прав. Я пришел как раз к этому выводу. «Если ежемоментно бесконечное количество различных миров разветвляется от этого, чтобы охватить все возможности… то тогда должно существовать бесконечное количество миров, из которых путешественники во времени могут вернуться в этот мир. А так как не наблюдается бесконечного множества путешественников во времени, возникающих ежемоментно повсюду, то либо многомировая интерпретация квантовой механики неверна… либо путешествия во времени невозможны».

Внезапно мне резко подурнело в присутствии Димуса, тошнота подступила к горлу. Кажется, я даже ощущал какое-то физическое давление, словно пространство между нами было переполнено. Краем глаза я заметил белые силуэты, призраков, похожих на те, с которыми я столкнулся тогда, ночью в парке. Они все окружали меня, поднимаясь из тумана.

– Игнорируй их. Это просто эхо. Они затухнут сами собой, – сказал Димус. – Между нами с тобой возникает определенный резонанс, создающий временны́е аномалии, и чем мы ближе друг к другу находимся – тем хуже. Я все ждал, когда этот резонанс пройдет. По моим расчетам, он должен был быть гораздо более кратковременным. Представь себе накопление статического электричества. Я приближался к тебе постепенно, позволяя ему ослабнуть, вместо того чтобы просто подойти к тебе и заискриться. – Он вытянул в мою сторону перевязанную бинтом правую руку, и призрачные образы вокруг нас тут же усилились, как и моя тошнота. Поморщившись, он убрал руку.

– То есть все эти странные ощущения дежавю, которые меня преследовали, все эти призраки в парке, все это… это все вы? Это происходило, потому что вы были рядом?

– Да.

– Но почему только со мной? Почему остальные этого не видели?

– Я думаю, что ты уже давно обо всем догадался, Ник. Ты слишком спокойно это все принимаешь для того, кто ничего не понял. Но мы забегаем вперед.

– Но…

– А сейчас, как я говорил, есть две причины, почему мы не погребены под стремительно растущей толщей путешественников во времени. – Димус залез в карман. – Печенье? – Он вытащил апельсиновый «Клаб-бар». Мое любимое.

– Нет.

Он пожал плечами и принялся довольно неуклюже разворачивать обертку для себя.

– Руку повредили? – спросил я, от нетерпения сжав зубы.

– Сломал костяшку, когда врезал этому идиоту, – поморщился Димус. – Оно того стоило. – Он надкусил печенье. – Ну, в общем, как я говорил, есть две причины, почему каждый момент в прошлом не переполнен путешественниками во времени. Первая причина чисто практическая. Она ненастоящая, но интересная. Суть в том, что для того, чтобы путешествовать во времени, нужно потратить значительное количество энергии; чтобы таковое накопить, нужны усилия целой страны. А в теории все очень запутано. Очень-очень. У тебя уйдет двадцать лет, чтобы разобраться в ней, и это после того, как я набросал для тебя решение. Но – и это важно – нужно очень мало энергии, чтобы создать достаточно временны́х искажений, которые сведут на нет эти усилия целой страны. Достаточно маленького генератора, чтобы сделать это невозможным на тысячи квадратных миль вокруг. И теоретическая основа этих искажений гораздо проще. Так, лекарство всегда открывается раньше болезни, и если какое-нибудь правительство обеспокоено тем, что история может быть переписана другим правительством или тем, что преступники могут сбежать в прошлое… Они строят несколько дюжин искажателей в качестве предупреждения новых открытий, и тем все и заканчивается.

– Какого черта? – Я указал на двух призраков, которые бежали прямо на нас через поле тумана: Миа и я, с ужасом на лицах. А за нами, явно с недобрым намерением, бежал кто-то с длинным клинком… Мачете!

– Это что… Раст? Иэн Раст?

Призрачная Миа пробежала сквозь нас через туман, оставив после себя влажный холодок. Димус поморщился:

– Это эхо вероятного будущего.

– Да ну на хер! – Я поднял руки, и несшийся на нас призрачный маньяк распался на несколько вихрей.

