Текст книги "Власть над миром. История идеи"

Преследование личной выгоды удивительным образом связано со всеобщим благом. Стимулируя промышленность, награждая изобретательность, используя наиболее эффективным образом силы природы, оно распределяет усилия более эффективно и экономично; увеличивая общий объем производства, оно распространяет общие блага и связывает единой нитью заинтересованности и участия все нации цивилизованного мира[41]41
  Ricardo cited in: Cain P. Capitalism, war and internationalism in the thought of Richard Cobden, British Journal of International Studies, 5 (1979), 229–247, P. 231.


[Закрыть].

Характерная для данной эпохи смесь науки с энтузиазмом проявилась на Международном конгрессе экономистов, проводившемся в Брюсселе в конце 1847 г. «Мы впервые собрались, – объявил бельгийский президент Ассоциации за свободную торговлю, – чтобы обсудить вопрос братства между людьми… чтобы претворить в жизнь завет Господа: «Возлюбите друг друга». Экономист, только начинающий свой путь в качестве рупора капитализма свободного рынка, приветствовал продвижение коммерческого либерализма через просвещение общественного мнения, а вместе с ним и продвижение явления, которое называли «интернационализмом»[42]42
  Maynard, 226.


[Закрыть].

В Лондоне Всемирная выставка 1851 г., одним из главных организаторов которой также выступал Кобден, представила своего рода архитектурный манифест этого кредо, воплощенный в виде здания из железа и стекла, чуда современных технологий, отражавшего идеи открытости, глобальности и демократичности. «Мы живем в удивительный период, когда мир стремительно приближается к цели, на которую указывала вся его история, – объединенному человечеству», – объявил принц Альберт, под покровительством которого проводилась выставка, проявляя ту же увлеченность, что и многие другие викторианские прогрессисты.

Не было совпадением и то, что именно в это время сложилась концепция интернационализма как отдельной этики: развитие свободной торговли сыграло в этом процессе значительную роль. Двусторонние коммерческие договоры представляли новую модель для урегулирования дел между государствами, более практичную, демократичную и менее ограниченную, чем модель Концерта с его консультациями великих вержав. А также и более глобальную: коммерческие соглашения британцев и французов с турками и китайцами, возможно, были не так желательны для последних, однако в европейском понимании они означали дальнейшее распространение цивилизации. В рамках Европы коммерческое соглашение между Англией и Францией, заключенное в 1860 г., стало водоразделом, за которым последовало еще 60 договоров, благодаря чему Западная Европа приблизилась к единому рынку сильнее, чем в какой-либо период до конца XX в. Современники рассуждали о «Европейской державе» и рассматривали торговлю как двигатель интернационализма, который теперь противопоставлялся устаревшим механизмам Концерта. К середине 1860-х гг. интернационализм рассматривался как величайший современный вклад в «открытие законов политической экономии», а «торговым сословиям» приписывалось стремление к «объединению и международному сотрудничеству»[43]43
  Levitt J. An Essay on the Best Way of Developing Improved Political and Commercial Relations between Great Britain and the United States of America (London, 1869), 55–59.


[Закрыть].

Самого Кобдена превозносили как идеального «человека мира». «Это странно, но верно, – писал автор одного из некрологов после смерти Кобдена в 1867 г., – что ни одного человека до него нельзя было назвать человеком мира». На долю Кобдена, продолжал он, выпало донести до народов идею о том, что новые политические институты смогут снизить подозрительность между нациями и использовать свободную торговлю в качестве инструмента, демонстрирующего, что война не является неотъемлемой составляющей естественного порядка, будучи разновидностью «анархии», которую люди могут усмирить, если сами того пожелают, чтобы показать, прежде всего, что национализм, в правильном понимании, является не преградой для интернационализма, а путем к нему. Распространение демократии и правление ее представителей, а также мир во всем мире во многом зависят от отмены пошлин: «Поскольку он понимал, что еще не настало время для полного расцвета интернационализма, заключающегося в определенного рода политическом единстве, он считал своим долгом продолжить путь к нему, распространяя эту идею в общественном сознании, устраняя препятствия на пути ее продвижения, защищая и пропагандируя любые меры, законы или политики, способные привести к ее реализации. И главной из таких мер было освобождение торговли»[44]44
  Lord Hobart. The “mission of Richard Cobden”, Macmillan’s Magazine, 15 (January 1867), 177–186.


