Текст книги "Вдова-шпионка. Как работа в ЦРУ привела меня из джунглей Лаоса в московскую тюрьму"

Слушаю Creedence Clearwater, а между тем ракетный удар по Паксе… вполне возможен. Напряжение начала января пропало. Условиями для новой эвакуации были бои на 21-м километре и падение Конгседона. Оба они выполнены, но пока никто не говорит об отъезде из Паксе. Люди занимаются своими делами, не думая о нашем плачевном положении. Мы слишком часто кричали попусту, и теперь, когда угроза особенно велика, никто ничего не предпринимает. Посол Годли сказал, что на этот раз члены семей уедут вместе с мужьями. Только это вряд ли возможно, учитывая специфику нашей работы. Впрочем, издалека решения принимать всегда проще. Интересно, захотел бы сам посол, чтобы жена была рядом, если бы ему пришлось защищать посольство от частей ВНА, вошедших во Вьентьян?

Еще тяжелее оттого, что в кои-то веки мы прекрасно понимаем планы и намерения ВНА. Наш источник сообщил нам большую часть информации. Он сказал, что собирается делать ВНА и даже каким образом. И все же мы не имеем права на ответ. Все здесь стараются сохранить статус-кво. Единственное возможное подкрепление было сразу отправлено в Лонг-Тьенг, чтобы одержать пустую победу.

В этом унынии меня настигла лишь одна маленькая радость. Предупредив 42-ю мобильную группу о неминуемом нападении, этим утром я обнаружил, что за ночь генерал осуществил переброску войск. Победы здесь невелики, но они очень личные. Мобильная группа прекрасно справляется с патрулированием 21-го километра, не позволяя ВНА выведать наши позиции. Пока мы не даем им вести точный огонь из тяжелых орудий по дружественным позициям, мы остаемся на плаву. Но уверен, 42-я мобильная группа в конце концов устанет от постоянных перемещений и совершит единственную ошибку, за которую мы поплатимся батальоном или даже всей группой. Они играют в кошки-мышки целых десять дней. Малярия и плохая питьевая вода дают о себе знать. Солдаты отказываются пить воду, которую им доставляют, предпочитая воду из ближайших источников, поскольку так им удобнее. Однако эта вода не пригодна для питья. Судя по всему, они начали принимать таблетки от малярии, так как частота заболеваемости немного снизилась.

Нам нужно переходить в наступление, но потолок Саймингтона не позволяет нам использовать большое количество боеприпасов и оказывать поддержку с воздуха, поэтому мы можем лишь держать позиции и надеяться, что ВНА не станет усердствовать. К несчастью, самовнушением войну или битву не выиграть.

Казалось, в те дни в Паксе мы жили в романе, где сами были героями, а части ВНА – умелыми авторами губительного сюжета.

Однажды мы с Джерол решили отправиться на курьерском самолете в Убон, чтобы сходить в магазин на американской военно-воздушной базе. Заглянув перед отлетом в здание воздушного командования, я встретила там знакомого тайца, который готовился вылететь на вертолете на задание с одним из американцев. На жаргоне его называли “толкачом”: когда самолет оказывался непосредственно над войсками, он в буквальном смысле выталкивал провиант через боковую дверь или открытый люк в днище самолета. Этот таец был славным, полным жизни человеком, любил поболтать и был предан своему делу в этой войне. Однако, вернувшись после беззаботной поездки за покупками, мы увидели на взлетной полосе пожарную машину. Серый Лис объяснил нам, что пожарные моют вертолет, в котором этого чудесного человека разорвало на части, когда он стоял у двери, готовый выполнить свою работу. Как внезапно обрывается жизнь! Как реальна война!

