Текст книги "Ложечник"

Марьолейн Хоф
Ложечник

Любое использование текста и иллюстраций допускается только с письменного согласия Издательского дома «Самокат».

Copyright © 2018 by Marjolijn Hof Original title Lepelsnijder

First published in 2018 by Em. Querido’s Uitgeverij, Amsterdam © Хоф М., текст, 2023

© Екатерина Торицына, перевод, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2023

Посвящается Отто, целиком и полностью

Она оттяпает тебе нос, и пальцы, и все остальное

Уже много дней они ели жидкую кашу с крапивой. Самое время Фриду пойти за свежими припасами. Он стоял в дверях с мешком за спиной. Было раннее утро, солнце еще пряталось за гребнем горы над хижиной.

Янис потер сонные глаза.

– Ну, я пошел, – сказал Фрид. – А ты береги себя. Великая хворь хитрее, чем ты думаешь.

– Знаю, – ответил Янис.

– Она подкрадывается и поверху, и понизу, забирается в любую щель.

– Знаю, – ответил Янис.

– А еще?..

– Она ползет ползком, скачет скоком, стелется по земле и плывет по воде. От человека к человеку, от дома к дому.

Янис называл одно за другим торопливо – чем быстрее, тем лучше. Когда долго говоришь о Великой хвори, то как будто ее призываешь. С каждым словом она всё ближе.

– А еще? – повторил Фрид. – Она оттяпает?..

– Оттяпает тебе нос, и пальцы, и всё остальное.

– И значит?

– Нужно всегда быть начеку, – закончил Янис.

– Всегда-всегда, – подтвердил Фрид.

Янис глянул на скамейку перед хижиной. На ней лежало приготовленное Фридом полешко, расколотое надвое, – чтобы Янису было чем заняться. Этих двух половинок хватит на две ложки. Так легче всего: если быть при деле да рано ложиться спать – дни проходят быстрее.

– Ставни нужно закрывать, – напомнил Фрид.

– Хорошо.

– Повтори.

– Закрывать ставни.

– А с засовом что?

– Дверь на засов, ставни закрыть, Локу запустить в дом и…

– И всё.

Фрид вышел за дверь, пересек двор и зашагал по тропинке. Янис пошел за ним. Но только до края двора, дальше ни-ни.

– Принесешь мне вишенку?

Фрид обернулся.

– Опять ты со своей вишенкой. Любопытство – мать всех бед, заруби себе на носу. Или хочешь, чтобы я зарубил? – Он подмигнул. Одна серая бровь уехала вниз. – Оглянуться не успеешь, я такие зарубки сделаю, что ой-ой!

Янис подмигнул в ответ: сначала зажмурил оба глаза, а потом один открыл.

Фрид рассмеялся.

– Тебе никогда не научиться, малыш.

И, махнув на прощание рукой, пошел дальше. Янис смотрел ему вслед. Тропинка вилась по склону вниз и там ныряла в сплетение веток и стволов. Лока заскулила, ее хвост медленно ходил вправо-влево.

– До встречи! – донесся из леса голос Фрида.

– До встречи! – крикнул Янис.

Ничего не поделаешь, иногда Фриду нужно уходить. Спускаться с горы и перебираться через пропасть в долину по ту сторону ущелья. Он относил туда товары на обмен. На дне кожаного заплечного мешка несколько шкурок, потом три полные бутылки целебного травяного напитка, потом остальные шкурки, чтобы ничего не разбилось, а сверху деревянные ложки. На мешок нашиты медные кольца, и к ним привязано веревкой шерстяное одеяло – это чтобы не замерзнуть в дороге. С одной лямки свисает пустой кувшин, с другой – связка силков на кроликов.

На обратном пути Фрид тащил в гору новые припасы. Ячмень, топленый свиной жир – смалец, соль, ламповое масло в кувшине и притороченные поперек мешка заготовки для ложек. На ремне у него болталось несколько кроликов.

Фрид был хорошим браконьером.

– Нужно понимать, что кролик думает, – однажды сказал он. – Вот в чем секрет. Догадаться, что у него в голове.

Янис не знал, что у кролика в голове. Те, которых приносил Фрид, думать не могли, они уже были мертвые. Мясо – в бочку с рассолом. Отходы доставались Локе, она сгрызала уши, по одному за раз, остальные прятала под кроватью.

