Текст книги "Всё хреново"

Глава 3
Ньютоновские законы эмоций

Первую свою оплеуху Исаак Ньютон получил в поле. Дядя объяснял ему, почему пшеницу сажают диагональными рядами, но он не слушал. Он смотрел на солнце и думал, из чего делается свет.

Ему было семь{66}66
  Биографические вставки в этой главе – исторический вымысел.


[Закрыть].

Дядя так залепил ему тыльной стороной ладони по левой щеке, что его самосознание разлетелось на куски вокруг его рухнувшего тела. На какое-то время он утратил чувство личной целостности. А когда части его души снова слепились друг с другом, один сокровенный кусочек так и остался валяться в грязи, в том месте, где он навсегда был потерян.

Отец Исаака умер еще до его рождения, а мать вскоре бросила его, чтобы выйти замуж за какого-то богатого старикана из другой деревни. В итоге в его первые, самые важные годы Ньютона постоянно перекидывали друг другу всякие дядюшки, кузены, деды и бабки. Никому из них он был особо не нужен. Мало кто понимал, что с ним делать. Он был обузой. Ему перепадало мало любви – чаще вообще нисколько.

Дядя Исаака был необразованным алкашом, но уж если он что и умел, так это считать рядки в полях. Это был его единственный интеллектуальный навык, и, вероятно, поэтому он практиковал его чаще, чем нужно. А Исаак то и дело увязывался за ним в эти обходы с пересчетом рядков, потому что это была единственная возможность обратить на себя дядино внимание. Внимание, которое он впитывал так же жадно, как пустыня воду.

При этом мальчишка оказался вундеркиндом. К восьми годам он мог рассчитать количество корма, необходимого для питания овец и свиней весь следующий сезон. К девяти годам он с ходу выдавал устные подсчеты гектаров пшеницы, ячменя и картофеля.

К десяти Исаак решил, что сельское хозяйство – это тупо, и занялся вместо этого вычислением точной траектории движения солнца в течение года. Но дяде было плевать на точную траекторию движения солнца, потому что она не несла в дом еду – во всяком случае впрямую, – так что он снова надавал Исааку оплеух.

В школе дела тоже шли не очень. Исаак был бледным, тощим и рассеянным пацаном. Ему не хватало навыков общения. Его интересовали всякие занудные штуки вроде солнечных часов, прямоугольной системы координат и доказательств сферической формы Луны. Пока другие дети играли в крикет и бегали друг за дружкой по лесу, Исаак часами пялился в ручейки, пытаясь понять, как глазное яблоко воспринимает свет.

Детские годы Исаака Ньютона были сплошной чередой издевательств. И с каждым ударом его Чувствующий мозг вырабатывал чувство непреложной истины: с ним самим, очевидно, что-то не так. Иначе почему его тогда бросили родители? Почему над ним потешаются сверстники? Как еще объяснить его почти полное одиночество? Пока его Думающий мозг занимался построением всяких невообразимых графиков и вычерчиванием диаграмм лунных затмений, его Чувствующий мозг тихо убеждал себя в том, что в этом маленьком английском мальчике из Линкольншира есть какой-то существенный внутренний дефект.

Однажды он написал в своей школьной тетради: «Я мелкий паренек. Бледный и слабый. Мне нигде нет места. Ни в доме, ни на самом дне ада. Что мне делать? Зачем я нужен? Только и могу, что плакать»{67}67
  Ньютон действительно написал это в тетради, когда был подростком. См.: James Gleick, Isaac Newton (New York: Vintage Books, 2003), p. 13.


[Закрыть].

Все, что вы читали о Ньютоне до этого, правда – или по крайней мере очень правдоподобный вымысел. Но давайте теперь представим, что мы оказались в параллельной вселенной. И давайте допустим, что в этой параллельной вселенной тоже есть свой Исаак Ньютон, очень похожий на нашего. Он тоже был воспитан жестокими родственниками. Он тоже живет в озлобленности и изоляции. Он тоже безостановочно измеряет и вычисляет все, что видит.

Но только вместо того чтобы маниакально измерять и вычислять внешний, природный мир, этот Ньютон из параллельной вселенной решил маниакально измерять и вычислять внутренний, психологический мир, мир человеческого сознания.

Это, кстати, не так уж сложно представить, потому что жертвы насилия часто становятся самыми проницательными исследователями человеческой природы. Для нас с вами наблюдение за людьми – это, скорее, развлечение для воскресного дня в парке. Но для жертв жестокого обращения это навык выживания. Волна чужого гнева может настигнуть их в любую минуту, поэтому у них вырабатывается острое защитное шестое чувство. Насмешливость в голосе, приподнятая бровь, более глубокий вдох – этого достаточно, чтобы сработала их внутренняя сигнализация.

