Электронная библиотека » Марта Кетро » » онлайн чтение - страница 11

Текст книги "Плохие кошки"


  • Текст добавлен: 17 декабря 2013, 18:42


Автор книги: Марта Кетро


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Кирилл Готовцев
Мы где-то рядом

Первый звоночек прозвенел весной.

Вернувшись с вечернего построения, Маша начала отряхивать с куртки въевшийся сырой пепел и застыла с поднятой рукой. Посреди коридора валялся пакет с сушеной рыбой. В меру грязный, совершенно сухой, завязанный необычным узлом сверху. Сколько рыбин там было внутри, Маша сразу не поняла, а когда поняла, то еле удержалась, чтобы не завизжать от восторга. Рыбин было ТРИ! Если не торопиться и растянуть удовольствие, их должно было хватить на неделю, а то и больше.

Останавливало только то, что было совершенно непонятно, откуда это сокровище взялось в закрытой квартире. Котика Маша тогда еще ни разу не видела.

Впервые Котик появился в квартире на Астраханском недели через две, когда рыба была давно съедена, кости перетерты в муку и тоже употреблены по назначению, а сама история уже казалась недостоверной городской легендой типа легенды о Последнем Байкере, в последнюю, правда, Маша по секрету от сослуживцев верила. Когда, проснувшись утром, Маша услышала шорох на кухне и влетела туда, размахивая уже снятым с предохранителя дыроколом, Котик сосредоточенно ссал в ведро с песком, по уставу стоящее у окна. На появление хозяйки квартиры он никак не отреагировал. Завершив начатое, тщательно нагреб поверх горку песка и только тогда повернул голову к двери и демонстративно зевнул.

Что удержало Машу от соблазна полакомиться нежной кошатинкой, она и сама не поняла, но совершенно очевидная мысль: «Лови его!» даже не посетила ее ни при виде Котика, ни чуть позже, когда он совершенно невозмутимо прошел мимо нее в коридор, махнув распушенным хвостом по голой ноге. Машу чуть не скрутило от давно забытого чувства прикосновения чего-то мягкого и пушистого к коже. Ступор прошел за секунду, но кота в коридоре уже не было, впрочем, как и в комнате. Собственно, его нигде не было.

Второй раз Котик появился в квартире перед Новым годом, последним не запрещенным Старым Праздником, который еще разрешали праздновать, хотя и осуждали достаточно демонстративно. Маша услышала шум в прихожей, как и в прошлый раз, выскочила и чуть не выстрелила в шевелящуюся на полу груду одежды, упавшую с вешалки. Шевеление было каким-то мирным, а груда не такой большой, чтобы под ней мог спрятаться даже самый маленький арлекин, поэтому, когда из-под старой куртки наконец показался рыжий пушистый хвост, Маша целилась уже скорее для проформы и общей осторожности, чем из опасения. В этот раз Котик не стал никуда уходить, а сел прямо на одежду и начал вылизывать лапу. В этот раз Маша смогла рассмотреть его как следует.

Котик был поразительно ухоженным, что само по себе уже было загадкой. Его рыжая шерсть блестела и лоснилась, как будто последние несколько лет он не только питался исключительно какими-то кошачьими деликатесами, но и минимум по полдня проводил в каком-то поразительно чистом месте, где мог приводить себя в порядок. Его мощные лапы были чистыми, словно он не ходил по грязному, уже давно не мытому полу, его усы не были ни поломаны, ни обожжены, уши не несли никаких признаков дворовых драк. Поверить в то, что сейчас такое может быть в принципе, было совершенно невозможно, однако Котик явно существовал, и отрицать это никак не удавалось.

Маша сделала маленький шажок. Потом еще один, так же медленно, чтобы не спугнуть, потом еще – более уверенный, побольше. Котик пугаться явно не собирался, ему было некогда: он зачищал лапу, вылизывая ее розовым язычком, на конце которого мелькало маленькое черное пятнышко. Не повернул он голову и в сторону протянутой к нему руки. И только когда пальцы коснулись его загривка, он взорвался.