После каждой мены еды было вдоволь. Они ели густую ячменную кашу и соленое кроличье мясо. Со временем порции начинали уменьшаться, а каша в конце концов становилась такой жидкой, что уже не утоляла голод. Какое счастье, что у них были куры, которые несли яйца.

Припасы заканчивались и бочка с рассолом опустевала всегда раньше, чем хотелось бы. Раз в несколько недель Фрид закидывал за спину мешок. Весна ли, лето ли, осень или зима – приходилось спускаться вниз, чтобы обмениваться и охотиться на кроликов. Год за годом.

В свое время Фрид распределил обязанности. Тогда они только поселились в этой хижине, и все было ново и непривычно. «Ты уже достаточно большой, чтобы держать метлу, – сказал Фрид. – И оттереть котелок вполне сумеешь». Сам Фрид готовил целебное зелье из трав, потрошил кроликов и выделывал во дворе их шкурки.

Однажды он вернулся с книгой, бумагой и чернилами. Заострил кончик вороньего пера. Янис должен был научиться читать и писать. В книге были слова, и к ним картинки: мужчины и женщины, кареты с лошадьми, коровы и овцы, дикие звери, а на одной странице были деревья с плодами. Янис учился писать «слива» и «вишня», хоть ни разу не пробовал ни сливы, ни вишни. Он смотрел на картинки и водил пальцем по черным контурам.

– Какой у вишни вкус?

– Вишневый, – ответил Фрид. – И еще она красная.

– Значит, у нее красный вкус, – сказал Янис. Он закрыл глаза и представил себе красную вишню. – Сладко. Красный – это сладко.

– Бывает и кисло, – сказал Фрид.

– Выменяй ее на кроличью шкурку, – предложил Янис. – Одну кроличью шкурку на одну вишенку!

В тот раз Фрид вернулся домой с двумя мешками ячменя и большим шматом смальца.

Янис огорчился.

– А вишенки не было?

– Нет, – ответил Фрид. – Вишенок никогда не бывает. Вишня не из наших краев. Радуйся тому, что есть, и будешь счастлив.

Янис переписал все слова из книги, все до единого. А потом стал писать слова, которые слышал и говорил сам. Фрид проверял его успехи.

– Паленица? Неправильно.

Перо Яниса опять заскрипело по бумаге. «Паленница».

– Молодец, малыш, – похвалил Фрид.

Он засадил Яниса за работу. На бутылки с травяным зельем нужно было наклеить ярлыки.

– Средство от каждодневных недугов, – диктовал он. – Изготовлено по секретному рецепту, состоящему из знаний и лучших трав.

– Это как-то странно звучит, – сказал Янис.

Фрид постучал пальцем по столу.

– Ты давай пиши, что я говорю. «Изготовлено по секретному рецепту, состоящему из знаний и лучших трав». За это мне дают хороший смалец. Обмен – дело такое.

«Сретство от каждадневных недугов», – написал Янис.

– А хворь… она тоже каждодневный недуг?

– Нет, – ответил Фрид. – Великая хворь хуже всех каждодневных недугов вместе взятых.

Он сварил клей из кроличьих косточек и наклеил ярлыки на бутылки.

С меной у Фрида все получалось прекрасно. Он всегда возвращался с чем-то новеньким, приносил то корзину с курами, то штаны. Иногда колбасу или окорок. А как-то раз он достал из мешка сверток с ножами и резцами и маленький топорик с острым лезвием.

Янис научился вырезать по дереву. Сначала делал самые простые ложки, без хитростей. Древесину брал сосновую, из леса. Но уже скоро он начал украшать черенки ложек. Фрид по дороге домой стал выискивать ему древесину получше – приносил сколько мог. Возвращался из своих вылазок весь сгорбленный.

Янис вырезал цветочные побеги и диких зверей, которых видел на картинках в книге. У него хорошо получалось, так хорошо, что однажды Фрид взял его руки в свои и вздохнул.

– У тебя дар, малыш, смотри не растеряй его. Ты пришел в этот мир, чтобы творить красоту.

Помогать с выделкой кроличьих шкурок Фрид не разрешал. А когда шел на двор забивать курицу, велел Янису сидеть в хижине.

