Текст книги "Куриный бульон для души. Я победил рак! Истории, которые дарят надежду, поддержку и силы для самого сложного испытания в жизни"

Рак не убивает любовь

Когда мне было одиннадцать лет, мой мир разбился на части. Все началось, когда мой брат упал с лестницы и повредил лодыжку. Мы думали, что у него растяжение, но врачи ничего не нашли. Мама попросила сделать другие анализы, но никто не переживал, особенно я. Я сосредоточенно готовилась к переходу в среднюю школу. Ничего не могло случиться с моим старшим братом, который всегда меня поддерживал, был моим другом и опорой с той самой минуты, когда я родилась.

Но я ошиблась.

Папа пришел домой из больницы, усадил меня на кровать и посмотрел мне прямо в глаза. Я прыгала на матрасе и думала, что Мэтью растянул лодыжку. Но он сказал совсем другое.

– Эмили, у Мэтью рак. Теперь у нас все изменится.

Моя невинная улыбка угасла. Я знала, что такое рак. Он был у моей бабушки, но она не умерла. Я видела фотографии того, как она болела. У нее не было волос. Я не могла представить себе, что мой брат будет лысым. Я была без ума от его волос, как и большинство его одноклассниц. Пока я сидела на кровати, в моей голове проносился миллион мыслей. Когда я представила себе, что моему герою Мэтью будет больно, я заплакала.

С того самого дня наша жизнь уже не была прежней.

Химиотерапия была тяжелой. Мэтью постоянно чувствовал усталость, и его рвало. Рак очень сильно изменил брата. Но он оставался сильным. Он жил. Он относился к своему раку как к очень тяжелой простуде, поэтому я тоже так к нему относилась. Он пройдет навсегда, и мы заживем как раньше. Просто ждать придется долго.

Однажды я пришла домой из школы, и это был чудовищный день. Мы поссорились с лучшей подругой, и она очень больно ударила меня в плечо. Наша дружба была кончена, я точно это знала. Я думала, что хуже быть уже не может, но рак приготовил для меня сюрприз.

Мама привезла меня домой и сказала, что у Мэтью есть для меня новости. Я тут же подумала, что его, наверное, отправят в какую-то больницу далеко-далеко, и я не увижу его много месяцев. Но когда я увидела выражение лица Мэтью, мне все стало ясно. Я так и знала. Я села и выпалила:

– Тебе отрежут ногу, да?

Брат посмотрел на меня и кивнул. Это был худший день в моей жизни.

После ампутации стало тяжело. Мэтью было ужасно больно, и он с трудом держался. Я каждую ночь просыпалась от его криков и совсем потеряла сон. Друзья совершенно не понимали, что у меня происходит, а с детьми в такой же ситуации мне совсем не хотелось разговаривать – это расстроило бы меня только сильнее. Поэтому я решила вообще ни с кем брата не обсуждать. Вместо этого я, как обычный подросток, сосредоточилась на дурацких школьных скандалах.

Наконец, после множества осложнений (включая перелом верхушки ампутированной ноги) у Мэтью началась ремиссия. Мне хотелось бы сказать, что я была на седьмом небе от счастья. Но я ничего не почувствовала. Это была первая хорошая новость за долгое время. Я поняла только, что мой брат снова вернулся ко мне.

Постепенно все вошло в норму. Мэтью опять жаловался на школу, люди перестали говорить, что он умрет, и я смогла забыть о школьных драмах, которые отнимали очень много моих сил.

Я с нетерпением ждала поездки в Мексику с дедушкой, бабушкой и моей лучшей подругой Пилар, которая была мне как сестра. Поездка началась отлично, и у нас осталось о ней очень много приятных воспоминаний. На следующий день после нашего отъезда Мэтью должен был получить снимки и узнать, не вернулся ли рак.

Это было 22 декабря 2006 года.

Я увидела дедушкины глаза и тут же поняла, что он вернулся. Мы с Пилар весь день проплакали друг у друга в объятиях. Ко второму разу я была лучше готова. Мэтью с папой еще реже бывали дома, поэтому я стала уделять много внимания моему лучшему другу, чтобы облегчить боль, которую я испытывала в их отсутствие. Я также пыталась навещать их как можно чаще, но знакомство со всеми в больнице повергало меня в уныние. Мне совсем не нравилось быть постоянной посетительницей.

В конце концов маме с папой пришлось принять очень тяжелое решение. Пересадка стволовых клеток могла спасти брату жизнь, но могла и оказаться смертельной. Пересадка костного мозга была еще одной опцией (и я должна была стать донором), но шансы на рецидив были выше.