[Закрыть].

Таким образом, как говорит цитата, приведенная выше, в пробуждении «общественного сознания» сторонники свободной торговли видели лучший способ реализации своих задач. Их основное предположение, общее с евангелической мыслью, заключалось в том, что братские чувства людей должны проявиться через демократическую силу общественного мнения. Идея, передаваемая из поколения в поколение либералами вплоть до основателей Лиги Наций, заключалась в том, что человечество само по себе стремится к миру, если правительства не вмешиваются в его дела. Войны развязывают политики с особыми интересами, искажающими врожденную человеческую бескорыстность: разрешите людям свободно объединяться – и вы создадите мощную мирную силу. Свободная торговля являлась, таким образом, идеологией интернационализма, для которого не требовалось отдельной международной организации, а только механизм для отмены пошлин, то есть мир должен был прийти к некой версии Всемирной торговой организации, но не к многочисленным другим агентствам, наводнившим сегодня международную политику. Она предлагала фундаментальную антиполитическую концепцию интернациональной солидарности, враждебную по отношению к до сих пор многочисленным аристократическим элитам, правившим миром, которая после Первой мировой войны отразилась в призыве Вудро Вильсона к новому мировому порядку с международным общественным мнением в качестве главного мерила. Однако к тому времени уже и сам Вудро Вильсон воспринимался скорее как персонаж из прошлого века, и одна из причин, по которой европейские либералы приветствовали его идеи, заключалась в эйфории, царившей в Европе в 1919 г. и достигшей таких масштабов, что они не могли поверить, будто самый влиятельный человек в мире говорит на языке их духовных праотцов. Проблемы, связанные с этими тезисами, стали очевидны еще несколько поколений назад и обернулись против самого Кобдена в последние годы его жизни. Основным аргументом Кобдена против старой дипломатии была ее приверженность интересам одного класса – милитаристской аристократии. Своими мерами наподобие Хлебного закона политики мешали естественному ходу событий, действуя в собственных интересах. Они бесконечно рассуждали о балансе сил, чтобы оправдать повышение налогов и необоснованные затраты на вооружение, а в дальнейшем сами искали конфликтов, оправдывающих эти затраты. Снижение налогов было, таким образом, проявлением мирной политики, в то время как баланс сил являлся «не обманом, не ошибкой, не жульничеством, а пустым звуком, не поддающимся ни описанию, ни осмыслению». Кобден настаивал на том, чтобы Британия держалась подальше от любых вмешательств в дела иностранных государств: не имело смысла, например, поддерживать Турцию или вступать в войну с Россией. Для англичан гораздо полезнее было бы «отказаться от безрезультатных попыток делать добро соседям и дубиной насаждать повсюду мир и счастье, когда они могут спокойно жить у себя дома, постепенно налаживая там дела, и обрабатывать собственные угодья по своему желанию»[45]45
  Cobden R. The balance of power.


[Закрыть].