Совершенно оторопевшая Маша прижала к груди изрядно располосованную руку и смотрела на совершенно спокойно сидящего кота, слизывающего с лапы ее собственную кровь. Она понимала, что, несмотря на закипающую внутри ярость, совершенно не готова воевать с этим внешне безобидным зверьком. Смешно признаться, но младший сержант Армии Христа, унесший жизни как минимум двух десятков арлекинов, банально боялась. До дрожи в коленях. Боялась встать и пойти помыть руку, боялась шевельнуться, боялась совершенно непонятно чего. Она так и сидела на полу, не сводя с кота глаз, пока тот не повернулся к ней спиной и, задрав хвост, не проследовал в комнату. Только после этого Маша стала возвращать на вешалку упавшие вещи и только тогда нашла под пальто банку тушенки. Снова в пакете, завязанном хитрым арлекинским узлом.

Когда она вошла в комнату, кот лежал на спинке кресла и дремал.

Имя Котик подходило Котику по чисто внешним параметрам, но совершенно не отражало его взаимоотношений с Машей. Маша и сама не очень понимала, как получилось, что она стала его называть именно так. Насколько можно было судить, большую часть дня Котик либо отсутствовал, либо спал на одном и том же месте – на спинке кресла. Во всяком случае, так было в те дни, когда Маша была дома. После первого инцидента она боялась даже подходить к нему, не то что трогать, поэтому, когда Котика не было дома, она все равно не садилась в кресло, так, на всякий случай, поэтому есть приходилось сидя на кровати. А есть Маше теперь доводилось существенно чаще, чем раньше.

Первое время Маша пыталась понять, как же Котик выбирается из наглухо закрытой квартиры, превращенной в маленькую крепость еще во время Первого Конфликта. Ходить за ним она побаивалась, хотя такого животного страха, как во вторую встречу, Котик уже не вызывал. Однако стоило ему посмотреть ей в глаза и, приподняв верхнюю губу, обнажить клыки, как желание подглядывать сразу пропадало, и Маша быстро отворачивалась и уходила – в общем, «исправлялась», а через секунду о присутствии кота в квартире напоминали только рыжие шерстинки на кресле.

Через несколько недель Маша выпросила у районного смотрящего видеокамеру, пообещав отработать несколько лишних дней в его пользу, и попыталась записать что-нибудь в коридоре, но наутро обнаружила камеру, аккуратно уроненную на валенки, которые с вечера стояли совершенно в другом углу. При всем жестком отношении к Маше Котик явно не хотел ей зла: если бы камера пострадала… Нет, об этом Маша категорически не готова была даже думать.

А еще через день Котик впервые с ней пообщался.

Сон прошел, как и не было.

Маша крошила в капусту очередного злодея, и вот лежит на твердом матрасе, в комнате немного душно, одеяло сползло с ног, так что одна нога уже замерзла, а щека еще помнит прикосновение когтей, выпущенных из мягкой лапы, но не пущенных в ход. Котик сидел рядом с ее лицом, так близко, как она никогда к нему не была, и смотрел прямо в глаза своим жутким немигающим взглядом. Маша дернулась и стукнулась затылком: оказывается, Котик зажал ее на узкой полоске кровати вплотную к стенке. Блеснули предупреждающе зубы, и она замерла. Еще через мгновение кот повернул голову в сторону и грациозно лег, вытянув лапы вперед.