– Не отвлекайся. – Димус щелкнул пальцами. – Вторая причина. Подлинная причина, почему мы не утопаем в путешественниках во времени, вот в чем: прибытие путешественника во времени – это такое же событие, как и любое другое, и оно ответвляет новую временну´ю линию от реальности, в которую он переместился. Поэтому она никогда не переполнена. И так как его прибытие создает новое ответвление, он может делать все те парадоксальные вещи, о которых ты наслышан. Он может убить своего отца, когда тот был еще ребенком, и предотвратить свое рождение. Он может встретиться с собой. Это не будет иметь значения, потому что он не будет влиять на временну´ю линию, которая приведет нас к нему. Он меняет произошедшее в другой временно`й линии.

Я кивнул, все еще нервно вглядываясь в туман, а потом задумался о послании, которое я нацарапал на столе Саймона. Которое меня так и не настигло.

– Поэтому это бесполезно для самого путешественника во времени. Потому ничего из того, что они могут сделать, не окажет никакого влияния на мир, из которого они пришли. Можно вернуться назад во времени и убить Гитлера, но никого из тех, кого ты знаешь, это не спасет.

– Бинго. – Димус поднес палец к носу и указал на меня другой рукой. – Есть, конечно, альтруистические соображения, по которым ты можешь захотеть вернуться в прошлое и все равно убить ублюдка и дать другому миру шанс на что-то лучшее… Но нас же это не волнует, не так ли?

– Не волнует, наверное… – Во вселенной, в которой все и так произошло где-то, все возможные хорошие и плохие вещи, нет никакого смысла беспокоиться о каком-либо мире, кроме того, который нам достался.

– Это она?… – В поле призрачная Миа была заключена в объятия… я не мог сказать, кого именно. Я пригляделся и потерял уверенность в том, что это вообще была Миа. Фигуры рассыпались, их стало сложно разглядеть.

– Это была?…

– Итак… – Димус отмахнулся от вопроса и наклонился, чтобы посмотреть на меня. – Ты знаешь, кто я?

Я знал, хотя чувствовал себя глупо, произнося это вслух:

– Вы… Ты – это я. Я, который пережил лейкемию, но так и не отрастил обратно волосы. – Его лицо было достаточным доказательством. Как только я это увидел, я уже не смог этого «развидеть». Между нами была разница в двадцать-тридцать лет, но мы были близнецами. И более того, когда я пригляделся, я даже заметил у него бледный белый шрам на лбу, на том самом месте, которым я врезался в кофейный стол, когда мне было два года.

– Ты – это я… И, честно говоря, меня так же бесит твоя лысина, как радует факт того, что ты жив… Хотя здравый смысл подсказывает, что это несравнимые вещи.

– Именно, – кивнул Димус. – Технически я сломал нашу костяшку. – Он откинулся на спинку скамейки и осмотрел парк. – Еще более примечательно то, что я не просто какой-то старый путешественник во времени. Я – это ты, который помнит все это. Ты, которого вообще быть не должно. Я помню, как я сидел там же, где и ты, я помню наш разговор, но с твоего места. Я помню, как я говорил… мне… об этих бросках дайсов. Кстати, тебе теперь надо будет хранить эту бумажку всю оставшуюся жизнь. Или как минимум запомнить числа.

Я похлопал себя по карманам, ужаснувшись внезапно, что я ее уже потерял.

– Я не могу…

– Она под твоей подушкой, – улыбнулся Димус. – Так. Я все это помню, и пока я не перестаю играть свою роль, то, что я делаю здесь, действительно должно повлиять на мой мир. На наш мир.

– Играть свою роль?

– Я играю по сценарию, Никки. Я рассказываю тебе то, о чем я помню, что я тебе рассказывал. Если я сделаю что-то, чего я не помню, чтобы я делал – скажем, столкну тебя со скамейки прямо сейчас или пристрелю тебя – или даже если я не сделаю чего-то, что я помню, что я делал, – скажем, не объясню этот нюанс… – ну, это может произойти, этому ничто не воспрепятствует, но тогда мы ответвимся от моей реальности, и я упущу свой шанс что-то изменить.

– Если это произойдет… Если бы ты меня убил, например, то как бы ты объяснил свои воспоминания?

Димус пожал плечами:

– Худший сценарий был бы таков, что они были бы частью подлинно опасного парадокса, который создал бы проблемы для всей временно`й линии в целом. В лучшем случае их удастся свести к безумию, галлюцинациям, фальшивым воспоминаниям, которые сломленный разум создает в отчаянных поисках избавления от своих бед. Даже сейчас, пока мы еще не отклонились от пути, все это гораздо более вероятно, чем настоящая замкнутая временна`я петля, в которой я могу вернуться и изменить свое будущее. Этого не может быть. Но, кажется, это произошло. Может, подходящее число звезд стали сверхновыми одновременно и затянули невозможный узел в пространстве-времени. Кто знает? Этого не может быть, но вот я здесь, создаю собственные воспоминания.