В один день делали забор костного мозга, в другой – стволовых клеток, на следующий – ничего из этого, и так далее. К тому времени, как я перешла в восьмой класс и возненавидела его, родители и врачи сошлись на пересадке стволовых клеток. Это значило, что Мэтью проведет в больнице месяц. Я ужасно нервничала, особенно когда мама сказала, каковы его шансы выжить.

Никакие сочувствующие объятия одноклассников не помогали мне перестать бояться. Во время школьной поездки, от которой нельзя было отказаться, я ощущала себя безмерно несчастной, и друзья держались от меня подальше. Я все время думала о моем брате, который застрял в больнице.

Через несколько дней после Дня благодарения Мэтью выписали из больницы в полной ремиссии. Он пропустил девятый, десятый и половину одиннадцатого класса, а теперь вернулся в школу, чтобы разом все окончить. Было радостно видеть его возвращение, хоть и в инвалидной коляске. Это было правильно. Я наконец-то могла выйти из своего бесчувственного состояния и стать обычной девчонкой-подростком.

Оглядываясь назад, я вспоминаю эмоциональные передряги. Никто не спрашивал меня, что я чувствую. Все всегда спрашивали о Мэтью или о маме с папой. Но не обо мне.

Я только передавала информацию. Но иногда люди понимали. После того как у Мэтью официально началась ремиссия, мой лучший друг подошел, положил руку мне на плечо и сказал, что рад, что у меня все в порядке.

И это была правда. У меня все было в порядке. И сейчас тоже. Я справилась с тем, что никто не обращал на меня внимания.

Я наконец-то готова к старшим классам.

– Эмили Бивер, 14 лет

Рак – отстой

Я – обычная девочка-подросток. Я люблю шопинг, проводить время с друзьями, заниматься спортом, ругаться с родителями и глазеть на мальчиков – то есть делать все, что обожают подростки.

Но при этом я – совсем не обычная, и надеюсь, что никогда такой не буду. В прошлом году у меня нашли раковую опухоль мозга. С тех пор моя жизнь преобразилась и никогда не станет прежней.

Суббота, 12 января

Меня очень сильно тошнило, но я не могла встать с постели.

Наконец я добралась до туалета. Родители отвезли меня в больницу. Мне поставили укол и отправили домой.

В воскресенье я сходила в церковь и сделала домашку.

В понедельник меня снова затошнило, поэтому я не позавтракала. Но я серьезно относилась к учебе, на носу были контрольные, и я не дала головной боли и расстройству желудка мне помешать.

Когда я возвращалась домой с моим парнем, у меня ужасно закружилась голова. Я упала в лужу. Я не могла идти без поддержки, поэтому Питер позволил мне положить голову себе на грудь и всю дорогу до моего дома шел спиной вперед. Это был настоящий подвиг.

Мама немедленно отвела меня к нашему семейному врачу. Чтобы встать со смотрового стола, мне пришлось нащупать ногой пол, и даже тогда я с трудом смогла удержать равновесие.

В больнице меня положили в аппарат для МРТ, который начал издавать очень громкие и ужасные звуки. Мне строго-настрого запретили шевелиться.

Через несколько часов пришел мой врач и вызвал родителей в коридор на разговор. Может быть, это и прокатывает с маленькими детьми, но мне было пятнадцать, и я поняла, что новости очень плохие. Правда, я все равно не думала, что у меня может быть что-то совсем уж ужасное.

Родители сказали, что у меня опухоль мозга. Я не испугалась и не расстроилась. Я хотела сразу показать им это, поэтому я хихикнула, улыбнулась и сказала: «Ну ладно».

Через шесть дней мне сделали операцию. Последнее, что я запомнила – это холодная комната с большим столом.

На следующий день после операции, которая длилась одиннадцать часов, я не могла пошевелиться. Наверное, мое состояние было очень плохим, судя по тому, как на меня глядела семья. Лицо сильно опухло оттого, что я всю операцию пролежала на животе, и мне было ужасно больно.

Я впервые увидела, как мой папа плачет. А ведь он всегда был моим вдохновителем, моей опорой, никогда не проявлял слабость, и уж точно никогда не плакал. Он ходил по комнате, а слезы текли у него по лицу, и я знала, что он не хочет, чтобы я видела его в таком состоянии. В этот момент я тоже заплакала по-настоящему.