12 мая 1972 года

Сегодня я принес с поля цветы. Я не знаю, как они называются, но мои лаосские солдаты их ценят. Они дали мне цветы вместе со стеблями в прозрачном полиэтиленовом пакете, наполненном водой. Есть в этих цветах что-то ужасно печальное. Лаосские солдаты любят их и надевают бусами на шею вместе со своими буддами. Цветы сильно пахнут, и этот запах сохраняется надолго. Цветок дает будде больше силы, чтобы отпугивать смерть, и этими же цветами осыпают погибших. Несколько месяцев назад, когда 20-й погранотряд наконец вытеснили с восточной оконечности плато Боловен, мы сумели вернуть около сорока человек. Они больше недели провели без воды и продовольствия. Части ВНА несколько недель гнали их по плато. Мы надеялись, что эти солдаты займут два батальона ВНА, и они нас не подвели. Но было потеряно много жизней. Когда мы наконец забрали их, я летел над ними на “портере”. Помню, я видел на бредущих по земле солдатах какие-то белые точки. Когда солдаты вышли из подобравших их вертолетов, я понял, что они все в этих белых цветах. Украшенные цветами солдаты смотрелись очень красиво, но при этом было жутко сознавать, что многие не вернулись. Я принес цветы в пакете Марти.

В сентябре 1972 года лаосские солдаты Джона отправились с Тони По в Таиланд, чтобы пройти более серьезную подготовку в тренировочном лагере ЦРУ. Джон уехал из Паксе вместе со своими батальонами в составе так называемой мобильной группы, а я осталась. Я беспокоилась, понимая, что если ВНА нападет на Паксе, то выбираться мне придется самой, вероятно, присоединившись к нашим соседям Роджеру и Лоре. Джона не было целых три недели, и по утрам я работала, а днем читала или шила.

Последняя неделя его отлучки началась как обычно. По крайней мере, теперь я ездила на работу на нашем праворульном “Лендровере”, а не на велосипеде. Но по ночам без Джона мне было одиноко и тревожно. Я не знала, сумею ли выстрелить из стоявшего в углу нашей спальни дробовика, если услышу шаги на лестнице.

В четверг, 22 сентября, наш заместитель начальника Тед заглянул к нам в кабинет, чтобы спросить моего соседа, знает ли он Рэя из Лонг-Тьенга на севере. Тот ответил, что не знает. Тед сказал, что Рэй погиб накануне ночью. Меня словно ударили под дых.

– Я знаю Рэя, – сказала я. – Это лучший друг Джона.

Опустошенная, я рано ушла домой. Оставшись одна, я не могла перестать плакать. Я не могла поверить, что Рэя больше нет. Я также не могла поверить, что погиб американец. Мне хотелось верить, как верили лаосцы, что американцы неуязвимы. На следующий день Джон вернулся домой. Я безутешно оплакивала Рэя.

Тем вечером мы с Джоном сидели на диване в гостиной.

– Марти, здесь идет война, – твердо сказал он. – Такое случается. Рэй делал свое дело, но оказался не в том месте не в то время.

Затем он добавил:

– Если такое случится со мной, будь сильной. Гордись мной. Моя семья не поймет, но попытайся объяснить им, что я делаю то, во что верю.

Он также велел мне отдать его семье всю сумму страховых выплат, потому что у него трое младших братьев и сестра. Его родители нуждались в деньгах. Он сказал, что я смогу обеспечить себя сама.

– Такое случается. Есть план, и гибель Рэя – часть этого плана.

Я старалась принять его слова, несмотря на свои страхи и слезы, но все же понимала, что не смогу жить дальше, если с ним что-нибудь случится.

Глава 3. Как во сне – 19 октября 1972 года

Три недели спустя я сидела на диване и читала книгу. Была половина восьмого вечера, и я успела проголодаться. Джон опаздывал к ужину, хотя не раз обещал мне, что постарается возвращаться домой пораньше. Я услышала, как к дому по гравию подъехала машина. Шторы были задернуты, поэтому я не видела, что происходит снаружи.

Я посмотрела на затянутую сеткой дверь, ожидая увидеть Джона.

Но на пороге появился Билл, новый начальник нашего штаба.

– Джон не предупредил, что пригласил тебя на ужин, – тотчас сказала я. – Проходи.

Тут я заметила, как он смотрит на меня своими ясными голубыми глазами.

– Марти, – сказал он и замолчал.

Затем заговорил снова.