Итак, давайте представим, что этот Ньютон из параллельного мира, наш «эмо-Ньютон», стал маниакально исследовать окружающих. Он вел записи и каталогизировал все обозримые особенности поведения своих сверстников и родных. Он постоянно что-то строчил, фиксировал каждый поступок, каждое слово. Он заполнил сотни страниц бредовыми описаниями всевозможных действий, которые люди даже не замечают, как совершают. Эмо-Ньютон надеялся, что если с помощью измерений можно прогнозировать и контролировать внешний мир, формы и конфигурации Солнца, Луны и звезд, то с их помощью можно также прогнозировать и контролировать и внутренний, эмоциональный мир.

В ходе своих наблюдений эмо-Ньютон выявил неприятный факт, о котором мы все знаем, но который очень мало кто признает: люди – лжецы, все без исключения. Мы врем постоянно, для нас это норма жизни{68}68
  Nina Mazar and Dan Ariely, “Dishonesty in Everyday Life and Its Policy Implications,” Journal of Public Policy and Marketing 25, no. 1 (Spring 2006): 117–26.


[Закрыть]. Мы врем о важных вещах и врем по пустякам. И, как правило, делаем это без злого умысла – мы, скорее, врем другим, потому что привыкли врать себе{69}69
  Nina Mazar, On Amir, and Dan Ariely, “The Dishonesty of Honest People: A Theory of Self-Concept Maintenance,” Journal of Marketing Research 45, no. 6 (December 2008): 633–44.


[Закрыть].

Исаак заметил, что свет странно преломляется в людских сердцах, а они сами этого как будто не видят: они говорят, что любят тех, кого, кажется, терпеть не могут; заявляют одно, а делают другое; считают себя правыми, совершая немыслимо жестокие и бесчестные поступки. При этом им самим всегда представляется, что они ведут себя правильно и последовательно.

Исаак решил, что никому нельзя доверять. Никогда. Он высчитал, что его страдания обратно пропорциональны квадрату расстояния между ним и внешним миром. И пообещал себе никогда не попадать в чью-либо орбиту и вращаться подальше от сил притяжения других человеческих сердец. У него не было друзей, и ему, по собственному мнению, совершенно не хотелось их заводить. Он заключил, что мир – это блеклое, уродливое место и что единственный смысл его собственной жалкой жизни – зафиксировать и измерить его уродство.

При всей своей угрюмости Ньютон однозначно не был лишен амбиций. Он хотел вычислить траектории человеческих сердец и скорость их страдания. Он хотел узнать силу их ценностей и массу их надежд. И, самое главное, он хотел изучить отношения между всеми этими элементами.

Он решил вывести три ньютоновских закона эмоций{70}70
  На случай, если вы ничего не знаете о Ньютоне или не помните школьную программу: в общем, Ньютон – это крестный отец современной физики. В плане значения его трудов для дальнейшего развития науки он, пожалуй, самый влиятельный мыслитель в мировой истории. Помимо множества других открытий он вывел три закона движения, в которых обобщил свои ключевые идеи (об инерции, консервативных силах и т. д.). А я вывожу здесь три закона эмоций, обыгрывая его оригинальные формулировки.


[Закрыть].

Первый ньютоновский закон эмоций

В ответ на каждое действие последует равносильная ему эмоциональная реакция

Представьте, что я дал вам в нос. Ни с того ни с сего. Без какой-либо причины. Чистый произвол.

Вашей первой реакцией будет как-то мне отомстить. Возможно, физически: вы ударите меня в ответ. Возможно, вербально: вы обложите меня трехэтажным матом. А может, ваше воздаяние будет социальным: вы вызовете полицию или других представителей власти и добьетесь, чтобы меня наказали.

Но какой бы ни была ваша реакция, вы испытаете прилив негативных эмоций, направленных на меня. Что будет вполне справедливо – ведь я тот еще гад. Суть вот в чем: тот факт, что я причинил вам боль без какого-либо обоснования и вы не заслуживали ничего подобного, создает ощущение несправедливости между нами. Между нами как будто появляется некий моральный разрыв: возникает чувство, что один из нас однозначно прав, а другой просто мудак{71}71
  См.: Michael Tomasello, A Natural History of Human Morality (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2016), pp. 78–81.


[Закрыть].

Боль порождает такие моральные разрывы. Причем не только между людьми. Если вас укусит собака, вы инстинктивно захотите ее наказать. Если вы ударитесь пальцем ноги о кофейный столик, что вы сделаете? Будете орать на чертов столик. Если ваш дом смоет наводнение, вы впадете в отчаяние и будете проклинать Бога, Вселенную и саму жизнь.

Все это – моральные разрывы. Ощущение, что с вами только что произошло что-то неправильное и вы (или кто-то другой) заслуживаете компенсации. Везде, где есть боль, неизбежно возникает конфликт превосходства/уродства. А боль есть всегда.

