Текст книги "Надрез"

Глава 4

Берлин, 1 сентября, 23: 41

Лиз проворачивает ключ в замке и проходит в коридор. Дверь за ее спиной с грохотом захлопывается. На втором этаже из своей квартиры выглядывает недовольная соседка.

– Да сколько можно?! Вы знаете, который сейчас час? – возмущается она.

– Простите, госпожа Йенчке, доводчик на двери сломался. – Лиз закатывает глаза.

«Только ее мне не хватало», – думает она, прислоняясь спиной к стене у почтовых ящиков, чтобы дождаться, пока Йенчке вернется к себе в квартиру. Стена, облицованная изумительной старой плиткой в стиле модерн, приятно холодит спину. Лиз снова гладит ладонью живот. Двенадцать недель! Или уже тринадцать? Будь Габриэль тут, она еще прогулялась бы по парку. Но идти туда одной? Она вспоминает ту прогулку, когда рассказала ему о двух бледно-розовых полосках на тесте.

«Беременна».

Гинеколог долгие годы говорила, что Лиз не может иметь детей, по крайней мере без искусственного оплодотворения – проблемы с маточными трубами. А Лиз отвечала, что и не хочет заводить детей, зачем ей это? Работа была ее детищем. Рожать – это задача таких женщин, как Шарлотта, ее сестра. Даже месячные были для Лиз сущим испытанием. Будь такая возможность, она бы от них отказалась – какой в них смысл?

И вдруг тест на беременность оказался положительным.

Гинекологу хватило наглости поздравить Лиз, словно ее беременность была чем-то само собой разумеющимся.

– Вот видите, чем меньше мы думаем об этом, тем легче все получается. Или вы не рады этому ребенку?

Не рада?

Лиз была в шоке. Она давным-давно отказалась от мысли о детях, но по какой-то безумной причине судьба распорядилась иначе.

Рожать ребенка, еще и от такого человека, как Габриэль… Он казался Лиз темным рыцарем, Энакином или Бэтменом. Он словно закукливался в своем крохотном мирке и выбирался наружу только тогда, когда что-то казалось ему несправедливым. В нем вспыхивала неудержимая ярость, как в тот день, когда они познакомились. Иногда при мысли обо всех ужасах, с которыми ей приходится сталкиваться день ото дня, и собственном бессилии Лиз хотелось стать такой, как он. Но ее способом борьбы за справедливость, единственным доступным ей способом, были репортажи и документальные фильмы.

В отношении ее беременности они с Габриэлем точно соревновались, кого это тревожит больше.

Похоже, в этом негласном противостоянии Габриэль победил. В его жизни не было места для детей. Собственно, в его жизни и для нее-то места не было. И то, что она все-таки вошла в его жизнь, казалось чудом.

«Берлинале». Лиз невольно улыбается, вспоминая о том, как познакомилась с Габриэлем – полтора года назад. Она вновь блеснула талантом ввязываться в неожиданные неприятности. Вначале непростое интервью с Дэвидом Науманном, а потом еще и стычка с этим неудачником Забриски. Когда-то Забриски был известным боксером в тяжелой весовой категории, но в последнее время дела у него шли из рук вон плохо: во-первых, он уже не выступал на ринге, во-вторых, ему выдвинули обвинение в нанесении телесных повреждений – всего пару дней назад он сильно избил одного папарацци. Тем не менее TV2 все еще наживался на его известности – раньше бои Забриски гарантировали высокий рейтинг спортивных передач, теперь же канал приглашал его на каждое третье ток-шоу. Впрочем, уже до боли было очевидно, что Забриски превратился в кокаинового наркомана и полностью утратил контроль над своей жизнью.

И Лиз опять не удалось удержать язык за зубами. Она задала Забриски вопрос, от которого боксер пришел в ярость. После первого удара в челюсть Лиз так опешила, что не успела вовремя сбежать. Забриски схватил ее за шиворот и хорошенько встряхнул. Лиз испугалась. Вокруг собрались журналисты TV2, явившиеся на кинофестиваль, но никто ничего не предпринимал. Даже Нео, ее оператор, стоявший прямо за ней, ничего не сделал. Вернее, сделал что мог: начал вести съемку.