“Джон погиб”. Или: “Мы его потеряли”. Или: “У меня плохие новости”.

Его слова утонули в моем неприятии того, что он говорил. Я подошла к стене у двери в кухню. Отвернувшись и закрыв лицо руками, я повторяла:

– Нет, нет, нет.

Билл положил ладони мне на плечи. Я не хотела, чтобы меня обнимали. Я была в шоке – казалось, я была совершенно одна. Я не плакала, только все твердила: “Нет”.

Затем я вернулась в комнату. Людей в гостиной становилось все больше. Они смотрели на меня со слезами на глазах. Тогда я в первый раз из тысячи поняла, как сложно им было на меня смотреть. Они оплакивали мою потерю, ведь я лишилась мужа и лучшего друга. Они оплакивали свою потерю, ведь верного друга лишились и они.

Билл помог мне сесть. Вошел Леон, самый близкий друг Джона. Леон постарался рассказать мне, как это случилось. По его щекам катились слезы, но он нисколько не стыдился их, вообще не замечая, что плачет.

Все сидели и стояли вокруг нашего прелестного круглого журнального столика, глядя на меня. Казалось, я была не с ними.

Помню, я пыталась представить. Джон больше не войдет в эту дверь. Я слышала, как люди говорили, что всегда ждут, когда их близкие появятся на пороге. Но все это было наяву, а не во сне. И это было навсегда. Он потерял остаток своей жизни. Он как чувствовал это, когда мы говорили с ним три недели назад.

Я сидела возле столика, но словно смотрела на все со стороны. Я не плакала. Я ничего не слышала, не видела и не чувствовала. Моим анестетиком стало пиво. Оно помогло мне смягчить боль и не позволило мне взорваться. В тот вечер и во все последующие вечера, когда мое сознание кричало: “Его больше нет!” – мой разум останавливал эту мысль, просто чтобы избежать боли немыслимого.

Замечая все, что происходит вокруг, я не позволяла себе эмоционально вкладываться в ситуацию. Образы в гостиной сменяли друг друга. Там были Билл, его жена Марта, Лора и Роджер, Леон – и еще много кто. Они сказали, что в машине сидит местный филиппинский врач, которого они привезли, на случай если мне понадобится успокоительное. Но зачем? Что это может изменить? Зачем мне забывать моменты, когда еще совсем недавно Джон был со мной, но постепенно уходил все дальше в те края, которые называются прошлым? Я не хотела забывать или заглушать этот резкий шок. Мне нужна была реальность. Все смотрели на меня.

Билл сказал, что у них не получилось привезти тело Джона. Я недоуменно посмотрела на него. Тело Джона опустело, стало отголоском прошлого. Джон погиб. Зачем рассказывать мне о его оболочке? Зачем повторять, что они вернутся за ним завтра? Внутри меня все так и закричало: завтра? Но я подавила эту мысль. Я не могла подумать ни о следующем дне, ни о следующей неделе моей жизни без Джона.

Затем Леон, казалось, взял себя в руки и стал по порядку рассказывать историю того дня, 19 октября 1972 года, когда я потеряла Джона.

Мобильная группа Джона должна была проникнуть на территорию противника. В тот день они планировали дать отпор частям ВНА, которые значительно продвинулись на юг по тропе Хо Ши Мина в направлении Южного Вьетнама. Леон и Джон получили разрешение на работу в зоне посадки вертолетов для проведения операции, хотя в штабе и считали, что там недостаточно безопасно. Они прилетели туда на разных вертолетах и на земле руководили десантом и распределением лаосских войск. Днем, когда высадка почти завершилась, Леон и Джон услышали в отдалении ружейный огонь и поняли, что пора убираться оттуда.

Леон сел в вертолет со своими помощниками. Вертолет поднялся в воздух и скрылся за кронами деревьев, чтобы силы ВНА не смогли вести по нему прицельный огонь. Вертолет Джона тоже взлетел, но поднялся выше деревьев. Противник тотчас открыл по нему огонь и попал в цель. Вертолет накренился и упал. Начался пожар. Солдаты Джона, не успевшие далеко уйти от места высадки, бросились назад, к вертолету, объятому белым, магниевым пламенем. Через открытую дверь они сумели вытащить Джона, его помощника и пилота.