– Есть созидатели, а есть разрушители, – объяснял Фрид. – Я вот разрушитель. Освежёвываю кроликов да забиваю кур. Ты – созидатель, ты создаешь что-то из ничего. А уж если ты созидатель, то нужно быть осторожным. Главное – ничего не разрушить. Не запачкать руки кровью. Созидателям ничего нельзя разрушать, а разрушители не могут ничего создавать. Так уж заведено в этом мире.

– А что случится, если я что-то разрушу?

– Тогда с ложками будет покончено. Кроликов ловит браконьер. Кур режут деревенские олухи. Ничего хорошего они за свою жизнь уже не смогут создать.

И вот сейчас Фрид со своим мешком и силками на кроликов опять спускался вниз с горы. А Янис со своими чурками для ложек остался один. Он стоял на самом краю двора. Лес поскрипывал. Треск от шагов Фрида разносился такой, будто он кубарем летит с горы. Янис прислушивался. Пока Фрида слышно, он еще не один. Вот хруст вдалеке. Голос Фрида. Песню поет или кричит что-то? Не разобрать. Сейчас долетят последние обрывки, и на этом всё.

Ушел Фрид на четыре дня, самое худшее на пять.

Работать – вот что главное. И не слишком загружать себе голову. Янис подмел хижину, потом двор, потом еще раз хижину. Время от времени посматривал в сторону леса. Великая хворь ведет себя тише, чем Фрид. Даже когда она подойдет совсем близко, слышно не будет.

Закончив с уборкой, Янис сходил к ручью за водой. Сварил четыре яйца. Почистил их на скамейке перед хижиной. Порция Фрида досталась Локе. Куры снесут еще.

Весь оставшийся день он вырезал ложки. К куску дерева нужно сначала присмотреться, отгадать, что он в себе таит. Черпачок у ложки получится глубокий или нет? Черенок будет прямой или изогнутый? Дерево – материал своенравный, того и гляди наткнешься на сучок. Сначала берешь топорик и делаешь форму начерно, это быстро. Потом начинается более тонкая работа. Первая ложка получилась с глубокой чашечкой и прямым черенком. По черенку Янис вырезал деревце. А сверху будет сова, с перышками и коготками.

Янис работал, пока не заурчало в животе. Ничего, есть каша, можно ее разогреть и есть прямо из котелка, а если захочется чего-нибудь вкусненького, то на полке в глиняном горшке лежат сушеные ягоды.

Перед наступлением сумерек он загнал кур в курятник. Чтобы дверца курятника случайно не распахнулась, подпер ее камнем.

Позаботившись о курах, Янис вместе с Локой вошел в хижину. Там он зажег светильник, хиленького пламени едва хватало на то, чтобы разогнать тьму вокруг кровати. Потом задвинул засов на двери и закрыл ставни. Лока потопталась на полу и, глубоко вздохнув, наконец улеглась на соломенный половик у двери.

Янис укрылся своим одеялом из кроличьих шкурок. Это Фрид сшил их между собой: большие и маленькие, серые и коричневые, а одна в черную крапинку. Случалось, что приходило время подшивать к низу одеяла новую полоску меха.

– Как-то ты слишком быстро растешь, – ворчал Фрид.

– Я не нарочно, – отвечал тогда Янис.

– Не нарочно? Это называется не нарочно? А вся эта еда сама к тебе рот закладывается?

Впредь Янис будет стараться есть поменьше. И тогда Фриду не придется так часто уходить.

На исходе четвертого дня Янис сидел на пеньке и вырезал ложки. Он прислушивался и время от времени даже привставал, чтобы лучше видеть тропинку. Фрид мог появиться из леса в любой момент. Но вот сгустились сумерки, и стало понятно, что сегодня можно уже не ждать. Янис вернулся в дом, запер дверь на засов, а ставни на крючок.

Прошла ночь, за ней пятый день, потом опять ночь, потом шестой, а Янис все был один. Ложку с совой он уже закончил. Следующая тоже была почти доделана. Солнце опускалось все ниже. Сидеть во дворе становилось боязно.

В доме он зажег светильник. Масла оставалось совсем чуть-чуть, огонек подрагивал и плевался. Янис лег в кровать и натянул кроличье одеяло до самых ушей, так что мех касался щек.

– Вот скажи мне, – спросил бы Фрид, – у кроликов мех внутри или снаружи?

– Снаружи.