И вдруг откуда ни возьмись выскочил Габриэль: холодные голубые глаза, короткие черные волосы, черная кожаная куртка. Он был на полголовы ниже Забриски и явно у́же в плечах.

– Отпусти ее, – сказал он. И все. Лиз его слова показались рычанием хищного лесного кота.

Забриски действительно ее отпустил – и набросился на Габриэля. Все произошло невероятно быстро. Потом никто не мог описать, что же в точности случилось, даже Лиз. Правда, когда она получила запись, сделанную Нео, то просматривала эти кадры вновь и вновь, проматывала запись взад-вперед, в замедленном воспроизведении.

Габриэль предплечьем парировал правый кулак Забриски, летевший ему прямо в лицо, перехватил запястье противника и вывернул вниз, в то же время левой рукой резко дернув локоть боксера вверх. Локтевой сустав хрустнул, и рука изогнулась под неестественным углом. В то же мгновение Габриэль отвел правую руку и основанием ладони ударил Забриски в нос, ломая кость. Боксер взревел от боли и покачнулся. Габриэль довершил начатое, пнув противника по опорной ноге. Забриски повалился на пол. От первого удара Забриски до падения на паркетный пол дорогого ресторана прошло всего несколько секунд.

Шум фестивальной попойки мгновенно стих, словно кто-то нажал на кнопку «стоп».

Странно, но Габриэль нисколько не интересовался боксером. В тот момент его волновало только одно – камера. Два быстрых шага – и он очутился рядом с Нео и протянул руку.

– Пленку.

Лиз, пытаясь прийти в себя, увидела, как Нео открыл камеру и достал кассету. Габриэль выхватил ее у оператора из рук, сунул в карман кожаной куртки и направился к двери, унося свидетельство своей блистательной победы над Забриски… и интервью с Дэвидом Науманном.

Не забери он эту пленку – и они, скорее всего, никогда бы больше не увиделись.

А так ей пришлось бежать за Габриэлем на улицу.

– Эй! Простите! – окликнула его Лиз. – Подождите, пожалуйста.

Никакой реакции. Он просто шел дальше.

Запыхавшись, Лиз попыталась его догнать.

– Я… я хотела вас поблагодарить. Это было… очень любезно с вашей стороны.

Опять никакой реакции.

– Почему вы так поступили?

– Терпеть не могу тех, кто бьет женщин.

– Остальные тоже. Но вы единственный, кто вступился за меня.

– Забудьте.

– Почему это? Вы ведь…

Габриэль резко остановился.

– Что вам нужно? – раздраженно осведомился он.

Его глаза горели, между бровями пролегли три глубокие складки.

– Я… хотела сказать «спасибо». Вы мне помогли.

– Нет. – Он вздернул покрытый щетиной подбородок. – Вас я тоже терпеть не могу.

Лиз потрясенно уставилась на него.

– Так зачем же вы так поступили?

Габриэль пожал плечами.

– Это что-то вроде… рефлекса.

– Вроде чего?!

И вдруг Габриэля, казалось, охватила усталость, раздражение на его лице сменилось каким-то другим выражением – растерянностью, как тогда подумалось Лиз, а может быть, даже беспомощностью. Он отвернулся и попытался перейти на другую сторону улицы.

– Погодите же! Пленка… Я бы хотела ее вернуть.

– Нет. – Не оглядываясь, он шагнул на проезжую часть.

– Пожалуйста. Это важно.

– Не моя проблема.

– Нет! О господи… – Она последовала за ним, но перед ней пронесся автобус, и Лиз пришлось отпрыгнуть назад. – Эй! Да ну что ж такое! Это никуда не годится. Мне нужно то интервью.

Габриэль добрался до тротуара. Теперь между ними с огромной скоростью сновали автомобили, не давая Лиз перейти на его сторону улицы. Не обращая на женщину внимания, Габриэль поспешно пошел прочь.

– Эй! – заорала Лиз. – Зачем вам вообще эта запись?

Никакой реакции.