Когда мы сталкиваемся с моральным разрывом, нас охватывают эмоции, требующие выравнивания, или восстановления, морального равновесия. Это стремление к балансу выражается в ощущении, что вы или ваш оппонент чего-то заслуживаете. Если я вас ударю, вы почувствуете, что я заслуживаю ответного удара или другого наказания. Это чувство (что я заслуживаю боли) вызовет в вас сильные эмоции, направленные на меня (скорее всего, злость). Кроме того, вас охватят сильные эмоции, связанные с чувством, что вы не заслуживали моего удара, что вы не сделали ничего плохого и что вы заслуживаете лучшего обращения с моей стороны и со стороны всех окружающих. Эти чувства могут принять форму печали, жалости к себе или замешательства.

Само это ощущение, что мы чего-то «заслуживаем», – это оценочное суждение, которое мы выносим, столкнувшись с моральным разрывом. Мы решаем, что одно лучше другого, что один человек нравственнее или справедливее другого, что одно событие менее желательно, чем другое. Именно на границах моральных разрывов рождаются наши ценности.

А теперь давайте представим, что я извиняюсь за то, что дал вам в нос. Я говорю: «Слушай, читатель, это было ужасно с моей стороны, что-то я вообще разошелся. Это никогда-никогда не повторится. И в знак полнейшего признания своей вины и глубочайшего раскаяния – вот, я испек тебе тортик. Ой, и еще держи сто баксов. Всего хорошего».

И давайте предположим, что вас это удовлетворило. Вы принимаете мои извинения, торт и сто долларов и преисполняетесь искренним чувством, что теперь все в порядке. Теперь мы квиты. Моральный разрыв между нами исчез. Я за него расплатился. Вы можете даже признать, что мы уравнялись: ни один из нас теперь не лучше и не хуже другого, ни один из нас теперь не заслуживает лучшего или худшего обращения. Мы функционируем в одной и той же моральной плоскости.

Такое выравнивание восстанавливает надежду. Оно дает понять, что с вами и с миром вокруг все так или иначе в порядке. Что вы можете прожить свой день с ощущением самоконтроля, сотней баксов и вкусненьким тортиком.

А теперь давайте вообразим другой сценарий. Я вас уже не бью, а, скажем, покупаю вам дом.

Да-да, читатель, я только что купил тебе офигенный домище.

И тут между нами возникает другой моральный разрыв. Но на этот раз вместо нестерпимого желания поквитаться за причиненную вам боль вас охватит чувство, что вы должны отплатить мне чем-то за доставленную вам радость. Вы, быть может, обнимете меня, сто раз скажете «спасибо», подарите мне что-то в ответ или пообещаете отныне и вовеки веков нянчить мою кошку, пока я в отъезде.

Или, если вы особенно воспитанный человек (и держите себя под контролем), вы можете даже попытаться отвергнуть мое предложение купить вам дом, понимая, что это породит моральный разрыв, который вам уже никогда не преодолеть. Возможно, вы ответите мне: «Спасибо, но нет, ни в коем случае. Я никогда не смогу тебе за это отплатить».

Как и негативный, позитивный моральный разрыв вызывает ощущение, что от вас требуется ответная реакция, что вы мой «должник», что я заслуживаю чего-то хорошего или что вы должны как-то со мной «рассчитаться». В моем присутствии вас будут обуревать чувства благодарности и признательности. Вы, быть может, даже пустите слезу. (Ох, читатель!)

Все мы имеем естественную психологическую склонность латать моральные разрывы, отплачивать другим той же монетой: добром за добро, злом за зло. Сила, которая заставляет нас преодолевать эти разрывы, – это наши эмоции. Поэтому можно сказать, что каждое действие вызывает равносильную ему ответную эмоциональную реакцию. Это Первый ньютоновский закон эмоций.

Этот закон определяет ход всей нашей жизни, потому что это тот алгоритм, по которому наш Чувствующий мозг интерпретирует окружающий мир{72}72
  Damasio, Descartes’ Error, pp. 172–89.


[Закрыть]. Если фильм больше причиняет страдания, чем приносит облегчения, вы начинаете скучать или, быть может, даже сердиться. (Возможно, вы даже попытаетесь выровнять баланс, потребовав назад свои деньги.) Если ваша мать забудет про ваш день рождения, вы можете в отместку игнорировать ее следующие шесть месяцев. Или, если вы более зрелый человек, сказать ей, что вас это обидело{73}73
  Вот почему пассивная агрессия так разрушительна для отношений: она не указывает четко на то, где именно человек видит моральный разрыв. Вместо этого она просто создает еще один разрыв. Можно сказать, что истоки любого межличностного конфликта лежат в разном восприятии моральных разрывов. На ваш взгляд, я вел себя как говнюк. На мой взгляд, я был белым и пушистым. Отсюда наш с вами конфликт. Но если мы оба не выразим четко свои ценности и не скажем, кто из нас как эту ситуацию воспринял, мы никогда не сможем восстановить баланс и вернуть надежду в наши отношения.


