Текст книги "Анамнезис-1. Роман"
Автор книги: Марк Шувалов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
***5
Прикидывая, как найти Рому, дабы разрешить мучивший меня вопрос о странном молчании Сергея, я приехал на Ленинградский вокзал встречать проводника с пакетом от знакомых. И тотчас из уютного салона автомашины оказался в эпицентре человеческих волн, рокочущих ровным гулом и закручивающих спиралевидные воронки то тут, то там. Давненько не доводилось мне посещать подобных мест, поскольку я преимущественно летал самолетом. Но всегда железнодорожный запах и люди с чемоданами – спешащие, беспокойные – приводили меня в волнение и заставляли ощущать себя вибрирующей каплей в бескрайнем море тел и предметов.
Невольно вглядываясь в вереницу фигур, проплывающих на встречном эскалаторе, я впитывал многоликое разнообразие человеческих видов и подвидов, мне нравилось перемешивать кусочки виртуального паззла, складывая их всякий раз по-новому. Этот живой клубок состоял из отдельных сюжетов, разыгрываемых на пятачках среди груды чемоданов, и вьющиеся мысли бесчисленной, хаотично двигающейся массы людей, распадаясь на домашние истории, тотчас сливались в одну встревоженную мысль сложного существа, стоило диктору бесстрастно сообщить об отправлении или прибытии очередного поезда.
Порой взгляд мой притягивали стройные женские ноги, изгиб талии или глубокий вырез, открывающий округлости груди, но либо общие контуры их обладательницы были далеки от совершенства, либо лицо оставляло равнодушным. Нередко всего одна-две детали могли удовлетворить мой вкус: не имея аппетитных форм, Дана странным образом сконцентрировала в себе все самое привлекательное для меня, ничего не оставив другим. И все же внимание мое выхватило одно легкое создание – девушку, выглядевшую нездешним существом. Она не принадлежала толпе, не соединялась с ней, как ни стискивал ее, как ни увлекал живой поток по перрону. Волосы ее походили на трепетные крылья птицы и казались смутно знакомыми. Я пытался еще раз поймать взглядом неведомую пташку, которая порхала уже далеко. Ее перистая головка мелькала тут и там. И память шепнула мне: это Лена, та самая – девушка Сергея…
***6
Неужели несколько часов назад я тайком, точно воришка, собрала свои вещи и улетела? Даже море, ласково шелестящее под ослепительным солнцем, не удержало меня своим телесно-соленым вкусом и притягивающей молочно-зеленой глубиной, казавшейся менее опасной западней, чем глаза, пытающиеся уловить любое твое движение и малейший намек на желание. А поцелуи – какая это томительная тюрьма, но я вырвалась в надежде, что дорога спасет меня, и убежала из рая морского курорта – от любви, почти связавшей меня шелковыми нитями, разорвать которые невозможно, стоит позволить им оплести тебя виток за витком. Вот только после чистейшего воздуха, что я имею? Духоту, пыль московских улиц и гулкий Ленинградский вокзал, где нужно не пропустить номер платформы на табло? Неужели это взамен?!
Чем хорош поезд, – в дороге мысли и воспоминания накатывают волнами, иногда грустными, но чаще ностальгически счастливыми. Память все приукрашивает, – так уж устроена эта идеалистка: старается стереть и сгладить плохое из книги жизни, оставляя собрание неких скрижалей на каждой из ступеней многотрудной лестницы. Сгущение – вот ее главное умение, и лишь какие-то отдельные, непослушные мгновения-искры нарушают тщательно наведенный порядок, чтобы случайно воспламенить уснувшие чувства.
Итак, я еду, вернее, убегаю, точнее – малодушно скрываюсь. Мысли порой рождаются неожиданные: куда это занесло меня на волнах текучей дороги, плавно поворачивающей и открывающей новые перспективы взору. Ты вроде бы свободно гуляешь по полям своего сознания, но кто-то внутри исхитряется и незаметно уводит тебя в сторону. Как ни лови эту нить, она ускользнет, – нельзя предугадать набора возникающих ассоциаций, а тем более повлиять на их содержание и последовательность.