– Вы из-за драки беспокоитесь? Забриски не станет выдвигать обвинения…

Никакой реакции.

– Вы пытаетесь отобрать у меня интервью с Дэвидом Науманном? Вы журналист? Может, я могла бы просто организовать для вас отдельное интервью с ним? Я его знаю.

Габриэль остановился, словно налетев на невидимую стену, и уставился на Лиз.

«Угадала». Лиз перешла улицу и подбежала к Габриэлю. Взгляд его голубых глаз скользнул по ее телу, будто отмечая каждое ее движение.

– Вы правда журналист? – запыхавшись, выпалила она.

– Терпеть не могу журналистов.

Лиз удивленно приподняла брови.

– А журналисток?

– Тоже.

– Может быть, вы просто еще не познакомились с той самой?.. – Лиз улыбнулась. – Если вы хотите что-то узнать о Дэвиде Науманне… Пойдемте, я угощу вас обедом.

– Кофе, – отрезал Габриэль.

– Тоже неплохо. Может быть, это сподвигнет вас на то, чтобы использовать в речи не такие короткие предложения.

До длинных предложений дело так и не дошло, но два месяца спустя Лиз позвонила Габриэлю – она еще помнила, как легко он справился с Забриски.

– Черт, откуда у вас мой номер телефона? – раздраженно осведомился он, узнав голос Лиз.

– Я ведь журналистка. Или вы забыли?

– И?..

Лиз помолчала, думая, не совершает ли ошибку, обращаясь именно к нему.

– Я хочу предложить вам работу.

– У меня есть работа, – буркнул Габриэль.

Ей хотелось повесить трубку, но что-то ее останавливало.

– Вы могли бы взять отпуск.

– Отпуск? – Судя по голосу, в его лексиконе такого слова и в помине не было. – С чего бы это?

Лиз кашлянула.

– Скажу вам честно. Мне нужен человек, который в случае чего может спасти мою задницу. И я подумала о вас.

На другом конце провода воцарилась тишина.

– Что вы планируете? – наконец спросил Габриэль.

– Мне нужно слетать в Цюрих, взять интервью у одного бухгалтера.

– Бухгалтера? Тогда зачем вам телохранитель?

– Его бывший начальник мне угрожал, – объяснила Лиз. – Он хочет во что бы то ни стало избежать огласки.

Девять дней спустя Лиз и Габриэль поселились в Цюрихе в отеле «Европа» в номере с двумя комнатами, соединенными дверью. В ночь перед интервью Лиз снились кошмары. Во сне ее мать выступала против нее свидетельницей в суде. Зал суда был высоким, похожим на церковь, – и безлюдным. У алтаря стоял ее отец, стучал какой-то огромной книгой по мрамору, призывал осудить Лиз за ересь и приговорить к казни через сожжение на костре. Обливаясь по́том, Лиз вскинулась ото сна, пошла в ванную – и упала. Не успела она подняться на ноги, как Габриэль очутился рядом, его очертания чернели в темной комнате.

– Все в порядке? – спросил он.

«Нет! – хотелось крикнуть Лиз. – Убей их, их обоих!» Ее губы дрожали.

– Ш-ш-ш… – прошептал Габриэль.

От его глубокого, хрипловатого голоса Лиз охватило возбуждение, внизу живота сладко засосало. Габриэль погладил ее по лицу, ощутил влагу на ее щеках. Она перехватила его руку, не отпускала, не хотела, чтобы он уходил. Сон еще не развеялся.

Второй рукой она обняла Габриэля за шею и притянула к себе. Его лицо было так близко, что она чувствовала его дыхание. Он замер, напрягся, словно все это – слишком для него. Это мгновение длилось бесконечно. Ее сердце, казалось, остановилось – а ведь только что оно билось так часто, всего миг назад ее трясло от страха. И Габриэль чувствовал все то же, что и она. Он мог отстраниться. То был один-единственный, длившийся вечность миг, когда они оба должны были принять решение. И все словно говорило о том, что сейчас он уйдет. Его колебание, затаенное дыхание, окаменение, холод пальцев на ее руке – они были ледяными, точно его охватила паническая атака.

