Текст книги "Вдова-шпионка. Как работа в ЦРУ привела меня из джунглей Лаоса в московскую тюрьму"

В ночь на понедельник я почти не спала и проснулась очень рано. Элси дала мне валиум, заметив, что у меня не перестают течь слезы. Собравшись с силами, я вошла в каменное здание семейной церкви Петерсонов, Унитарианской универсалистской церкви в Вунсокете, в штате Род-Айленд, по соседству с Беллингемом. Перед началом церемонии распорядитель похорон подошел ко мне прямо в церкви, вернул мне мой первый чек и попросил выписать другой. Он объяснил, что заплатить нужно меньше, потому что похороны проходят в понедельник, а значит, мне не придется оплачивать сверхурочную работу могильщиков. От финансовых вопросов не уйдешь.

Мне потребовалось собраться с силами, чтобы пройти по длинному проходу в почти полной церкви. Церковь была немаленькая. Я заглянула туда и впервые увидела серый стальной гроб, накрытый американским флагом с золотисто-желтой бахромой – тем самым флагом, которым был накрыт мешок с телом, когда его привезли из джунглей за тысячи километров отсюда целую вечность назад. У меня подкосились колени. Я задрожала.

Рядом с гробом стояли алые розы. Флорист сказал, что именно такие цветы обычно покупают вдовы. Я не ходила к флористу: это было слишком сложно, – но согласилась с его предложением. Шагая по длинному проходу в сопровождении родителей, я смотрела на гроб и думала: “Это ящик с камнями”. Только эта мысль и помогла мне продержаться.

Когда мы с родителями вошли в церковь, первый ряд уже был занят родственниками Джона. Я понимала, что родителям Джона, Люси и Полу, важно было сидеть именно в первом ряду, ведь прощание проходило в церкви, куда они ходили всей семьей. Я села во втором ряду вместе со своими родителями и Элси. Старая подруга семьи Джона подошла к моей семнадцатилетней золовке Крис, обняла ее и громко расплакалась, явно полагая, что это Крис осталась вдовой. Крис указала на меня. Женщина подошла ко мне и снова разыграла свою драму, но мой отец быстро помог ей вернуться на свое место позади нас.

Я хотела запомнить каждую деталь, но в то же время не могла дождаться конца похорон. Пели гимны, читали Библию, говорили официальные слова. С траурной речью выступил брат Джона, Эрикс, и это было очень смело с его стороны. Когда молодой священник прочитал молитву, я поняла, что церемония подошла к концу. Я продержалась без рыданий. Мы вышли из церкви вслед за гробом, после чего его у нас на глазах погрузили на катафалк, чтобы отправить на кладбище.

Вместе с родителями и Элси мы сели в лимузин, который вслед за лимузином семьи и катафалком отправился в длинное путешествие, занявшее больше часа. Казалось, оно длится вечность. И все же мы смогли расслабиться, оказавшись наедине друг с другом. Нам нужно было стряхнуть с себя серьезность момента и даже посмеяться над тем, как распорядитель похорон выставил мне счет и как сестру покойного спутали со вдовой. Я наблюдала, как машины на шоссе уходят в сторону, чтобы пропустить нашу процессию. Уверена, водители гадали, какую знаменитость или какого героя хоронят с такой помпой, ведь за катафалком следовало огромное количество машин, в основном полных молодых людей с печальными лицами.

В машинах сидели многие наши друзья из Лаоса, вернувшиеся в США перед гибелью Джона. Там были также его школьные друзья, друзья из его родного и моего городов. Фрагменты нашей совместной жизни. Все они накануне вечером присутствовали на неформальных поминках в мотеле, где в засыпанной льдом ванне лежали бутылки с пивом. Мы смеялись над глупостями, которые творил Джон, вспоминали, каким он был веселым, и говорили, как нам будет его не хватать. И все было прекрасно. Я попросила нескольких друзей нести гроб вместе с братьями Джона.