Краткое существование в поезде – особое состояние, маленький дорожный роман с необходимыми атрибутами: обязательной книгой и тонкими стаканами в академических подстаканниках. Но главное, чужие люди в твоем пространстве: со своими разговорами, сумками, тапочками, бутербродами. Они копошатся, как бестолковые сойки, и свивают гнезда, раскладывая на полочках полотенца, косметички, очки, а потом начинают совершать ритуалы поездной жизни. Лица вроде интересные, да и люди уже не те, что когда-то заполняли весь вагон клетчатыми баулами «челноков», для которых мы, ребята с рюкзаками и альп-снаряжением, казались инопланетянами. И все же я любила поезда по причине частых походов в составе спаянной команды. С гитарой, в тесном кругу, в преддверии путешествия или долгожданного возвращения домой, когда так не хочется расставаться, даже колоритные российские проводники кажутся почти родными, и наплевать на неустроенность и отвратительные туалеты. Но, оторвавшись от чистоты моря и пятизвездочного отеля, ужасаешься грубой действительности и, съеживаясь, страдаешь, когда кто-то отвлекает тебя от мира, где ты хозяйничаешь и вместе с тем подчиняешься некой неясной силе, влекущей мысли в определенное русло.
Под мерный стук колес на фоне собственной судьбы мне припоминались случаи друзей. Я желала слыть знатоком людских характеров, поэтому всегда внимательно слушала любые откровения. Правда, эти накопления почти никогда не использовались мной. Из памяти вылезали отрывочные фрагменты и яркие вспышки, оставившие след в душе, и было совершенно непонятно, кто в данных историях выступал героем, а кто злодеем, кто совершал благородные поступки, а кто напротив. Несмотря на благотворное воздействие высокой литературы, душа моя походила на мятущегося подростка: нередко я воспринимала белое – черным, поддаваясь обаянию рассказчика и сочувственно проникаясь его точкой зрения. Впрочем, некто внутри упорно сопротивлялся и нашептывал, что нет ни правых, ни виноватых и перемешивал цветы, слезы и улыбки, грусть, радость, счастье и смерть – немыслимую для ребенка, жившего во мне и упрямо твердившего, что я никогда не умру.
От страха небытия меня защищала неискоренимая надежда на Встречу, которой мое сознание придавало почти сакральное значение. Сколько себя помню, я мечтала о любви, но не думала о каком-либо мужчине, – фантазии рисовали мне горную вершину, которую можно покорить лишь с опытным проводником. Его лица я не видела, но ощущала рядом теплое чистое дыхание, напряжение в теле от альпинистского снаряжения и сумасшедший восторг в душе. Каждый раз волнение и сладостная истома овладевали мной при одной только мысли об этом незримом бесполом существе и, закрывая глаза перед сном, я окуналась в неясные видения и удивительные картины, чтобы получить очередную порцию телесных удовольствий без пособничества рук, силой воображения. Странно, но часто мечты мои направляла изысканная дама в одеждах из нежнейшей ткани, что прикасалась ко мне изящной рукой и тем открывала моим ощущениям доступ к неизъяснимому блаженству. Поэтому я вновь и вновь мечтала попасть в эту грезу.