Солдаты сказали, что Джон обгорел, но его лица пламя не коснулось. Леон смотрел на все это со своего вертолета, пилоту которого он приказал вернуться к месту высадки, несмотря на очевидную угрозу. Но они не смогли подобраться достаточно близко, чтобы в полной мере разглядеть, что происходит, и не смогли приземлиться из-за продолжающегося ружейного огня. Леон был сам не свой. Ему хотелось вытащить Джона.

Рассказывая мне об этом, Леон плакал. Он не мог смириться с тем, что был не в силах изменить произошедшее прямо у него на глазах. Он не мог остановить вертолет Джона, чтобы тот не поднялся над деревьями, не упал, не загорелся. Он мог лишь в ужасе смотреть на все это, крича по рации находившимся на земле лаосским солдатам, чтобы они вытащили Джона, спасли его друга, Тамака. Как такое вообще могло случиться?

Когда стало понятно, что он не сможет помочь Джону, Леон велел пилоту покинуть место высадки, чтобы спасти Джона попытались солдаты на земле. Но затем по рации сказали немыслимое: “Тамак погиб”.

Леон был убит горем. Он сообщил по радио о случившемся Серому Лису в воздушное командование. Затем он еще раз вернулся на место высадки, постаравшись подлететь как можно ближе, чтобы все-таки вызволить Джона. Но территорию уже захватили отряды ВНА. Солдаты Джона отступили от вертолета, унося с собой тела Джона, его помощника и пилота. Леону ничего не оставалось, кроме как вернуться в Паксе. Своим присутствием он лишь накалял обстановку, усложняя отход мобильной группе Джона. Как ему было объяснить, что он был не в силах предотвратить случившееся?

Позже я вспомнила момент, когда погиб Джон. Это было днем, когда я возвращалась домой с обеда на штабном фургоне. Фургон остановился на однопутном мосту через Седонг. Джон пришел ко мне – каким-то образом я это почувствовала. Даже сейчас я не могу вспомнить, как я узнала об этом, но меня поразило, что это случилось в тот самый миг, когда упал его вертолет. Когда он погиб.

Леон плакал и печально смотрел на меня, снова и снова повторяя, что он сделал все возможное, но не спас Джона. Он был шокирован своим бессилием.

Билл сказал, что лаосские солдаты Джона забрали его тело с собой. Ночью они пойдут дальше по джунглям, а на следующий день найдут место, куда можно будет отправить вертолет, чтобы забрать тело. Я ответила, что это просто тело. Не стоит рисковать ради него своими жизнями.

Жена Билла, Марта, спросила, чем я хотела заняться тем вечером. Я подумала, что мне просто хочется, чтобы все это прекратилось.

Я сидела на знакомом банановом диванчике и водила пальцами по трещинам на подлокотниках. Я почти не плакала – слезы едва проступали на глазах, когда я позволяла своему сознанию признать то, во что я отказывалась верить.

Меня спросили, как известить обо всем моих родителей. Я дала Биллу номер родителей в Форт-Лодердейле, но затем вдруг вспомнила, что их нет дома. Они были в Пасадене, в Калифорнии, в гостях у друзей, Мертона и Элис. Тогда я дала номер сестры, которая знала, как с ними связаться. “Будет жутко”. Затем меня спросили, где живут родители Джона, чтобы отправить к ним человека, который сообщит о случившемся. “Почему нельзя все изменить? Почему нельзя сделать так, чтобы все это оказалось неправдой?”

Билл предложил мне переночевать у Элси и Джима, которые жили неподалеку. Кто-то поднялся со мной наверх, чтобы собрать сумку. Я увидела вещи Джона, лежащие друг на друге зубные щетки, его расческу, на зубцах которой еще остались его светлые волосы, его одежду в шкафу, его подушку на кровати, где мы любили друг друга и шептались в ночи. Где он нежно поцеловал меня на прощание ранним утром.