Я попытался сосредоточиться, но этот резонанс, о котором он говорил, делал невыносимо сложным попытки выпрямиться и не сблевануть.

– Хорошо, но тогда зачем ты здесь? И можно ли мне мое лекарство от лейкемии, которое ты, несомненно, принес с собой из будущего?

– Прости, Ник. – Честно говоря, он и правда выглядел виноватым. А еще он выглядел бледным и потным, как будто он тоже страдал. – Как выяснилось, разгадывать загадки вселенной – это проще, чем заставить человеческое тело перестать заниматься саморазрушением. Эйнштейн додумался до специальной теории относительности и подарил нам E=MC² фактически задарма еще до того, как люди начали слушать радио, до того, как братья Райт приобрели патент на свой летательный аппарат, за много десятилетий до антибиотиков. К тому времени, как ты достигнешь моего возраста, ты увидишь смартфоны, Интернет, роботов, которые ползают по Марсу, но у нас все равно не будет лекарства от обыкновенной простуды. Или рака. – Димус доел свое печенье и вытер рот. – Может, прозвучит жутковато, ведь мне сорок, а ей пятнадцать… но я здесь ради Миа, и мне нужно, чтобы ты сделал так, чтобы она доверилась мне.

8

У меня закружилась голова, и Димус ушел, не дожидаясь, чтобы я потерял сознание. Я стал чувствовать себя лучше, как только он скрылся из виду.

Странно было осознавать, что лейкемия меня не убьет. Я должен был быть в приподнятом настроении, прыгать от радости… как старики прыгают. Но на самом деле я ничего особенного и не чувствовал. Я лишь ощущал себя выгоревшим и опустошенным. Мне все еще надо было пережить лечение, симптомы и побочные эффекты. И насколько я понял, если план Димуса не сработает в точности так, как он помнил, то мое выживание вполне могло снова быть поставлено под сомнение. Мир вновь расщепится, и я больше не буду тем мной, который проживет достаточно долго и станет им.

Его утверждение о путешествиях во времени казалось одновременно и полной чепухой, и единственным возможным объяснением. И, честно говоря, все равно ничего не казалось реальным с тех пор, как две недели назад доктор Парсонс усадил на меня на стул и сообщил о том, что у меня рак. Какая-то часть меня ожидала, что из-за занавесок выскочит съемочная группа и закричит: «Вы попали в программу „Розыгрыш“!» – и какая-то часть до сих пор ждала этого. Появление Димуса лишь укрепило мое ощущение сюрреальности всего происходящего и надежду на то, что я скоро проснусь.

Суть рака, да и любого другого бедствия в том, что он просто так не уходит. И ты не просыпаешься. И в конечном счете тебе придется просто справляться, так же как и остальным. Димус был явлением того же порядка, странным фактом, вокруг которого теперь вертелась моя жизнь.

На прощание он сказал мне, чтобы я устроил так, чтобы Миа встретилась с ним в парке в субботу вечером. И вот теперь у меня внутри звучал не только мой собственный голосок, требовавший от меня, чтобы я позвонил ей и пригласил на свидание, но еще и… мой собственный, более взрослый голос, требовавший от меня, в общем-то, практически то же самое. И мне отчаянно хотелось игнорировать оба голоса.

Хотел бы я, чтобы Димус рассказал мне больше, но я полагал, что он мог рассказать мне лишь то, о чем он помнил, что рассказывал. Возможно, он помнил и мое отчаяние. Но каким-то образом эта петля воспоминания и действия застыла на месте в памяти Димуса, и если бы мы ее нарушили, то уверенность Димуса в том, что произойдет дальше, испарилась бы вместе с тем, чего он намеревался достичь. А так как он был мной, я предполагал, что его амбиции были мне самому исключительно на пользу. Как минимум ему удалось ударить Майкла Девиса по лицу. Могу себе представить, какое удовлетворение он испытал, особенно после двадцати пяти лет ожидания. Хотел бы я, чтобы Димус появился в тот момент, когда рядом со мной был Иэн Раст, и выбил из него дух. Хотя, если поразмыслить, Раст был адски страшным, и я полагал, что не горел бы желанием с ним встретиться ни в пятнадцать, ни в сорок лет.