[Закрыть]. Если ваша любимая команда позорно проиграет матч, у вас возникнет ощущение, что надо теперь реже ходить на их игры или меньше за них болеть. Если вы обнаружите в себе талант к рисованию, восхищение других людей и чувство удовлетворения от собственного мастерства побудят вас вкладывать больше времени, энергии, эмоций и денег в свое искусство{74}74
  Это пример «внутренней мотивации», когда сама радость от успешного выполнения действия, а не какая-то внешняя награда, мотивирует вас продолжать выполнять это действие. См.: Edward L. Deci and Richard M. Ryan, Intrinsic Motivation and Self-Determination in Human Behavior (New York: Plenum Press, 1985), pp. 5–9.


[Закрыть]. Если ваша страна изберет придурка, которого вы не перевариваете, вы станете испытывать некоторую отчужденность по отношению к своей стране, своему правительству и даже к своим согражданам. Вам покажется, что вы вправе претендовать на какую-то компенсацию за такую чудовищную политику.

Выравнивание встречается в любых жизненных ситуациях, потому что оно заложено в самих наших эмоциях. Печаль – это чувство, что тебе нечем компенсировать ощущение потери. Гнев – это желание свести счеты посредством силы и агрессии. Счастье – это чувство избавления от боли, а вина – это ощущение, что ты заслуживаешь некой боли, но она тебя так и не настигла{75}75
  Можно сказать, что негативные эмоции порождаются ощущением, что вы утратили контроль, а позитивные – ощущением, что все в ваших руках.


[Закрыть].

Это стремление к балансу лежит в основе нашего чувства справедливости. Веками оно кодифицировалось в форме правил и законов, таких как классическое «око за око, зуб за зуб» вавилонского царя Хаммурапи или библейское золотое правило: «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». В эволюционной биологии это известно как «взаимный альтруизм»{76}76
  Tomasello, A Natural History of Human Morality, pp. 13–14.


[Закрыть], а в теории игр оно называется стратегией tit for tat («услуга за услугу»){77}77
  Robert Axelrod, The Evolution of Cooperation (New York: Basic Books, 1984), pp. 27–54.


[Закрыть].

Первый ньютоновский закон эмоций формирует в нас моральные чувства. Он определяет наше представление о том, что честно, а что нет. Это краеугольный камень любой человеческой культуры. И еще…

…это операционная система нашего Чувствующего мозга.

В то время как Думающий мозг генерирует фактологическое знание, опираясь на наблюдения и логику, Чувствующий мозг формирует наши ценности, опираясь на испытанную нами боль. События, которые причиняют боль, провоцируют моральный разрыв в нашем сознании, и Чувствующий мозг воспринимает их как плохие и нежелательные. События, которые избавляют нас от боли, порождают моральный разрыв противоположного характера, и Чувствующий мозг определяет их как хорошие и желательные.

Можно представить это так, что Думающий мозг связывает события в цепочки (сходство, различие, причина/следствие и т. д.), а Чувствующий – расставляет их в иерархические столбики (лучше/хуже, более желательное / менее желательное, морально удовлетворительное / морально неудовлетворительное){78}78
  Это также позаимствовано из сочинения Дэвида Юма «Исследование о человеческом разумении», глава III: «Об ассоциации идей» (М.: Эксмо, 2019) и его же «Трактата о человеческой природе», книга II: «Об аффектах», части 1 и 2 (Мн.: Попурри, 1998).


[Закрыть]. Наш Думающий мозг мыслит горизонтально (как эти вещи связаны друг с другом?), а Чувствующий – вертикально (что из этого лучше/хуже?). Думающий мозг определяет, каков мир вокруг, а Чувствующий решает, каким он должен быть.

Когда мы переживаем какие-то события, Чувствующий мозг расставляет их в своего рода ценностную иерархию{79}79
  Хотя термин «ценностная иерархия» придумал не он, я все же сошлюсь на интервью и лекции психолога Джордана Петерсона, потому что он значительно популяризировал это понятие в последние годы.


[Закрыть]. Как если бы у нас в подсознании был огромный книжный шкаф и лучшие и важные события нашей жизни (связанные с семьей, друзьями, буррито) стояли на верхней полке, а самые неприятные (смерть, налоги, несварение) – на нижней. А дальше наш Чувствующий мозг принимает все решения по принципу «чем ближе к верхней полке, тем лучше».

К ценностной иерархии имеют доступ оба мозга. Но если Чувствующий решает, на какую полку что поставить, то Думающий наделен способностью указывать, как конкретные события связаны друг с другом, и предлагать варианты для реорганизации этой иерархии. И, в общем, в этом и состоит наш «рост»: мы должны выстроить свои приоритеты оптимальным образом{80}80
  Manson, The Subtle Art of Not Giving a F*ck («Тонкое искусство пофигизма»), pp. 81–89.


[Закрыть].

Например, была у меня одна подруга – пожалуй, самая жесткая тусовщица из всех, кого я знал. Она гуляла всю ночь, а утром сразу шла на работу, не поспав ни часа. Она считала, что вставать рано по утрам или сидеть дома в пятницу вечером – это скучно и убого. Ее ценностная иерархия выглядела примерно так:

• самые офигенные диджеи;

• самые офигенные наркотики;

• работа;

• сон.