Я ушла к Элси, замерев в безвременье, не глядя ни вперед, ни назад, потому что мне было слишком больно принять как прошлое, так и будущее.

У Элси и Джима был бар с кондиционером – статус давал особые привилегии. Там я села и выпила несколько бутылок пива, чтобы смягчить острую боль реальности. Я говорила о Джоне. Наконец, я поднялась наверх, легла в кровать и уснула. Ночью я просыпалась несколько раз, но отмахивалась от мыслей и проваливалась обратно в беспокойный, болезненный сон. Я проснулась очень рано. Все это было правдой. Мне это не приснилось. Что мне было делать сегодня, завтра, всегда? Куда пропало наше будущее? Я умерла вместе с Джоном.

Но необходимые формальности не позволили мне отдаться боли. Мне нужно было разобрать документы и одежду и сказать, что отправить домой. Я рассортировала одежду Джона и отправила большую часть в благотворительную организацию. Те вещи, которые напоминали мне о чем-то, я отправила домой – где бы ни был этот дом.

“Но что мне делать с поношенными ботинками и его запахом на одежде? Смогу ли я забрать его запах с собой, чтобы он напоминал мне о его ласке в чудесные моменты нашей близости? Его храп, голос, мысли, наши разговоры и его любовь: как я могла все это упаковать? Неужели я забуду все это, когда покину это место, где мы смеялись, плакали, любили, планировали будущее и проживали вместе каждый день, даже последний?”

Я боялась смотреть в зеркало, потому что знала, что лишилась своей половины, причем лучшей. Тем утром он ушел в четыре часа, чтобы подготовиться к дневной высадке. Он разбудил меня, чтобы поцеловать на прощание. Если бы мы только знали…

К дому подошла группа лаосских женщин. Их мужья работали на Тамака, и они хотели сказать мне, как сожалеют. Они все твердили, что не могут поверить, что Тамак погиб. Американцы не умирают – смерть настигает только лаосцев. Мы расселись на поставленные в круг стулья и почти ничего не говорили из-за языкового барьера. Но я видела, что они понимают мою боль, и разделяла их неверие. Я была рада, что они ко мне пришли. Позже мне сказали, что лаосцы редко совершают такие визиты, чтобы признать горечь смерти. Они верят, что душа человека живет вечно.

Я позвонила в Таиланд нашим близким друзьям Дэйву и Барбаре. Почему-то мне стало легче, когда я рассказала им, что случилось. Джон погиб в Сараване, разбившись на вертолете. Я отправлялась домой. По ходу разговора телефонистка, следившая за линией, несколько раз спрашивала нас: “Работает?” Я отвечала ей: “Да”. Позже я осознала, каким шоком случившееся стало для наших друзей, хотя телеграммы о гибели Джона наверняка уже разослали из штаба по всему региону. Как и телеграммы о гибели Рэя.

Дел было немало. Позвонил Леон. Они не смогли забрать тело и хотели попробовать еще раз после обеда. Я сказала, что все в порядке. Позже мне позвонили и сообщили, что тело забрали. Леон сказал, что посмотрел Джону в лицо. По его словам, оно не изменилось, лишь его роскошные усы-подкова немного обгорели. Тело положили в мешок и накрыли американским флагом с золотистой бахромой.

Чтобы констатировать гибель Джона и подготовить официальное свидетельство о смерти, тело отправили на вскрытие в Удорн. Получив и прочитав свидетельство, я почувствовала, как земля ушла у меня из-под ног. Это чувство не раз возвращалось ко мне впоследствии. В документе было черным по белому написано, что он умер от ожогов третьей степени. Позже мне сказали, что в него также попали из АК-47. Свидетельство о смерти Джона стало моей новой реальностью.

Я была в гостиной, когда приехал важный человек – Хью Товар, шеф ЦРУ во Вьентьяне. Неужели случившееся было для него так важно, что он лично приехал в Паксе, чтобы встретиться со мной? Он сочувственно обнял меня и затем внимательно посмотрел на меня своими ясными глазами. Он явно был опечален и хотел, чтобы я знала, что горем убиты все.