Себя я не считала привлекательной из-за худобы, ведь большинство мужчин падки на полногрудых. Правда, дистрофичные модели с подиумов также в большой цене, но до этих я не дотягивала ростом. Легко знакомиться мне помогал искренний живой интерес к людям. Увлекаюсь я быстро, собеседник кажется мне умным и необыкновенным, особенно сдержанный, – тогда я подозреваю в нем невероятные глубины, и если скажет что не в тему, тут же выискиваю тайный подтекст в его речах и приписываю ему несуществующие достоинства. Общаться со мной легко любому: я априори нахожу каждого интересным до момента разочарования, которое переживаю болезненно, точно собственную вину. Тем не менее, всегда существовало одно «но»: мужчины, вернее, молодые ребята не вписывались в мой насыщенный график – ни в будни универа, ни в романтические занятия акварелью и сочинение стихов, ни в увлечение бардовской песней с ночными бдениями у костров. Общение с ними казалось таким обыденным, мимолетным, легковесным; а мне, как натуре мечтательной, требовался человек неординарный, глубокий и, что немаловажно, понимающий.
Случились в свое время у меня два романа, стремившиеся перерасти в нечто большее, но я сама их скомкала, затормозив на полпути. Эти отношения мешали моей учебе в институте и занятиям туризмом, хотя на самом деле меня пугала неизбежность потери независимости, и я выискивала причины для разрушения еще не созданного. Оба претендента слишком решительно действовали, не оставляя сомнений: меня станут подавлять. Я не признавалась себе, но каждый раз тут же на свет выступал эгоистичный вопрос: а что потом, как будут соблюдаться мои интересы. И даже некоторая зависть к выскочившим замуж подругам, восторженно расписывающим свое счастье, не позволяла мне представить себя в супружеской жизни.
На втором и третьем курсах начались свадьбы, однако вскоре три пары разошлись, а у одной к тому времени имелся ребенок. Все подтверждало мои тайные сомнения в необходимости брака, – во мне жил страх потери вольности, а семья и связанные с ней обязанности предполагают подавление натуры. Подруги твердили, что так можно потерять лучшие годы и остаться одинокой, чем вызывали у меня, наравне с тревогой за свое будущее, упорное сопротивление. Многие мои знакомства завязывались не в спокойной обстановке – например, компании, – а почти на бегу, на подножке троллейбуса, у билетной кассы за одну минуту до отхода электрички или нечто в том же роде. Иного времени выделить я не могла, вернее, не желала, ибо трепетно дорожила своей независимостью. В моей семье ее пытались строго ограничивать, поскольку была я непокорна, самолюбива и не давала себя сломить: разбивалась в кровь, готовая терпеть лишения за идею, которая заключалась тогда в том, что мои прихоти, пусть глупые, имеют право на выполнение. К тому же, я уверилась, что далеко превзошла по знаниям и пониманию жизни родителей, и данное убеждение выливалось в мое невыносимое упрямство.
Отец боролся со мной и оставался непреклонным даже в мелочах, к чему призывал и маму. Битва наша не затихала, и родительское упорство выработало у меня стойкое отвращение к любому посягательству на мою свободу, хотя я и задумывалась – а свобода ли так рьяно защищаемое мной состояние.
После универа по протекции отца меня устроили экономистом в одну солидную фирму. Училась я не слишком прилежно, зато набиралась практического опыта у сильного финансиста и бизнесмена, дяди Севы – близкого друга нашей семьи и моего крестного. Человек умный и душевный, не имея собственных детей, ко мне он относился с необыкновенно нежной заботой и не только не навязывал своего мнения, напротив, помогал моему развитию. К тому же, именно он привел меня в туризм, и первый поход я совершила под его руководством. Крестному нравились мои открытость и прямота, хотя он отмечал, что в них немало наивной детской жестокости, и учил меня думать над тем, как эти качества отражаются на окружающих. Мою неискушенность в подходе к людям дядя Сева быстро преодолел, ибо, клеймя ханжество, просвещал меня в областях, о которых с родителями откровенно говорить я не могла. С ним же мы общались легко и доверительно, и он во многом сформировал мои взгляды, ведь, в отличие от моего просто эрудированного папы, дядя Сева был начитан глубоко и тонко, что возносило его в моих глазах к интеллектуальным небожителям. А, кроме того, беседы с ним придавали мне уверенности в своих силах, ибо его участие, сродни искренней отеческой любви, поддерживало мою неокрепшую душу.