Итак, Миа. Я лежал на кровати, смотрел в потолок, представлял ее лицо. Я мог представить, как я делаю это. Ползу к телефону в коридоре, набираю ее номер, вручную подкручиваю диск телефона после каждой цифры, чтобы его шум не сделал мать свидетельницей происходящего. «Привет», – сказала бы Миа. «Привет», – ответил бы я тихим голосом, в отношении которого мне хотелось бы, чтобы он звучал соблазнительно, а не как голос мальчика, напуганного, что его мать спустится в коридор и спросит, что он делает. «Привет, Миа. Это Ник. Нам надо снова встретиться. У меня дома?» Это почти что казалось простым. Признаю, что я был немного под кайфом от гашиша. Он забрал мою боль и тошноту и запихал их в угол, в котором я их все еще замечал, но не спотыкался о них все время.

Конечно же, мне сначала понадобится ее номер. Он был у Джона, но у него будут и вопросы. Насколько я мог судить, они уже встречались. Держались за руки, чмокались в парке… Но если это правда, то почему они пришли за мной той ночью? Третий – всегда лишний.

Я мог бы позвонить Джону, и он дал бы мне номер Миа, но мне пришлось бы за него заплатить. Не деньгами, разумеется, у него и так их полно было. В менее материальной валюте. И он бы трещал не умолкая. «Ник, она отказала? Она с тобой была любезна? Она смеялась?» Я не хотел бы, чтобы он стал свидетелем всего этого точно так же, как я не хотел бы, чтобы меня подслушивала мать. Нет, моим единственным вариантом был Элтон.

В общеобразовательной школе Элтона в эту среду был выходной: день основания школы или что-то в этом духе. Я сказал матери, что слишком болен, чтобы идти в школу, но недостаточно болен, чтобы весь день пролежать в постели. Она позволила мне остаться дома и уехала преподавать естествознание своему текущему выводку учеников со слабой надеждой, что, может быть, хотя бы один-два из них поступят в университет. Я никогда не понимал, почему она решила заняться преподаванием. Она была не более общительна, чем я. Впрочем, я понимал, почему она выбрала естественные науки. Это был не такой предмет, который завоевывал интерес учеников благодаря доброте учителя или его приверженности своему материалу.

Она позволила мне остаться дома с весьма поверженным видом. В былые времена она бы призвала меня к тому, чтобы заниматься, и напомнила бы о грядущих экзаменах. Я смотрел, как она выходит из дома и идет по улице, и вдруг на меня снизошло осознание того, насколько ей приходится тяжело. Одновременно с этим я знал, что Димус все это время это понимал. Один тип рака сделал ее вдовой, другой тип того же заболевания приковал к кровати ее единственного ребенка. Мне всегда было сложно смотреть на себя глазами других, но думаю, что встреча с Димусом помогла мне с этим. Для меня было нормально воспринимать себя только таким, каким я был в настоящем. Младенец, ползущий в сторону камеры в фотоальбомах, карапуз с плюшевым мишкой и красной пластиковой машинкой, последовательность маленьких Ников, связывающих этого долговязого подростка с моментом моего рождения… Я никогда не возвращался к ним в своих мыслях. Но, должно быть, мать каждый раз, когда смотрела в мою сторону, видела всех этих детей, идущих за мной вереницей. И теперь им всем угрожала опасность.

Наверное, если бы кто-то из нас двоих чувствовал себя менее неуклюже в собственной шкуре и был немного больше Элтоном и немного меньше Саймоном, мы бы могли разговаривать, обниматься, делать все, как полагается, и не запускать эту ситуацию до такого состояния. Но мы родились другими и иначе не смогли.

Я заметил за собой, что я очень сильно надеялся на то, что Димус смог сказать матери что-то полезное тогда, в мою первую ночь в больнице. Она была почти того же возраста, что и он. Может быть, в его будущем она была уже мертва, и он носил на себе и это бремя тоже. В моих глазах потемнело, и я вдруг понял, что как минимум об одной вещи из будущего я не хотел знать. Достаточно знать, что он нашел те слова, которые я не смог, и сказал ей что-то, что сможет ей помочь.