Быть может, Лиз просто показалось, но ведь и губы его дрожали, как и у нее?

Застонав, она притянула его еще ближе. Лиз не могла сдержаться, ей хотелось ощутить его близость в этой темноте. Ее разум воспротивился, нашептывая, что все пошло не так. Проклятый кошмар, этот мужчина в темноте, его нерешительность. Все. Но она притянула его к себе, приблизила губы к его губам. То был не поцелуй, но их дыхание слилось воедино – не поцелуй, но миг до поцелуя. А она была так возбуждена, точно Габриэль уже вошел в нее. Предвосхищение того, что неминуемо воспоследует, неизбежно, оно будет длиться вечно. То было обещание, нет, исполнение обещания, которое никто из них так и не отважился дать. В том миге словно содержалось все ее одиночество – и тоска по исцелению. И если бы она могла прочесть мысли Габриэля, то разрыдалась бы – столь отчаянной была его борьба с самим собой. Если бы она могла прочесть его мысли, то услышала бы:

«Люк, беги! Отпусти ее, она опалит тебя, слышишь? Ты сгоришь!»

Она почувствовала бы его тоску, тоску одиннадцатилетнего мальчика, заключенного в тело сорокалетнего. Все эти годы между одиннадцатью и сорока точно испарились. Он стоял на краю трамплина на головокружительной высоте, и ему хотелось прыгнуть – но и убежать тоже, прочь, к лестнице, с ее чертовыми надежными ступенями.

Она никогда бы не подумала, что он решится. И она никогда бы не подумала, что она решится.

Но они приняли решение. Прыгнули с того трамплина. Оба.

Лиз вздыхает. Этот звук точно эхом отражается от кафельных стен коридора. Она все еще раздражена тем, как сильно скучает по Габриэлю. А ведь она всегда считала себя самодостаточной. Желание подышать свежим воздухом побеждает. Парк Фридрихсхайн прямо за углом. Лиз раздумывает, стоит ли отправляться на прогулку одной в такой поздний час. И снова она замечает, сколь сильно на ее решения влияет тот факт, рядом Габриэль или нет.

Она резко распахивает дверь, обводит взглядом улицу. И снова не замечает зеленый грузовик. Лиз выходит из подъезда. «К черту, – думает она. – Я уже тысячу раз тут гуляла, хоть с Габриэлем, хоть без него. И там полно фонарей, в конце концов».

Не обращая внимания на красный свет светофора, она пересекает Данцигерштрассе, минует колею наземки. Бадминтонные корты на краю парка закрыты в такое время, но неоновая реклама все еще светится. Лиз ступает в тень невысоких деревьев, окаймляющих тропинку в парке.

Тут пахнет собачьим дерьмом и сырой землей. Тихо шелестит листва деревьев, и эти шорохи успокаивают Лиз. Под ногами у нее похрустывают мелкие камешки. Лиз осторожно огибает лужу, чувствуя, как животворящий ветер легонько играет ее волосами.

Никого во тьме между деревьями она не замечает. Ветер уносит прочь запах человека за ее спиной, шорохи заглушают его тихие шаги. Лиз не замечает, что он догоняет ее. Мужчина уже за ее спиной, на расстоянии вытянутой руки, он может коснуться ее плаща, чувствует аромат духов на ее шее, въевшийся в одежду запах забегаловки.

И тут под подошвой ее преследователя с хрустом ломается тонкая ветка.

Лиз резко останавливается, ее инстинкты срабатывают молниеносно. Поднимаются волоски на затылке, ей хочется оглянуться – но она боится. Время растягивается – и рвется. Рука мужчины стальной манжетой сковывает ее шею. Она ощущает прикосновение его тела, напряженного, как натянутая тетива. Жаркое дыхание гладит ее щеку, что-то кожистое, неровное трется об ухо. Лиз пытается кричать, но рука сжимает ее горло, женщина задыхается.

– Привет, Лиз… – шепчет хриплый голос.

«О господи, нет!» Лиз в панике пытается вдохнуть.