Конечно, начав работать, я постоянно консультировалась с крестным, но вскоре поняла, что справляюсь сама. К тому же, дядя Сева переехал в Питер, где организовал большую фирму, костяк которой составили его старые друзья-туристы, с кем он до сих пор выбирался в дальние походы. Несмотря на свои пятьдесят, седые виски и некоторую грузность, крестный выглядел моложаво и был достаточно энергичным и крепким мужчиной. Москву он покинул, но часть капитала разместил у одной из своих московских пассий, некоей Норы. Особа эта, будучи старше меня всего-то лет на пять, уже весьма преуспела в издательском бизнесе, правда не без спонсирования и поддержки дяди Севы. Он и меня чуть было не пристроил к ней, но видно из этических соображений в последний момент передумал.
На новом месте помимо экономического и налогового планирования я занималась ценными бумагами и формировала инвестиционный портфель фирмы, чему научилась достаточно быстро и чему, вероятно, способствовали черты моей натуры. Электронные торги я воспринимала как увлекательную игру, и эта «легкомысленность» и легкость неизменно приносила удачу, поскольку не позволяла азарту переходить в иную, остро болезненную, фазу, многократно повышающую вероятность грубых просчетов.
Самостоятельность пьянила, – оказывается, я ждала ее. Мои профессиональные амбиции требовали реализации, а попутно с финансами фирмы я нарастила и собственный капиталец. Мне льстило уважение коллег по службе и их легкая зависть к моим успехам, однако хотелось заявить о своих талантах в полную силу, что заставляло работать головой усиленно. Тем не менее, слушаясь дядю Севу, я помалкивала и скрывала большинство своих умений и тактических ходов, как если бы была носительницей семейной реликвии. Полученные от крестного знания являлись неким стартовым капиталом, опорной точкой в моей карьере. Крестный во всем направлял меня. Отдельной статьей шли заботы об имидже, хотя с этим у меня постоянно возникали трудности – из-за прически. Я любила одеваться спортивно, теперь же для офиса по настоянию дяди Севы выбирала безупречные костюмы и белоснежные блузки, только вот художественный беспорядок на голове из-за непослушных волос никак не удавалось привести в соответствие с требованиями стиля.
Жгучей моей мечтой было отделение от родителей, поэтому при первой возможности я взяла кредит и купила квартирку подальше от них. Маме приходилось ездить через весь город, чтобы оставить записку в дверях: sms на мобильник она так и не научилась отправлять, а на звонки я почти не реагировала. И застать меня составляло труда, – с работы я увеивалась на тусовки, а с утра отправлялась на службу, не появившись дома. Да и, попав в мою квартиру, ключ от которой я никому не давала, мама увидела бы в углу кухни пустые бутылки после кутежа с друзьями. Родители стойко ассоциировались у меня с ограничителями драгоценной свободы, поэтому их настойчивые просьбы сделать дубликаты ключей от моего жилища я встречала в штыки, ведь знание, к примеру, о какой-либо из моих ночей любви повергло бы отца в шок. Мама была по ее собственному выражению романтической реалисткой и вполне терпимо относилась к современным нравам, но даже ей в данную сферу моей жизни доступ был закрыт. Похоже, они считали меня невинной, тогда как каждая предыдущая встреча заставляла меня заметать следы и расчищать территорию для новой. Впрочем, родители могли быть спокойны, – постельные эксперименты не развратили меня, напротив, оголили мою душу.
Чтобы спрятаться от Сергея по возвращении из Египта я отправилась в Питер, где имела знакомства среди туристов. В прошлом сезоне мне довелось сплавляться на катамаране по одной из саянских речек в очень теплой компании. Меня до сих пор влекло к команде Леона, полноправным членом которой я очень хотела стать. Мы планировали в будущем году преодолевать норвежские водопады, чтобы в последующем покорить более крутые канадские. Однако встреча с друзьями неизбежно привела бы меня в объятия дяди Севы, ведь именно он спонсировал группу Леона. А крестный не одобрил бы моего постыдного малодушия, так что оставалась только Любаша.