Он сказал, что представляет директора Центрального разведывательного управления, который передает свои соболезнования и сожалеет о случившемся. Меня поразило, что директор знает о гибели Джона – одного из многих рядовых сотрудников. Хью пришел сказать мне об этом. Надолго он не задержался, но я запомнила, что он совершенно искренне выражал свои чувства и, казалось, разделял мою боль. Я была благодарна ему за этот визит. Я поняла, что не я одна потеряла Джона. В последующие годы я не раз встречалась с Хью и всегда говорила ему, как много для меня значил его визит. Он обнимал меня. Снова.

Неотложные дела спасли меня. Нужно было подготовить мое возвращение. Моих родителей известили о случившемся, и они планировали встретить меня в аэропорту Лос-Анджелеса, чтобы затем всем вместе лететь в аэропорт Логана в Бостон, где нас должны были ждать родители Джона. В штабе решили, что со мной поедет Элси. Ей выдали валиум, чтобы она дала его мне, если сочтет, что без него мне не выдержать бесконечного перелета на другой конец света.

О чем думали мои родители, сестра и бабушка? И как держались родители Джона, его братья и сестра? Позвонить им не было возможности, да и что мы могли сказать друг другу? Слезы льются беззвучно.

Тем вечером я пригласила к себе гостей, чтобы освободить морозилку, забитую в преддверии вечеринки, которую мы с Джоном планировали устроить на Хеллоуин. Мы заказывали в комиссариате колбаски, чтобы накопить достаточное их количество к вечеринке, а также запасались пивом и крепким алкоголем. Вечеринка должна была удаться на славу. Я попросила Билла пригласить всех, чтобы мы вместе помянули Джона. Мне нужно было со всеми поговорить и попрощаться.

Из мужчин пришли не все. А те, что пришли, не знали, что мне сказать. Но все мы молча согласились, что поступаем правильно, собравшись, чтобы разделить свою боль и горечь. Было много печальных лиц. Всеобщая тоска показывала, каким прекрасным другом Джон был каждому. Все они потеряли Тамака.

На следующее утро я упаковала вещи, которые могли понадобиться мне в будущем. Как мне было их выбрать, когда я понятия не имела, чем буду заниматься спустя час, день, неделю или целую жизнь? Стоял октябрь. Наверное, в Массачусетсе было холодно. Я не могла себе представить, какими будут следующие несколько дней. Собирать вещи было сложно. Мне помогала Элси.

Наш самолет вылетел в Бангкок в воскресенье. Попрощаться в аэропорт пришла небольшая группа, но позже я так и не сумела вспомнить, кто там был. Я осознала, насколько я нервно истощена, когда села в самолет. Мы летели по синему небу над чудесными белыми кучевыми облаками, которые позволяли мне думать, что все это происходит во сне. Но полет был недолгим.

Мы приземлились в аэропорту Бангкока и уехали в ангар в стороне от основного терминала. Там уже ждала машина, которая должна была отвезти нас прямо на пограничный контроль. Тайский сопровождающий извинился, что нам придется пройти эту формальность, но все закончилось очень быстро. Он привез нас на той же машине обратно, припарковался перед аэропортом, загрузил наш багаж и отвез нас в Бангкок, где мы провели целый день, прежде чем сесть на рейс “Пан-Америкэн” в США.

Как и всегда, когда мы бывали в Бангкоке с Джоном, мы остановились в роскошном отеле, где пахло свежестью и чистотой, в то время как снаружи стояла влажная жара, а из открытых каналов, называемых клонгами, невыносимо воняло гнилью. Мне нужно было взять себя в руки, чтобы в США иметь презентабельный вид. Мы с Элси отправились в знакомый салон красоты, чтобы обновить мое мелирование и сделать настоящую стрижку, ведь в Паксе я сама стригла волосы и себе, и Джону. Я посмотрела в зеркало, чтобы проверить, все ли в порядке с моим лицом. “Я ли это?”