Однако Крымская война заставила Кобдена и многих его последователей лицом к лицу столкнуться с «военным духом», охватившим политиков. Тяжелым потрясением для них стал тот факт, что пресса и общественное мнение, на которые они привыкли опираться, начали проявлять агрессивность. «Являемся ли мы, в конце концов, существами разумными и прогрессивными?» – спрашивал себя Кобден. Мирным активистам он рекомендовал умолкнуть до тех пор, пока война сама не продемонстрирует свою иррациональность. Сам же он продолжал верить, что анализ экономических фактов является наилучшим основанием для просвещения народных масс. Однако политизированные аналитики задавались теперь вопросом, насколько эти народные массы в действительности руководствуются здравым смыслом. Рассуждая о новом консервативном уклоне в викторианском либерализме, Джон Стюарт Милль переосмыслил доктрину утилитаризма с учетом того факта, что образованные классы просто более рациональны и дальновидны, чем массы. В своем «Эндимионе» 1850-х гг. Бенджамин Дизраэли раскритиковал радикальный рационализм Кобдена. «У них появилось новое имя для этого гибрида чувств, – заявлял посол. – Они называют его общественным мнением». «Какой абсурд, – говорит Зенобия («королева Лондона, мод и партии тори»), – это просто название. Если может существовать какое-то мнение, то только у суверена и обеих палат парламента». Что касается прессы, то кричащие заголовки и кампании на первых полосах трудно было воспринимать как голос разума. Даже во времена Крымской войны премьер-министр лорд Абердин сетовал, что «английский премьер-министр должен угождать газетам… а газеты вечно требуют вмешательства. Они науськивают народ и правительство вслед за ним». Пресса и общественное мнение могли, по его мнению, заставить правительство вступить в войну[46]46
  Hobson, Cobden, 115; Disraeli and Aberdeen cited in Henderson, 326.


[Закрыть].

Идеи Кобдена о свободной торговле не исчезли с его смертью. Так и не осуществившийся план созыва в 1875 г. Европейского налогового конгресса был последним его детищем. К тому времени первый «интернациональный человек» уже утратил свое влияние, особенно на европейском континенте, а «национальная экономика», наоборот, находилась на подъеме. Формирование мощных противоборствующих альянсов после возникновения Германии в 1871 г. и захват земель в Африке и Азии после 1882 г. положили конец общемировым амбициям сторонников свободной торговли. Страны становились менее милитаристскими по мере того, как делались более национальными. Протекционизм распространялся по всему миру. Оставшиеся в меньшинстве члены Клуба Кобдена, его ученики, столкнулись с всеобщим «бегством от свободной торговли». По иронии судьбы Британская империя, которую Кобден так критиковал, теперь считалась в самой Британии бастионом свободной торговли в мире, состоящим из противоборствующих торговых блоков, однако это послужило лишь тому, чтобы придать реформе налогообложения вид разумной доктрины, направленной на получение Британией экономического преимущества. Иными словами, как и мирное движение, с которым ее тесно ассоциировали, свободная торговля процветала при интернационализме 1840–1850-х гг., а затем была забыта. Прошел целый век с Великой депрессией и Второй мировой войной, прежде чем другая мировая держава – США – подхватила ее идеи и развила их до глобального доминирования в 1980-х гг.

Национальность как интернационализм

Третьим новым элементом викторианского интернационализма стал, как его тогда называли, принцип национальности. В наше время мы расцениваем национальную гордость и стремление к интернациональной гармонии и миру во всем мире как противоборствующие импульсы. Однако такой взгляд сформировался достаточно недавно: отношение к национализму значительно изменилось с момента его появления как политической силы в континентальной Европе. В 1919 г. президент Вудро Вильсон побывал в Италии, прежде чем прибыть в Париж для участия в церемонии основания Лиги Наций. В Генуе под проливным дождем он произнес речь, стоя перед памятником одному из самых выдающихся уроженцев этого города. «Я безмерно рад, – сказал президент, – что мне выдалось принять участие в реализации идеалов, которым были посвящены его жизнь и работа». Монумент, возвышавшийся над ним, посвящался Джузеппе Мадзини (1805–1872) – одному из основоположников итальянской унификации, революционному агитатору, выступавшему против системы Меттерниха, и «святому апостолу» дела наций.

Мадзини был одной из тех редких фигур, которых можно по праву назвать плодовитыми: его рассуждения о мире как интернациональном сообществе демократических наций-государств после смерти автора продолжали оказывать огромное влияние на следующие поколения. Его идея, как отмечал Вудро Вильсон, об объединенных нациях-государствах одержала победу над идеями унитарного устройства со всемирным правлением в процессе образования Лиги Наций, а позднее ООН. Мадзини был одним из первых и наиболее влиятельных мыслителей, всерьез задумавшихся об интернациональном сотрудничестве в терминах политики национализма.

