Текст книги "Юмор – выше пояса. Записки сатириста. Смехотворения"

Якутская снежинка

 
– Морозы там…
Там золото
и там алмазы…
Оттуда богачами едут все домой… —
Так, провожая,
мне друзья твердили разом
и одобряли вновь
поступок скромный мой.
И вот впервой ступаю
по земле якутской,
по щедрой этой
и остуженной земле.
И чую я в саха[4]4
  Саха – самоназвание якутов (прим. переводчика).


[Закрыть] пыланье крови чуткой.
Гляжу в глаза мне не знакомые смелей.
И – Боже!
Что смущённо вижу?
Что за чудо?!
Красавица по улице идёт-плывёт.
Точь-в-точь башкирочка,
любовь моя…
Откуда?
Её не вижу я уж тридцать первый год.
Как не погладить смоляные эти косы
и не вглядеться нежно
в карие глаза!
Свежа любовь моя
в якутские морозы!
Чиста, юна она…
Словами не сказать!
Она, похожая на дивную снежинку,
растает, думаю, в объятиях моих…
Но глянула —
и остудила,
освежила
и пристрожила
чувств разгул в единый миг.
И надо же!
Батыр задорных сабантуев
теперь вот замер на глазах у всех.
С трудом свою ошибку осознав простую,
я раскисаю,
таю,
как весенний снег…
Конечно, правду
мне друзья твердили разом:
– Оттуда богачами едут все домой…
Морозы там…
Там золото
и там алмазы…
Но знать не знали стороны одной —
другой:
землёй суровой
человечья правит ласка.
Сердцами правит же ЛЮБОВЬ.
Она —
к бессмертью – верьте! —
неизменная указка.
Она —
непреходящая вовек весна.
 

Слово старого юмориста молодому главе

 
Здоровый смех творит своё.
Свой совершает труд.
Давай рассудим сообща,
вдвоём:
ты —
не король,
а я —
совсем не шут.
Кого-то можешь щедро одарить,
кого-то…
Но народ побереги.
К чему такой задор
и прыть?
Смеются над тобой
твои враги.
 

Переводы с башкирского Ивана Тертычного

Юмор на уровне пупка, а то и ниже – но до пояса

Демократия в мини юбке

Вот что значит жара, сразу все женщины в десять раз доступнее стали – всё оголено.

И вот я уже не чуя ног бодро шагаю за одной красавицей в коротенькой юбочке. Хо-ро-ша! Хотя если прикинуть, так ли уж она мне подходит? Вот пытаюсь её обогнать, а не могу. Нет, в наши годы у девчат ноги покороче были… Прямо взмок весь, ухлёстывая за такой длинноногой.

А тут следом, краем глаза вижу, одна старушенция за мной не поспевает. Кажется, знакомая. Где-то, когда-то, вроде как бы видел, а вот где?.. Не помню. Хочет догнать, что-то сказать. Ой, знаю, как назойливы эти дамы в летах, не отвяжешься. Начнёшь слушать – день потеряешь. Нарочно ускоряю шаг. Она уже и по имени меня зовёт, но я как будто не слышу. Делаю вид, что страшно спешу.

Вдруг сзади что-то грохнулось, будто бревно упало. Оглянулся – и…

Дык это же наша некогда красавица-однокурсница Фируза. А тут, задрав ногу, лежит на тротуаре.

– Ну всё, сломала! – всхлипнула она. Я бросился ей на помощь:

– Что сломала, ногу?.. Здравствуй!

– Да ладно бы ногу… Привет! Как дела?

– Ребро? Шейку бедра? Да я нормально.

– При чём тут бедро-ребро? – рассердилась она. – Не видишь, каблук полетел.

– Фу, ты, слава Аллаху! – облегчённо вздохнул я. – Хорошо, что не ребро.

– Ребро сломаешь – заживёт. А вот каблук… – чуть не плачет Фируза.

Пришлось прямо на улице её успокаивать:

– Нельзя же так бежать в нашем возрасте…

– Бежать, тебе! Сам вон только что скакал, как жеребец, за той длинноногой.

– Извини, Фируза. Это я просто задумался. Вот и бежал.

– Знаю я, о чём вы, старички, задумываетесь, когда видите коротенькие юбки.

– Да не-ет… Размышлял о судьбе нашей демократии. А бежал, потому что в голову пришло одно интересное сравнение.

– Какое?