В церкви эти печальные молодые мужчины в темных костюмах провожали дорогого друга в последний путь. На кладбище они стояли по обе стороны от гроба на склоне холма. Подозревали ли остальные присутствующие, что гроб Джона несли офицеры ЦРУ, тем серым, ветреным днем одетые в непримечательные плащи?

Распорядитель похорон подвел меня прямо к изголовью гроба. Мои родители встали позади меня, а священник и родители Джона – рядом. Пока мы ждали, когда все соберутся, я заметила, что порыв ветра загнул уголок покрывавшего гроб флага. Я подошла поправить его. Отец пошел следом, боясь, что я упаду или зарыдаю. Но я просто расправила флаг и разгладила полотнище рукой. Таким стал мой единственный контакт с тем ящиком с камнями. Я отказывалась представлять, что внутри лежит тело Джона.

Священник провел короткую церемонию, сказав стандартные слова для столь нестандартных похорон. Я попросила его прочитать в конце молитву о терпении. Твердым голосом я читала ее вместе с ним. Остальные молились про себя. От молитвы мне стало легче, но я слышала, что вокруг многие плакали. “Боже, дай мне сил принять все то, что я не в силах изменить, дай мне мужества изменить то, что изменить мне под силу, и дай мне мудрости, чтобы я смогла отличить одно от другого. Аминь”.

Затем потерявшие брата и замечательного друга молодые мужчины, которые несли гроб, стали складывать флаг. Я задумалась, кто из них был скаутом и научился этому ритуалу. Усмехнувшись про себя, я понадеялась, что хотя бы кто-нибудь знает, что делать. Ровно сложенный с огромной любовью флаг передали мне. Все было кончено.

Глава 4. В поисках собственного пути

Моя сложная дорога домой в конце концов привела меня в Форт-Лодердейл, в квартиру моих родителей. Хотя мама готовила мою любимую еду, а отец часами молча сидел рядом со мной у бассейна, я не могла найти спасения от мучившей меня боли – физической боли в груди и животе. Хуже того, я не могла представить себе Джона. Шок от его гибели стер его образ у меня из памяти. Я пыталась вспомнить его руки, сильные руки с длинными пальцами. Время от времени я замечала, что смотрю на лица и шеи мужчин, пытаясь вспомнить кожу Джона, светлые волосы у него на руках и его усы-подкову. Даже его запах. И все же я так и не сумела вспомнить его лицо. По сей день, чтобы увидеть его, мне приходится смотреть на фотографии. Как мог образ мужчины, которого я так сильно любила, не запечатлеться навечно в моей памяти? Похоже, пережитый шок остался со мной навсегда.

В итоге я снова стала есть, пусть и крошечными порциями. Через несколько месяцев вернулись и менструации, которых не было довольно долго. Я перестала дрожать, хотя во время похорон дрожала непроизвольно и чувствовала, как трясутся мои руки и колени. Меня вырвали из чудесной жизни, где у меня были любящий муж, дом, работа, и бросили в мир одиночества. Я плавала во времени, не понимая ни какой сегодня день, ни где я нахожусь. Само собой, я знала, где я и что случилось, но понятия не имела, что мне делать дальше.

Мама переживала все это вместе со мной. Она никогда не рассказывала мне о прошлых свиданиях со смертью, но, судя по всему, понимала мою боль.

– Давай прокатимся, – говорила она мне. – Не стоит сидеть в четырех стенах.

Мама была позитивным человеком. Она верила в доброго, милосердного Бога. И считала, что ничего в нашей жизни не происходит без причины, а потому не сомневалась, что я найду свой путь. Что еще может сделать мать, когда ее ребенок так подавлен, кроме как готовить вкусную еду и быть рядом?

Бабушка тоже не унывала.

– Лучшие умирают молодыми, – сказала она.

А затем ухмыльнулась и пошутила, что именно поэтому она еще жива в свои восемьдесят два года.

Они разделяли мою печаль и всячески старались меня поддержать.