– И я о том же. Матушка-природа распорядилась так не зря. Ну-ка, давай переворачивай как положено.

Но до чего же обидно, когда одеяло повернуто к тебе не мягкой стороной!

Фитилек погас. Наступила кромешная тьма. Осталось переждать всего одну ночь, и Фрид вернется. Одну последнюю ночь. Не распускать нюни, а побыстрее заснуть. Вот Фрид вообще в лесу сейчас спит, это гораздо страшнее. Великая хворь любит темноту. Она ползет ползком, скачет скоком, стелется по земле и плывет по воде. От человека к человеку, от дома к дому. Она оттяпает тебе нос, и пальцы, и все остальное. Великая хворь хитра, но Фрид хитрее. Сейчас его нет, на этот раз долго. Но мало ли что. То ли обмен не заладился, то ли кролики попрятались. Да нет же, все как раз наоборот! Фрид столько всего выменял, что еле идет. Бедный Фрид, он и так-то сутулый, а сейчас, значит, и вовсе ковыляет чуть ли не носом в землю. Набрал колбасы, хлеба, сыра, да еще и новое ведро небось тащит, старое-то уже прохудилось.

Пора спать. Еще одна ночь. Ничего не должно случиться. Дверь надежно заперта на засов, ставни закрыты, Лока на половике.

Эй ты, там, слышишь меня?

Посреди ночи Яниса разбудил грохот.

Кто-то со всей силы колотил в дверь.

– Эй ты! – проорал мужской голос. – Открывай!

Лока с лаем бегала туда-сюда по хижине, скребя когтями по полу.

– Открывай давай! – кричал голос.

Янис повел себя так, как учил Фрид: застыл на месте. Как детеныши косули и зайчата – они замирают и притворяются, что их нет.

Раздался сильный удар. С грохотом затрясся засов. Самой двери было не видно, слишком темно.

– Ну! – потребовал голос.

Янис с головой зарылся в одеяло и старался не дышать. Должно казаться, что все ушли и в доме никого нет, кроме громадной собаки с острыми оскаленными зубами.

– Я знаю, что ты там!

Под одеялом голос было слышно хуже, но слова всё-таки можно было разобрать. Яниса бросило в жар. Сердце бешено колотилось – так громко, что и за дверью может быть слышно.

– У меня для тебя есть новости, – донеслось снаружи. – О твоем Фриде. Эй ты, там, слышишь меня?

Янис сжал губы еще плотнее.

– Знаю, что не спишь, – продолжал голос. – Кого-кого, а меня не проведешь.

Затем всё стихло.

Янис сел в кровати. Несколько мгновений ничего не происходило. Янис замер в ожидании, чувствуя, что голос тоже ждет. Надеется, что Янис себя чем-нибудь выдаст. Зарычала Лока. Рядом с хижиной послышался хруст шагов. От двери, за угол, вдоль поленницы. Янис соскользнул с кровати и на ощупь проверил в темноте крючок ставен. Уф, закрыто.

– Эй, малец, да не бойся ты. – Голос был совсем рядом, их разделяли только стекло и трухлявая древесина ставен. – Это я, Схенкельман. Торгую вразнос носками да шнурками, куртками да платьями, шапками да перчатками.

Янис отступил на шаг. Совсем тихо, чтобы не издать ни звука. Еще шаг. Не отвечать. Ни единого слова. Сухой ком в горле. Янис сглатывал и сглатывал, пока не стало трудно дышать. Еще один шаг. Но позади оказалась табуретка. Она опрокинулась и стукнулась о стену.

– Я так и знал! – обрадовался Схенкельман. – Не спишь, конечно.

Янис, не в силах больше сдерживаться, открыл рот.

– Фрид? – окликнул он тоненьким голоском. Он знал, что Фрида там нет, но не мог не спросить. – Это ты?

– Тю-тю твой Фрид, – ответил через дверь Схенкельман. – Не жди его больше. Я уже битый час пытаюсь это тебе втолковать.

– Он ушел на обмен, – возразил Янис. – И вот-вот вернется.

– Да не вернется он, – уверенно сказал Схенкельман. – Никогда.

К Янису подошла Лока. Он ухватил ее за курчавую шерсть на загривке. Она испуганно взвизгнула.

– Дай мне войти, – потребовал Схенкельман. – Я в дороге уже много часов!