Маша чуть скосила глаза и увидела, что прямо перед ней, чуть выше, лежит что-то темное и блестящее. Щетка. Нет, даже ЩЕТКА. Смотреть так близко было неудобно, но глаз было не отвести. Щетка была старая, со щербинками и большой трещиной вдоль рукояти, но завораживающе красивая, резная, из непонятного тусклого черного материала. Котик потянулся, выпустил из лапы когти, цепанув щетку за ручку, повернул голову к Маше и первый раз за все время их знакомства издал благосклонный звук. «Мр-р» было басовитым, сухим и каким-то повелительным. Решение пришло мгновенно. Маша осторожно выпростала из-под одеяла руку, взяла щетку и нерешительно потянулась ею к коту. Котик снова сказал «мр-р» и перевалился на бок, вытянувшись во всю длину. И пока Маша аккуратно вычесывала его блестящую шерсть, она почти не боялась.

Через месяц Маша практически перестала бояться Котика. Но потом жизнь переменилась.

Это был, наверное, самый темный день в ее жизни с того дня, когда она перебралась в Москву. Даже хуже, чем когда ушел за контрабандной едой и не вернулся папенька, хуже, чем экзамены в полк. Маша еле дотащилась до дверей квартиры и минут пять не могла вставить ключ в замочную скважину.

Руки тряслись, тошнило, очень тошнило, казалось, весь рот был пропитан тем мерзким солоноватым вкусом, а внизу все саднило так, что казалось, будто там побывала рота солдат, а не один, пусть и очень активный ублюдок. Все пошло не так с самого начала. Сальная улыбка ротного, который вручал ей предписание, потом мучительная поездка через весь город на перекладных, потом унижение на КПП, когда жирнючий гад заставил ее чистить бушлат и ботинки, дескать, тогда и пропустит ее на территорию Бульваров. В итоге, когда Маша добралась до места, она была окончательно разбита и совершенно не готова к тому, что приказ удовлетворять любые желания высокого гостя относится вовсе не к обычному «подай-принеси». Казалось, того забавляли Машины попытки удержать дистанцию, а когда она, уже второй раз поставленная на колени, не выдержала и разрыдалась, он совсем завелся, и она почувствовала, как массивные кольца на его руке начинают рвать ее изнутри…

Машу наконец вывернуло прямо на лестницу, последний ключ проскользнул в скважину, она ввалилась в темный коридор и сползла по стене, из последних сил дотянувшись до засова. Дошла. И только сейчас она поняла, что рычащий звук в ее ушах существует на самом деле. Более того, он исходит от Котика.

Такого разъяренного Котика она не видела никогда, но у нее уже не было сил его бояться. Разумом она понимала, что если у зверя шерсть стоит дыбом и он на нее по-своему практически орет, то, наверное, стоит как минимум забиться в угол. Но она так устала, ей было так плохо, что если Котик разорвет ее на части, то, наверное, это будет не самое плохое решение. В конце концов, тогда этот жуткий день кончится и ее не будет больше тошнить.

На этой мысли ее опять вырвало, и, как только спазмы отступили, Маша провалилась куда-то, где было тихо и темно.

Когда она пришла в себя, было уже утро. Все тело болело, ноги затекли, и жутко воняло рвотой. Маша с трудом поднялась и потащила себя в ванную, где не меньше часа терла себя жесткой, еще папенькиной мочалкой, израсходовав до капли весь недельный норматив воды. Как она проживет без воды оставшиеся четыре дня, ее уже мало заботило, ей было необходимо отмыться от грязи и запаха, гнусного кислого запаха, который, казалось, пропитал ее всю насквозь и от которого до сих пор выворачивало. Воды конечно же все равно не хватило.

Ад наступил, когда она проснулась уже во второй раз, на кровати, до которой кое-как доковыляла после душа. Тело ломило, где-то на краю обоняния сквозил тот же мерзкий запах, и очень хотелось пить, хотя бы глоточек, но между ней и бутылью с питьевой водой сидел Котик.

Сначала Маша не обратила на него внимания, спустив ноги на пол и собираясь напиться, но через мгновение уже забилась к стенке, со страхом смотря на глубокую царапину на бедре. А Котик снова на нее рычал. Рычал тихо и угрожающе, с какими-то жуткими обертонами в голосе, так что внутри все холодело, сжималось и очень хотелось в туалет, но в туалет было нельзя. Никак невозможно, так же, как и к воде. Любое шевеление вызывало у Котика вспышку ярости, и Маша была вынуждена замирать и со страхом ждать продолжения.