В те недели во Флориде, размышляя о своем положении, я гадала, смогу ли снова обрести желание жить, работать и хоть чем-нибудь заниматься в своей новой жизни без Джона. Он с головой погружался во все свои начинания, был полон решимости и усердно трудился, достигая своих целей. Джон редко шел простым путем; говорил мне, что порой ему казалось, что он разочаровал родителей, выбрав не тот путь, который они для него видели. После гибели Джона его родители с гордостью рассказывали обо всем, чего он успел достичь.

У него были цели. Окончив колледж, он подал заявления на многие престижные факультеты журналистики, и везде его приняли. Затем он решил, что хочет проверить себя перед лицом опасности, и ушел добровольцем в армию. Он подписал контракт на два года, но отказался идти в офицерское училище, потому что не проникся уважением к сослуживцам. Вместо этого он решил стать десантником, пройти долгую, изнурительную подготовку и вступить в ряды “зеленых беретов”.

Он вызвался добровольцем во Вьетнам, продлив срок своей службы еще на месяц, чтобы его смогли отправить в шестимесячную командировку. Он вошел в элитную разведгруппу, которая пользовалась большим уважением. Он писал мне о легендарных личностях, которые служили вместе с ним, и удостоились медали Почета. За проявленный героизм его наградили поездкой в Тайвань, а затем и в Бангкок, сопроводив это значительными денежными выплатами. Но он никогда не рассказывал мне подробностей. Он писал из Вьетнама о страхе, говоря, что лишь страх заставляет его находить в себе смелость. Он либо ходил по лезвию бритвы, отправляясь на задание, либо расслаблялся в казармах, потягивая пиво, играя в карты, плескаясь в горячем душе. Имея двоякое мнение о войне, он признавал, что сделал свой выбор и с честью служил своей стране.

Почему он выбрал опасный путь, отправившись в Вьетнам, вместо того чтобы скрыться в тихой гавани университета? Я обрадовалась, когда он вернулся из Вьетнама живым. Казалось, я опять могу дышать полной грудью. Мы наконец могли начать совместную жизнь. Мы поженились после двухмесячного путешествия с рюкзаками по Европе, во время которого заглянули в германский Донау, где родился Джон. На церемонию, состоявшуюся 26 декабря 1969 года в Форт-Лодердейле, были приглашены лишь наши близкие. Недовольный мирной жизнью в Северной Каролине, где я преподавала в муниципальном колледже и училась в Университете Северной Каролины в Чапел-Хилле, Джон бросил себе новый вызов и подал заявление на работу в ЦРУ.

Вспоминая наше совместное прошлое, я сама должна была понять, каким станет мое будущее.

Я оценила свои прошлые места работы. Я преподавала студентам колледжа в Северной Каролине, слепым в Вирджинии, молодым “неблагополучным” испаноязычным девушкам в Коннектикуте, а также недолго работала в Национальном учительском корпусе в Лас-Крусесе, в штате Нью-Мексико. Я с переменным успехом пробовала учить лаосцев английскому. Я любила преподавать, но после смерти Джона не знала, смогу ли быть достаточно эмоционально устойчивой, чтобы удерживать внимание класса. Я всегда обращалась к своему чувству юмора и артистичности, чтобы занятия становились интересными и увлекательными. Но теперь я чувствовала себя безрадостной и уязвимой.

Мне также было сложно справляться с рутиной. В конце концов, я столкнулась с конечной реальностью – со смертью. Почему людей так занимали мимолетные, пустые вопросы жизни? Я встречала тех, у кого все было хорошо, но они все равно находили повод для недовольства. Разве они не знали, как сильно им следовало ценить жизнь? Такой была фаза гнева в моем процессе принятия неизбежного. Вместо того чтобы злиться на Джона – как я могла на него злиться, когда он сам был жертвой, проигравшим? – я злилась на незнакомцев, которые понятия не имели, какую страшную потерю я пережила.

Я пошла обновить свои водительские права во Флориде. Меня встретил мужчина – наверняка прекрасный человек, – который спросил, замужем ли я. Я посмотрела ему в глаза и сказала:

– Я вдова.