Исходя из этой иерархии, можно было легко предсказать ее поведение. Она бы предпочла работу сну. Но при этом лучше бы потусила и обдолбалась, чем пошла на работу. И превыше всего у нее была музыка.

Но однажды она поехала волонтером за границу – по такой программе, когда молодые люди пару месяцев работают с детьми-сиротами в какой-нибудь стране третьего мира. И… да, все изменилось. Этот опыт оказал на нее такое мощное эмоциональное воздействие, что вся ее ценностная иерархия полностью перевернулась. Теперь она стала примерно такой:

• избавление детей от неоправданных страданий;

• забота;

• сон;

• вечеринки.

И вдруг она, как по волшебству, охладела к вечеринкам. Почему? Потому что они мешали ее главной ценности: помощи страдающим детям. Она сменила профессию и полностью ушла в работу. Стала оставаться на ночь дома. Бросила пить и принимать наркотики. И начала нормально спать – ведь ей требовались тонны энергии на спасение мира.

Ее друзья-тусовщики смотрели на нее с жалостью – они судили о ней по ценностям, которые для нее самой уже устарели. Бедная наша королева вечеринок, ей приходится идти спать каждый вечер и каждое утро вставать на работу. Бедная девочка, она уже не может каждые выходные плясать в клубах и закидываться экстази.

Но у ценностных иерархий есть одна интересная черта: когда они меняются, вы на деле ничего не теряете. Ведь моя подруга не приняла волевое решение забыть о вечеринках и заняться карьерой. Просто вечеринки перестали ее интересовать. А «интерес» – это продукт ценностной иерархии. Когда ценность снижается, пропадает и интерес. Поэтому у нас не возникает чувства потери, ощущения, что, бросив это занятие, мы пропускаем что-то важное. Наоборот, мы оглядываемся назад и не можем понять, как вообще могли тратить столько времени на такие глупые, никчемные вещи, зачем расходовали столько энергии на такие бессмысленные дела. Эти уколы сожаления и стыда полезны – они сигнализируют о росте. Это значит, что мы приближаемся к своим надеждам.

Второй ньютоновский закон эмоций

Наша самооценка равна сумме наших эмоций в течение жизни

Давайте вернемся к примеру с ударом в нос, только на этот раз представим, что я окружен таким магическим силовым полем, которое защищает меня от любых последствий моих действий. Вы не можете дать мне сдачи. Вы не можете ничего мне сказать. Вы даже не можете пожаловаться на меня другим. Я непробиваемый – всевидящий, всемогущий, злобный говнюк.

Первый ньютоновский закон эмоций гласит, что, когда кто-то (или что-то) причиняет нам боль, возникает моральный разрыв и наш Чувствующий мозг призывает на помощь всякие мерзкие эмоции, чтобы мотивировать нас на восстановление справедливости.

Но что, если справедливость не восстанавливается? Что, если кто-то (или что-то) делает нам гадость, а мы не можем с ним ни поквитаться, ни примириться? Что, если мы оказываемся бессильны что-либо сделать ему в ответ? Что, если мое силовое поле для вас слишком мощное?

Если моральный разрыв сохраняется слишком долго, он становится нормой жизни{81}81
  См.: Martin E. P. Seligman, Helplessness: On Depression, Development, and Death (New York: Times Books, 1975).


[Закрыть]. Настройкой по умолчанию. Встраивается в нашу ценностную иерархию. Если мы получаем по носу, но не даем сдачи, наш Чувствующий мозг со временем приходит к неожиданному заключению:

«Мы заслуживаем того, чтобы быть битыми».

Ведь если бы мы этого не заслуживали, мы бы смогли восстановить справедливость, так? А раз мы не смогли поквитаться с обидчиком, мы, должно быть, какие-то убогие либо он намного круче нас (либо и то и другое).

Это тоже результат работы нашей надежды. Потому что когда Чувствующему мозгу кажется, что добиться выравнивания невозможно, он переходит к запасному варианту: сдаться, признать поражение, заклеймить себя как несостоятельного и не представляющего большой ценности. Когда кто-то причиняет нам вред, наша первая реакция, как правило, такая: «Он дерьмо, а я прав». Но если мы не можем наказать его и доказать свою правоту, то Чувствующий мозг принимает единственное альтернативное объяснение: «Я дерьмо, а он прав»{82}82
  Есть третий вариант: вы можете не признавать существование морального разрыва как такового. Это можно назвать прощением.


[Закрыть].

Такая капитуляция под влиянием продолжительного морального разрыва – фундаментальная особенность Чувствующего мозга. И отсюда Второй ньютоновский закон эмоций: оценка, которую мы даем всему происходящему с нами, – это сумма всех эмоций, которые мы испытали.

В обыденном представлении такая капитуляция и признание себя малозначимой фигурой – это то, что мы воспринимаем как стеснительность и низкую самооценку. Но, как ни назови, суть одна: жизнь вас пинает, а вы чувствуете, что бессильны ей помешать. И тогда ваш Чувствующий мозг делает вывод, что так вам и надо.