Изначально Мадзини считал своими врагами Габсбургов и стоящий за ними Священный союз. Из-за их тирании его сначала посадили в тюрьму за членство в секретном революционном обществе карбонариев, а затем отправили в ссылку. В результате он выработал собственное антимонархическое кредо. «Мы не заключаем союзов с царями, – писал Мадзини в 1832 г., вскоре после того, как основал «Молодую Италию», движение за независимость и объединение страны. – Мы не питаем иллюзий, что сможем оставаться свободными, полагаясь на международные договоры и дипломатические уловки. Мы не доверим свое благополучие протоколам конференций и обещаниям монархических кабинетов министров… Слушай, народ Италии, мы будем сотрудничать только с другими народами, но не с царями»[47]47
  Mazzini G. On the Superiority of Representative Government [1832] in: Recchia S., Urbinati N., eds. A Cosmopolitanism of Nations: Giuseppe Mazzini’s Writings on Democracy, Nation Building and International Relations (Princeton, 2009), 43–44.


[Закрыть].

Охваченный ненавистью к монархам, Мадзини какое-то время увлекался космополитизмом Просвещения, который поддерживало предыдущее поколение итальянских изгнанников. Он одобрял их идею о том, что существует долг более высокий, чем подчинение королям и суверенам, однако считал, что они преувеличивали роль разума и прав индивидуума, не понимая, что делу гуманизма лучше служить коллективно, всей нацией. Служение нации для Мадзини являлось главным человеческим долгом и обязанностью. Оно было альтруистическим и потому этичным. Старомодный космополитизм, с другой стороны, идеализировал сосредоточенного на себе индивидуума и потому являлся эгоистическим. За это, помимо материализма, Мадзини не одобрял Бентама и утилитаристов. Национализм Мадзини воспринимал прежде всего как общее духовное возвышение, достигаемое через взаимную поддержку и коллективное действие, благодаря которым он поднимался выше индивидуальных эгоистических интересов. В этом нация походит на семью, в которой общие интересы ставятся выше интересов каждого отдельного ее члена. Превыше нации может быть только Европа в целом, включающая все входящие в нее народы. Мадзини являлся, таким образом, провозвестником идеи континента демократически организованных национальных государств, Священного союза народов. Три года спустя после основания «Молодой Италии» он вместе с небольшой группой других изгнанников основал в Берне «Молодую Европу», призванную координировать национальные революции, нацеленные на свержение Священного союза.

В наше время довольно тяжело воспринимать его напыщенные выражения, постоянные упоминания о «душе Италии», провоцировавшие бесконечные мятежи и восстания, которые почти не давали результатов, но уносили множество жизней. Тем не менее его энтузиазм, обильная переписка (итальянское издание корреспонденции Мадзини занимает 94 тома) и его репутация позволяли ему гораздо эффективнее мирных активистов того времени справляться с задачами политической мобилизации. «Священный союз народов» нуждался в собственном царе Александре, и Мадзини горел желанием взять на себя роль предводителя транснациональной организации европейских революционеров. Здравый смысл предполагал, что координация национальных восстаний и мятежей дает гораздо больше шансов на свержение реального Священного союза, чем разрозненные односторонние инициативы. «Что нам нужно, – писал он, – [так это] …единый союз всех европейских народов, стремящихся к общей цели… Когда мы поднимемся одновременно в каждой стране, где действует наше движение, мы победим. Иностранные вмешательства (по инициативе деспотов) станут невозможны».