Вот кто сопровождал меня, начиная с подростковых споров и первых девчоночьих секретов. Мы были с ней не разлей вода, в школе ходили в обнимку, хотя я жила иной, нежели у нее, жизнью, промышляя скаутскими вылазками в компании отъявленных хулиганов, в последующем ставших моими товарищами по спортивному туризму. Вдобавок, я зачитывалась литературой, не входившей в школьную программу, и смотрела удивленно на сверстниц, уделявших массу времени нарядам, прическам и косметологическим центрам, где за немалые родительские деньги искоренялись какие-то незначительные прыщики или миленькие веснушки. Любашу также не увлекали подобные заботы, но не как меня – из легкомыслия, а по причине изумительно молочной гладкости кожи лица.
Многих моих одноклассниц из-за раннего созревания поглощали чисто женские проблемы, я же не могла представить общения с мальчиками в свете влюбленности, ибо еще долго воспринимала их равными себе и соперничала с ними в спортзале и школьных квн-ах. Но взросление вынуждало меня подражать девчонкам, дабы не выглядеть «недомерком» и не ощущать своей ущербности. К моему крайнему удивлению выбранные мною мальчики легко отзывались на прямолинейные предложения дружить «по-настоящему». Однако эти детские дружбы быстро надоели мне своими глупыми ритуалами, к тому же, я влюбилась в одного старшеклассника и долго бегала за ним, пока он не зажал меня в углу и не поцеловал. «Ах, вот чем это кончается!» – ужаснулась я, ощутив страшное насилие над собой. Мне даже в голову не пришло, что хитроумные маневры и выстраивались мной ради этого поцелуя. Праведный гнев точно ветром сдул мою влюбленность, породив в душе подозрение, что в так называемой любви скрывается отнюдь не предполагаемое моей мечтательной натурой.
В то время как большинство моих ровесников-мальчишек увлекались только компьютерными играми, а знакомые девчонки, отложив кукол, восторгались глянцевыми журналами, я со своим прохладным отношением к Интернету «проскочила» приключенческие романы и полудетскую фантастику, чтобы, «нарушив» сроки, случайно открыть для себя Достоевского, все во мне перевернувшего. Благо к тому времени учителя еще не успели «навязать» его моему неокрепшему уму.
Меня образовывали природное упрямство и любопытство. Именно они помогли мне в очень раннем возрасте, противясь отцу, утолить свой интерес и жажду познания жизни «Анной Карениной» и «Мадам Бовари». Впрочем, трагические эти героини ни в чем меня не убедили, но породили страстное желание узнать о любви больше. Отец, считавший данную литературу недопустимой для детского восприятия, вынудил меня тайком, по совету Любаши, заглатывать вперемежку романы Остен, Саган и Мердок. Несколько позднее, определившись с собственными вкусами, я переключилась на Булгакова и Фриша, Гессе, Кафку и Джойса. Однако особо поразил меня Пруст, и я потихоньку утаскивала том за томом его «Поисков» из семейной библиотеки.
Возможно, отец был прав, – подобное чтение, действительно несколько преждевременное в одиннадцать-двенадцать лет, привносило в мою душу смятение, хаос, непонимание и порождало тысячи вопросов, требовавших разрешения. Мой мозг находился в постоянном поиске новой пищи для ума. Конечно, он был незрелым и не ухватывал многих тонкостей в прочитанном. Но даже выборочные зерна, упав в нетронутую почву, обильно взросли и преобразовались в уверенность, что любовь – это ослепление, цена которому – потеря свободы, а, следовательно, стремиться к ней равносильно отречению от собственной личности.