“Да, это ты, и ты в Бангкоке. Скоро тебе предстоит пережить самые страшные и мучительные минуты жизни: похороны твоего молодого мужа”. Как одно событие могло так сильно изменить мою жизнь и создать “сейчас”, над которым я не имела контроля? Казалось, я снова видела себя со стороны, и это меня пугало. Быть мною было слишком больно.

По дороге в парикмахерскую мы увидели на улице мертвого человека. Судя по всему, его сбила машина. Кто-то накрыл ему голову небольшой циновкой. По тайскому обычаю, ответственный за смерть человека должен был похоронить его и до конца жизни заботиться о его семье. Похоже, водитель скрылся с места происшествия. Как и Джон, этот человек погиб по вине неизвестного.

Молодая миниатюрная тайка, которая стригла меня и раньше, на ломаном английском спросила, зачем мы приехали в Бангкок. Мне впервые нужно было вслух сказать, что случилось. Сказать, что Джон погиб. Но я могла этого и не делать, как я и поступила. Я поняла, что сообщать о смерти мужа очень сложно. Услышав это в ответ на свой вопрос, люди бледнели, а затем рассыпались в извинениях и выражали свои соболезнования. Я даже стала запоминать их реакции, потому что мне было интересно сравнивать их в моменты жалости к себе. Я замечала, что, узнавая новости, люди начинали присматриваться ко мне, чтобы понять, как я справляюсь с трагедией.

На следующий день мы поднялись на борт рейса номер 2 компании “Пан-Америкэн”, который летел вокруг света в восточном направлении. Нам предстояло сделать лишь половину оборота вокруг земного шара. Мы летели первым классом. Полагаю, таков был мой утешительный приз. Мы с Элси устроились в широких креслах, надели вязаные тапочки и стали ждать, когда пройдет положенное время. Есть мне не хотелось, поэтому я лишь потягивала пиво. Оно стало моей пищей с первого дня новой жизни. Больше ничего мне в горло не лезло.

По пути самолет сделал несколько остановок: Тайвань, Токио, Гуам, Гонолулу – и наконец приземлился в Лос-Анджелесе. На каждой остановке мы с Элси выходили в терминал, бродили по нему, замечали местное время, а затем снова садились в самолет. Уборщики каждый раз забирали наши вязаные тапочки. Стюардессы выдавали нам новые, и мы снова располагались в креслах, чтобы часами ждать следующей остановки.

Наконец мы подлетели к Международному аэропорту Лос-Анджелеса, где меня ждали родители. Я увидела их, как только мы с Элси вышли из самолета. Мы встретились, но не смогли надолго предаться чувствам, потому что авиакомпания из-за нас задерживала следующий рейс в Бостон. Нас провели в другую зону аэропорта, передали другой авиакомпании и посадили на другой бесконечный рейс. Как выяснилось, авиакомпании пришлось снять с рейса в Бостон одного пассажира первого класса, чтобы разместить нас четверых. Я пыталась осознать, насколько невероятным это событие моей жизни казалось окружающим. В тот момент я решила, что готовность снять с рейса пассажира первого класса о многом говорит. Само собой, это был лишь глупый индикатор, который мерк в сравнении с тем, что случилось со мной. И с Джоном.

Мама рассказала, как она обо всем узнала. О гибели Джона моим родителям сообщил доброжелательный офицер службы безопасности ЦРУ, которому выпала эта печальная обязанность. Отец в тот день играл в гольф. Маме позвонил человек, который представился сотрудником ЦРУ и объяснил, что произошло. Ей пришлось целый день ждать, пока отец вернется в отель, чтобы сообщить обо всем и ему. Офицер службы безопасности сказал, что на следующий день встретит их в фойе отеля и отвезет в аэропорт, куда прилетим мы с Элси. Чтобы они узнали его, он описал себя и пообещал держать под мышкой свернутый в трубочку журнал “Тайм”. Родителям понравилась эта шпионская деталь.

Ночной рейс в Бостон не дал мне возможности рассказать родителям, что именно произошло. Я очень боялась, что о гибели Джона напишут в газетах, ведь наши друзья оставались в Паксе, где сражались на тайной войне. Перед отъездом из Паксе меня попросили на все вопросы отвечать, что мой муж погиб, разбившись на вертолете.