Мадзини долго жил в изгнании в Лондоне, центре политической активности против континентальной автократии. Он критически относился к изоляционизму Кобдена, называя его «подлым и трусливым… атеизмом, пересаженным в международную жизнь, обожествлением собственных интересов». Он пытался переключить англичан от их пацифизма и невмешательства на то, что мы теперь назвали бы гуманитарной интервенцией и построением демократии. И хотя ему так и не удалось добиться скоординированного подхода к восстаниям, о котором он так мечтал, его интеллектуальное влияние было огромно. Благодаря дружбе Мадзини с Карлейлем, Миллем и другими выдающимися авторами, а также частым публикациям в прессе его идеи широко распространились в Британии, а также на другом берегу Атлантики[48]48
  Ibid., 24; on Cobden, Nicholls D. Richard Cobden and the International Peace Congress Movement, 1848–1853, Journal of British Studies, 30:4 (Oct. 1991), 351–376, at 357.


[Закрыть].

Вопрос об интервенциях будоражил либеральное общественное мнение в викторианской Британии, и Мадзини принимал активное участие в дебатах. Стремясь привлечь самую влиятельную нацию в Европе на сторону итальянцев и других угнетаемых народов, в том числе венгров и поляков, он выступал за гуманизм и международную солидарность:

Люди начинают ощущать, что… существует международный долг, связывающий вместе все нации на земле. Вот почему все шире распространяется убеждение в том, что если в любой точке на планете, даже в пределах независимого государства, творится вопиющая несправедливость… – как, к примеру, избиение христиан во владениях турок, – другие нации не должны держаться в стороне только потому, что отделены большим расстоянием от страны, где совершается зло[49]49
  Ibid., 28 (“On Nonintervention”).


[Закрыть].

Будучи итальянцем, он сожалел о том, что британцы вмешивались в дела греков, чтобы помочь им добиться свободы, как в 1827 г., но не выступили против австрийского абсолютизма на итальянском полуострове. Именно этот аргумент помог убедить Гладстона и значительную часть британских либералов отойти от позиций Кобдена, предполагавших невмешательство. Отчасти уступил даже сам Кобден. Безусловно, это не означало, что притесняемые европейские нации не должны сами сражаться за свободу, – Мадзини как раз высказывался за такую борьбу и сам принимал участие в восстаниях 1848 г. Он считал, что, освободившись, они должны выполнять свой долг перед цивилизацией и осваивать колонии. По мнению Мадзини, Италии самой судьбой было предначертано участвовать в «великой цивилизующей миссии, поставленной перед нами временем», и он рекомендовал «при первой возможности захватить и колонизировать земли Туниса». Его либеральный национализм, таким образом, был одновременно интернационалистским (по отношению к Европе) и империалистским (по отношению к неевропейским странам), и эти евроцентристские двойные стандарты оказали глубокое влияние на международные институты XX в.[50]50
  Ibid., 29.


[Закрыть]

Национальная программа Мадзини придавала большое значение самопомощи, взаимопомощи и образованию – Мадзини сам поддерживал школу для детей бедных итальянских рабочих в центральном Лондоне. Однако в его доктрине не упоминались ни классовая борьба, ни что-либо другое, угрожающее подорвать Священный Грааль национального единства. Вот почему Мадзини много говорил об опасностях, исходящих от новых идеологий социализма и коммунизма. В 1842 г. он писал о необходимости просвещать рабочих, которые «по ошибке прибились к коммунизму». Когда восемь лет спустя он одобрил идею учреждения в Лондоне Европейского центрального демократического комитета – своего рода руководящего органа «Молодой Европы», группы демократов, – то упомянул и о необходимости спасти «демократические национальности» от «анархии коммунистических сект»[51]51
  Mastellone S. Mazzini and Marx: Thoughts upon Democracy in Europe (London, 2003), 21, 79.


[Закрыть].