– Открывать нельзя. У тебя… сам знаешь что.

– Что?

– Сам знаешь что! – повторил Янис. – Великая хворь.

– Кто тебе это сказал?

– Фрид.

– Фрид тебе больше не указ, – сказал Схенкельман. – Пойми уже наконец. Ты остался один, малец. Он удрал.

– Врешь ты всё, – буркнул Янис. Эти слова прозвучали недостаточно зло. Даже наоборот, ни капельки не зло. Тогда он крикнул: – Врешь ты всё! Убирайся отсюда!

И отпустил Локу. Собака с лаем бросилась к окну.

– Никуда я не уйду, – перекрикивая лай, возразил Схенкельман. – Не уйду, пока не скажу всё, что должен сказать. Меня сюда не просто так прислали!

Испугавшись вдруг, что, несмотря на темноту, Схенкельман разглядит его сквозь щели в стене, Янис прокрался назад к постели. Лока осталась у окна и продолжала лаять. А потом с рычанием направилась к двери.

– Взять его, – тихо произнес Янис. – Хватай!

Слух у Схенкельмана был отменный. Или он умел читать мысли?

– Ты же не думаешь, что я боюсь твоей тявкалки? – крикнул он.

Янис зажмурил глаза. Не будет он плакать. Да и что тут плакать, если Схенкельман нагло врет? Фрид вернется, а Схенкельман врет, врет! Вот ведь враль несчастный. Мерзкий и подлый враль. У Яниса защипало в глазах. Ну вот, всё-таки расплакался. Лока почувствовала, подбежала к кровати. Лизнула его в щеку. Янис от нее отмахнулся и уткнулся лицом в подушку.

Схенкельман со всем его скарбом и осликом

Утренний свет пробивался сквозь щели в стенах: просачивался вдоль ставен и через дыру в прогнившей доске. Янис стоял у двери. Ждал и прислушивался: вовсю щебечут птицы, в курятнике кудахчут куры, а чуть поодаль журчит, пробегая по своему скалистому руслу, ручеек. Ничего необычного, всё как всегда. Но есть и еще кое-что. Янис поднес ухо к самой двери. Во дворе горит костер – слышно, как потрескивают дрова. А теперь и дым от костра долетел, а с ним запах жареного мяса. А вдруг это Фрид – вернулся и сидит себе, жарит кролика! Янис положил руку на засов. Да, но Фрид никогда не разводит костер так близко к хижине. А сегодня что же? А сегодня развел! Потому и плывет запах жареного изо всех щелей. Янис отодвинул железную пластину.

В этот момент Схенкельман запел во всю глотку и жутко фальшиво:

 
Надо пряжи или лент?
Тростника сплести корзину?
Или сена для стога?
Или гуся для гусыни?
Или чмокнуть кой-куда?
 

Во дворе был не Фрид, Янис мог бы и сам догадаться. Разве Схенкельман не говорил, что будет ждать? Ну, он и поет: вот, мол, я. Попробуй меня прогони.

 
Надо хлопка или льна?
Нужен короб для зерна?
Надо хвороста для печки?
Иль барана для овечки?
Или чмокнуть кой-куда?
Да-да-да-да-да-да-да!
 

Посреди «да-да» Янис услышал, как кричит ослик. Ух ты, настоящий ослик! Просто голова кружится от всего нового. Можно больше не притворяться, что его тут нет, Схенкельману известно, что это не так. К тому же Схенкельман называл его ночью «мальцом» – получается, знает, что Янис не такой уж большой и сильный. А вот Янис про Схенкельмана не знает ничего. Схенкельман может оказаться ниже, чем Фрид, или выше, толще или тоньше, такой же старый, как Фрид, или гораздо моложе.

 
Да-да-да-да-да-да-да!
 

Любопытство – мать всех бед. Но что же делать, если вот, в двух шагах от хижины, со своими носками и шнурками, куртками и платьями или, может быть, шапками сидит какой-то Схенкельман? Со всем своим скарбом и осликом!

 
Или чмокнуть кой-куда-а-а?
 

Лока на своем половике поскуливала, ей не терпелось выйти. Янис приоткрыл дверь, так чтобы в случае чего сразу можно было захлопнуть. Лока выскочила во двор. Янис смотрел ей вслед: вот она резво пробежала мимо Схенкельмана в угол двора, сделала свои дела и, гавкнув, потрусила обратно.

