Книга: По направлению к Свану - Марсель Пруст

Короче, рекомендовать я эту книгу никому не стану. Каждый, в конце концов, должен сделать свой собственный выбор. Любите сверх всякой меры элитарную литературу - читайте., а если вам такое не по душе, то не тратьте свое время.

Недаром творчество для Пруста стало формой и способом существования, заменой почти недоступной обычной жизни. Тяжёлая астма заставила его под конец жизни стать добровольным затворником, а последнюю часть цикла — «Обретённое время» — он дописывал, зная, что дни его сочтены. Это роман человека, чувствующего приближающуюся смерть и пытающегося разобраться в прожитом посредством текста.

Итак, начало было бодрым, но старый, уже вполне обычный для меня, привкус от чтения художественной литературы оставался: я не мог объяснить, зачем это делаю. Ведь в случае, к примеру, научпопа речь идёт о получении знаний о реальном мире (или реальных знаний о мире). А в случае художки нет даже иллюзии, что это не субъективный взгляд. Поэтому книга легла в долгий ящик и пролежала там до появления смутных представлений об интерпретации прустовского текста. Они-то и заставили меня вернуться и, невиданное дело, начать его с нуля.

Более того, что при пристальном чтении стало очевидно, почему Пруста порой называли философом, так именно это и могло быть философией с человеческим лицом, думалось мне: он не пытается преподать выдуманное с претензией на всеобщность, а лишь рассказывает, как глубоко личные переживания становятся материей мысли. И эти мысли преподаются образно, что становится смыслом отдельным, сознательной авторской игрой с языком.

P. S. Как метко выразился насчёт прустовского цикла Мамардавшвили в своей Психологической топологии пути , это «роман до уничтожения последней иллюзии», и эту тенденцию развенчания легко наблюдать уже на предмете первого тома.

"Конечно, в моем доме есть куча бесполезных вещей. В нем недостает только необходимого: большого куска неба"

О чем писать тому, кто с самого детства искал проблеск Истины во всем: в закатном небе, шуме дождя, поцелуе матери, сводах готических соборов и, в конце концов - на страницах книг? Какой предмет может быть достоин всестороннего исследования и тщательного изложения, как не сам процесс поисков? Разве жизнь, которая так коротка, не заключается в двух этих горьких словах - утраченное время? И может быть, только оглядываясь назад, перебирая словно зерна четок воспоминания одно за другим - можно подойти вплотную к Смыслу, к Сути, к тому, ради чего стоило жить... Подхваченные порывом ветра откуда-то с юга Франции, мы вместе с Прустом отправляемся в страну его детства. Вначале декорации сравнительно бедны - комната, где маленький Марсель (назовем так рассказчика для простоты) с замирающим сердцем ждет маминого поцелуя на ночь, воскресные службы в соборе с расписными витражами, сад, в котором так приятно ужинать в окружении светляков - то немногое, что вмещает в себя зарождающееся сознание ребенка. В этом мире всегда весело, когда на улице солнце и всегда тепло и уютно, когда снаружи льет как из ведра. Здесь простые, плоские люди - строгая и любимая до безумия мама, отстраненный папа, добрая бабушка, чудной дедушка, вечно больная тетушка и некоторые другие. Но однажды заведенный порядок нарушит неосторожное прикосновение - и детству конец. И вдруг становится совершенно понятно, что одна дорога ведет к Свану, а другая - к Германтам. Что жизнь в обществе является затейливым узором, вызывающим головокружение. Что нужно избегать встреч с м-ль Икс, и учтиво поклониться г-ну Игреку, а с месье Зедом можно завести задушевную беседу. И внезапно спадают пышные покровы, и действующие лица, казалось бы, давно знакомой пьесы - срывают неподвижные маски, и становятся людьми со страстями и страстишками. И г-н Легранден из чудака и поэта превращается в лицемера и сноба. А служанка Франсуаза, столь учтивая и льющая слезы над газетными заметками о бедствиях - измывается над судомойкой и насмехается над болью роженицы. Оттенки чувств, которые вдруг предстали изумленному взору героя - позволяют лучше понять мотивы окружающих, но и разрушают ощущение магии бытия, приземляя и вочеловечивая. Так строгость мамы - на самом деле ее нежелание перечить мужу и ее страх разочаровать его или стать причиной его сомнения в самом себе; а отстраненность папы объясняется его невниманием к внутреннему миру близких - уж лучше лишний раз взглянуть на барометр. О сложных отношениях с отцом самого Пруста говорит только будто ненароком сорвавшаяся характеристика отца книжного - "узкий шовинист". А потом открытия в отношении мира посыпались как из рога изобилия - оказывается, ощущения у людей от одних и тех же впечатлений могут разниться вплоть до противоположных (вывод - ты не центр мироздания); мечты и чаяния разбиваются вдребезги от соприкосновения с реальностью (вывод - иногда лучше оставаться в тени своих заблуждений, чем на ярком свету откровения). Взрослея, герой познает и освободительную радость творчества (мысль высказанная теряет власть над нами), и тиранию "состояний", и недолговечное очарование красоты, и сладостную боль влюбленности. И на самой грани, на лезвии мы будем вынуждены его покинуть, ибо далее Пруст приглашает нас во Вселенную Шарля Свана. И мы, покидая Комбре с его благоухающими садами, розовыми грезами закатного солнца, лунным светом, играющим на флейте тишины, цветами с именем, достойным сказочного принца и маленьким Марселем, утонувшим в страницах книг - отправляемся прямиком в равнодушный, блистающий, вечно занятый собой Париж.