– Вот прикинь сама. Наша демократия как юбка девушки. Или её безмерно укорачивают, или бездумно удлиняют. Середины нет. Вот новые хозяева, чтобы вернуть доверие народа, проводят так называемую открытую политику. Приоткрыли неблаговидные делишки некоторых чиновников, все их грехи и обнажились. Вон как у девушки в мини-юбке.

– Одела бы длинное платье, – назидательно подметила моя сокурсница, – кривые ноги никто бы не заметил.

– В том-то и секрет демократии: и кривое, и прямое – всё выставляют, как есть.

– Недавно я в деревне побывала. Там мне брат рассказывал, как районный глава вместе со своей роднёй прихватизировали всё, что только можно. Брат говорит, анонимку на него выложу в интернете.

– Пусть выкладывает. Раньше все недостатки публиковали в журнале «Вилы», а сейчас вывешивают в блоге президента.

– Демократия! Сам же говоришь, она как девичья мода – то мини, то макси. А моду как не крути, всё равно выше самой высокой мини не поднимется, ниже самой низкой макси не опустится.

Пока мы с Фирузой обсуждали такую важную проблему, рядом с нами какой-то парень в коротких шортах обнял девушку в мини-юбке и поднял её на руки. Юбка поползла наверх, закрыв оголённый пупок с колечком.

– Ну чего ты на них уставился, бесстыдник?! – прикрикнула на меня Фируза. – Демократию, что ли, не видел? – Она схватила свою сломанную туфлю и вдруг приказала: – Подними меня! Ты же не позволишь подруге юности ковылять без каблука. Помнишь, как ты однажды нёс меня на руках от дискотеки до самой общаги?

Я вспомнил свою молодость, прошедшую без демократии, прекрасных девушек в длинных «недемократичных» платьях. Затем поднял в разы потяжелевшую с тех пор Фирузу и, пошатываясь, зашагал в ближайшую обувную мастерскую.

В гостях у амазонок

Было это в те времена, когда люди ещё в пещерах жили. Отнюдь не смущаясь подобным способом разрешения жилищного кризиса. Да и смущаться было некого. Кругом только женщины – амазонки. Матриархат, одним словом.

А во главе рода стояла вся высохшая от старости, беззубая и облысевшая старуха по имени Ташбашка. Просыпается, значит, эта Ташбашка утром, собирает своих красавиц и начинает привычный утренний обряд словами:

– Хорошо-о-о! Кругом такая красота! И ни одного мужика – отравителя природы! А то им вечно неймётся что-нибудь схимичить: то самогонный аппарат, то пивоваренный завод. Это ещё в лучшем случае. Ведь иной с утра мается, встать не в состоянии. И где мы ему огуречный рассол возьмем, если огурцов ещё не изобрели. Про соль вообще никто ничего не слышал. Это потом только придумают вредную для здоровья соль. Потому что мужик, оказывается, без солёненького ну никак не может. Или без футбола. Или без телевизора. Что ни говори, без мужчин спокойнее, полезнее для здоровья. Пусть их никогда не будет в нашем роду!

Вдруг послышался какой-то шум. Ташбашка видит, кто-то бегает. Зверь не зверь, птица не птица. Что-то двуногое, бородатое, усатое.

– Ловите! – кричит Ташбашка амазонкам. Поймали. Связали. Рассмотрели.

– Господи, это же мужик! Откуда он взялся?!

Мужик, хотя он и связан по рукам и ногам, тем не менее, похоже, рад, что попал нечаянно в такое исключительно женское общество.

Улыбка, однако, вмиг слетает с его губ, как только амазонки заговорили, что с ним делать. Одни предлагают сварить. Другие хотят попробовать его в жареном виде. А одна молоденькая чувствует всё более нарастающее беспокойство. Она даже норовит потрогать пленника за разные его места и части тела. Другая, старше возрастом, предлагает оставить его в общине для продолжения рода. Но ещё более постарше сомневается:

– Кто его знает, работает ли у него это хозяйство, которое для продолжения рода? Надо бы проверить…

– А кто проверит? – спрашивает Ташбашка.

– Я! Я буду проверять! – кричит юная амазонка и всё рвётся, расталкивая других, к пленнику.

Однако остальные оттаскивают её в сторону, дескать, тебе ещё рановато, есть более опытные для этого дела.