– Вы слишком молоды, – ответил он.

“Сама знаю”, – подумала я. И Джон был тоже слишком молод. Я кратко пояснила, что во Вьетнаме идет война, на которой и погиб мой муж. Хотя я не сказала всей правды, этого было достаточно. Мужчины погибали на войне. Мой собеседник извинился.

Год президентских выборов, 1972-й, был ужасен. Занимающий антивоенную позицию Макговерн выступал против президента Никсона. Во время Национального съезда Демократической партии в Чикаго разразились протесты. Я никогда не понимала жестокости антивоенных бунтов. Демонстранты сожгли американский флаг – точно такой же, как тот, что покрывал гроб Джона. Мне казалось, что это личный выпад против его патриотизма и героизма. Почему протестующие считают, что семьи мужчин, погибших на войне, должны встать на их сторону? Они понятия не имеют, что такое горечь потери. Своими действиями они сводят на нет героизм погибших. Я ненавидела протестующих.

В день выборов мы с отцом сходили проголосовать, а на обратном пути заглянули в магазин. У меня на рубашке была наклейка “Я проголосовала”. Пока я ждала отца у входа в магазин, ко мне подошла пожилая женщина. Показав на мою наклейку, она сказала:

– Уж мы-то знаем, за кого ты проголосовала.

Я поверить не могла, что она сказала это, подразумевая, что я голосовала за Макговерна, просто потому что была молода.

– Нет. Вы неправы, – сказала я, серьезно посмотрев на нее.

Меня покоробило ее отношение. Почему я не сказала ей, что случилось? Как бы мне хотелось все рассказать…

Я хотела, чтобы заслуги Джона признавали, хотя его работа и была секретной. Когда меня спрашивали, что случилось, я гордо отвечала, что он погиб при падении вертолета во Вьетнаме. Близкие Джона тоже не хотели мириться с таким положением вещей. В конце концов он получил признание, когда Организация ветеранов иностранных войн воздвигла монумент в его честь в Беллингеме. Я часто замалчивала причины, по которым имени Джона не было на Мемориале ветеранов войны во Вьетнаме в Вашингтоне.

В те дни в стране была напряженная политическая обстановка, подогреваемая телевидением, где в негативном свете показывали войну во Вьетнаме, применение напалма, жестокие антивоенные протесты и бомбардировки Ханоя. В вечерних новостях не обходились без оглашения количества убитых за день, как не обходились без прогноза погоды.

Я была на распутье. Я больше не могла прожить ту жизнь, которую мы планировали. Теперь мне предстояло решить, какой станет моя жизнь. У меня была возможность начать все заново. В глубине души я даже предвкушала начало новой жизни, но от этого чувствовала себя виноватой. Само слово “возможность” коробило меня своими позитивными коннотациями. Мне не хотелось радоваться началу новой жизни без Джона.

В процессе завершения всех дел Джона в ЦРУ я несколько раз слетала в Северную Вирджинию, где в штаб-квартире занимались моим вопросом. Ко мне относились доброжелательно, и задержек не возникало. На все мои вопросы там отвечали быстро, в основном разъясняя мне правительственные постановления, понять которые было непросто. Я понятия не имела, сколько мне должны заплатить и сколько денег мне понадобится. Когда на наш счет пришла последняя зарплата Джона и общая сумма пенсионных накоплений, я обрадовалась, что получила хоть что-то. В Лаосе мы с Джоном сэкономили немало денег, потому что тратить их было не на что – во всяком случае, нас ничего не привлекало. Мы не гнались за вещами. Помимо меня, он ценил лишь свой фотоаппарат. Я всегда получала все, что хотела, но не испытывала потребности покупать много новых вещей.

В декабре меня пригласили в ЦРУ, чтобы подписать последние бумаги. Путешествие в Северную Вирджинию внесло необходимое разнообразие в мой быт – я не могла и дальше бездельничать во Флориде. К тому же мне хотелось повидаться с друзьями из Лаоса. Но на этот раз мне предстояло уладить важные формальности.