– Не сопротивляйся, малышка. – Давление безжалостно усиливается. – Я заберу тебя с собой. Мы устроим праздник. Мы с тобой. И я приглашу кое-кого еще. Тринадцатого. – Он смеется, смех его – точно звук бьющегося стекла. – Тебе подходит?

Хрипя, Лиз пытается ударить его локтем.

– Какая ты сильная… Я знаю многих, кто так слаб…

«Пожалуйста… Неужели меня никто не видит…» Глаза Лиз готовы выскочить из глазниц, они словно мячики для пинг-понга. Рука сдавливает ее горло, вес тела тянет вниз, будто она висит в петле. Залитое оранжевым светом ночного города небо меркнет, становится столь же черным, как и деревья вокруг. Перед глазами у Лиз все плывет. Она в отчаянии думает, что если сейчас умрет, то опорожнит мочевой пузырь, и в тот же момент в ее голове проносится мысль о том, что прямо сейчас не это должно ее волновать.

И вдруг мужчина отпускает ее. Лиз падает, точно обмякшая кукла. Она слабо щурится. Там, где только что стоял мужчина с твердой, как сталь, рукой и странной, будто искусственной, кожей… никого нет.

«Он ушел. Ушел! – думает Лиз. – Но почему?» Она ловит ртом воздух, грудная клетка вот-вот лопнет. С кислородом, хлынувшим в легкие, приходит облегчение. Она пытается подняться, но ноги подгибаются. Лиз беспокойно оглядывается. «Где же он?»

Страх не отпускает.

«Что, если он до сих пор здесь?»

Она обводит взглядом кусты у тропинки, гравий… и вдруг замечает, почему мужчина отступил. Метрах в десяти от нее горит фонарь. И к нему идут два парня.

«Слава богу!» Лиз пытается позвать на помощь, но заходится кашлем.

Парни останавливаются прямо у фонаря.

– Ну-ка, ну-ка, кто тут у нас? – Он едва ворочает языком, щурится, и его губы растягиваются в гротескной улыбке. Лицо его усеяно прыщами. – Это же та самая шлюшка из вагона…

Его приятель утирает сопливый нос.

– И ни одной камеры слежения вокруг, сучка. – Его голос дребезжит, как циркулярная пила.

– Только гребаный фонарь, – рычит прыщавый и пинает столб, но свет не гаснет.

Глава 5

Берлин, 1 сентября, 23: 16

Габриэль медленно выходит из машины, не сводя взгляда с особняка. Гравий хрустит под ногами. Воздух полнится запахами смолы, влажной земли и сосновых иголок. Габриэль, затаив дыхание, прислушивается.

Ничего.

Только беззвучно вращается красная лампа сигнализации над входом в дом. Кажется, будто особняк дышит.

Взгляд Габриэля скользит по пятнадцатиметровому фасаду. Бельэтаж отделан грязноватой штукатуркой с каменной крошкой и весь порос плющом, словно дом сжали зеленые пальцы и хотят утащить его под землю. Над ним тянется черный скелет фахверка, в котором проглядывают высокие узкие окна со стрельчатыми арками. Белая краска оконных рам облупилась. Красная черепица на крышах башенок испещрена пятнами мха. Из левой башенки торчит металлический прут. На мгновение тучи на небе расступаются и на фоне горбатого месяца проступает черный флюгер – его основание погнулось, и петух флюгера поник головой, будто мертвый.

Вокруг – ни души. Не видно ни автомобилей, ни света в окнах. Даже луча фонарика.

Габриэль беспокойно косится на экран мобильного.

«Ты все еще надеешься, что она позвонит, Люк?» – шепчет голос в его голове.

Габриэль не отвечает.

«Забудь. Она не позвонит. А знаешь почему? Потому что ей на тебя наплевать».

«Глупости. Она просто рассердилась. Вот и все».

«Рассердилась? Нет! Если бы она рассердилась, она бы тебе позвонила и устроила скандал. Но ей просто плевать».

«Заткнись уже!»

«Я просто забочусь о тебе, Люк. Не больше и не меньше. Ты ведь сам этого хотел».