Через неделю я вернулась домой. Я не могла повернуть шею или вернуться в школу. Целые недели я просиживала дома, занимая себя телевизором и попытками размять шею.

Я никогда надолго не оставалась одна. Меня навещали школьные приятели, тренеры, друзья моих родителей, родители моих друзей – казалось, что все на свете присылают открытки и заглядывают в гости. Я и не знала, что небезразлична стольким людям. Я получила сотни открыток от людей, с которыми вообще не была знакома, и это меня очень удивило.

Наконец я вернулась в школу, и меня завалило работой. Но учителя помогли мне справиться.

Через месяц началась лучевая и химиотерапия. Меня укладывали на живот и закрепляли голову на столе. Мне было неудобно и больно. Радиация не причиняла боли, но во время сеансов неприятно пахло. Мне был так противен этот запах, что меня начинало тошнить еще на входе в здание.

Также у меня стали выпадать волосы. Вначале они сыпались маленькими пучками, и я изо всех сил старалась об этом не думать. Но однажды вечером, страшно устав от того, что они выпадают, я начала аккуратно тянуть за них. Через пять минут у меня на лбу была лысина не меньше четырех дюймов.

На следующий день выпало еще больше. Я так расстроилась, что попросила папу побрить мне голову. Я знала, что он сможет это сделать, потому что он волевой и сам брился много лет. Но мне оказалось так тяжело смотреть на то, как мои волосы падают на пол, что я попросила его перестать. Я задыхалась от рыданий. Папа обнял меня и успокоил. Это был второй раз, когда я плакала. Через десять минут он закончил бритье.

На следующий день я пришла в школу в шляпе. Я не показывала никому мой «новый имидж», кроме близких друзей или тех, кто просил об этом. Я совсем не стеснительная. Я громкая, упрямая, и мне нравится думать, что я смешная. Но волосы были важной частью меня, и их потеря сильно подорвала мою уверенность в себе.

Постепенно я привыкла к своей новой голове, но мне совсем не нравился ее бледный вид. Наша семья каждый год ездила во Флориду, и во время очередной поездки моя новая безволосая голова наконец-то загорела.

Поначалу я смущалась из-за большого шрама на затылке. Но постепенно я убедила себя, что остаюсь собой в любом виде.

А потом кто-то на пляже сказал, что я красивая. Не из-за того, как я выгляжу, а из-за того, что не загружаюсь по любому поводу и просто живу своей жизнью. С той недели уверенность стала ко мне возвращаться. Я поняла, что эта уверенность никогда не должна зависеть от моей внешности.

Главное то, что я чувствую, знаю, кто я такая, и люблю себя. Я вернулась в школу и больше никогда не носила шляпу.

Я не хотела, чтобы со мной продолжали обращаться как с раковой больной. Я вступила в команду по софтболу и вышла на соревнования. Софтбол – огромная часть моей жизни. Я играла в него со второго класса. Это одна из самых моих любимых вещей.

Я была командным игроком, и из-за рака ко мне не стали относиться иначе. Из-за лечения пришлось пропустить несколько тренировок и пару матчей, но это того стоило. Мою фотографию опубликовали на обложке нашей газеты и даже в журнале «Спортс иллюстрейтед». Люди думали, что я совершаю храбрый и невероятный поступок, но для меня это было совершенно нормально.

Я не понимала, почему на меня обращали столько внимания, хотя я просто была собой и занималась тем же, что и всегда. Поэтому родители объяснили мне, что такое вдохновение.

Один раз в кабинете лучевой терапии мне дали значок, на котором было написано «Рак – отстой».

Лично я считаю, что так к нему и надо относиться. Рак – действительно отстой, и чем быстрее ты это примешь, тем быстрее поймешь: даже если тебе очень плохо, надо просто это пережить, и это можно сделать с улыбкой.

– Эммари Труман, 16 лет

Королева бала

На выпускном в десятом классе наша пятнадцатилетняя дочь Эммари получила корону Королевы бала, а через три месяца у нее нашли раковую опухоль мозга.

Наша семья всегда отличалась очень хорошим здоровьем, и все три наши девочки росли спортсменками, поэтому нам было очень трудно поверить невероятным словам «опухоль мозга». Мне показалось, что я нырнула на глубину и наблюдаю за этой сценой в замедленном действии. У доктора в глазах стояли слезы. Я помню, как мой муж Аллен сказал: «Ну что же, теперь все в руках Господа». Мы взялись за руки и попросили Бога дать нам смелости перед тем, как сообщить новости Эммари.