– Ого, – сказал Схенкельман, – какая страшная псина.

Он был моложе и тщедушнее Фрида. Вроде не больной. Нос на месте и пальцы тоже. Янис не мог оторвать от него взгляд. Надо же: человек. Другой человек, не Фрид.

Лока подошла к Схенкельману и обнюхала его. Хвост заходил туда-сюда.

– Пшла! – отмахнулся Схенкельман.

Лока легла на землю и перевернулась на спину. Схенкельман похлопал ее по брюху.

Янис тихонько отворил дверь пошире. И шагнул вперед.

Схенкельман остался сидеть, как сидел.

– Ты хорошая псина? – спросил он у Локи. – Да, вижу, что хорошая.

Босиком и в одной рубахе Янис прошел вдоль хижины. Завернул за угол к сараю и чуть не налетел на ослика. А рядом с этим осликом стоял еще один. Янис попятился и стукнулся ногой о камень, торчащий посреди дорожки, ссадил себе щиколотку. Дурацкий булыжник, Фрид уже много лет обещал его выковырять и оттащить в сторону. «Вот вернусь с обмена, всё сделаю», – обещал он каждый раз.

Схенкельман, оказывается, привязал осликов к кольцу в двери сарая. Оба дремали стоя. У каждого на спине было деревянное седло с двумя корзинами по бокам. Один ослик был побольше и коричневый, у него был недовольный вид. Другой, поменьше, – серенький с белой мордой и пушистыми ушами. Янис погладил его по мягкому носу между ноздрями. Серый ослик вздохнул, приоткрыл глаза, а потом опять закрыл.

Схенкельман снова завел свою песню:

 
Надо пряжи или лент?
Тростника сплести корзину?
 

Янис медленно, шаг за шагом, пошел в его сторону. Нельзя терять бдительность: пусть у Схенкельмана совершенно нормальный нос, что-то другое у него может быть не в порядке, да и вообще, даже если у человека все пальцы на месте, он может принести Великую хворь на себе и рассеять ее вокруг.

 
Или сена для стога?
Или гуся…
 

– Замолчи! – сказал Янис.

– Полностью с тобой согласен, – ответил Схенкельман. – Гуся для гусыни… что это на меня нашло с утра пораньше? Нет бы вспомнить песенку попристойнее.

Он опустился на колени перед костром. Он уже успел сделать вертел – из двух рогатин и одной прямой ветки. На нее была насажена ощипанная птица. Лока лежала рядом и исходила слюной.

Схенкельман снова принялся мурлыкать себе под нос ту же песню, уже без слов.

– Черт, что ж это я такое пою, – одернул он сам себя. – А ведь не хотел. Как пристанет, так не отвяжешься.

Янису было всё равно, что там Схенкельман поет. Пусть вообще молчит. Не поет, не напевает и уж точно не разговаривает.

Схенкельман потрепал Локу по холке.

– Тебе бы сторожевую собаку завести. Настоящую, а не это вот чудо в перьях. Людей нехороших на свете много, а ты тут на отшибе.

Янис бросил взгляд на курятник. Камень по-прежнему подпирает дверцу. Внутри кудахчут куры.

– Боишься недосчитаться? – хмыкнул Схенкельман. – Не бойся, я не куриный вор.

– А это у тебя что? – спросил Янис.

Схенкельман поднял вертел с рогатин и покрутил им в воздухе.

– Эту я сам поймал, и это не курица, а куропатка. Куропатки – это тебе не куры.

– Где Фрид? – спросил Янис.

– Хоть убей, не знаю.

– Когда он вернется?

– Да не вернется он, как ты не понимаешь.

Схенкельман потыкал заостренной палочкой готовящуюся птицу. Из нее потек сок, и костер зашипел.

– Убег он, паренек. Несся так, будто за ним черти гонятся. И хорошо, что сам, а то в деревне он всем до смерти надоел. Не ушел бы, мы бы его кулаками выпроводили!

Янис сел на землю.

– В какой деревне?

– А, так Фрид не сообщал тебе, куда уходит? К нам он, значит, наведывался регулярно, а тебе об этом знать было необязательно?