Габриэль прикусывает губу, переводит телефон в режим виброзвонка и убирает в карман. Как будто Лиз станет звонить именно сейчас! Он включает фонарик, и луч света падает на фасад. Входная дверь сделана из черного дерева и украшена узором «в елочку». Посредине висит позеленевший от времени дверной молоток в форме херувимчика. Рядом с дверью – грязная табличка с выбитыми курсивом буквами: Джилл Эштон.

Похоже, господин Эштон оказался в итоге госпожой.

Цилиндрический замок на двери не поврежден. Габриэль дотрагивается до влажного металла, пытаясь обнаружить царапины или другие следы взлома, но при прикосновении дверь со скрипом распахивается, открывая его взгляду коридор.

Затаив дыхание, Габриэль прислушивается.

Тихо, как в могиле.

За его спиной по улице Кадеттенвег проезжает машина, и шуршание шин по мокрому асфальту вспарывает тишину.

Глубоко вздохнув, Габриэль бесшумно входит в коридор. В нос бьет запах подгнивших балок. Впереди простирается массивная деревянная лестница, ее верх теряется в темноте. Слева – гостиная. Луч фонаря падает на пол, и Габриэль замирает. На толстом слое пыли отчетливо видны следы. Они ведут за лестницу – наверное, там вход в подвал. Еще одна цепочка следов тянется к гостиной.

Сердце Габриэля бьется чаще. Осторожно переставляя ноги, чтобы ступать параллельно следам, он пробирается в гостиную. Тут все дышет ветхостью. Деньгами, старыми книгами. Устаревшими ценностями. Мебель затянута простынями, и тенью прежней жизни проступают под тканью очертания кресел, стульев, стола, дивана.

В противоположном конце комнаты, там, куда ведут отпечатки ног, возвышается широкий викторианский камин с длинной вытяжкой, отделанной благородным черным мрамором. На каминной полке виднеются фотографии в серебристых застекленных рамках. Двигаясь по следу, Габриэль останавливается у полки и смотрит на снимки. Его бросает в холод, когда он видит лица на фотографиях: там изображена женщина лет сорока. У нее темные круги под глазами, но она сохранила потрясающую красоту. Длинные черные волосы ниспадают на плечи. Рядом с ней – молодой парень, ему еще не исполнилось и восемнадцати. Льняные волосы, дерзкий взгляд, безупречный лик Адониса.

Габриэль стоит перед каминной полкой как вкопанный. Взгляд женщины, кажется, вот-вот приоткроет какую-то дверцу в его душе. Невольно Габриэль думает о Лиз, хотя эта черноволосая женщина ничуть на нее не похожа. Он жмурится, а когда открывает глаза, чары развеиваются.

Габриэль смотрит на чистое стекло и полку. «Странно, – думает он. – Ни пылинки. И стекла чистые». Кто-то стер пыль с полки, передвинул рамки. Нагнувшись, Габриэль заглядывает в камин. Большая мраморная плитка прислонена к задней стенке камина. Странно.

Габриэль выпрямляется и осматривает каминную трубу. На уровне его головы, прямо над полкой с фотографиями, висит картина. Как и вся мебель в комнате, она занавешена простыней. Осторожно, кончиками пальцев, он снимает картину с крючка. За ней виднеется углубление – похоже, кто-то снял плитку и поставил ее в камине. Теперь на ее месте сереет гладкая дверца металлического сейфа. В свете фонаря Габриэль видит, что дверца сейфа небольшая, сорок на тридцать сантиметров. В центре зияет отверстие для ключа.

Габриэль осторожно притрагивается к сейфу. Слышится тихий щелчок, и дверца сдвигается на миллиметр-два, не больше.

Он убирает фотографии с каминной полки, поддевает ногтем металлическую дверцу и заглядывает внутрь. Пусто. Либо тут ничего и не было, либо проникший сюда человек обнаружил то, что искал.

Габриэль закрывает сейф, вешает картину на место и противостоит порыву достать мобильный из кармана, хотя уже, наверное, пробило полночь.