Почему же Мадзини решил, что такая спасательная операция необходима? Новые термины «социализм» и «коммунизм», значение которых до сих пор размыто и определено неточно, вошли в обиход, когда в 1846 г. в вольном польском городе Кракове поднялось восстание, быстро подавленное австрийцами. Польская проблема снова занимала первые полосы газет, угрожая расколоть радикальное движение на две части. В Лондоне лидеры чартистов и журналисты объединялись вокруг радикальной группировки, известной как Братство демократов: они собирали деньги для поляков и планировали мобилизовать революционных эмигрантов других национальностей[52]52
  Brock P. Polish Democrats and English Radicals, 1832–1862, Journal of Modern History, 25:2 (June, 1953), 139–156; ibid., Joseph Cowen and the Polish Exiles, Slavonic and East European Review, 32:78 (Dec. 1953), 52–69; ibid., The Polish Revolutionary Commune in London, SEER, 35:84 (Dec. 1956), 116–128.


[Закрыть]. Мадзини, однако, остерегался Братства демократов, поскольку был далек от их социалистических симпатий. Вместо этого он поддержал создание другой, более респектабельной группы лобби – Интернациональной лиги народов, целью которой было подтолкнуть Министерство иностранных дел в продемократическом направлении. В следующие два года британская радикальная пресса переходила с позиций одной противоборствующей группировки к другой. В дискуссиях принимали участие в том числе два немецких радикала, Карл Маркс и Фридрих Энгельс, в то время представители германских демократических коммунистов в Брюсселе.

Удивительный, хотя и непрямой, спор между Марксом и Мадзини, столь важный для понимания международных отношений до конца холодной войны, начался именно здесь, с ожесточенного интеллектуального противостояния в викторианской радикальной политике. В этом споре прослеживается два подхода к интернационализму: один – основанный на принципе национальной эмансипации внутри капиталистической системы, другой – на коммунистическом интернационализме. В XX в. оба эти принципа найдут поддержку у двух великих держав. Быстро заняв позиции взаимного антагонизма, Маркс и Мадзини на самом деле во многом придерживались схожих мнений, в том числе касательно того фундаментального факта, что нации остаются основными элементами в строительстве любого интернационального порядка.

Все началось, когда в 1846 г. Маркс и Энгельс написали статью о последствиях чартизма. «Английский рабочий класс понимает, – утверждали они, – что именно теперь великая борьба капитала и труда, буржуа и пролетариев должна разрешиться раз и навсегда». Такой язык для Мадзини был сродни анафеме. Его Интернациональная лига народов боролась не за права рабочих, а за «права наций и сердечное взаимопонимание между народами всех стран». В следующем апреле Мадзини выступил в одной из английских газет с едкой критикой коммунизма. В статье под названием «Размышления о демократии» он утверждал, что коммунизм – это отрицание свободы, прогресса и морального развития человечества. Он неизбежно имеет тиранический характер и угрожает даже распадом института семьи[53]53
  Mastellone S. Mazzini and Marx, 85, 111–112; Claeys G. Mazzini, Kossuth and British radicalism, 1848–1854, Journal of British Studies, 28:3 (July 1989), 232; Weisser H. Chartist Internationalism, 1845–1848, Historical Journal, 14:1 (March 1971), 49–66. О происхождении Мадзини см. Morelli E. L’Inghilterra di Mazzini (Rome, 1965), 85.


[Закрыть].

На тот момент Мадзини еще не обращался конкретно к Марксу и Энгельсу. На самом деле его первоначальной мишенью были даже не радикальные левые, а то ответвление материализма, которое для него начиналось с Джереми Бентама. Тем не менее многие социалисты были разгневаны и не скрывали этого. В конце 1847 г. Карл Маркс прибыл в Лондон и выступил в Братстве демократов с речью, явно направленной против Мадзини и его представлений об интернационализме. «Союз и братство наций – пустые слова, которые сегодня используют все буржуазные партии, – заявил Маркс. – Победа пролетариата над буржуазией будет одновременно победой над национальными и индустриальными конфликтами, которые ныне создают враждебность между народами. Победа пролетариата над буржуазией будет одновременно символом освобождения всех угнетенных наций». Сразу после этого в Брюсселе он вместе с Энгельсом написал коммунистический манифест для группы германских радикально настроенных рабочих, которая недавно сменила название с Лиги справедливых на Лигу коммунистов. «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма» – этой знаменитой фразой начинался манифест. «Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака: папа и царь, Меттерних и Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские». Тот факт, что раскол между буржуазией и пролетариатом признавался главным признаком эпохи, уже был достаточным основанием, чтобы указывать на несогласие Маркса с программой Мадзини.