И все же годам к тринадцати природа и юность взяли свое, склонив меня к поискам друга и сделав все остальное второстепенным. Хотя я, не до конца преодолев свою мальчиковость, велеречиво развивала некие теории о личностной бесполой общности и ненужности секса как такового, до которого, правда, пока не доходило, ибо «близкое» общение с представителями противоположного пола ограничивалось у нас с Любашей лишь поцелуями. Тем не менее, мы с ней знали о романах друг друга подробнейшим образом, и беседы на эти темы были для меня сродни сеансам психотерапии, поскольку только Любаша хоть как-то воздействовала на несусветную мешанину, царившую в моей голове. Этому во многом способствовало неотразимое обаяние моей подруги и ее не поддающаяся внешним раздражителям безмятежность. Только какая-либо идея, обдуманная глубоко и наедине с собой, могла изменить что-то в поведении Любаши. Никакие образцы и догмы не принимались ею на веру слепо, что неизменно вызывало мое восхищение. К тому же, она от природы была очень осторожной, к чему постепенно приучила и меня. Хотя во многом я копировала ее лишь внешне, механистически, – моей неугомонной натуре совершенно чужда рассудительность. А Любаша, в отличие от меня, не очаровывается даже самым изощренным и умнейшим из собеседников, никто не силах сбить ее с мысли – ясной, как весеннее небо. Мне с моей неустойчивостью не оставалось времени разобраться в своих чувствах, и я усиленно впитывала стереотипы поведения подруги с парнями, благо та обладала развитым чувством собственного достоинства и являла образец сдержанности.
Из студенчества мне запомнилась лишь наша, то убывающая, то пополняющаяся новыми членами, компания. Вот уж где был простор для дружеских попоек, танцев, споров и интрижек – с применением различных стратегий обольщения и отбивания партнеров у соперниц. Спектакли этого театра заслонили в моей памяти процесс обучения: лекции, зачеты, экзамены остались в ней сплошным безликим потоком. Вероятно, женское начало во мне все-таки всегда преобладало, ибо по шкале ценностей лишь отношения между мужчиной и женщиной имеют для меня особую значимость. Мой полудетский разум и сегодня уверен: главное – это соединение двоих в одно целое, а карьера, успехи в бизнесе, политике и даже творчестве есть средства к самореализации, имеющей в своем основании скрытую цель обеспечить процветание семьи, членом которой ты являешься. Хотя меня неизменно привлекало взаимопонимание со всяким симпатичным человеком: в туризме я и вовсе наивно стремилась к искренней дружбе. К сожалению, всякий раз по окончании очередного похода иллюзорность необыкновенной доверительности и душевной близости таяла, оставляя в сердце болезненную проточину. И от парней я также ждала чего-то неясного, не сказать любви, – о ней я почти не думала, – всматриваясь вглубь каждого взгляда в поисках страстного порыва.
Любаша завидовала легкости, с которой я перепрыгивала в новые отношения, откинув старые. И действительно, в отличие от нее, меня мои влюбленности ни разу не довели до слез, а тем более – до желания удержать избранника чем угодно. Я прекращала встречи, если не возникало уверенности – это Он, а та пока ни разу мне не явилась. Поэтому мои романы, включая два «серьезных», ограничивались свиданиями в кафешках, на турбазах или в барах и заканчивались очень быстро, после первого соединения, на которое я решалась в надежде найти «нечто». Но ни в ком и ни разу не увидела я истинной страсти, а принять нелепую неестественность сексуального ритуала мне всегда мешал очередной партнер: все они представали почти в жалком виде перед той, кто нещадно отвергал актерство в данных вопросах.