И продолжение не замедлило наступить.

Когда Котик встал и пошел к ней, Маша подумала, может, все страшное закончилось, но первая же попытка двинуться вызвала столь яростную реакцию, что страх заставил ее еще больше вжаться в стену. В это время Котик подошел к ней практически вплотную, уселся, глядя прямо в глаза, завораживающе и люто, потянулся к Машиному плечу и все так же медленно провел когтем вниз, к локтю.

В первую секунду от боли в глазах потемнело, она дернулась, но тут же замерла, увидев бешеный оскал прямо у лица. Она покосилась на руку – порез был не очень глубокий, и кровь только слегка сочилась, но при этом горел, как будто в него насыпали соли. Маша заставила себя перевести взгляд на Котика, и только в этот момент поняла, что он спокойно сидит, будто дожидаясь этого взгляда, и только убедившись, что она снова смотрит ему в глаза, снова поднял лапу. На этот раз к соску.

В следующий раз Маша пришла в себя поздним вечером. Что было после того, как Котик принялся за ступни, она не помнила, только эпизодами: коготь вонзается в нежную кожу под мизинцем, а она, уже не в силах кричать, впивается зубами в подушку, лишь бы не отдернуть ногу; лапа Котика, уже касающаяся ее щеки, и ожидание жгучей боли, которое все никак не приходит. И жуткая боль в пересохшем горле, сорванном криками. Как ни странно, крови с нее натекло не очень много, простыня была перепачкана, но колом не стояла и к ранкам нигде не присохла, но каждая царапинка давала о себе знать, создавая болевой шум на грани терпимого.

А еще через секунду она почувствовала прикосновение, которое не несло боли, и это было еще жестче, чем боль. Котик лежал рядом с окровавленным плечом и вылизывал его, и с каждым движением боль уходила, уступая место чему-то давно забытому, из прошлой жизни, и это сочетание уходящей боли и приходящего нежного внезапно оказалось для нее, перенесшей надругательство и мучения, потрясением, которое перевернуло ее душу. Она рыдала, кусала пальцы и благодарила, благодарила Котика за то, что простил ее, что пожалел, что он есть и что он ее вот так. У нее не было слов, она сбивалась на невнятное лепетание и снова рыдала, и снова благодарила, и чувствовала его язык, зализывающий ее раны сначала на теле, а потом и на душе.

На следующее утро Маша проснулась невыносимо счастливой. Все, что было с ней до этого утра, казалось незначительным, чужим и произошедшим вовсе не с ней. Даже вид собственного тела, покрытого узором царапин, какк будто сливающимся в какой-то странный, но почему-то очень знакомый узор, вызвал у нее не воспоминание о боли, а чисто эстетическое любопытство. Накрутившись перед зеркалом и обнаружив, что мыться ей, собственно, нечем, Маша, совершенно не расстроившись и пританцовывая, отправилась на кухню за чайником. В нем еще точно должна была остаться вода. И только выйдя в коридор, она уловила новый запах, тянущийся из-за закрытой двери кухни.

Маша открыла дверь, в нос ударил резкий сладкий запах, и она осела по стене на слабых ногах. Прямо посреди стола, там, где Котик обычно оставлял принесенную еду, лежала уже изрядно посиневшая и воняющая кисть руки. С полным набором колец на распухших пальцах.