Борьба между Мадзини и социалистами продолжалась и в последующие годы. После провалов 1848 г. Маркс сам оказался в Лондоне и провел следующие несколько лет, работая над собственными исследованиями. Однако позиции его оставались прежними. Стремясь расквитаться – не столько с Мадзини, сколько с германскими эмигрантами, собравшимися вокруг него, – Маркс в своем сатирическом эссе «Великие мужи эмиграции» (опубликованном только в XX в.) высмеивал Мадзини, изобличая его глобальные притязания как простой обман. По словам Маркса,

великой драме демократической эмиграции 1849–1852 гг. предшествовал за 18 лет до того пролог: демагогическая эмиграция 1830–1831 гг. Хотя времени было достаточно, чтобы смести со сцены большую часть этой первой эмиграции, однако некоторые достойные остатки ее еще сохранились. Со стоическим спокойствием относясь и к ходу мировой истории, и к результатам собственной деятельности, они продолжали заниматься своим ремеслом агитаторов, составляли всеобъемлющие планы, учреждали временные правительства и сыпали декларациями направо и налево. Ясно, что эти многоопытные шарлатаны должны были бесконечно превосходить новое поколение в знании дела. Это-то умение вести дела, приобретенное восемнадцатилетней практикой заговоров, комбинаций, интриг, деклараций, обмана и выпячивания своей персоны, и придало г-ну Мадзини смелость и уверенность, с которыми он, имея за собой трех мало искушенных в подобных делах подставных лиц, смог провозгласить себя Центральным комитетом европейской демократии[54]54
  Цитируется по собранию сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, том 8.


[Закрыть][55]55
  The Great Men of the Exile, Karl Marx and Frederick Engels, Collected Works, vol. 11 [Marx and Engels 1851–1853] (New York), 284.


[Закрыть].

В словах Маркса определенно была доля правды. Но мог ли сам он предложить что-либо лучше?

Коммунизм

Большую часть XX в. термин «интернационализм» считался практически синонимом организованного социализма и ассоциировался с подъемом Советского Союза, ставшего одной из мировых держав. После 1945 г. он употреблялся преимущественно в связи с Интернационалами, начало которым было положено в 1864 г. созданием Первого Интернационала (важную роль в нем играл Маркс), а кульминацией явились Третий, более известный как Коммунистический интернационал 1919 г., инструмент, учрежденный Лениным для координации коммунистических партий по всему миру, и менее успешный Четвертый, организованный Троцким. Однако все они были преждевременными. Гораздо вернее было рассматривать марксистский интернационализм как один из вариантов развития представлений XIX в. о мировом порядке, понятный только в его викторианском контексте. Фундаментальным врагом провозглашалась, как всегда, консервативная Реставрация 1815 г. Однако в 1840-м престиж Концерта упал, и Маркс с не меньшей, а то и с большей ожесточенностью набросился на представления о международном порядке, соперничающие с его видением и угрожающие подрывом последнего.

Свободная торговля, переживавшая в то время свой расцвет, как раз относилась к таковым, поэтому в Брюсселе и позже Маркс пытался обернуть интернационалистскую логику классической политической экономии против нее самой: капитализм, распространяясь по планете, в действительности подготавливал почву для скорой всемирной победы рабочего класса. Вот что он писал в речи, которую готовил для конгресса по свободной торговле в Брюсселе: «Мы за свободную торговлю, потому что благодаря свободной торговле все экономические законы, с их глубочайшими противоречиями, будут действовать в более широких масштабах, охватывая большие территории, вплоть до всей земли; столкновение этих противоречий, когда они объединятся в общую группу, закончится сражением, которое приблизит освобождение пролетариата»[56]56
  Engels F. The Free Trade Congress at Brussels, The Northern Star, 520, Oct. 9 1847.