Начали спорить. Глядишь, уже с кулаками друг на друга лезут. И тут Ташбашка закричала властным голосом:

– Стоп, красавицы! Сначала я сама проверю!

И скинула набедренную повязку и, плотоядно улыбаясь беззубым ртом, набросилась на мужика. А он дико закричал и… проснулся.

Побывавший в гостях у амазонок облегчённо перевёл дух и нежно прижал к себе жену, к которой в последнее время относился как-то без внимания…

Золотые штаны

Смотрю на улицу через решётку. Вот сосед ищет чего-то в мусорной яме. Вот другой сосед в «Мерседесе» кинул ему коробку из-под сигар. Хорошо тому, кто на свободе. Делают, что хотят, не стесняясь.

Нет, я не в тюрьме. Я в клетке. В золотой клетке. В самом роскошном доме нашего города. Ведь я самая красивая жена самого богатого человека!

А началось с того, что приняла участие в конкурсе красоты. И заняла первое место. Спонсор и говорит:

– А тебя, милая, награждаем путёвкой на Канарские острова.

– Ой, не надо! Так далеко не поеду.

– Не бойся. И я с тобой. Со мной не страшно.

С ним, конечно, как у Христа за пазухой. Сам он мусульманин, но ни по-башкирски, ни по-татарски «бельмес». Поэтому его зовут новым русским. Хотя разговаривает он по-английски. Он стал моим гидом. На этих самых Канарах. А потом и мужем. Всё на тех же островах.

Теперь вот живём вместе. Квартира наша как надо! Стены, двери – из стали. На окнах – пуленепробиваемые стёкла. Муж осторожничает, кабы нас не ограбили. И правильно делает. Кому своего добра не жалко?!

Самое его большое богатство – это я. Поэтому меня он бережёт более всего. Даже на улицу не выпускает. Уходя на работу, запирает на замок.

Однажды из-за рубежа он привёз мне очень дорогой подарок. Знаете, что это такое? Золотые штаны! Нет, не сшитые из золота – а литые. И дверце есть сзади. Запирается на замок. А золотой ключик от него муж повесил себе на шею.

Однажды приключилось чэпэ. Потерялся ключик. Что делать-то теперь? Муж долго мучился, но открыть замок так и не смог. Не вызывать же МЧС, тем более, что Шойгу в командировке за границей. Там, где-то, землетрясение. Как не вовремя! Ладно, подсобил слесарь из местного ЖЭУ. За «стодолларовку» управился за пять минут. И муж остался доволен. Сейчас ключик хранит в сейфе.

– Давай и тебе купим золотые штаны, – говорю ему. – На пару носить будем.

– Это излишне, дорогая. Моё тело и так надёжно охраняют.

Да, его тело охраняют. Он даже в туалет не заходит без телохранителя. И спать ложится вместе с ним. Когда мне совсем стало страшно, он и со мной рядом положил телохранителя. С автоматом. В бронежилете. Так спокойнее. Появляется такая мысль, что, может быть, не убьют.

В последнее время только муж чтото стал беспокоиться, ночами ворочается, никак не может уснуть.

– Что с тобой? – спрашиваю.

– К выборам вот готовлюсь…

Оказывается, задумал он стать президентом. Ну, не московским – местным.

– А народ тебя выберет?

– Народ любого выберет, кто может заплатить. Или даст на бутылку.

Головастый у меня муженёк. Волокёт в политике. Главное, нежадный. Всегда даст на бутылку, а кому надо, и на лапу.

Нынче он редко бывает дома. В основном вижу его по телевизору. Как он общается с избирателями.

Всё бы ничего, но на днях подружка одна, зловредное создание, говорит мне:

– Твоего-то я в парке видела. С одной молоденькой.

– Ну и что! – отрезала я. – Мой муж культурно отдыхает. Не как твой, пустые бутылки на свалке не собирает.

Отрезать-то отрезала, а на душе всё-таки тоскливо стало. Скукотища!..

Но муж – в своём амплуа:

– Пойми меня, дорогая, мне надо поднимать свой рейтинг. Как, бывало, у президента Клинтона. С этой самой Моникой. У президентов завсегда так полагается. Потерпи маленько. Вот стану президентом, тогда уж…

Приходится терпеть. И в самом деле, чем чёрт не шутит! Всякое может быть в нашей непредсказуемой стране. Вдруг и я стану первой леди, ну, хотя бы местного значения…

Вскоре, однако, муж совсем исчез из дома. Вместе с телохранителями. Должно быть, где-то поднимает свой рейтинг.