Естественно, тот же принцип работает и с противоположным типом морального разрыва. Когда мы ни за что ни про что получаем всякие ништяки (награды за участие, завышенные оценки и золотые медали за девятое место), мы начинаем (ошибочно) воспринимать себя лучше, чем мы есть. И тогда у нас появляется завышенная самооценка – или, проще говоря, мы превращаемся в заносчивых придурков.

Самооценка всегда зависит от контекста. Если в детстве вас дразнили из-за дурацких очков и смешного носа, ваш Чувствующий мозг будет «уверен» в том, что вы страшила, даже если вы вырастете сногсшибательной секс-бомбой. Чувствующий мозг людей, которых воспитывали в строгой религиозной среде и сурово наказывали за любые проявления сексуальности, «знает», что секс – это плохо, даже если их Думающий мозг давно уяснил, что секс – это естественно и вообще очень круто.

Высокая и низкая самооценка на первый взгляд кажутся совершенно разными проблемами, но на деле это две стороны одной и той же поддельной медали. Потому что неважно, считаете ли вы себя лучше всего мира или хуже всего мира, – смысл в обоих случаях один: вы представляете себя особенным, отграниченным от всех остальных.

Человек, убежденный в том, что он заслуживает особого обращения из-за своей крутизны, не сильно отличается от человека, убежденного в том, что заслуживает особого обращения из-за своего ничтожества. Оба они нарциссы. Оба считают себя особенными. Оба уверены в том, что мир должен сделать исключение и поставить их ценности и чувства выше ценностей и чувств всех остальных.

Нарциссов бросает туда-сюда от чувства превосходства к чувству своей обездоленности{83}83
  Что интересно, нарциссы даже свое страдание объясняют собственным превосходством. Никогда не слышали фразу: «Они ненавидят меня, потому что завидуют»? Или: «Они кидаются на меня, потому что боятся»? Или: «Они просто не хотят признавать, что я лучше»? Чувствующий мозг просто переворачивает их самооценку с ног на голову: меня обижают не потому, что я козел, – меня обижают потому, что я классный! Так нарциссы переходят от ощущения, что они ничего этого не заслуживают, к ощущению, что они заслуживают всего.


[Закрыть]. Их либо все обожают, либо все ненавидят. У них либо все зашибись, либо полная жопа. Любое событие было либо самым лучшим моментом в их жизни, либо травмой. У нарцисса не бывает промежуточных вариантов – ведь для того, чтобы признать неоднозначность и разнообразие окружающей действительности, ему придется отказаться от убеждения в своей исключительности. Как правило, нарциссы невыносимы. Они считают себя центром мироздания и требуют, чтобы другие это признали.

Если приглядеться, такие самооценки-перевертыши можно обнаружить где угодно: в массовых убийцах, диктаторах, капризных детях, вашей взбалмошной тетушке, которая каждый год отравляет вам Рождество. Гитлер заявлял, что мир так плохо обошелся с Германией после Первой мировой войны, потому что боялся ее превосходства{84}84
  Ирония в том, что он был отчасти прав. Версальский мирный договор экономически уничтожил Германию и стал причиной многих ее внутренних проблем, на фоне которых Гитлер пришел к власти. Его риторика в стиле «нас ненавидят, потому что мы крутые» однозначно находила отклик у натерпевшегося немецкого народа.


[Закрыть]. А не так давно в Калифорнии один неадекватный стрелок объяснил свою попытку перебить целое студенческое общежитие тем, что девушки выбирают парней «намного хуже», чем он, и из-за этого он до сих пор девственник{85}85
  Я имею в виду Элиота Роджера, который выложил на YouTube свое мерзкое видео Elliot Rodger’s Retribution («Возмездие Элиота Роджера») ровно перед тем, как ехать к общежитию.


[Закрыть].

Вы можете найти ее и в себе, если честно на себя взглянете. Чем вы неувереннее себя в чем-то чувствуете, тем больше вас будет болтать между ложным ощущением собственного превосходства («Я лучший!») и ложным ощущением собственного ничтожества («Я лох!»).

Самооценка – это иллюзия{86}86
  Самооценка – это иллюзия, потому что все ценности иллюзорны и держатся на вере (см. главу 4) и потому что само наше «я» иллюзорно. Подробнее о последней идее – см.: Sam Harris, Waking Up: A Guide to Spirituality Without Religion (New York: Simon and Schuster, 2014), pp. 81–116.


[Закрыть]. Это психологическая надстройка, которую сооружает наш Чувствующий мозг, чтобы научиться предсказывать, что его поддержит, а что – травмирует. И главное: мы должны испытывать на свой счет какие-то эмоции, чтобы испытывать какие-то эмоции по отношению к миру, а без этих эмоций нам не обрести надежду.