Мне сказали, что Министерство труда одобрило мне пособие по потере кормильца. Сотрудники офиса пояснили, что вдовам положено довольно крупное денежное пособие, которое не облагается налогом и выплачивается пожизненно или до заключения нового брака. Соглашаясь на это пособие, я автоматически отказывалась от прав на любые другие льготы, например, предлагаемые Министерством по делам ветеранов. В ЦРУ меня заверили, что Министерство труда предлагает более высокое пособие, чем Министерство по делам ветеранов. Я последовала их совету и не прогадала. Хотя пособие по потере кормильца оказалось довольно большим, прожить на него было сложно. Джон во всем был прав. В прошлом я всегда находила способ зарабатывать себе на жизнь и жила на свою зарплату, какой бы она ни была. Но в этот момент я не знала, где мне жить и чем заниматься. Я поняла, что пора определяться с планами на будущее, хотя у меня не было ни мечты, ни цели.

Прилетев в Северную Вирджинию, я остановилась у Джерол и Тома. Они с маленьким сынишкой Томми жили в Роквилле, штат Мэриленд. Томми родился 30 сентября 1972 года. Так совпало, что я узнала о его появлении на свет в тот день, когда погиб Джон. Том был среди мужчин, которые несли гроб Джона на похоронах. После отъезда из Лаоса я поддерживала связь и с Джерол, и с Томом и частенько обращалась к ним за советом. Мы много разговаривали о том, чем я могла бы заняться. Том советовал мне подать документы на работу в ЦРУ, в частности на программу стажировки. Я мало что знала о ЦРУ и не представляла себе задачи оперативных сотрудников. Том не жалел времени, чтобы разъяснить мне, как работает ЦРУ и почему мне стоит попробовать этот карьерный путь.

Стажировка представляла собой программу быстрой подготовки сотрудников ЦРУ. Хотя Том не знал, какие требования предъявляются к будущим стажерам, сама возможность казалась весьма интересной. Том все подчеркивал, что мне стоит пойти в оперативный отдел, где работали они с Джоном. Но я почти не расспрашивала Джона о его работе. В Лаосе он занимался военизированными операциями. Хотя я была поверхностно задействована в подготовке, я не понимала, чем именно занимается оперативник и какова роль ЦРУ. В школе на уроках гражданского права нам не рассказывали о ЦРУ, а в колледже я не изучала политологию.

В тот декабрь, пока я была в Вирджинии, я попросила сотрудников штаб-квартиры помочь мне подать заявление о приеме на работу, а точнее, на стажировку. Ко мне прикрепили наставника, который работал начальником службы тыла во Вьентьяне, пока мы жили в Лаосе. Гленн был чудесным, жизнерадостным человеком с блестящими глазами и хитрой усмешкой. Похоже, он был рад помочь мне начать новую жизнь. Он назначил мне встречу с рекрутером ЦРУ.

Рекрутер оказался сухим, лишенным чувства юмора неприметным мужчиной. Он представился мне – возможно, вымышленным именем. Я вручила ему свою автобиографию, скопированную с анкеты, которую полтора года назад заполнила во Вьентьяне. Рекрутер начал интервью, спросив меня о прошлом, что меня удивило. Возможно, он просто не знал, как еще начать разговор, ведь я не сомневалась, что Гленн рассказал ему о том, что мне пришлось пережить. Я рассказала ему о последних событиях моей жизни, а затем описала свое образование и опыт работы и перечислила заграничные поездки. Я была уверена, что моего опыта, включавшего пятнадцать месяцев работы на ЦРУ в Лаосе, достаточно, чтобы меня приняли на стажировку. Я добавила, что изучала три языка: испанский, французский и немецкий.

Когда рекрутер завершил интервью, сказав, что готов предложить мне секретарскую должность, я почувствовала себя оскорбленной. Скупо поблагодарив его за потраченное время, я вернулась в кабинет Гленна, сердитая и разочарованная. Рекрутеру было плевать на меня, мой опыт и квалификацию. Он увидел перед собой 27-летнюю женщину и сразу определил ее на работу секретарем. Ответ рекрутера удивил Гленна не меньше моего, и он пообещал мне устроить еще одно интервью.