Часть 2. Любовь Свана. В любовном треугольнике не без тупых углов.

"Идеал есть вещь недостижимая, а так называемое счастье всегда посредственно"

У Сёрена Кьеркегора есть прелестная вещица, столь же актуальная в наши дни как и в былые - называется "Дневник обольстителя". Этакая прагматичная и подробная инструкция по соблазнению "крепких орешков". Так вот, у Пруста получилось ничуть не хуже, только демоническую роль здесь исполняет женщина. Довольно быстро у читателя возникает вопрос - зачем и почему как снег на голову обрушивается эта совершенно неожиданная история, напрочь выпадающая из ритма и контекста, заданных началом эпопеи. Природа, искусство, маленькие радости и печали распускающегося как цветок сознания рассказчика, буколический этюд да и только - и вдруг разворот на 180 градусов. Как по мне, так история полна белых пятен. Шарль Сван. Блистательный бездельник, птица-говорун, искусствовед, эстет и интеллектуал, приятный собеседник и чаровник. В голове Свана, хоть и разложены по полочкам даты, имена, факты и комплименты - но какой-то кавардак в отношении женщин. Особенное удовольствие ему доставляет покорение сердец кухарок и белошвеек, причем ведет он себя с ними бережнее и трогательнее, чем с принцессами. И когда на его пути попадается пустая и развратная кокотка Одетта, его изощренное воображение наделяет ее всеми возможными добродетелями и Ботичеллиевой красотой впридачу. Вообще, Сван настолько привык казаться (или быть) деликатным, что в итоге все в его представлении перевернулось с ног на голову. А любовь, которую он себе внушил, вовсе довела его до состояния жгучего идиотизма (что лишний раз доказывает симпатия к зловонно вульгарным вердюреновцам). Самое смешное, что Одетте не пришлось даже себя утруждать - сначала польстила его самолюбию, навязавшись ему и поинтересовавшись его мыслями и занятиями; затем приучила к своему присутствию, затем внезапно пропала, так же внезапно нашлась - и понеслось; тут поманить, там оттолкнуть, здесь нежное письмо и хризантема, там равнодушие и скучающий вид. В общем, классический развод. И Сван, как последний Чацкий, покорно проходит весь путь от влюбленного осла до рогоносца. Блистательно разыгранное ослепление любовью.

Часть 3. И вот, когда мы, уже порядком раздосадованные тупостью и неудачами Шарля (жалея его, дуралея, мимоходом) и обозленные вероломством Одетты, в нетерпении перелистываем страницы (ведь мы же знаем еще из первой части, что он-таки женится на этой редиске) - Пруст снова впадает в пасторальный тон и так же медлительно продолжает прерванный рассказ о своем детстве. А когда в голову добропорядочному читателю закрадывается сомнение по поводу здравомыслия автора - как вдруг. Жильберта и Марсель. Они дети. Он влюблен и безутешен, она вертихвостка и очаровашка. Он копит и хранит в душе свидетельства ее бытия, как величайшие сокровища. Она способна пропасть на несколько дней без предупреждения и веселиться, забывая о его существовании. Ах, да, она - дочь Свана и Одетты. Сomprenez vous?

Часовой механизм, в котором недоставало шестерни, вдруг кряхтит и трогается.

Все, первый акт окончен. Можно двигаться дальше.

История в лицах

Виновник торжества с братом

Жанна Вейль, мать Пруста (1849-1905)

Адриан Пруст, отец (1834-1903)

Деревушка Илье (прототип Комбре)

Шарль Аас, прототип Свана

Шарль Эфрусси, искусствовед, меценат, прототип Свана

Лаура Эйман, прототип Одетты

Ботичелли. Тот самый образ Одетты, пленивший Свана

Анатоль Франс и Поль Бурже, прототипы Бергота