Я одна целый день по комнатам брожу. Иногда к окну подойду, посмотрю, что на улице делается. Вот кошка пробежала. За ней – собака. За ней – соседка. Довольная такая, весёлая. До чего же люди беззаботные! Которым терять нечего.

А у меня всё есть. Даже золотые штаны. Которых ни у кого нет. Вот станет муж президентом, тогда уж заживём! И в людях можно будет показаться. Потому что так положено по протоколу: «Прибыл президент… С супругой…» Тогда уж он от меня никуда не денется!

Баю баюшки, баю…
(Монолог подушки)

 
– Я тебе пою-пою,
Что во сне мы, как в раю.
Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю…
 

Вот так, незаметно для людей напевая, погружаю их в сладкие сны. А вот сама я никогда не сплю, всегда бодрствую. Слушаю, о чём говорят в постели, что делают на ней. Но об услышанном и виденном никому не говорю.

Наверное, поэтому очень многие попросту не обращают на меня внимания. А ещё меня постоянно взбивают, трясут, сушат под палящим солнцем. Нет мне, бедняжке, покоя ни днём, ни ночью. Как говорится, ни сна, ни отдыха… Мнут, переворачивают, тычут кулаком все, кому в голову взбредёт.

Нет на свете несчастнее меня, а ведь есть другие, мои родичи, которые гордо восседают в светлых горницах на диван-кроватях, застеленных дорогими покрывалами. Они создают уют, выпятив свои пуховые животы, кокетливо демонстрируя нарядные платья-наволочки. Днём к ним не могут не то что приклониться головой, не смеют даже пальцем коснуться! Целыми днями эти счастливцы наслаждаются покоем. Я же не как остальные подушки – не в обычном доме живу.

Знаете, где я обитаю? Ни за что не догадаетесь. Дверь дома, где я живу, открывается не каждому. Дорогу сюда знают немногие.

Живёт ли кто-нибудь на свете такой беспокойной жизнью, как я? Ведь, что ни говори, я не такая простушка, как мои другие подушечные родственники. Я, что называется, статья особая. Поэтому неустанно, круглые сутки несу свою службу…

Не думайте, что я служу какому-то лежебоке, который сутками не слезает с кровати. Нет, мой хозяин очень деловитый и толковый тип. У него всё в руках кипит. В ногу со временем шагает.

Во времена, когда верховодили партократы, он был принят личным шофёром к самому Бай-Баичу. А Бай-Баич поводья крепко умел держать в руках. Подчинённые пе ред ним либо навытяжку стояли, либо на полусогнутых ходили.

Умел он во время работы и свой отдых славно обставить. С этой целью в лесу, что раскинулся возле самого города, он воздвиг прекрасный дворец. Это совершенное по архитектуре и творческому воображению здание скромно назвали «Домом охотника».

И хотя Бай-Баич в своей жизни не застрелил самого завалящего зайчишки, но на охоту ходить любил. Нет, охотился он не за дикими животными, а… за красивыми женщинами. В его силки попадали женщины одна другой краше.

А чтобы в «Доме охотника» не переводилась обильная и вкусная еда, постоянно была наготове банька, Бай-Баич на значил заведующим своего надёжного человека – шофёра. Молодой шустрый шофёр прекрасно освоил свои обязанности. Он создал для своего развратного шефа все условия для прелюбодеяний. Здесь Бай-Баич вволю тешил свою плоть. Впрочем, старому ловеласу не так уж много надо было: банька, выпивка, любовница.

В один из периодов, когда Бай-Баич шалел от страсти, его шофёр-заведующий «Домом охотника» преподнёс шефу великолепный подарок – привёз из магазина меня. Купил. Правда, не на свои. На государственные.

И с того дня я валяюсь на кровати, что стоит в тёмном уголке комнаты. Чтобы дольше длилась счастливая старость Бай-Баича, я не жалела своей молодой теплоты и мягкости. Немало упоительных часов провёл он на моём пушистом, как вата, теле. С потаскушками.