Я взял из сарая свой велосипед и доехал до дома Элтона. Да, меня несколько шатало по дороге, и я пропускал каждый второй светофор, но, как ни странно, ехать на велосипеде было менее больно, чем ходить, и гораздо быстрее.

Элтон жил в двух милях от меня, с противоположной стороны Ричмонд-парка. Его квартира была примерно посередине той линии, которая соединяла облагороженное сердце Ричмонда, его особняки биржевых брокеров и богатые таунхаусы с бетонными джунглями Брикстона. Во время бунта прошлой осенью – второй волны бунтов за четыре года в этом районе – дым было видно из окна Элтона. Месяцем позже произошел еще один бунт к северу от реки в Тоттенхэме, там еще пытались насадить на кол голову полицейского. Я спросил Элтона, что он думает по этому поводу. Он лишь покачал головой:

– Ко мне это не относится. Это ямайцы, мужик. От Ямайки до Мадагаскара десять тысяч миль.

Я хотел было сказать, что основанием для беспорядков был цвет кожи, а не то, откуда именно эта кожа приплыла в Англию, но промолчал. Правда в том, что я ничего на самом деле не знал. Даже о том, через что прошли Элтон и его семья. И поэтому я заткнулся.

Когда я затормозил, Элтон сидел на улице и ел рис с чили из плошки. Он всегда старался есть под открытым небом, если не шел дождь. Холод при этом ему не мешал. Он прохаживался по узкой полосе жухлой травы между многоквартирным домом и низкой стеной, отделяющей двор от улицы. Летом другие дети выглядывали из окон и болтали с ним. Мне казалось странным, что Элтон так много времени посвящает тому, чтобы научиться драться, ведь из всех, кого я знал, ему это пригодится с наименьшей вероятностью. Он просто нравится людям.

Это были четырехэтажные дома, и если детишки окликали Элтона, он, чтобы поздороваться, карабкался вверх, как Человек-паук. У него были стальные пальцы, а высоты он не боялся вообще.

Он увидел меня, когда я привязывал цепью к воротному столбу мой велосипед, и подошел, нахмурившись:

– Долго он тут не простоит. Надо занести его внутрь.

– К тебе домой? Мама не будет против? – Мысль о том, что я втащу свой велосипед в их крохотный коридор и запачкаю грязью линолеум миссис Арно, меня пугала. Эта женщина яростно охраняла неприкосновенность своего дома, а также была бесконечно добра, и я испытывал ужас от того, что могу ее чем-то расстроить.

– Она будет гораздо больше против, если мне придется догонять того, кто его угонит. – Элтон кивнул в сторону их двери: – Не заперто.

Я занес велосипед внутрь и прислонил его к радиатору. В коридоре было тускло, все пространство вдоль стен было уставлено вещами. Это был уютный беспорядок, к которому я всегда стремился. Хотя матери точно не понравилось бы, если бы что-то подобное стояло вдоль ее пустых стен цвета магнолии. Я вдохнул воздух этого места. Здесь всегда что-то готовили, и здесь всегда вкусно пахло. В гостиной бубнил телевизор. Скорее всего, братья Элтона были там, может быть, все четверо теснились на диване и смотрели на «бетамаксе»[11]11
  Betamax – формат видеокассет, популярный в 1970-х годах, но вытесненный впоследствии форматом VHS.


[Закрыть] фильм о боевых искусствах.

Элтон не перестал хмуриться, когда я вернулся на улицу. Он мне предложил свою плошку.

– Острое? – спросил я.

– Немного перченое. – На его бровях виднелись капли пота, несмотря на январский мороз.

– Воздержусь, пожалуй, – улыбнулся я. Когда Элтон называл что-то «перченым», это означало, что у большинства людей язык обуглится от такой еды. В доме семьи Арно пахло вкусно, но класть что-либо в рот, не попробовав сначала, было чревато.

– Я тобой недоволен, – сказал Элтон.

– Мной? – Уж чего-чего, а этого я не ожидал от него услышать. – Что я натворил?

– Миа. – Элтон прищурился и съел еще одну ложку риса.

– Что?

Элтон сделал кольцо из большого и указательного пальцев и прислонил его к левому глазу.

До меня дошло, что он имел в виду синяк Миа, который все увидели на прошлой игре.