Маша точно не знала, откуда пришло к ней это знание, но когда к вечеру Котик появился в квартире, она уже в сотый раз проигрывала в голове картину встречи, мысленно доводя ее до совершенства. Когда Котик вошел в комнату, она, стараясь не торопиться и не делать резких движений, опустилась сначала на колени, а потом пала ниже, ниц, на пол, и слова благодарности складывались у нее в формулу, еще, может быть, не до конца осознанную, но уже такую важную и желанную. Со стороны это выглядело как сумасшествие: молодая женщина, покрытая царапинами, бормочет что-то перед усевшимся прямо перед ее лицом здоровенным рыжим котом. Но рядом никого не было, чтобы сказать ей об этом, а у Маши… у Маши все пело от того, что она может высказать все то счастье, которое росло у нее внутри в течение дня.

Когда Котик, как ни в чем не бывало, прошел мимо, даже не покосившись на нее, это показалось ей самым большим разочарованием в жизни.

Всю следующую неделю Котик не обращал на Машу никакого внимания, оставляя еду в привычных местах и практически сразу исчезая, а она признавалась ему в благодарности и верности, пытаясь вновь найти ту искру взаимопонимания, которую, как ей казалось, она уловила в те страшные сутки. Маша искала подходящие слова, пыталась заглядывать ему в глаза, один раз даже разрыдалась от переполнявших ее чувств, но Котик каждый раз проходил мимо, проскальзывал в темноту коридора и исчезал, не издавая ни звука.

Наконец Маша смирилась, но, попробовав вернуться к привычной жизни, поняла, что не может не только заставить себя выйти из квартиры, но и не может в принципе вести себя как раньше. Пусть Котик игнорировал ее, пусть пропала с самого видного места его прекрасная щетка, а значит… При этой мысли Маша обычно начинала плакать, часами просиживая на кровати в ожидании еле слышных шажков в коридоре. Она все так же продолжала встречать своего спасителя, как встречала бы властелина мира, – собственно, это был единственный момент в течение всего дня, который имел для нее смысл, все остальное время она просто его ждала…

А еще через неделю за ней пришли.

Было глупо надеяться, что можно так долго не появляться в казармах, наивно рассчитывать, что раз уж ротный знал, на что отправил ее, то, может, и закроет глаза. Двое рослых Соратников открыли дверь своими ключами, гулко прошли – один сначала на кухню, другой сразу к ней в спальню. Они выдернули ее из теплого сна, приказали расписаться на бланке с вмененным приговором и с привычной жесткостью дали ей пять минут на сбор вещей. «Только самое необходимое, остальное оставьте, все равно отберут. Мы будем ждать за дверью», – сказал ей тот, что повыше.

Маша металась по комнате, хватаясь за какие-то бессмысленные уже вещи, откладывая их, а в голове крутилась только одна холодная мысль: «Как же так? Почему так, что делать?». А потом ее рука ухватилась за что-то важное, и суета ушла. Маша стояла перед подоконником и держала в руке широкую кожаную полоску с застежкой, кольцом и тонкой тяжелой цепочкой, струящейся вниз. На подоконнике сидел Котик и смотрел прямо ей в глаза. Не отрываясь и совсем не угрожающе.

Через секунду Маша уже стояла перед ним на коленях, а руки судорожно нащупывали сзади на шее застежку найденного ошейника, а она все никак не находилась, потом наконец щелкнуло, и вдруг стало спокойно и тихо. Котик спрыгнул с подоконника, подхватил в зубы петлю на другом конце цепочки и потянул Машу за собой, в дальний угол комнаты, который она почему-то все никак не могла увидеть. Она шла за ним, и с каждым шагом окружающий ее мир становился все менее и менее значимым, пока наконец не прекратился вообще.

Ни знакомые, ни друзья Машу больше не видели. Поговаривали, что ее расстреляли за убийство какого-то важного Соратника, но поскольку спросить об этом никто так и не собрался, правда ли это, никто никогда не узнал. А потом о Маше просто забыли.

Татьяна Замировская
Три глотка граната

Нет слов, просто нет слов. Как она могла выпустить кота?