Однако в один прекрасный день эти потаскушки осрамили его крепко. Прознав о шалостях, Бай-Баича проводили на пенсию «в связи с состоянием здоровья». «Дом охотника» прикрыли. Но ненадолго. Подождали, пока уляжется скандал, и тихонько открыли снова. Бывший заведующий и шофёр Бай-Баича, шустрый, как я уже говорила, парень, организовал здесь кооператив. Этот кооператив, носящий гордое название «Несокрушимое здоровье», стал обиталищем окрестных начальников. А рецепт «лечения» остался тот же, что и при Бай-Баиче: банька, выпивка, любовницы.

Естественно, всё это стало для кооператора золотым дном. Невероятно довольны и клиенты. Но в народе начало расти не довольство. Тогда кооператив превратился в малое предприятие под названием «Народная медицина». И мой хозяин стал предпринимателем.

Но от того, что он превратился в «господина», в судьбе моей никаких изменений не произошло. Так и осталась бардачной подушкой. И чем больше наслаждался жизнью мой хозяин, тем хуже станови лось мне, потому что вся тяжесть клиентов ложится на меня.

И хотя предприятие называет себя маленьким, клиентура его куда как большая. Кого только нет! И коммерсанты, и начальники, и начальники начальников, и бывшие товарищи партократы, и нынешние господа демократы. Короче говоря, к услугам народ ной медицины прибегают все. Кроме на рода.

Вволю попарившись в бане, усевшись за стол, который ломится от яств и спиртного, новоявленные баи-нувориши толку ют о благоденствии народа. Скоробогачи-миллионеры пустословят о необходимости самоотверженного труда. После таких разговоров они расползаются по тёмным углам, чтобы упасть в объятия проституток…

Сколько за свою недолгую жизнь мне пришлось быть свидетельницей грехов человеческих! Чьи только сальные волосы не лежали на мне! Если б только волосы… Вот мерзавцы!

Изменились времена. Меняются хозяева. Только моё состояние остаётся прежним. Мнут, трясут, обрабатывают кулака ми, как и прежде. Если подумать, то моя судьба напоминает судьбу самой России. Кто бы ни сел на её престол… или даже лёг на него, достаётся тем, кто внизу. Интересно, почему всё-таки это происходит? Может оттого, что те, кто внизу, излишне мягки?..

Впрочем, иной быть я никогда не смогу. Потому что я – подушка. Своей мягкостью я и привлекаю к себе. Но теперь – делайте, что хотите, – моё терпение лопнуло. От грязных человеческих волос стала грязной сама. Надо стряхнуть с себя пыль. Очиститься от скверны! Только вот кто, когда и чем сможет меня отстирать?

Этот фальшивый мир

Кругом всё сверкает и блестит, везде заграничные товары в красивых упаковках. Аж в глазах рябит. Казалось бы, радоваться надо и восторгаться, но – странное дело – меня прямо-таки тошнит от этого блеска. Голова кружится, давление скачет.

Пошёл к врачу. А он вздыхает:

– Сейчас, – говорит, – многих тошнит. Болезнь такая, современная. – И выписывает лекарство, заграничное, дорогое.

Захожу в аптеку.

– А не фальшивка? – говорю. – В газетах ведь пишут, теперь в торговле шестьдесят процентов лекарств фальшивые.

– В газетах девяносто девять процентов неправды пишут, – парирует аптекарша. – Пресса у нас фальшивая!

И то сказать. Грамотно возражает эта тётя из аптеки. Зашёл в гастроном, взял бутылку. Думаю, если лекарство фальшивое, желудок спиртом промою. Во избежание летального исхода. По пути домой заглянул в парфюмерную. Смотрю, французские духи. Ишь ты, неужели настоящие?

– Почём? – спрашиваю.

– Недорого, – отвечает продавщица.

– Подделка, что ли?

– Да нет, имитация. Запах французский, вода – местная.

Дай, думаю, обрадую жену. Она вряд ли унюхает.

Но жена, оказывается, ещё как разбирается. Флакон в форточку выкинула.

– Нужна, – говорит, – мне твоя фальшивка! Да и сам ты вообще-то фальшивый. Словом, прощай. Я ухожу к бизнесмену Безменеву.

Оторопел я при этом известии. В голове не укладывается, что вся наша жизнь, оказывается, была фальшивой. Однако, ничего не поделаешь. Чего только не бывает в этом лживом мире!

– Ну что ж, – говорю, – только сына оставь. Своего сына я тебе не отдам!

– Как хочешь. Если нужна тебе эта фальшивка, забирай!

– Как это фальшивка? – не понял я.

– А ты, – говорит, – прямо-таки заблуждаешься, если думаешь, что это твой сын.