Он поворачивается, возвращается в коридор, тщательно следя за тем, чтобы не наступить на отпечатки ног взломщика, обходит старую лестницу и останавливается у входа в подвал. Впереди тянутся гладкие деревянные ступени. В полумраке подвала мигают красные лампочки. На мгновение его охватывает тот же страх, что и тогда, когда он стоял на пороге подвала в доме родителей. Иррациональное чувство, что там его что-то поджидает. Он направляет луч фонарика в темноту и различает центральный блок сигнализации с красными лампочками.

«О’кей».

«Нужно спуститься вниз, перезагрузить сигнализацию, закрыть дом и убираться отсюда», – думает Габриэль. Написать заявление в полицию можно и завтра. Судя по всему, проникшего сюда человека уже и след простыл.

Он делает шаг вперед и оскальзывается на лестнице. Взмахивает руками, пытается схватиться за поручни и роняет фонарик. С оглушительным грохотом фонарик катится вниз по деревянным ступеням, его луч беспорядочно мечется по подвалу.

Отдуваясь, Габриэль восстанавливает равновесие.

Фонарик с металлическим перезвоном проносится по полу подвала и наконец останавливается, покачиваясь.

Красные огоньки сигнализации все мигают. Только сейчас Габриэль понимает, насколько эта лестница похожа на ступени в подвале его родителей. У него кружится голова. Красные огоньки… ему вспоминается, как вспыхивал когда-то красным глазок в двери лаборатории – тогда, когда отец закрывался внутри.

«Люк! Очнись. Это не твой подвал. Твоего подвала больше нет».

«Что, если он там? – думает Габриэль. – Что, если папа там?» Сейчас его внутренний голос – голос испуганного одиннадцатилетнего мальчика.

«Его там нет. Ты же знаешь, Люк. Ты знаешь!»

Габриэль судорожно хватается за поручни и закрывает глаза.

Черт бы побрал эти дежа-вю! Черт бы побрал лабораторию! И черт бы побрал его отца! Ни разу ему так и не удалось заглянуть в эту святая святых. В фантазии Габриэля лаборатория превратилась в нечто монструозное: магическое пространство, чарующее и в то же время отталкивающее, лавка ужасов, сердце призрака. Она похожа на этот дом. И все эти страхи маленького мальчика развеялись бы как дым, если бы ему только разрешили войти в ту лабораторию. Но он туда не заходил. Ни разу. А потом стало слишком поздно. Лаборатории больше не было.

Габриэль пожимает плечами, открывает глаза и берет себя в руки.

Все это просто смешно.

Это в конце-то концов вовсе не подвал в доме его родителей. А эти красные огоньки – просто часть старой сигнализации.

Итак, нужно спуститься туда.

Осторожно ступая, он идет вниз по лестнице, поднимает фонарик. Его пальцы смыкаются на прохладной металлической ручке, и в этот момент он замечает какое-то движение. Что-то касается его головы, обволакивает ее, точно простыней. Он резко взмахивает руками, луч фонаря шарит по стенам. Что-то темное опадает на пол рядом с ним, слышится глухой стук, эхом отдающийся в подвале.

Габриэль отшатывается и, тяжело дыша, освещает фонариком место, где только что стоял. На полу подвала в темной луже лежит какая-то ткань и деревянные плечики. Не сразу он понимает, что это не просто ткань, а платье. Черное, экстравагантное, безумно дорогое. Такое платье можно увидеть только по телевизору, когда идет передача о показе мод.

Но что, черт побери, это платье делает здесь?

Габриэль вытаскивает платье из лужи, оно успело пропитаться водой, и капли стучат по полу. Подняв голову, Габриэль видит прохудившуюся трубу под потолком подвала.

Затем луч фонаря падает на блестящую ткань.

Платье новое, чистое, оно уж точно не провисело в этом подвале несколько десятилетий. Еще и какая-то бумажка.

Нахмурившись, Габриэль смотрит на размокшее изображение. Похоже, тут была какая-то картинка, но цветные чернила принтера расползлись, и цвета перемешались, будто кто-то опрокинул коробку красок.

Что бы ни было на этой бумаге, теперь этого уже не разобрать.