Мы все дремали, пересекая страну в ночи. Уже перед самой посадкой я разволновалась. Из глаз полились слезы. Элси достала валиум, выданный ей в Паксе. Она дала мне половину таблетки, и я приняла ее, запив, естественно, пивом. К тому моменту, когда мы вышли в терминал аэропорта Логана, я успела успокоиться. Родители Джона, Люси и Пол, ждали нас со слезами на глазах. Люси не могла справиться с чувствами. Я не знала, как ее успокоить. Она была безутешна. Я это понимала. Я печалилась за всех нас.

Мне больно вспоминать ту долгую дорогу домой, но последовавшая за ней неделя оказалась еще хуже. Мы ждали, пока останки Джона вернут для похорон. Я представляла себе гроб с камнями внутри и про себя называла его “ящиком с камнями”. Если бы я представила лежащего в гробу Джона, я бы окончательно потеряла самообладание. Из штаба сообщили, что после вскрытия в Таиланде тело отправят домой на военном самолете. Каждый день я звонила в штаб-квартиру, и каждый день мне называли новую причину задержки.

Дни тянулись бесконечно долго. Я ни в чем не находила смысла, я не находила смысла даже в жизни. Мне сложно было принимать решения о церемонии прощания и похоронах. Священник из церкви спрашивал, какую церемонию мне хочется организовать. Сотрудники похоронного бюро интересовались, сколько подавать лимузинов. На кладбище предлагали купить еще два или три соседних участка для себя и родителей Джона. Я купила два участка. Я не могла представить, что меня похоронят там же. Мне сложно было с этим смириться. Затем к нам в дом потянулись люди, желающие выразить свои соболезнования: школьные друзья Джона, соседи и даже парикмахер, который стриг Джона с детства. Я приветливо встречала их и вежливо с ними разговаривала, но на самом деле мне хотелось спрятаться ото всех и притвориться, будто ничего не случилось.

В ту неделю, что я провела дома у родителей Джона в Беллингеме, в штате Массачусетс, мы вспоминали, каким Джон был ребенком, взрослым, сыном, братом, мужем и весельчаком. Мы смотрели видео, которое его родители сняли на восьмимиллиметровую камеру во время весенней поездки в Лаос и Бангкок. Смотреть его мне было тяжело. Возможно, мне и вовсе не следовало делать этого. В конце концов я научилась избегать вещей, которые могли причинить мне ужасную боль.

Я знала, что тяжелее всего в эту неделю пришлось братьям Джона и его сестре. Все они были младше Джона, и их юная жизнь словно на время остановилась. Эрикс только поступил на службу в ВВС, и ему пришлось срочно вернуться домой. Пол учился в колледже неподалеку и был дома, когда офицер ЦРУ пришел сообщить страшную новость. Кристина была на первом курсе Массачусетского университета; первый семестр и без того нелегок, а необходимость вернуться домой из-за случившейся трагедии сделала его еще тяжелее. Бобби учился в школе и наблюдал, как его жизнь стремительно меняется после мучительной потери старшего брата. Они сплотились в своей горечи: каждый из них страдал, но никто не мог сказать об этом вслух. Они знали, как сильно родители любили Джона, который был образцовым скаутом, получил диплом по физике и стал “зеленым беретом” армии США. Братья Джона и его сестра могли лишь отойти на задний план, вспоминая старшего брата. Он теперь стоял на высоком пьедестале.

В пятницу мне наконец-то позвонили из штаб-квартиры: вечером тело должно было прибыть в похоронное бюро. Прощание и погребение можно было провести в субботу. Тогда же распорядитель похорон выставил нам счет, деликатно пояснив, что в него включена оплата сверхурочной работы могильщиков, которые обычно отдыхают по субботам. Я была рада заняться этими формальностями, которые не давали мне провалиться в пучину печали. В итоге тело доставили слишком поздно, чтобы проводить церемонию в субботу, а потому похороны перенесли на понедельник.