Тоскливо мне стало, от такого признания. До того тоскливо, всё равно что олигарху в Сибири.

Выпил того лекарства, ещё хуже на душе. На сердце – тоже. Хоть и упаковка красивая, и название заграничное. Но содержание, видимо, обычное – фальшивое.

Достал бутылку. Ну, думаю, если и водка «палёная», тогда вообще хана.

Но деваться некуда, надо как-то нервы успокоить. Пропустил стаканчик, и сразу на душе легче стало. И жена, и сын, и духи французские и прочие фальшивки – ничего больше не волнует, не беспокоит. Слава богу, хоть водка оказалась настоящей, русской!

Выхожу на улицу в приподнятом настроении. Как это и положено нашему брату, принявшему на грудь. Думаю, и зачем мне эта фальшивая жена, пусть катится куда подальше со своим бизнесменом. Думает, наверное, он настоящий. Настоящие давно уже за границей. Здешние – одна имитация. А я ещё найду свою судьбу. Настоящую. Вон сколько женщин на улице! Все куда-то бегут, спешат, суетятся, видимо тоже в надежде найти что-то настоящее. В этом насквозь фальшивом мире.

Миссия той пассии

В восемьдесят лет старик Мухамет приехал в родную деревню. В честь юбилея председатель колхоза подарил ему землю.

– Вот тебе, бабай, пять гектаров за былые заслуги! – произнёс он торжественно и смущённо добавил: – Больше дарить нечего. Кроме земли в колхозе ничего не осталось.

– Что я буду делать с этой землёй? – недоумевал старик. – Ведь у меня свой участок есть, шесть соток.

– А ты почувствуй влекущий зов родной земли. Отец же у тебя кулаком был.

Увидев своими глазами заброшенные поля, Мухамет-бабай действительно почувствовал влекущий зов родной земли и не шутя взялся за дело. Загородный участок продал, взял кредит в банке, закупил элитные семена, удобрения, разные гербициды-пестициды и, естественно, собрал невиданный в последнее время урожай. Построил себе коттедж, склады, мастерские и всякие там амбары-ангары…

Видя такое дело, потянулись к нему на работу старики, потом и молодёжь, и начал процветать вместо прежнего колхоза «Большевик» кооператив с несколько претенциозным названием «Кулак». Это он – в честь своего отца, некогда раскулаченного.

Вскоре заявилась к Мухамету-эфенде местная красавица Гюльчатай.

– Секретаршей возьмёте?

– У нас нет такой должности.

– Тогда пассией.

– А это что такое?

– Ну, дед, ты и тупой, хоть и богатый. Нынче у любого крутого есть своя пассия для вдохновения. Вроде как юная красавица-немка вдохновляла восьмидесятилетнего Гёте на стихосложение.

– Да я стихов никогда не слагал и не читал, – засмущался Мухамет-эфенде. – Читал лишь резолюции партконференций да исторические решения очередного съезда.

– Экие ты времена вспомнил, дед. Нынче кроме интернета и иномарки ничего такого не полагается, – засмеялась красавица и так выразительно крутнула бёдрами, что Мухамет-бабай невольно почувствовал себя если не крутым с иномаркой, то лихим джигитом, объезжающим необъезженных лошадей.

И не дождавшись даже посевной, укатил наш бабай со своей пассией на Канары. Оказывается, при нынешней крутизне так полагается. Иначе никакого уважения не будет. Со стороны нынешней молодёжи.

Завоевав уважение нынешней молодёжи, вернулся домой… и что он видит: поля заросли сорняком, амбары-ангары разрушены, коттедж разграблен, а во дворе пьяный управляющий валяется.

Разбудил его хозяин и кричит:

– Что ты наделал?!

– Н… н… не я это, – от страха заикается управляющий. – Это н… н… народ… Увидели, что хозяин уехал, и раскулачили.

Закручинился раскулаченный бабай, от подобного оборота дела, потянулся к своей пассии за утешением, а её и след простыл. Опять она на юг улетела. Вместе с очередным, ещё не раскулаченным хозяином.

А Мухамет-бабай по стопам отца на север подался – в те края, где до недавнего времени олигарх Ходорковский книги сочинял. И у него появилось желание что-нибудь эдакое написать. Это, может быть, и к лучшему. Ведь у нас гораздо безопаснее книги строчить, чем заниматься разной там политикой или экономикой.