В Вашингтоне я решила подыскать себе квартиру. Мне не хотелось оставаться во Флориде. Хотя Джерол с Томом жили в Мэриленде, я предпочитала Вирджинию, где жили многие другие друзья по Лаосу. Одним холодным утром я отправилась на поиски, прихватив с собой “Вашингтон пост” с объявлениями о сдаче квартир.

В итоге я нашла квартиру в доме у больницы “Фэйрфакс”, неподалеку от печально знаменитой окружной дороги, которая позволяла быстро перемещаться по городу. Сотрудник агентства недвижимости показал мне несколько квартир, но для моих скромных нужд достаточно было и квартиры с одной спальней. Я заполнила необходимые бумаги, уверенная, что делаю первый шаг в новую жизнь.

На следующее утро из агентства позвонили, чтобы сказать, что мою заявку на аренду отклонили без объяснения причин. Рассерженная, я вернулась в квартиру, полагая, что произошла ошибка. На самом деле причина отказа была вполне логичной. У меня не было ни работы, ни явного дохода. Прекрасная поездка. Ни работы. Ни квартиры.

Я позвонила Гленну, надеясь, что он сможет мне помочь. Он рассмеялся и сказал, что его жена, возможно, не обрадуется, если он станет моим соседом, но согласился подписать договор аренды вместе со мной. Мы снова отправились в агентство недвижимости и внимательно заполнили новую заявку, которую одобрили без вопросов. Казалось, в управляющей компании предпочитали, чтобы я нашла себе богатого покровителя. Позже я познакомилась с женой Гленна. Она сказала, что Гленн уверял ее, что я старая и страшная. Мы рассмеялись, понимая, какой он хитрый, но при этом добрый.

Накануне отъезда во Флориду на семейное Рождество я вместе с Джерол, Томом и несколькими другими близкими друзьями из Лаоса отправилась на рождественскую вечеринку. Там были только сотрудники ЦРУ, но я была знакома не со всеми. Одна женщина представилась мне и сказала, что ее муж временно командирован за границу.

– А где сегодня ваш муж? – спросила она.

Многие стоявшие рядом друзья услышали ее невинный вопрос. Мысленно я закричала: “Да где он был вообще последние два месяца?” Но вслух лишь сказала ей, что в октябре он погиб в Лаосе. Она рассыпалась в извинениях и выразила мне свои соболезнования. Мои друзья быстро сменили тему. В последующие месяцы мне не раз задавали этот невинный вопрос.

Затем случилась новая трагедия, уже третья в Лаосе. Неподалеку от Паксе погиб еще один офицер. Я прилетела в Техас, чтобы поддержать его молодую жену Кэти, с которой мы познакомились, когда она в сентябре навещала мужа в Паксе. В момент его гибели она была беременна их первенцем, которого они зачали, когда приехали навестить меня в Паксе после гибели Джона. Одна жизнь была потеряна, а другая создана. Оглядываясь назад, я гадаю, как я сумела найти в себе силы полететь к ней и почему решила, что должна ее поддержать. Она ни разу не спросила меня, почему я приехала, и вроде бы была рада моему присутствию.

Рождество 1972 года было грустным. Как счастливы мы были с Джоном всего год назад, когда праздновали наше второе и последнее Рождество вместе! Двадцать шестого декабря 1972 года мы должны были отметить третью годовщину совместной жизни. Каким-то образом я нашла в себе силы подписать открытки и даже приложила к каждой копию некролога Джона. Держу пари, все те, до кого еще не дошли новости, немало удивились, получив их. Я часто вспоминаю подобные поступки и спрашиваю себя, зачем я это делала. Впоследствии я гадала, уместно ли было рассылать такие открытки, но в тот момент мне казалось, что это правильно.