Нам сказали, что опухоль называется медуллобластома[7]7
  Медуллобластома – злокачественная опухоль, которая развивается из эмбриональных клеток. Первичный узел новообразования располагается в области средней линии мозжечка.


[Закрыть]. Мы надеялись услышать прекрасное слово на букву «Д» – доброкачественная, – но она оказалась намного более сосудистой, агрессивной и быстрорастущей, чем нейрохирурги думали изначально.

Когда нам сказали, что опухоль размером примерно с маленький лимон, я вспомнила старую поговорку: «Если жизнь дала тебе лимон, сделай лимонад». Но в тот момент я даже не представляла, что хорошего можно извлечь из этой ситуации. На прошлый день рождения мой папа подарил мне камень, на котором было выгравировано изречение: «Мы знаем, что Бог все обращает во благо для тех, кто любит Его и кого Он призвал по Своему замыслу» (Послание к Римлянам 8:28). Мы должны были жить дальше, слепо веря в то, что этот лимон находится в Божьих руках и что сам Господь должен сделать из него лимонад!

Чтобы уничтожить все подлые раковые клетки, которые могли остаться после операции в мозгу, спинном мозге или центральной нервной системе Эммари, ей требовалось четырнадцать месяцев лучевой и химиотерапии, которая продлилась почти весь ее одиннадцатый класс.

Эммари, как и все мы, обнаружила, что жизнь совершенно непредсказуема. Она делает странные повороты и кульбиты. В один миг ты находишься на вершине мира, ты звезда, у тебя на голове сверкающая корона поверх шикарной шевелюры. А на следующий день вместо звезды остается шрам, прикрытый одной-единственной прядью волос.

Эмми решила не зацикливаться ни на шраме, ни на раке, если уж на то пошло. Она стала говорить людям: «У меня был рак, но я его победила». Я удивлялась этому.

Она решила использовать свой новый имидж по полной программе – перестала носить шляпы и пошла в школу лысой. Ей не нравилось то, как люди на нее смотрят, но она сказала: «Если я научусь быть уверенной в себе без волос, то после, когда все это останется позади, мне море будет по колено».

Всего через два месяца после того, как у нее нашли опухоль мозга, Эмми попробовала вступить в школьную команду по софтболу, и у нее получилось! Тренера впечатлили ее упорство и непоколебимый дух победы.

Мы много думали о том, как нам повезло. Мы живем в эпоху, когда проводится множество успешных исследований рака. Сорок лет назад шанс Эмми выжить составлял бы всего десять процентов. Теперь он составляет восемьдесят пять процентов.

Больше всего мы концентрировались на нашей вере, семье и друзьях. К нам заглядывали родственники и соседи, которые приносили угощения, открытки и прекрасные вдохновляющие слова. Друзья Эммари рисовали плакаты, вручали ей смешные парики и шуточные подарки. Очень много людей молились за Эмми по всей стране и по всему миру.

Только не поймите неправильно. У нас бывают тяжелые дни, когда мы подавлены, настроение портится и ей «надоедает болеть». Но в общем Эммари ведет успешную борьбу и учится делать по одному шагу за раз. Невероятно приятно быть мамой дочери, которая выходит на футбольное поле в короне Принцессы бала. Но это ни в какое сравнение не идет с тем, как я горжусь, что я мама Эммари, теперь. Иногда нужен шрам-другой, чтобы «звезда» по-настоящему засияла.

– Элейн Труман

Козявка

Как-то раз я нащупал у себя в носу что-то непонятное. Оттуда пошла кровь. Я пошел в поликлинику. Там меня перенаправили в больницу. Я заполнил бумаги и встал в очередь. Меня оставили на ночь. Сделали биопсию. Всю ночь меня тошнило. На следующее утро меня выпроводили домой.

Через две недели я вернулся узнать диагноз и обсудить, как меня будут лечить.

Один доктор сказал:

– Радиация.

Я только хмыкнул.

– С правой стороны вашего лица все нервы отомрут, правый глаз выпадет, а шея посинеет, – продолжил он.

– Даже так? – ответил я.

Мне захотелось спросить кого-нибудь еще.

Другая докторша сказала:

– Я думаю, надо сделать реконструкцию.

– А что это? – спросил я.

– Мы удалим вам нос, а потом рак, – сказала она, не моргнув глазом. – Срежем правую часть лица, прямо над веком, переложим ее налево, а потом левую часть положим направо, и тогда можно будет сделать реконструкцию носа.