Помнится, впервые я пошла на физическую близость из-за мучившего меня любопытства: что же там, за чертой, каково это – быть женщиной, и действительно ли секс – средоточие физического блаженства, что являлось плодом фантазий, порожденных с одной стороны потоком информации о данном предмете, а с другой – моего неумеренного преклонения перед поэтикой Овидия: «Поверь мне и не торопи последнее наслаждение Венеры. Умей оттянуть его. Сделай так, чтобы оно наступало постепенно, шаг за шагом, с задержками, которые только обостряют его. Если угадаешь наиболее чувствительное место женщины, ласкай его. Ты увидишь в ее блестящих глазах дрожащий огонек, подобный солнечному зайчику на поверхности воды. И тогда зазвучат стоны, и нежный шепот, и тихие всхлипывания, и возбуждающие слова».
Надежды не оправдались, – никаких особо чувствительных мест на моем теле мой избранник не обнаружил притом, что сам получал острые удовольствия. Мало того, он восторженно твердил мне о любви и проявлял чрезвычайную нежность, совершенно не стыкующуюся с моими ожиданиями. Я желала страсти и напора, но мне казалось циничным выказать свои истинные чувства. С тех пор глубокое разочарование поразило душу как тяжкая болезнь. Увлекаясь очередным умником, я всякий раз с трудом преодолевала отвращение к мужской мягкотелости, неосознанно ожидая от каждого претендента на главную роль такого желания, которое гипнотически порабощало бы некоей fascination, но встречала лишь ужасающую инфантильность под разными масками.
Трудностей с выходом из отношений у меня не возникало и еще по одной причине – я упорно противилась развитию их в дальнейшем. А моя зажатость и скованность убедила поочередно двух моих партнеров в том, что они нарушили мою девственность. Я обнаружила: мужчины в своем большинстве не разбираются в женской анатомии и психологии, да и не хотят разбираться. Мало того, многие из них неосознанно стремятся быть обманутыми, ибо чураются забивать мозги «бабской мутью». И в этом проявляется их особая, неискоренимая трусость – страх не справиться с «мужской» ролью в постели. Некоторые мои подруги подыгрывали своим партнерам, притворно имитируя оргазм, и даже считали это за женскую обязанность. Возможно, в подобных жертвах есть великодушие, но для меня притворство в постели, как и для многих не вполне повзрослевших поборников равноправия полов, – главная из личностных несвобод.
Вдобавок, несмотря на вольности собственного стиля, в мужчине мне нравится стиль строгий, классический, что является определяющим для моего внутреннего контролера. Даже умный парень сильно проигрывает в моих глазах, если одевается небрежно, ибо интеллект ассоциируется у меня со вкусом. Требования мои простираются также на то, как мужчина умеет завязать отношения. Робость в столь тонком вопросе я никогда не приветствовала, и редко кто выдерживал данный экзамен с честью. А сама я больше никогда не шла на первый шаг: период детских предложений дружить «по-настоящему» оставил стойкий след и понимание, что истинного мужчину так не найти. В моем представлении он выглядел самостоятельным и решительным с женщиной, что вполне уживалось во мне с постоянной обороной от маломальского посягательства на мою независимость.
Разумеется, меня тревожила собственная холодность и «невлюбляемость». Перечитав гору литературы, я уверилась в своей фригидности и успокаивалась только надеждой на временность данного явления. Почти отчаявшись, я даже прикидывала, что, пожалуй, стоит притворяться, однако эту крайность оставила для избранника, который покорит мое сердце, но не сможет зажечь в постели. Лишь встреча была важна для меня, и я ждала своего мужчину.
В фирме ко мне «клеились» двое парней, впрочем, оба казались до банальности обыкновенными. Один – очкарик из отдела маркетинга – по недоразумению считал меня влюбленной в себя: он легко краснел, и, испытывая неловкость, я вторила ему, стыдясь чего-то непонятного, точно так же, как если видела плохую игру актеров в театре. Второй выглядел довольно симпатичным, но однажды сморозил пошлейшую глупость и потерял для меня привлекательность навсегда.