Она выпустила кота, случайно замешкавшись в коридоре: одна из огромных, несуразных стеклянных бутылок с гранатовым соком вдруг начала выскальзывать из ладони, стремиться к твердому разрушающему кафелю пола, она присела и схватилась за бутылку обеими руками – стекло было холодным, каким-то почти жидким, практически кровавым. Она так сидела минуты полторы, оцепенев, будто удивляясь случившемуся чуду – не разбилась, не превратилась в дождь из колюще-режущих гранатов, а потом обернулась и заметила, что дверь открыта и кот в нее уже ушел.

Тогда муж и мама вышли на улицу, чтобы поймать кота, а она сидела на кухне и плакала: кот совсем один, маленький серый комочек, пять килограмм паники и неживого, напуганного веса, топает тонкими лапками по льдинкам, и сердце холодеет: его – от пронизывающего холода, ее – от ужаса.

– Как ты могла выпустить кота? – злым, леденящим душу голосом спросил муж, забежав в дом; он запыхался, его шапка стала ярко-красной, как фонарь, под ней лица было уже не разглядеть, вся его голова вообще пылала как факел. – Посмотри на себя, ты тут сидишь в тепле и куришь, – она посмотрела на свои пальцы и с ужасом отметила, что сжимает дымящуюся сигарету. Как успела вообще, когда? – А он, наш маленький, наверное, уже перешел дорогу, и его там сбил трамвай!

– Спасибо, у нас в городе нет трамваев, – ответила она.

И тогда муж начал страшно кричать:

– У нас в городе теперь есть что угодно, потому что, допуская недопустимые вещи, ты умножаешь количество недопустимых вещей и явлений в мире вообще!

Нелепо трижды повернулась на пятке, принимая душ, и защебетала птицей – через три дома у соседей в люльке дитя черничным соком замироточило, три баночки насобирали, полезно для глаз, говорят. Маникюрными ножницами с какой-то дури вырезала из вяленой рыбы квадратик и вазочку – на железнодорожной станции телефонный аппарат вдруг сказал внятным мужским голосом: «Внимание! Все мосты заминированы! Поезд превратился в чайный сервиз и разбился вдребезги от соприкосновения с жесткостью рельса!». Съев мандаринку, водрузила полученную географическую карту кожуры на голову с целью просто подурить – а в городе цистерна с мясом перевернулась и залило полквартала неизвестно чем, страшно даже смотреть. И так далее, и тому подобное. Неожиданно закурила – порвалась связь времен. Обрезала себе ресницы ножом для масла – на кладбище взорвалась одна из могил, хорошо еще, что не свежая. Выпила козьего яду – проснулась в книжном шкафу небольшой колонией вшей. Что еще?

– Ты почему молчишь? – заорал муж. – О чем ты думаешь?

Отвлечься от небольшой колонии вшей не так уж и сложно. «Бедный кот», – подумала она снова, никакими кошмарами не прикрыть этот главный кошмар. Они всегда очень осторожно закрывали и открывали дверь, потому что кот постоянно стремился на улицу: это был новый дом, новый район, и коту все было интересно, что снаружи, он часами стоял у двери и тонко поводил носиком, будто пытаясь прочитать ландшафт окрестностей по тонким ниточкам, тянущимся из воздуха. «Человек с сознанием курицы-гриль не имеет права анализировать мир через метафоры и воздушные нити», – сказала она сама себе, приложила горящую сигарету к запястью, тонкому и бледному, как лед, и тихо-тихо завыла.

– Ненормальная! – радостно сказал муж, схватил с полки банку кошачьих консервов и убежал на улицу, откуда доносилось радостное воркование мамы. Мама ничему не радовалась, просто ей показалось, что, если она будет радостно кудахтать, котик подумает, что ей досталось где-то что-нибудь вкусненькое, и подбежит посмотреть. Но котик не подбегал. Муж и мама включили фонарь и начали бегать с ним по району, разбрасывая всюду какую-то мишуру из кошачьих консервов.