Во всех нас есть доля нарциссизма. Это неизбежно, потому что все, что мы знаем и когда-либо испытывали, случилось с нами. Природа нашего сознания требует, чтобы все в нашей жизни проходило через нас. А значит, совершенно естественно, что мы волей-неволей чувствуем себя центром мира – ведь мы действительно центр всего, что с нами происходит{87}87
  Дэвид Фостер Уоллес говорил об этой «настройке по умолчанию» нашего сознания в своей блестящей речи This Is Water («Это вода»). См.: David F. Wallace, This is Water: Some Thoughts, Delivered on a Significant Occasion, About Living a Compassionate Life (New York: Little, Brown and Company, 2009), pp. 44–45.


[Закрыть].

Мы все переоцениваем свои навыки и стремления и недооцениваем навыки и стремления других. Большинство людей уверены, что обладают интеллектом выше среднего и лучше справляются практически со всеми задачами, – особенно если это абсолютно не так{88}88
  Этот феномен широко известен как «эффект Даннинга – Крюгера» по именам исследователей, которые его обнаружили. См.: Justin Kruger and David Dunning, “Unskilled and Unaware of It: How Difficulties in Recognizing One’s Own Incompetence Lead to Inflated Self-Assessments,” Journal of Personality and Social Psychology 77, no. 6 (1999): 1121–34.


[Закрыть]. Мы все склонны считать свои поступки более честными и этичными, чем они есть на самом деле{89}89
  Max H. Bazerman and Ann E. Tenbrunsel, Blind Spots: Why We Fail to Do What’s Right and What to Do About It (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2011).


[Закрыть]. Мы при любой возможности будем убеждать себя, что то, что хорошо для нас, хорошо и для всех остальных{90}90
  Это называется «эффект ложного консенсуса». См.: Thomas Gilovich, “Differential Construal and the False Consensus Effect,” Journal of Personality and Social Psychology 59, no. 4 (1990): 623–34.


[Закрыть]. Если мы облажались, мы тут же сваливаем все на случай{91}91
  Вспомним покойного телехудожника Боба Росса, который говорил: «Ошибок не бывает, бывают лишь счастливые случайности».


[Закрыть]. Но стоит облажаться кому-то другому, мы бросаемся судить о его характере{92}92
  Для этого есть название: искажение «исполнитель-наблюдатель» – и оно объясняет, почему все мы такие скоты. См.: Edward Jones and Richard Nisbett, The Actor and the Observer: Divergent Perceptions of the Causes of Behavior (New York: General Learning Press, 1971).


[Закрыть].

Постоянный умеренный нарциссизм – это наша естественная черта, но он может провоцировать массу социально-политических проблем. Речь не о конфликте между правыми и левыми. Не о конфликте старшего и младшего поколений. Не о конфликте Востока и Запада.

Речь об общечеловеческом конфликте.

Любая институция со временем рушится и погрязает в коррупции. Любой человек, получив власть и большую свободу действий, неизбежно начнет использовать эту власть в своих интересах. Каждый из нас закрывает глаза на собственные недостатки, но не может пройти мимо чужих.

Добро пожаловать на Землю. Приятного пребывания.

Наш Чувствующий мозг так искажает действительность, что мы даже не сомневаемся в том, что наши проблемы и страдания уникальны и ни с чем не сравнимы, хотя доказательств обратного хоть отбавляй. Людям необходим этот встроенный нарциссизм, потому что он последний барьер, который защищает нас от Неприятной правды. Ведь давайте по-честному: люди – говно, а наша жизнь становится только сложнее и непредсказуемее. Большинство из нас идет по ней на ощупь, если не вообще наугад. И если бы у нас не было этой ложной уверенности в своем превосходстве (или обделенности), этой иллюзии, что мы хоть чем-то примечательны, мы бы по очереди сигали с ближайшего моста. Без этого нарциссизма, без этой лжи, которую мы все себе внушаем, мы бы, скорее всего, утратили всякую надежду.

Но наш встроенный нарциссизм имеет свою цену. Неважно, считаете вы себя лучшим или худшим в мире, для вас характерно одно и то же ощущение: что вы отделены от остального мира.

А эта разобщенность с миром в итоге приносит только лишние страдания{93}93
  Суть в том, что чем больше боли мы испытываем, тем больше моральный разрыв, а чем больше моральный разрыв, тем больше мы дегуманизируем себя и/или других, и чем больше мы дегуманизируем себя и/или других, тем проще нам оправдать причинение боли себе или другим.


[Закрыть].

Третий ньютоновский закон эмоций

Ваша идентичность будет оставаться прежней до тех пор, пока ее не перебьет новый опыт

Вот вам классическая слезливая история. Мальчик изменяет девочке. У девочки разбивается сердце. Девочка впадает в отчаяние. Мальчик бросает девочку, и она годами страдает по этому поводу. Девочка чувствует себя неудачницей. Чтобы ее Чувствующий мозг не потерял надежду, Думающий мозг должен выбрать одно из двух объяснений. Она может убедить себя в том, что а) все мальчики – дерьмо или б) она сама – дерьмо{94}94
  Единственным здравым объяснением было бы в) «некоторые мальчики – дерьмо», но когда мы испытываем острую боль, наш Чувствующий мозг генерирует сильные эмоции по отношению ко всей категории, к которой относился этот опыт, и не может провести подобное разграничение.