– Я? Ты же не думаешь…

– Я знаю, что ты не бил ее, дебил. – Он выскреб из плошки остатки еды.

– Но что тогда? Кто ее ударил? – Я хотел спросить в субботу, но подходящего момента не было.

– Джоном я тоже недоволен, – сказал Элтон.

– Джон этого не делал. – Я не мог поверить, что слышу это от него, но Элтон лишь отмахнулся:

– Вы оба заставляете ее якшаться с плохой компанией. С опасными людьми, Ник. Синяк – это ерунда полная. Эти пацаны могут глотку ни за что перерезать. Перейди им дорогу – и окажешься в списке пропавших без вести. Они завернут тебя в мешки для мусора и утопят в реке. Я не шучу.

– Но… – Я поднял ладони. – Я не понимаю.

– Есть хорошие места, где можно раздобыть травку, и есть плохие места. Люди, которых знает Миа, они слишком важные шишки. Умный покупатель купил бы чуть подороже у местного торчка, которому до авторитетов, как до Луны. Миа же имеет дело с Мешком и уже оказалась у него в долгу. – Элтон потряс головой, словно это было безумие высшего порядка. – Никому не говори это имя, никогда.

– Я… я не знал. – Я обдумал услышанное. Я никогда не слышал ни про какого Мешка.

– Ну, теперь ты знаешь, – кивнул Элтон. – Она хороший человек. Сделай доброе дело и скажи ей, что нашел другого дельца. Девчонка просто пытается произвести на тебя впечатление.

– На меня? – Я глухо засмеялся и снял шапку. – Серьезно?

Элтон пожал плечами:

– Я сказал, что она хорошая, а не что она умная.

– Я, хм… – Я подумал о том, что уже попросил у нее еще гашиша. – Мне, значит, нужен ее номер.

Элтон выудил маленькую черную книжку из заднего кармана джинсов.

– Телефонные аппараты на углу не работают. И ты дозвонишься только до ее безумной мамаши. Лучше сам к ней сходи. Она живет в комплексе «Миллер-блокс», третий корпус. – Он достал сильно сточенный карандаш и написал ее номер и адрес на клочке бумаги, который вырвал из своей записной книжки. – Иди мимо станции метро, налево, мимо «Красного Льва». Оттуда ты увидишь комплекс.

– Спасибо. – Я засунул записку в карман и подышал на руки, чтобы они согрелись.

– Я присмотрю за твоим великом. – Элтон посмотрел на дверь своего подъезда. – Лучше забери его сегодня вечером, или завтра я продам с него колеса. – Он умолк. – А, да, касательно твоего фокуса с дайсами. Мне надо понять к следующей игре, как ты это делаешь. Не могу допустить, чтобы ты выкидывал любое число, какое захочешь.

Когда я дошел до дома Миа, я уже ощутимо хромал. Она жила на девятом этаже самого дальнего корпуса. Между корпусами во двор кто-то вытащил два старых дивана с торчащими пружинами. С задней стороны дома Миа стояла машина, наполовину сгоревшая, наполовину поеденная ржавчиной.

В лифте воняло мочой, и он не ехал. Я поднялся по лестнице. Они воняли не так сильно и еще выполняли свою функцию. Кто-то написал баллончиком свои инициалы на усиленном стекле на каждом этаже. Такому самомнению стоило позавидовать.

К девятому этажу у меня уже все тело дрожало и болело. Надеюсь, что Миа предпочитает именно таких джентльменов: бледных и потных, потому что такой ей и достанется.

В целом было бы неплохо решить, что я скажу, еще до того, как мне это потребуется. Я пытался вообразить, как Миа открывает мне дверь. Даже в моем воображении я стоял и мямлил что-то нечленораздельное. Я остановился, чтобы перевести дыхание, у двери пожарного выхода между лестничной площадкой и главным коридором. «Привет» будет хорошим началом.

В двери, выходившей на лестничную площадку, было маленькое прямоугольное окно с простреленным насквозь и оттого сильно потрескавшимся армированным стеклом, из отверстия в котором торчала проволока. Сквозь отверстие я мог немного разглядеть, что меня ждало в коридоре. Я нагнулся, чтобы рассмотреть получше. Силуэт в дутой черной куртке опирался на стену примерно в середине коридора. Больше всего на свете он напоминал Майкла Девиса.