– Серьезно? – сказал я. – И вы такое уже проворачивали?

– Да постоянно, – ответила она.

Я решил, что нужно спросить кого-то третьего.

Следующий доктор сказал, что надо ходить на химиотерапию – по двадцать минут в день, пять дней в неделю, шесть недель. Я прожил шестьдесят четыре года, довольно неплохо себя знал и был абсолютно уверен, что ничего не смогу делать по расписанию пять раз в неделю шесть недель подряд.

– Ну, если ничего не делать, вы умрете, – сказал он как бы между прочим.

– У меня любящая жена и замечательные дети, – начал я.

– Отлично, – ответил он.

– Есть еще какой-то вариант? – спросил я.

– Нет.

– Да ладно? А можно сделать разрез возле носа, залезть внутрь и вырезать эту козявку?

– Козявку? – переспросил он, не поняв слова, которое я выбрал.

– Ну да, козявку! Ту штуку у меня в носу. Рак! – ответил я, вспомнив, что живу в Германии, и тут не все знают, что такое козявка.

Он сказал:

– Я позову хирурга. Подпишите бумагу о том, что при каких-либо осложнениях вы согласны на реконструкцию…

– Погодите-ка, – перебил я. – При всем моем уважении к вам и вашему плану лечения я лучше напьюсь грязной воды и лягу спать в пустом бревне.

Сказав так, я поднялся и покинул комнату для допросов. Проходя мимо приемной, я увидел ребят, которые ждали своей очереди к людям в белых халатах. За свою жизнь я узнал, что в жизни есть три вредные вещи: белый сахар, белый хлеб и люди в белых халатах.

По дороге домой я понял, что мне остается только придумать лечение самому. Мне нужно было больше узнать о моем типе болезни. Я много лет занимался медитацией и верил, что магия существует и вокруг тебя, и внутри. Поэтому я стал молиться о том, чтобы меня наставили на путь истинный.

И ко мне пришло решение! Операцию на носу надо делать за городом. Мне нужен свежий воздух. К счастью, в Германии есть из чего выбирать. Я позвонил своему стоматологу, живущему в деревне в центре одной из немецких областей, которую я не могу выговорить, и поведал ему о своей проблеме.

– Боб, я же стоматолог, – сказал он первым делом.

– Да, я знаю, но мне нужна помощь, – ответил я. – Мне нужна какая-нибудь альтернатива.

– У нас тут совсем маленькая больница, – продолжил он.

– Я знаю, но мне нравится атмосфера, – сказал я.

– Ну ладно, приезжай, – ответил он. – Отправлю тебя к профессору.

Профессор усадил меня на какой-то электрический стул, заглянул мне в нос, долго там что-то высматривал и наконец сказал:

– Хотите, чтобы я это сделал?

Я ответил:

– Ну да, за этим я и приехал.

– Вы уверены? А то я могу.

– Да, я уверен.

– Что же вы тогда позвонили стоматологу? – спросил он. – Стоматолог не может этого сделать, а я могу.

– Я позвонил ему, потому что он мой друг, – ответил я.

– Я знаю, – сказал профессор. – Он не может, а я могу.

– Точно, – сказал я.

Я решил, что этот человек – либо гений, либо настоящий безумец.

Через несколько дней мне сделали операцию. Профессор пришел ко мне в палату, чтобы проверить мой нос. Я опух, как Карл Молден в паршивый день, но не увидел у себя на лице ни ранки, ни шрама. Когда я уже собрался возвращаться домой в Берлин, он зашел ко мне в палату в приподнятом настроении.

– Я все убрал! – воскликнул он.

– Как же вы это сделали, док? – спросил я.

– Не спрашивайте, – ответил он. – Все равно не поймете.

Через два года я все-таки узнал. Он сделал это своими руками. Пока я пребывал в царстве снов, он творил чудеса в моем носу. Он работал пять часов. Чтобы прикрыть дырку, оставшуюся после удаления опухоли, он сунул мне в нос кусочек сухожилия. Короче говоря, он выбрал совсем другой путь, не тот, которым хотели идти все остальные доктора.

Он сделал то, чего я хотел бы от всех врачей: принял решение, основываясь чисто на моем здоровье, а не на том, что лучше всего для страховых и фармацевтических компаний.

Я молился о чуде. Начал правильно питаться. Смирился с мыслью, что все когда-нибудь умрут, еще до встречи с профессором. А теперь я щеголяю носом, откуда можно с превеликим удовольствием доставать козявки.

– Боб Ленокс