В декабре отец предложил мне купить машину. Он знал, что мне нужна его энергия, чтобы перезапустить свою жизнь. Мы вместе выбрали белый “Понтиак-Гранд-Ам” 1973 года. Я украсила его сине-красными полосами по обоим бокам, и он стал выглядеть очень патриотично.

Наступил январь 1973 года. Мне пора было переезжать в Вирджинию. Я упаковала свои немногочисленные вещи и отправилась на север. Приехав из Флориды, я снова остановилась у Джерол и Тома и жила у них, пока не обставила свою квартиру. Переезд в эту квартиру причинил мне больше боли, чем отъезд из дома на учебу в колледж. Джерол стала для меня надежной опорой, и покинуть ее оказалось очень тяжело. Но я знала, что мне нужно привыкнуть к одинокой жизни.

В середине февраля 1973 года Северный Вьетнам освободил американских военнопленных. Я не отходила от телевизора и плакала, глядя, как каждый из них с трудом спускается по трапу самолета. Меня удивило, что я столь эмоционально отреагировала на эту новость. Я все думала: “Почему они вернулись, а Джон нет?” Затем зазвонил телефон. Моя свекровь Люси плакала в трубку, говоря, как ей грустно. Я не сказала ей, что и сама в глубокой печали. Я просто постаралась ее утешить.

Я никогда не понимала, почему у меня не получается показать ей свои чувства. Я позволяла ей быть в центре внимания и думать, что страдает она одна. До гибели Джона у нас с ней были сложные отношения. Теперь, когда его не стало, я не знала, как ей отвечать. Я хорошо помню, как в ту долгую неделю, пока мы ждали похорон, она сказала, что я могу найти нового мужа, а она потеряла сына навсегда. Я пришла в ярость от этих слов. Мне хотелось сказать, что она понятия не имеет, что такое лишиться мужа, особенно в возрасте двадцати семи лет. Ей было пятьдесят, и она многое повидала в жизни, но мы с Джоном только начинали свой путь. Но теперь все это осталось в прошлом. Я ничего ей не ответила и ни разу не показала, как она обидела меня и какой эгоистичной она была в своем горе. Она ни разу не позволила мне подступиться к ее печали.

Следующей позвонила Джерол. Она тоже смотрела новости о возвращении военнопленных. Когда она спросила меня, как дела, я расклеилась. Каков был ее ответ? Она укутала шестимесячного Томми, чтобы он не замерз в холодный и ясный февральский день, и приехала ко мне, чтобы меня поддержать. Она всегда была рядом, когда мне становилось тяжело.

Хорошие друзья помогли мне пережить, как в тумане, первые месяцы моей новой жизни. Я записалась в спортивный клуб и каждый день ходила заниматься и плавать в бассейне. Оказалось, что мне легче справляться с печалью после серьезной физической нагрузки. Я пробовала новое, то и дело бросая себе вызов. Я решила научиться скалолазанию. Холодным и серым субботним утром группа встретилась на Великих водопадах Потомака со стороны Мэриленда, где были относительно высокие утесы. Сначала мы спустились вниз на тросе. Это было просто: я перемахнула через край и медленно спустилась, не повредив веревкой ни руки, ни попу. Когда все оказались внизу, началась сложная часть занятия. Нам нужно было забраться обратно на утес.

Это оказалось физически тяжело. Чтобы не терять равновесие и давать себе отдохнуть, я цеплялась за маленькие деревца, которые росли на утесе. Инструктор твердил мне “не держаться за растительность”, по опыту зная, что эти тоненькие деревца не давали надежной опоры. Я научилась ставить большой палец ноги в маленькую трещину и отталкиваться бедрами, не задействуя руки, которые от усталости очень быстро превратились в желе. Более крупные мышцы бедра работают дольше. К концу занятия я получила некоторые навыки и стала с гораздо большим почтением относиться к этому трудному виду спорта. Я не продолжила заниматься скалолазанием, но уяснила одну вещь: бросая себе физические вызовы, я проверяла свою готовность жить дальше. И почти уже не сомневалась, что смогу пережить тяжелые времена. Я также узнала, что, забираясь на утес, нужно делать шаг за шагом, чтобы со временем достичь своей цели. Точно так же, маленькими шагами, нужно было идти в будущее.