Сейчас, сидя в вагоне, я убегала от того, чье имя боялась произносить. Оно превращало меня в тряпичную куклу, не способную владеть собой, и лишало вожделенной свободы. За месяц до этого я по обыкновению пришла в спортзал, где мы любили после работы поиграть в баскетбол. Фирма оплачивала абонементы, чем я старалась пользоваться. Из наших появлялось только трое, зато приходило много других ребят, и набиралось две смешанных команды – из парней и девушек. Рядом со мной уже неделю крутился светленький семнадцатилетний Игорек, который почему-то решил, что нравится мне. Накануне я позволила ему дотащить мою сумку до подъезда, и он хулигански чмокнул меня в щеку, а потом все пытался взять за руку, но я старательно не замечала его маневров. Белый ежик на голове, хорошая спортивная фигура и чистые наивные глаза делали его привлекательным, тем не менее, похотливые желания рослого ребенка проступали слишком явно. Он увивался возле меня, что крайне забавляло моего приятеля Димку. Слава богу, этот не проявлял ко мне нездорового интереса: ему нравились девочки покруглей. А Игорек осмелел, и поначалу это рассмешило меня, чтобы потом разозлить.
Пока мы носились за мячом, пытаясь перехватить пас у соперников, кого-то явно выискивая, в зал заглянул незнакомец. Нельзя было не обратить внимания на этого интеллигента с гордой осанкой. Впрочем, присутствовало в нем нечто слишком уж рафинированно аристократичное и высокомерное. Данное ощущение вызвал поворот его великолепно посаженной головы, на миг открывший моему взору римский профиль и надменную линию губ английского лорда. Мы продолжали играть, а необычный гость о чем-то побеседовал с инструктором минут пять и удалился. После игры я второпях приняла душ, чтобы поскорей улизнуть от пронырливого Игорька, и запахивала пальто уже на крыльце, в то время как к самым ступенькам подъехал новенький «сааб» и приоткрыл передо мной свою дверь. Я машинально нагнулась и увидела за рулем того самого пришельца-аристократа с притягивающим взглядом и улыбкой пэра. Его рука указала на сиденье. Жест был почти приказным, однако поражал изысканностью и неуловимым движением пальцев, вызывавшим скользящую по коже мысль-прикосновение. Я опешила, но вдруг обнаглела и села.
Почему? Решение принималось доли секунды: было холодно, а мне, не просохшей после душа, хотелось избавиться от назойливого мальчишки; дом мой находился не слишком далеко, но дул неприятный ветер, так что автомобиль подъехал в самый удобный момент. И все же главную роль сыграла внешность незнакомца, его одежда и манеры. Вдобавок из салона повеяло тонким ароматом дорогого парфюма и уютным теплом.
Сердце мое замирало и вновь принималось колотиться, а странный субъект спокойно завел мотор. Мы поехали. Я лихорадочно думала обо всем сразу и, решившись, повернулась к своему спутнику, который улыбнулся и предварил мой вопрос:
– Меня зовут Сергей.
Это прозвучало спокойно и уверенно, хотя голос как-то слишком правильно и чисто произнес эти слова, заставив меня мысленно перевести для себя фразу, удивительным образом ставшую непонятной. Незнакомец поглядывал на меня внимательно и несколько удивленно. Вперед, на дорогу, он смотрел иначе – равнодушно, будто в пустоту. Я же, пряча глаза, боялась нарушить нечто безмолвно длящееся и трепещущее между нами. Как-то по-другому следовало себя вести, тем более с посторонним, но что-то изменить казалось невозможным: меня заволакивало удивительное пульсирующее томление, затмевающее реальность и искажавшее восприятие. Сознание приобрело невыразимую ясность и вместе с тем отстранилось от окружающего, выделив для себя некую завораживающую актуальность происходящего в этом замкнутом пространстве, где существовали мы двое. Я напряженно всматривалась вглубь себя, в нечто, что пыталось развернуться, подрагивая нераскрывшимся бутоном на хрупком стебле перед зарей в ожидании рассвета.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?