Тут Схенкельман впервые посмотрел на Яниса прямо, а Янис на него. Лицо худое, рот кривой. На голове войлочная шапка, из-под шапки торчат темные курчавые волосы.

Янис отвел взгляд.

– Фрид ушел в то место, где всё на всё меняют, – пробормотал он. – А сейчас возвращается домой.

– Зря надеешься, – сказал Схенкельман. – Фрид в два счета найдет себе нового слугу. Таких дурачков, как ты, на свете полно.

– Погоди, вот Фрид вернется и задаст тебе.

– Да не вернется он, – лениво повторил Схенкельман. – Клянусь.

Он приложил ко рту два пальца и плюнул через них в костер.

– Но ты не горюй. Нечего по этому Фриду слезы лить. Я вот как думаю: пусть это станет для тебя началом новой жизни. Можешь пойти, куда хочешь. – Он улыбнулся, отчего рот его скривился еще больше. – Ты свободен!

Янис сидел, обняв колени руками, и медленно покачивался вперед-назад. Схенкельман всё говорил и говорил, но никакого смысла в его словах не было. Нос и пальцы у него на месте, но вот с головой что-то явно не в порядке. Может, Великая хворь уже проникла в нее и разъедает ее изнутри.

Схенкельман наклонился вперед, чтобы положить руку Янису на плечо.

– Не касайся меня! – вскрикнул Янис.

– Как скажешь. – Схенкельман отдернул руку, сбив локтем вертел. – Да не переживай ты так.

– Ты принес с собой Великую хворь, – пояснил Янис, – вот и не трогай меня.

– Нет у меня никакой хвори, – ответил Схенкельман. – Ни великой, ни даже малой.

– Она ползет ползком и скачет скоком…

– Ни ползучей, ни падучей. – Схенкельман пытался выхватить из огня упавшую куропатку.

– От человека к человеку, – продолжал Янис.

– Это Фрид тебе насочинял? – Схенкельману наконец удалось достать куропатку из костра. – Умеет же он дурить людей. Взять хоть это его зелье: полдеревни от него полегло с поносом! Так Фрид им заявил, что так и должно быть. Мол, сначала вся зараза должна выйти, это, дескать, первый шаг к исцелению.

– Фрид не ходит по деревням, – возразил Янис. – У него есть тайное место для обмена.

– Готов поспорить, что тебе этого тайного места видеть не доводилось, – ответил Схенкельман. – А еще, что тебе нельзя было спускаться в долину. Ты должен был сидеть тут. Что бы ни случилось. Что, запугал он тебя этой так называемой хворью? – Он положил зажаренную куропатку на камень, вытащил из-за ремня нож, отрезал кусочек мяса. Наткнул его на кончик ножа и протянул Янису.

– Не нужно мне твоей еды, – сказал Янис.

Схенкельман впихнул кусок себе в рот и отрезал еще.

– Фрид греб деньги лопатой, – сообщил он, чавкая. – Уверял, что его зелье помогает от всех болезней, вот все и мечтали его попробовать. Простофили. За пару глотков отдавали последние гроши. – Он посмотрел на Яниса. – Да ты слушаешь ли?

Янис не ответил. Слушать-то он слушал, вот только Схенкельману об этом знать необязательно. Он послюнявил палец и потер щиколотку. По ней тянулась длинная глубокая ссадина, до самой пятки.

– А еще эти ложки деревянные, – продолжал Схенкельман. – Они доставались тем, у кого кошелек туго набит деньгами. Такое не каждому по карману. Фрид называл себя мастером, лучшим во всей округе. Говорил, что на одну ложку у него уходит целый месяц.

Янис в одной рубахе уже продрог. Стоило бы вернуться в дом, но не мог же он просто так встать и уйти, ничего не сказав в ответ, – когда этот Схенкельман совсем заврался.

Схенкельман принялся обгладывать крылышко.

– Я-то сразу смекнул, – продолжал он. – Ага, конечно, это Фрид-то мастер, со своими грубыми крестьянскими ручищами? Не смешите меня. Я в таких вещах разбираюсь, знаю, когда кто-то пытается всех обдурить.

Он кинул косточку Локе и взялся за второе крылышко.

– Вот послушай, как дело обстоит, – сказал он. – Фриду был нужен слуга. Старым людям приходится задумываться о будущем, правда ведь? Но слугам полагается платить. А Фрид – старый скряга, привык получать всё за бесплатно. Отгадай с трех раз, что говорят в деревне?