[Закрыть].

Да уж. Оба варианта так себе.

Но она решает остановиться на варианте а) «все мальчики – дерьмо», потому что, в конце концов, ей еще надо как-то жить с собой дальше. Этот выбор она делает неосознанно, имейте в виду. Просто так получается{95}95
  Естественно, на этот выбор влияет множество факторов: ценности, которые были у девочки на тот момент, ее самооценка, то, как именно произошел ее разрыв с партнером, ее умение выстраивать близкие отношения, ее возраст, этнические и культурные ценности и т. д.


[Закрыть].

Перескакиваем на несколько лет вперед. Девочка встречает другого мальчика. Этот мальчик не дерьмо. Вообще ни разу. Наоборот, он классный. И милый. И влюблен. Прямо вот по-настоящему.

Но у девочки ступор. Разве такое бывает? Разве этот мальчик реален? Она же знает, что все мальчики дерьмо. Это так. Это должно быть так – об этом говорят ее эмоциональные шрамы.

К сожалению, принять то, что этот мальчик не дерьмо, ее Чувствующему мозгу слишком трудно, поэтому она убеждает себя, что на самом деле он тоже дерьмо. Она цепляется к его малейшим недостаткам. Она замечает каждое неудачное слово, каждый неуместный жест, каждое неловкое прикосновение. Она так пристально разглядывает любую его крошечную ошибку, что вскоре у нее в голове будто загорается гигантская, пульсирующая стробоскопическими огнями надпись: «Беги! Спасайся!»

И она бежит. Бежит самым кошмарным образом. Она бросает его ради другого мальчика. В конце концов, все мальчики дерьмо. Так почему не поменять один кусок дерьма на другой? Никакой разницы.

У мальчика разбивается сердце. Мальчик впадает в отчаяние. Он страдает годами, и постепенно боль переходит в стыд. А стыд ставит его перед сложным выбором. Потому что теперь его Думающий мозг должен решить: либо а) все девочки – дерьмо, либо б) он сам – дерьмо.

Наши ценности не просто набор чувств. Наши ценности – это истории.

Когда наш Чувствующий мозг что-то испытывает, наш Думающий мозг начинает выстраивать нарратив, который объяснил бы это «что-то». Потеря работы не просто неудача – ваш Думающий мозг сплетает целую историю вокруг этого события: начальник-гад выкинул вас на помойку после того, как вы годами верно на него трудились! Вы отдали этой компании лучшие годы жизни! А взамен что?

Наши нарративы ужасно липучие: они цепляются к нашему сознанию и облепляют нашу идентичность, как узкая мокрая одежда. Мы везде таскаем их с собой и судим по ним о себе. Мы обмениваемся этими нарративами с другими и ищем тех, у кого они похожи на наши. Мы называем этих людей своими друзьями, союзниками, хорошими ребятами. А если чьи-то нарративы противоречат нашим? Этих мы считаем злодеями.

Наши нарративы о себе и окружающем мире, по сути, сводятся а) к ценности чего-то или кого-то и б) к соответствию этого «чего-то» или «кого-то» его ценности. Все они строятся по одним схемам:

• С человеком/объектом случается что-то плохое, а человек/объект этого не заслуживает.

• С человеком/объектом случается что-то хорошее, а человек/объект этого не заслуживает.

• С человеком/объектом случается что-то хорошее, и человек/объект этого заслуживает.

• С человеком/объектом случается что-то плохое, и человек/объект этого заслуживает.

Любая книга, миф, сказка, история – любое человеческое высказывание, которое передается другим и сохраняется в нашей памяти, представляет собой что-то вроде венка, сплетенного из таких маленьких оценочных нарративов: один за другим, и так до бесконечности{96}96
  Исследование, проведенное в 2016 г. с использованием компьютерной модели, показало, что существует шесть типов историй: взлет (из грязи в князи), падение (из князи в грязи), взлет и затем падение (Икар), падение и затем взлет (человек, загнанный в угол), взлет, затем падение и опять взлет (Золушка), падение, затем взлет и опять падение (Эдип). Все они в основе своей – вариации на все ту же тему: хороший/плохой опыт плюс его заслуженность/незаслуженность. См.: Adrienne LaFrance, “The Six Main Arcs in Storytelling, as Identified by an A.I.,” The Atlantic, July 12, 2016, https://www.theatlantic.com/technology/archive/2016/07/the-six-main-arcs-in-storytelling-identified-by-a-computer/490733/.


[Закрыть].

Нарративы о том, что важно, а что нет, что заслуженно, а что нет, застревают у нас в голове и формируют нашу личность: от них зависит то, как мы ощущаем себя в этом мире и в обществе друг друга. Они определяют наше отношение к себе: заслуживаем ли мы хорошей жизни или нет, заслуживаем ли того, чтобы быть любимыми, или нет, заслуживаем ли мы успеха или нет – и то, как мы вообще себя понимаем.