Устраивая свою жизнь в Северной Вирджинии, я не оставляла надежды поступить на работу в ЦРУ. После неудачного интервью Гленн познакомил меня со старшим оперативным сотрудником Хэлом. Помню, как я впервые встретилась с этим красивым немолодым мужчиной с негромким голосом. Проявив немалую чуткость, он понял, что мне нужно начать жизнь с чистого листа, не забывая при этом о прошлом, и дал мне несколько советов, как достичь моих карьерных целей. У меня было социологическое образование, которое позволяло мне пойти работать в отдел кадров, но также он считал, что я могу стать рекрутером – мой характер подходит для этого. У меня появилось чувство, что такая работа может прийтись мне по душе.

В то же время он назначил мне интервью по поводу стажировки. Хэл дал мне сразу несколько вариантов. Он организовал мне встречу с Бобом, который только что вернулся из заграничной командировки и вскоре должен был отправиться на задание в Европу. А тот предложил мне полететь туда самой, чтобы там он нанял меня на работу личной помощницей. Мне показалось это подозрительным. Я должна была заплатить за билет, оплатить проживание, а затем жить своей жизнью, по первому зову приходя ему на помощь. Хотя он был приятным высоким седеющим блондином, которому не помешало бы привести себя в форму, у меня сложилось впечатление, что он хочет закрутить со мной роман, а не дать мне хорошую должность. Мне было двадцать семь, а ему по меньшей мере сорок семь. Он не был мне интересен, и его интерес мне не льстил.

Когда я сказала Хэлу, что предложил мне Боб, он возмутился. Мы согласились, что это не мой вариант. На следующий день ни с того ни с сего позвонила какая-то женщина, которая попросила меня прийти обсудить предложение Боба. Я пришла в назначенное время, не имея никакой другой информации. Каково было мое удивление, когда меня проводили на встречу с Арчи Рузвельтом, главой европейского отделения Оперативного директората! Позднее Хэл сказал мне, что это большая честь. Руководители такого уровня – влиятельные люди, и Хэл не ожидал, что моя встреча с Бобом привлечет внимание Арчи.

Арчи был настоящим джентльменом, невысоким, но величавым. Он любезно пригласил меня в кабинет и выразил свои соболезнования. Он сразу сказал мне, что счел предложение Боба неуместным. Он говорил искренне и, кажется, действительно заботился о моем будущем. Он посоветовал мне сказать Бобу, что я не приму предложение. Арчи намекнул, что ему тоже показалось, будто Боб положил на меня глаз.

Тем временем Хэл устроил мне встречу с рекрутером, отвечавшим за набор стажеров. Я поняла, что ему пришлось надавить на некоторые рычаги, и это тревожило меня, ведь и Хэл, и Том уверяли меня, что у меня достаточно опыта, чтобы стать стажером, даже не учитывая мое положение вдовы сотрудника управления. У меня была степень магистра. Мне было двадцать семь, то есть я не только окончила колледж. У меня был реальный опыт работы. Я говорила на трех языках и путешествовала по миру. Кроме того, я пятнадцать месяцев работала на ЦРУ в Лаосе. Мне не нужны были подачки лишь из-за того, что я осталась вдовой. В то время мне и в голову не приходило, что у женщин меньше возможностей преуспеть в качестве оперативных сотрудников.

Хотя рекрутер общался со мной доброжелательно, он сомневался в моих шансах попасть на стажировку. Я ушла с собеседования раздосадованная. Позже, впервые встретившись с коллегами-стажерами, я пожалела, что меня заставили почувствовать себя недостаточно квалифицированной, ведь у многих из них не было такого ценного опыта, как у меня. Но среди стажеров было всего четыре женщины. Совершенно очевидно, что в процессе отбора пол оказывал гораздо большее влияние, чем квалификация.