«Надо выйти на крыльцо и там ждать кота, может, он узнает дом и вернется», – подумала она, сняла кофту и носки, чтобы было так же холодно, как и ему там, на морозе, бедненькому, и села на крыльцо, распахнув дверь прямо в пустоту, мороз и ветер, прорезаемый лучами охотничьего фонаря, – это мама и муж забрались уже достаточно далеко; узнать что-либо о них можно было только по интенсивности и нервозному мельтешению вспышек.

«А я буду тут сидеть и ждать его, – решила она. – Он будет мерзнуть, и я тоже. Ему будет страшно, и мне тоже. Он поймет, что все закончилось, причем закончилось так глупо, – и я тоже».

Она прислонилась головой к двери и закрыла глаза. Где-то вдалеке темноту прорезывали прожекторы, будто война, – это мама и муж добежали до пожарной станции, вдруг кот там, трам-пам-пам. Она подышала на свои руки и начала тихонечко напевать.

К дому подошел неизвестный человек в дурацкой малиновой шинели. Она напряглась, начала нащупывать в кармане связку ключей, чтобы пропустить каждый из ключей меж пальцами, – идеальное оружие, дом-то открыт, заходите кто хотите.

– Ты что? – спросил человек сквозь черную бороду; вид у него был испуганный, он напоминал огромную черную птицу, напялившую карнавальный костюм какой-то другой огромной черной птицы. – Ты зачем сидишь тут? Зачем мерзнешь? Меня ждешь?

– Ты кто, кого? – спросила она, елозя рукой и ключами, сросшимися в кармане в некую единую биоконструкцию. – Что н? Чт надо? – У нее зуб на зуб не попадал.

– Я кто, я твой муж, кто, – прошамкала черная борода. – Вот же глупенькая, застудишь все, мигом домой, ну, а если бы я позже приехал? То что бы? В больничку с пневмонией, да? Вот дурында же, дура совсем.

И схватил ее в охапку и повел, заиндевевшую и испуганную, в дом.

– Кот. Я выпустила кота, – попыталась объяснить она причину своих волнений.

– У нас нет кота, – отвечал человек в малиновой шинели, увлекая ее куда-то на кухню, к холодильнику.

«Может, это специальный кухонный грабитель, – подумала она, – сейчас наберет еды и убежит, хорошо бы».

– Я выпустила кота, – тихо пропищала она. – Мой муж и моя мама пошли его искать. Вон там, за окном, луч – видите? Это они с фонарем его ищут. С прожектором. И каждые пять или семь минут они подбегают к дому, чтобы проверить, не пришел ли кот сам. Сейчас они тоже придут. Поэтому вам лучше уйти. Я не одна тут.

– Вот дура же, дура-дурочка! – ласково сказал человек в малиновой шинели, распахивая холодильник и вынимая из него баночку майонеза. – Дурной зайчик замерзший. Белочка под елочкой сидела и белочку подхватила. Белая-белая белочка, да? Да?

Он выдавил на ломоть хлеба тонкую змеистую струю белого-белого, как мел, майонеза, и начал энергично жевать хлеб. На его бороду сыпались крошки.

– И не приготовила ничего, – улыбался он, плюясь крошками. – Конечно, с чего бы. На крылечке в мороз посидеть, застудиться – самое то! Это не борщ готовить. Борщ – он кровавый! Святой и правый! – тут он запел. – Марш, марш впере-е-ед! Марш, мой наро-о-од!

«Слова неправильные, – подумала она, – борода неправильная, и сам он неправильный».

– Муж с фонарем! – шипел он сквозь бутерброд. – Муж – это же я! Какой это там муж ищет какого там кота, если кота у нас нет, и муж твой – это я? И мама, ну какая мама, зайчик дурной дурацкий, мама в Набережных Челнах, где же еще маме нашей быть?