Схенкельман помолчал. Ждал, наверное, когда Янис спросит: «А что говорят в деревне?» Но Янис держал рот на замке. Жаль только, что уши на замок не закроешь, они слышат всё, хочешь ты или нет.

– Говорят, что Фрид завел себе мальчика. Привел откуда-то издалека. Ну что значит завел – украл просто. Мать отвернулась на миг, глядь – а младенца и нет. Совсем махоньким забрал: такого легче всего приручить. Как собаку – возьмешь ее щенком, обучишь всему, она потом и забудет, что когда-то было по-другому. Уделяй ей чуток внимания – и всё.

Схенкельман снова зачавкал. Потом подкинул обглоданное крылышко вверх. Лока взвилась в воздух и клацнула челюстями.

Янис поднялся с земли:

– Ты врешь!

Схенкельман неторопливо поднялся на ноги.

– Да ты и сам знаешь, правду я говорю. Ты именно что слуга. Вырезаешь ложку за ложкой, ничего за это не получаешь. Разве что еду. Жидкую похлебку и кролика по особым случаям.

– Ячменную кашу! – разозлился Янис на Схенкельмана: ну сколько можно врать?

Схенкельман подошел к нему вплотную.

– Ячменную кашу? Ничего не скажешь, вку-усно! Сам-то Фрид предпочитал кабана, запеченного в яблоках, под большую кружку пива. Сидел у нас в деревне, обжирался и рассказывал байки про свои ложки. Что, мол, они оттого такие дорогие, что у него на них куча времени уходит.

– Он их обменивает, – выпалил Янис. – Делаю их я, а он их обменивает на смалец, и ячмень, и…

– Кровосос он, – перебил его Схенкельман. – Да еще и хвастун. Так вот, было решено послать кого-нибудь на гору. От лица всей деревни. Выяснить истинное положение дел. Так и сказали: мол, пусть идет Схенкельман, ему это по плечу, он в таких делах мастак. Знает, что почем. – Он схватил Яниса за руку и притянул к себе поближе. На подбородке у него был прилипший кусочек мяса. – Но вот беда: я опоздал. Фрид уже сделал ноги. – Схенкельман отпустил Яниса, да так внезапно, что тот едва не потерял равновесие. – Радуйся, – продолжал он, – что я всё тебе рассказал. За это ты мог бы вести себя повежливее. Если б не я, ты бы так и ждал своего Фрида. Еще много-много дней. До скончания времен. – Он ухмыльнулся. – Как собачонка!

Янис до боли сжал кулаки.

– Ударить меня хочешь? – спросил Схенкельман.

Лока залаяла на него. А потом на Яниса, так же громко и испуганно. Янис опустил руки, развернулся и быстрым шагом пошел к хижине.

Одежда лежала у кровати. Янис надел носки, штаны и рубаху. Ботинки стояли у двери. Старые стоптанные ботинки Фрида – они были слишком велики Янису, поэтому в их носы была набита ветошь. Два потрескавшихся ботинка с растрепанными шнурками стояли на месте, как и каждое утро. И стало вдруг совершенно ясно, что Фрид вернется. Не может не вернуться.

Схенкельман у костра продолжал балаболить:

– Сколько тебе лет? Одиннадцать? Одиннадцать минус девять будет два, всё сходится. Когда он тебя забрал, тебе было два года.

Янис сунул ноги в ботинки и пулей вылетел из дома.

– Неправда! – крикнул он Схенкельману. – Я помню, как мы поселились на горе. Помню! Мне тогда было пять лет. – Он замолчал. – Или шесть. Да! Шесть!

– Так я и думал, – ответил Схенкельман. – Фрид много лет таскал тебя за собой с места на место. Ему нигде не были рады. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось… – Схенкельман окинул взглядом двор, – удалось отыскать вот это.

– Замолчи! – проорал Янис и пустился бегом мимо хижины, к поленнице и тропинке, ведущей на гребень горы.

– Великая хворь! – крикнул Схенкельман ему вслед. – Вот где ложь. И тайное место, где можно всё обменять на всё, – тоже!

Янис карабкался вверх по крутой тропе.

– Это всё враки Фрида! – кричал Схенкельман. – Он тебе голову морочил!