[Закрыть]. Выступая в газетах, Маркс уделял много внимания движению за свободную торговлю и, в частности, Кобдену, внимательно следя за его политическими маневрами и теоретическими трудами. Как он предсказывал в 1857 г., после унизительного поражения Кобдена на выборах в Манчестере, силы джингоизма и авантюризма за рубежом оказались гораздо сильнее, чем Кобден предполагал, а влияние общественного мнения, на которое он так полагался, менее предсказуемым. К общественному мнению Маркс относился пренебрежительно, утверждая, что «как правильно говорят, половину его Палмерстон фабрикует, а над второй – смеется»[57]57
  Marx K. The defeat of Cobden, Bright and Gibson, New-York Daily Tribune, 4990 (April 17, 1857).


[Закрыть].

Больше тревог, чем свободная торговля, все-таки служившая, по его мнению, историческим задачам, доставляло Марксу соперничество с Мадзини. Сильнее и заметнее всего это проявлялось в работе Международного товарищества трудящихся (так в то время назывался Первый Интернационал), занимавшей с 1864 г. львиную долю его времени и принесшей ему широкую известность. Цели и задачи этой организации поначалу были неясны. Ее основали британские лидеры рабочего движения, еще не сформировавшие свои идеологические позиции. Когда за два дня до первого собрания друг Маркса, портной по имени Иоганн Эккариус, задал вопрос о ее программе, то был поражен расплывчатостью ответа и пожаловался Марксу, что ему «придется выступать на публичном собрании с речью о программе, содержания которой я не знаю и язык которой для меня непонятен»[58]58
  Eccarius-Marx, 26 Sept. 1864, Founding of the First International, 56.


[Закрыть]. На самом собрании также ничего не прояснилось. Главный оратор, представитель лондонского рабочего движения по имени Джордж Оджер, ударился в разглагольствования на общие темы о Польше, о необходимости сотрудничества английских и французских рабочих, а также о необходимости ответить на «встречи и праздники» «королей и императоров» мощным «братством народов», которое будет действовать «во благо человечества» и «всех людей труда»[59]59
  Report of International Meeting in St. Martin’s Hall, Sept. 28, 1864, Founding of the First International, 2–7.


[Закрыть].

Подобная возвышенная сентиментальность во многом повторяла язык Мадзини, в то время одного из наиболее известных европейских беглецов, осевших в Лондоне, к которому Оджер относился с восхищением. Неудивительно, что когда Товарищество начало всерьез разрабатывать свои принципы, его лидеры обратились именно к рассуждениям Мадзини. Еще один его последователь зачитал на собрании комитета правила (составленные Мадзини) Итальянской ассоциации рабочих, встреча которой в тот момент как раз проходила в Неаполе. Его предложение принять эти же правила лондонским комитетом МТТ было сразу одобрено[60]60
  О реакции Мадзини на выступление Оджера см. Collins and Abramsky, 35.


[Закрыть].

Одобрено, но не Марксом, который уже принял значительное участие в управлении новой организацией. Тот пришел в бешенство. Правила, которые принял комитет, были, как он сообщал Энгельсу, «отвратительно приземленной, плохо написанной и невнятной преамбулой, претендующей на статус декларации о принципах, в которой повсюду прослеживался Мадзини». Быстро взявшись за дело, Маркс отредактировал их до полной неузнаваемости, заменив текстом собственного сочинения, так называемым «Учредительным манифестом Международного товарищества рабочих». «Я отредактировал всю преамбулу, выбросил декларацию о принципах и заменил сорок правил десятью. Там, где дело касается международной политики, я говорю о странах, а не о национальностях… Я был вынужден включить две фразы о «правах» и «долге» в предисловие к манифесту [таким образом он воздавал должное теориям Мадзини], а также упомянуть “правду, мораль и справедливость”, однако все они употреблены так, что не могут причинить никакого вреда»[61]61
  Marx-Engels, 4 Nov. 1864, Founding of the First International, 368–370.


[Закрыть].