«Ну, этот муж получше того, – подумала она, – этот хоть не ругается, что я кота выпустила. Но все равно: чужой человек, абсолютно. И майонез этот, тьфу, неужели ему не противно».

Муж помыл руки в кухонном умывальнике, щедро полив их средством для чистки посуды, закрыл наглухо входные двери, съел еще один бутерброд с майонезом, немного пожурил ее за то, что она уже третий раз за неделю не приготовила никакого ужина, пора уже и учиться чему-то, а то сидит днями дома, он-то, конечно, понимает, что работа так сразу не ищется, но надо уже как-то шевелиться, три месяца уже дома сидит, ну, даже стыдно. Потом муж долго сёрбал горячий чай, неприятно втягивая воздух, принял душ и пошел спать, потащив ее за собой. Она послушно шла за ним по ступеням вверх. «Вот и спальня, – подумала она, – теперь нам с ним там спать, раз муж».

Но муж не хотел спать с ней в общепринятом смысле.

– Ты такая холодная! – сказал он. – Даже дотрагиваться до тебя неприятно. Зачем так долго сидела на крыльце?

– Кот. Я выпустила кота, – тихо отозвалась она.

– У нас нет кота и никогда не было, – сонно пробормотал муж. – Наверное, ты выпустила его еще когда-нибудь в прошлой жизни, еще до рождения – вот у нас его и нету поэтому…

Она не могла заснуть, это понятно. Муж отрубился очень быстро, захрапел, разметался по простыне. За окном послышалось какое-то шебуршание, она поднялась, тихотихо, стараясь не скрипеть половицами, подошла к окну и посмотрела вниз. Там, у забора, в прозрачном морозном воздухе будто бы висели две фигуры – это были изначальный муж и мама. В руках у мамы был котик.

– Поймали? – спросила она одними губами.

Мама триумфально подняла котика на вытянутых руках и улыбнулась. Котик выглядел крайне недовольно, мордочка у него была сморщенная, как у старой обезьянки.

Мама и изначальный муж показали знаками: впусти нас, открой дверь. Но она показала им в ответ – тоже знаками: я не могу вас пустить, дома муж, он спит здесь со мной, ничего не выйдет, он не поймет, если я открою дверь и буду кого-нибудь впускать в дом, я не смогу ничего ему объяснить.

Но это же ты выпустила кота, ты же сама виновата, знаками показали муж и мама, поэтому ты сама должна расхлебывать все это дерьмо, спускайся уж давай, открывай. И посветили фонарем прямо ей в лицо.

Нет, ответила она знаками, это исключено, мне, конечно, очень стыдно и страшно из-за того, что я выпустила кота, но раз уж сама судьба как-то разрешила эту странную дурацкую ситуацию, которая у нас с вами здесь возникла – а вы ведь не будете отрицать, что все протекало каким-то странным чередом, нет? – я поддамся внутренним течениям судьбы, и будь что будет.

Ну хорошо, как хочешь, тогда пока, знаками сказали ей изначальный муж и мама. Кажется, они были недовольны. Мама запихнула под мышку кота, муж – фонарь.

Она пожала плечами и спустилась вниз, открыла холодильник, достала оттуда стеклянную бутылку с гранатовым соком и налила себе стакан. «Вот так удерживаешь что-нибудь, – подумала она, делая ледяной глоток, – удерживаешь в последнюю секунду, хватая в миллиметре от убийственной земли, чтобы не разбилось, чтобы не разрушилось, а в результате разбиваешь и разрушаешь вообще все, что за этим стоит. А так бы просто убрала осколки, помазала бы порезанный палец йодом и вымыла пол. Но раз уж одна жизнь вдруг стала абсолютно другой – поздно о чем-то жалеть. Вероятно, это был мой сознательный выбор», – подумала она, но вдруг у нее так сильно защемило в груди, что она решила больше никогда-никогда не думать о том, сознательный она сделала выбор или нет. Еще три глотка – и спать. Жизнь такая жизнь.



Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации