Текст книги "Полярная звезда"

– Вы хотите сказать, что советские люди вам солгали, а американцы сказали правду? – спросил Воловой, словно не веря собственным ушам.

– Не в этом дело. Во время танцев Зина была с моряками с «Орла», танцевала с ними, разговаривала. Я думаю, что женщина не побежит среди ночи в дождь на корму, чтобы помахать рукой на прощание всему американскому экипажу. Она пошла попрощаться с кем-то одним из них. А вот кто именно это был – американцы скрывают.

– Вы полагаете, кто-то из наших ребят мог ее приревновать? – спросил Марчук.

– Не будем плохо думать о покойной, – примиряюще сказал Воловой. – Кстати, если на камбузе есть случаи нарушения трудовой дисциплины, если работники занимаются личными делами в служебное время, они заслуживают самого сурового взыскания.

– Воды хотите? – Марчук пододвинул бутылку Воловому.

– Спасибо.

Пузырьки газа заплясали в стакане Инвалида. Марчук лукаво усмехнулся, но продолжал мыслить и говорить по-советски.

– Главная наша проблема – это американцы, – произнес он. – Они будут настаивать на проведении гласного расследования этого дела.

– Так оно и будет, – отозвался Воловой. – Во Владивостоке.

– Разумеется, – ответил Марчук. – Однако ситуация достаточно щекотливая, и, возможно, еще до прибытия в порт нам придется что-то предпринять.

Он предложил Инвалиду сигарету. Разговор шел в привычных советских рамках. Авралы случались на советских заводах к концу каждого месяца, и тогда для выполнения плана «предпринимали» следующее – гнали потоком сплошной брак. На «Полярной звезде», например, чтобы выполнить месячный план, выраженный в тоннах, на переработку отправляли все: и свежую рыбу, и тухлую.

– Врач согласен с товарищем Буковским, – заметил Воловой.

– Врач… – Марчук постарался сдержать иронию. – Наш врач ошибся даже при определении времени смерти, если мне не изменяет память. Его можно подпускать только к абсолютно здоровым людям, но не к больным, а тем более к трупам.

– Что ж, возможно, в рапорте есть отдельные недостатки, – признал Воловой.

С явным сожалением Марчук обратился к Славе.

– Извините, но ваш рапорт – полное дерьмо. – И добавил Воловому: – Но парень старался.

Последним советским кораблем, который встретила «Полярная звезда», был сухогруз, забравший с борта три тысячи тонн палтуса, пять тысяч тонн камбалы, восемь тысяч тонн рыбного филе и пятьдесят тонн рыбьего жира. Взамен на «Полярную звезду» сгрузили муку, солонину, капусту, жестяные коробки с кинофильмами, а также доставили письма и журналы. Аркадий в тот день стоял у борта со своими товарищами. Главный электротехник флота не поднимался на борт, Аркадий сейчас сразу же припомнил бы его щуплую фигурку.

Половину лица Антона Гесса занимал огромный лоб под копной спутанных волос. Остальные части – брови уголком, острый нос, широкая верхняя губа и подбородок с ямочкой – сбились куда-то вниз. Из-под бровей поблескивали оживленные голубые глаза. Гесс напоминал немецкого музыканта эпохи Брамса.

Первый помощник решил перейти в атаку. Повел он ее все тем же «советским» тоном – так власти предержащие говорят о чем-то само собой для них разумеющемся.

– Матрос Ренько, по имеющимся у нас сведениям, вы были уволены из Московской прокуратуры. Это верно?

– Да.

– Вас также исключили из партии, так?

– Да.

Наступило хмурое молчание – как же, человек только что признался в двух смертных грехах.

– Могу я говорить прямо? – обратился Воловой к Марчуку.

– Конечно.

– Я с самого начала был против того, чтобы привлекать этого матроса к расследованию, особенно если учесть, что здесь затронуты наши американские коллеги. В моем досье уже имеется достаточно негативной информации о матросе Ренько. Сегодня я по радио запросил дополнительные сведения о нем из управления КГБ по Владивостоку – я хотел быть до конца объективным. Товарищи, перед нами человек с темным прошлым. Разумеется, полный отчет о том, что произошло в Москве, нам никто не даст, но мы знаем, что он был замешан в убийстве прокурора города и способствовал бегству за рубеж бывшей советской гражданки. За плечами этого человека – убийство и измена Родине. Потому-то он и метался по Сибири, постоянно менял работу. Взгляните на него, товарищи, – нельзя сказать, что он преуспел в жизни.

Это точно, подумал Аркадий. Преуспевающий человек не надел бы такие ботинки – изъеденные солью и покрытые высохшей слизью.

– И еще. – Воловой говорил так, словно это требовало от него огромных усилий. – За ним наблюдали еще на Сахалине, когда он только поступил работать на «Полярную звезду». Зачем наблюдали, я не знаю, мне не сообщили. Но причин наблюдать за таким человеком могут быть тысячи. Могу я быть откровенным?

– Вполне, – ответил Марчук.

– Товарищи, компетентные органы во Владивостоке заинтересуются не столько гибелью глупой девушки Зины Патиашвили, нет, прежде всего их будет интересовать уровень политической дисциплины на нашем корабле. И там не поймут, почему мы привлекли к столь щепетильному делу такого человека, как Ренько, человека настолько неблагонадежного, что ему даже запрещено сходить на берег в американском порту.

– Это вы верно заметили, – согласился Марчук.

– Вообще-то, – продолжал Воловой, – возможно, было бы целесообразно не пускать на берег всю команду. Через два дня мы прибудем в Датч-Харбор. Я полагаю, будет разумным не выдавать визы матросам.

Выслушав все это, Марчук нахмурился. Он подлил воды себе в стакан, задумчиво глядя на серебристую струйку.

– И это после четырех месяцев плавания? – спросил он. – Люди проводят четыре месяца в море только ради этих двух дней в порту. Разве дело только в нашей команде? Мы же не можем запретить американцам сойти на берег.

Воловой пожал плечами.

– Ну, сообщат представители в правление компании о случившемся… Компания-то наполовину советская. Там ничего не предпримут.

Марчук потушил сигарету и улыбнулся, но улыбка вышла невеселой, скорее ироничной.

– Наблюдатели сделают доклад правительству, а оно, между прочим, полностью американское. А рыбаки разнесут сплетни по всем городам и весям – будто я скрываю убийство у себя на борту.

– Смерть – это всегда трагедия, – сказал Воловой. – Но расследование – это уже факт политической значимости. Проводить дальнейшее расследование на корабле я считаю ошибкой. Считайте это точкой зрения партийной организации.

Такие же слова звучали повсюду – на тысячах заводах и фабриках, в колхозах и университетах, в залах суда. Никакое мало-мальски серьезное решение не могло быть принято ни директором завода, ни судьей без учета мнения того, кто представлял партийные органы, говорил от имени партии. После этих решающих слов все дебаты кончались сами собой.

Однако на этот раз Марчук обратился к человеку, сидевшему по правую руку:

– Товарищ Гесс, вы не желаете высказаться?

– Да-да. – Главный электротехник, казалось, очнулся от глубоких раздумий. Его голос напоминал звучание треснувшей флейты. Обращался он непосредственно к Воловому: – Все, что вы сказали, товарищ, было бы совершенно справедливо… в недалеком прошлом. Однако сейчас положение изменилось. У нас новое руководство, которое призывает нас проявлять инициативу и честно признавать свои ошибки. Капитан Марчук – один из таких руководителей, он энергичен и честен. Я думаю, всем нам стоит его поддержать. Что же касается матроса Ренько, то я тоже запрашивал о нем по радио. Его не судили ни за убийство, ни за измену. За него поручился полковник КГБ Приблуда Ренько, возможно, и совершал политические ошибки, однако никто не ставил под сомнение его профессиональные качества. Есть и еще одно чрезвычайно важное соображение. Наше совместное предприятие – уникальное в рамках сотрудничества с американцами. А ведь далеко не всем нравится, что мы работаем вместе. Подумайте, что может случиться с нашим предприятием? Какой урон будет нанесен международному сотрудничеству, если распространится слух, что советских людей, работающих бок о бок с американцами, со вспоротыми животами швыряют за борт? Мы должны продемонстрировать нашу готовность приложить все силы для успешного завершения расследования не только во Владивостоке, но и здесь. Третий помощник Буковский, несомненно, очень энергичный человек, но в таких делах у него нет никакого опыта. И ни у кого из присутствующих нет, кроме матроса Ренько. Продолжать расследование необходимо, разумеется, соблюдая все меры предосторожности. Надо же выяснить, что случилось на самом деле.

Аркадий был поражен: то, что произошло, было так неожиданно, как если бы покойник поднялся из гроба. Впервые слово Инвалида не поставило точку в обсуждении.

Воловой снова заговорил.

– В некоторых случаях досужими сплетнями стоит и пренебречь. В данной ситуации гораздо важнее сохранить секретность, а не выносить сор из избы. Посудите сами: если Патиашвили была убита, на чем настаивает матрос Ренько, значит, убийца – на нашем корабле. Если мы сейчас продолжим расследование, пусть даже соблюдая все меры предосторожности, то какова будет реакция убийцы? Он испугается, заволнуется и попытается сбежать. Во Владивостоке это станет невозможно: будет проведено профессиональное следствие, и никуда он от нас не денется. Здесь же все иначе – мы в американских водах, рядом – американские суда, а впереди, что хуже всего, заход в американский порт. Незрелое решение может привести нас к прискорбным результатам. Разве нельзя предположить, что преступник, чувствуя, что разоблачение близится, не сбежит в Датч-Харборе и не обратится с просьбой о политическом убежище, желая ускользнуть от советского правосудия? Разве не поэтому многие бежали на Запад? Американцы в таких случаях непредсказуемы. Как только дело обретает политическую окраску, у них ложь вечно смешивается с правдой, да так, что концов потом не найдешь. Конечно, через некоторое время мы до этого мерзавца доберемся, но разве правильным будет в настоящий момент признать факт убийства, пойти на скандал? Верная ли это линия для советских людей? Товарищи, никто не спорит, что команда заслуживает схода на берег после четырехмесячного плавания. Так оно бы и случилось при обычных обстоятельствах. Однако я не хотел бы оказаться на месте капитана, который поставит под удар престиж целой флотилии только потому, что команде, видите ли, захотелось отовариться подержанными западными часами и ботинками.

После всей этой паутины слов, которую искусно раскинул Инвалид, Аркадий подумал, что вопрос уж точно решен. Однако Гесс немедленно принял вызов.

– Давайте отделим одно ваше опасение от другого. Расследование на борту создаст нездоровую ситуацию, а из-за нее мы будем вынуждены отказаться от захода в порт. Мне кажется, этот узел можно распутать. До захода в Датч-Харбор осталось около полутора суток. Этого вполне достаточно, чтобы мы смогли прийти к окончательному заключению по поводу смерти этой несчастной девушки. Если по истечении этого срока у нас будут оставаться подозрения, мы запретим команде сходить на берег. Если нет, пусть гуляют, заслужили. В любом случае мы можем не опасаться побега с корабля, а по возвращении во Владивосток дело так или иначе будет передано компетентным органам.

– А если это самоубийство? – спросил Слава. – Что, если она сама бросилась за борт или на металлическую обшивку нижней палубы?

– Что вы об этом думаете? – спросил Гесс Аркадия.

– Самоубийства тоже разные бывают, – ответил Аркадий. – Бывает, что человек выдает преступную группу, в которой сам состоял, а потом идет в гараж, запирает его и ложится под выхлопную трубу своего автомобиля. Или сует голову в духовку, прежде написав на кухонной стене: «Долой Союз писателей СССР!». Помню еще, как один солдат застрелился из автомата, оставив записку: «Считайте меня коммунистом».

– Вы хотите сказать, что самоубийство может нести в себе определенный политический подтекст? – спросил Гесс.

– Политический подтекст буду определять я, – вмешался Воловой, – я все еще политработник.

– Но не капитан, – холодно ответил Марчук.

– В решении таких проблем…

– Перед нами стоит не только эта проблема, – оборвал Гесс замполита.

Все внезапно замолчали, как будто судно резко изменило курс.

Марчук предложил Воловому сигарету. Огонь зажигалки высветил красные прожилки в глазах первого помощника. Затянувшись, Воловой сказал:

– Буковский может составить новый рапорт.

– По-моему, Буковский и Ренько хорошо сработались, как вы полагаете? – спросил Гесс.

Воловой наклонился вперед. Он вовсе не желал такого консенсуса – заветной цели любой советской дискуссии.

Марчук сменил тему.

– А я все думаю, как эта девушка лежала на дне… о миксинах… Ренько, сколько, по-вашему, было шансов, что сеть зацепит ее? Один из миллиона?

Аркадию приказали участвовать в этом совещании, но в то же время как бы и честь оказали. Вопрос Марчука приглашал белую ворону присоединиться к беседе своих черных собратьев.

– Один шанс из миллиона, что нам с товарищем Буковским удастся что-то выяснить, – сказал Аркадий. – Во Владивостоке настоящие следователи, настоящие лаборатории, а главное – там знают, что искать.

– Необходимо провести расследование здесь, и немедленно, – сказал Марчук. – Обо всем, что вам удастся выяснить, напишете рапорт.

– Нет, – сказал Аркадий. – Согласен с товарищем Воловым: лучше оставить это дело до Владивостока.

– Я понимаю ваше нежелание, – сочувственно произнес Марчук. – Но дело в том, что вам представляется прекрасная возможность реабилитировать себя…

– Я в этом не нуждаюсь. Я согласился задать несколько вопросов и потратил на это целый день. Теперь день кончился. – Аркадий пошел к выходу. – Спокойной ночи, товарищи.

Пораженный Марчук встал. Но изумление на его лице скоро сменилось гневом – гневом большого начальника, который хотел сделать доброе дело, но натолкнулся на презрительный отказ. А Воловой удобно развалился в кресле, все еще не веря до конца в удачный поворот судьбы.

– Ренько, вы же сами сказали, что девушку убили. И вы не хотите найти убийцу? – спросил Гесс.

– Я полагаю, что не смогу этого сделать. Да мне это и не интересно.

– Я вам приказываю! – закричал Марчук.

– А я отказываюсь.

– Не забывайте, вы говорите с капитаном!

– Не забывайте, вы говорите с человеком, который год проторчал на разделке рыбы. – Аркадий открыл дверь. – Что вы можете со мной сделать? Что может быть еще хуже?

Глава 9

Сильный ветер согнал туман с палубы. Аркадий шел к себе, смертельно желая спать, и тут у поручней увидел своего соседа по каюте Колю. Ясными ночами Коля всегда выбирался на палубу, его влекло сюда, словно лунатика. Его вьющиеся волосы выбивались из-под шапочки, а длинный нос прямо-таки уткнулся в море.

– Аркаша, я видел кита. Правда, только хвост, но по-моему, это был горбач.

Аркадия восхищало в Коле то, что он, ботаник, будучи оторванным от земли, не переставал пополнять свои знания. Несмотря на физическую хилость, у него была душа подвижника, готового идти на костер за свои убеждения. В руках у Коли блестел предмет его гордости – старый секстант, надраенный, как полковая труба.

– Капитан тебя отпустил? – спросил он.

– Да.

Коля был достаточно тактичен, чтобы не задавать других вопросов типа: «Почему ты не сказал своим товарищам, что работал следователем? Почему ты сейчас им не работаешь? Что тебе удалось выяснить о смерти девушки?» Вместо этого он весело сказал:

– Вот и хорошо. Значит, можешь помочь мне.

Он протянул Аркадию японские электронные часы в корпусе из пластмассы.

– Нажмешь на верхнюю кнопку – осветится датчик.

– Зачем тебе все это? – спросил Аркадий.

– Чтоб мозги не застоялись. Ты готов?

– Готов.

Коля приник к окуляру секстанта, направив его на Луну, и стал передвигать рычажок указателя по дуге. Как он однажды объяснил Аркадию, секстант прост и сложен одновременно. Пара зеркал, установленных на дуге, улавливали склонение Луны по отношению к горизонту, а шкала дуги фиксировала градус склонения в каждый данный момент.

– Время?

– Десять часов пятнадцать минут и тридцать одна секунда.

Еще пионером Аркадий попытался однажды рассчитать курс корабля по звездам. Ему пришлось прибегнуть к помощи многочисленных навигационных справочников, таблицам расчета отражения звезд, морским картам. Коля же все расчеты проделывал в уме.

– Сколько же справочников тебе пришлось выучить наизусть? – спросил Аркадий.

– Мне хватает Солнца, Луны и Большой Медведицы.

Аркадий поднял голову. Звезды в вышине сияли невообразимо ярко, каждая, казалось, имела собственный оттенок.

– А вот и Малая Медведица. – Аркадий смотрел прямо вверх над собой.

– Ты ее всегда увидишь там, – сказал Коля. – На этой широте она всегда будет прямо над нами.

Коля погрузился в расчеты, его глаза приняли отсутствующее выражение, в них светилось что-то, похожее на счастье. Сейчас, подумал Аркадий, он высчитывает степень отражения Луны с учетом параллакса и склонения светила.

– Мозги сломаешь, – предупредил Аркадий.

– Это не труднее, чем играть в шахматы вслепую, – улыбнулся Коля. Оказывается, он мог думать и говорить одновременно.

– А ты не задумывался, что в основу конструкции секстанта заложена теория, что Солнце вращается вокруг Земли?

Коля на секунду задумался.

– Ну так что же? Он ведь работает, не то что другие приборы.

Установив склонение, Коля начал пролистывать в уме свои таблицы расчетов. Этому занятию мог предаваться только фанатик своего дела, так же как и высматривать китов в темноте. Впрочем, полной темноты не было – лунный свет падал на волны. Море, казалось, дышало глубоко и часто.

Первые месяцы в море Аркадий частенько выходил на палубу и долго выглядывал в волнах дельфинов, морских львов и китов – просто так, из любопытства. Ему казалось, что он растворяется в море, находит там спасение. Потом он понял, что жизнь любого существа в море подчинена какой-то цели. А у него этой цели не было.

Он снова взглянул на Малую Медведицу, на ее длинный хвост, увенчанный Полярной звездой. В русском предании говорится, что Полярная звезда – это злая собака, прикованная к хвосту Малой Медведицы железной цепью. Когда эта цепь порвется, наступит конец света.

– Ты не рассердишься, Коля, если я спрошу, что ты, ботаник, ищешь за сотни километров от земли?

– Земля-то как раз рядом – всего сотня кабельтовых до дна. Кстати, суши здесь с каждым годом все больше и больше. Алеутские острова еще не сформированы, все наращиваются.

– Перспективно мыслишь. – Аркадий чувствовал, что Коля взволнован – он всегда волновался, когда у Аркадия было плохое настроение.

– А ты не прикидывал, во что нам обходятся «инвалиды»? – Коля решил сменить тему. – И сколько мы зарабатываем?

– Ты же вроде за Луной наблюдаешь.

– Одно другому не мешает. Так сколько?

Трудный вопрос. Зарплата на «Полярной звезде» рассчитывалась с учетом коэффициента от 2,55 у капитана до 0,8 у матроса второй статьи. Существовала также северная надбавка в 50% за лов рыбы в полярных водах, 10% – надбавка за каждый год службы, 10% – премия за выполнение плана и 40% – за его перевыполнение. План был здесь богом. Его могли снизить или повысить, когда судно отправлялось в очередной рейс, но обычно повышали, потому что начальству тоже нужны были премиальные. Из долгих дней пути к месту лова вычитывалось штормовое время, вся команда теряла в деньгах, поэтому порой советские корабли шли полным ходом и в шторм и в туман. Как бы то ни было, высчитать зарплату советского рыбака было не легче, чем провести астрономические расчеты.

– У меня, скажем, выходит сотни три в месяц, – ответил Аркадий.

– Недурно. А американцев ты учел?

Дело в том, что, когда американцы присутствовали на борту, режим работы менялся – нормы выработки снижались, бег судна по волнам замедлялся. Таким образом американцам демонстрировали заботу о человеке на советском производстве.

– Тогда в среднем выходит где-то двести семьдесят пять.

– Именно в среднем. У матроса первой статьи – триста сорок. У тебя – двести семьдесят пять. А у первого помощника вроде Волового – четыреста семьдесят пять.

– Интересно, – сказал Аркадий. Его развеселил неожиданный поворот в беседе. Коля подмигнул ему с видом заправского жонглера, просящего подбросить еще один шарик к имеющемуся уже десятку.

– В рыболовном флоте у нас почти двадцать тысяч судов и на каждом сидит политработник, так? Если каждый из них в среднем получает четыреста рублей в месяц, значит, мы тратим на этих никому не нужных «инвалидов» восемь миллионов в год. А если посчитать по всему Советскому Союзу – я ведь взял только рыболовный флот…

– Вы на рыболовный флот пришли рыбу ловить или арифметикой заниматься, товарищ Мер?

Воловой выступил из темноты. Его потертый китель при лунном свете лоснился еще больше. Аркадий понял, что он следил за ним с порога капитанской каюты. Коля, как всегда при встрече с первым помощником, отвел глаза.

Воловой протянул руку и схватил секстант.

– Это что такое?

– Это мое, – ответил Коля, – я наблюдал за Луной.

Воловой подозрительно покосился на Луну.

– А зачем?

– Хочу определить, где мы находимся.

– Ваше дело рыбу чистить. Зачем вам знать, где мы находимся?

– Просто так, любопытно… Это старый секстант, очень старый.

– А карты ваши где?

– Нет у меня никаких карт.

– Вы хотели определить, как далеко мы от берегов Америки?

– Нет, просто хотел знать, где мы.

Воловой расстегнул китель и сунул секстант за пазуху.

– Где мы находимся, известно капитану. Этого вполне достаточно.

Инвалид ушел. Он даже не посмотрел на Аркадия. Незачем.

Наконец-то спать!

В каюте было темно как в могиле. Коля еще возился на ощупь со своими горшочками, а Аркадий стянул башмаки, забрался на свое место и с головой накрылся одеялом. Запах брожения обидинского продукта пронизывал воздух. Аркадий провалился в глубокий сон. Это было похоже на провал сознания – состояние, испытанное им неоднократно.

На Садовом кольце в Москве, по соседству с детской библиотекой и Министерством высшего и среднего специального образования, стоит трехэтажное здание, обнесенное серым забором. Это Институт судебной психиатрии имени Сербского. По верху забора тянется тонкая проволока, невидимая с улицы. Пространство между забором и зданием патрулируется охраной с собаками, выученными не лаять. На втором этаже Института помещается Четвертое отделение. В нем – три большие палаты, но Аркадий видел их, только когда его сюда привезли и когда увозили, поскольку его самого все время держали в изоляторе в конце коридора – маленькой комнатушке с кроватью, унитазом и единственной тусклой лампочкой на потолке. Сразу же после приезда его искупали в ванне две старушки-нянечки, а парикмахер из пациентов выбрил ему волосы на голове, в паху и в под мышках, так что Аркадий мог явиться пред грачами чистый и гладкий. Его обрядили в полосатые пижамные штаны и куртку без пояса. В комнате не было окна, Аркадий не знал день на дворе или ночь. Диагноз ему уже поставили – «прешизофренический синдром» – врачи, видимо, были гениальными провидцами.

Ему вводили кофеин под кожу, чтобы разговорить, кололи барбитураты в веку, чтобы подавить его волю. Врачи, сидя на белых стульях, спрашивали заботливо: «Где Ирина? Вы любили ее, должно быть, вы по ней скучаете. Вы хотите ее увидеть? Как вы думаете, что она теперь делает? Где она?» Вены на руках были исколоты. Они стали колоть в ноги. Вопросы задавали все те же. Просто смешно – он понятия не имел, где Ирина и что она делает, так им и отвечал, но они были уверены, что он все знает, только скрывает от них. «У вас какая-то навязчивая идея», – сказал он им однажды. Не помогло.

Упрямство наказуемо. Излюбленным наказанием были инъекции. Аркадия привязывали к кровати, мазали спину йодом и со всего маху втыкали иглу. Содержимое шприца вводилось в два приема, а затем Аркадий несколько часов дергался в конвульсиях, как лапка лягушки под электрошоком.

Аркадий задал работы своим мучителям. Скоро его стали выводить к врачам только в куртке – кололи теперь только в вены ног. Врачи сняли халаты и «работали» теперь в темно-синих с красными погонами милицейских мундирах.

Между «свиданиями» его накачивали аминазином и он окунался в тишину. Было так тихо, что он из-за двух звуконепроницаемых дверей слышал шарканье шлепанцев персонала днем и стук сапог охраны по ночам. Свет никогда не выключали. Часто поблескивал дверной глазок – доктора не дремали.

– Лучше расскажите нам все и покончим с этим делом. Иначе мы передадим вас следователям и вам придется отвечать на вопросы. Там вы и в самом деле сойдете с ума.

Аркадий и впрямь чувствовал, что силы на исходе. Его все раздражало, даже изредка доносившиеся с улицы гудки машин, визг тормозов, вой милицейской или пожарной сирены. Он хотел только одного – чтобы его оставили в покое.

Аркадий корчился в своих путах.

– Что такое прешизофренический синдром?

Врач охотно ответил:

– То же самое, что вялотекущая шизофрения.

– Звучит страшно, – заметил Аркадий. – А какие у нее симптомы?

– Их очень много. Подозрительность, некоммуникабельность – ведь это же вам свойственно? А апатия? Грубость?

– После ваших инъекций, – отозвался Аркадий.

– Страсть к дискуссиям, самонадеянность… Нездоровый интерес к философии, религии, искусству.

– А надежды на лучшее?

– В некоторых случаях и это симптом, – ответил врач.

Надежда на лучшее была даже в том, что его привезли сюда. С ним не стали бы возиться, если бы Ирина бедствовала за границей. КГБ хлебом не корми, дай только позлословить на страницах газет: «Очередной эмигрант в очереди на биржу труда», или «Запад – это не мягкая перина, даже для проституток», или «Ее выжали как лимон, а потом вышвырнули на улицу. Теперь она хочет вернуться, но уже слишком поздно». Когда его спрашивали, не пытался ли он связаться с ней, надежды возрастали. Может быть, она пыталась связаться с ним?

Чтобы защитить Ирину, он переменил тактику. Ни при каких условиях он не желал говорить о ней, поэтому старался думать о девушке как можно меньше, пытался вытеснить ее из головы. В каком-то смысле доктора достигли своего: так мог поступить только шизофреник. Он был счастлив, что Ирине удалось спастись, и в то же время старательно гнал ее из памяти, стирал ее образ в сердце.

На этот раз они применили инсулин – средство, способное привести человека в коматозное состояние.

– Теперь слушайте. Она вышла замуж. Да-да. Эта предательница, которую вы пытаетесь выгородить, не только живет в роскоши, но и спит с другим мужчиной. Она вас забыла.

– Он даже не слушает вас.

– Но он слышит.

– Попробуйте дигиталис.

– С ним может случиться шок. Так мы от него ничего не добьемся.

– Смотрите, как он побледнел!

– Да он притворяется. Ренько, бросьте ваши штучки!

– Он весь белый как мел. Какие уж тут штучки!

– Вот черт!

– Да сделайте ему укол!

– Ладно-ладно… Эх… твою мать!

– Проверьте зрачок.

– Так я укол-то сделаю?

– Он же умрет на месте.

– Сволочь!

– Пульса нет!

– Ничего, до завтра оклемается. А там, мы за него возьмемся.

– Пульса нет.

– Завтра он у меня запоет как соловей, вот увидите.

– Нет пульса.

– Я все-таки думаю, что он притворяется.

– А по-моему, он мертв.

Нет, он не умер, просто скрылся от них в темный провал сознания.

– Он всего лишь полумертв, – вынес свое суждение вошедший. Его курносый нос сморщился, когда он вдохнул спертый воздух в изоляторе. – Я забираю вас с этого курорта, – обратился он к Аркадию. – Вам будут предоставлены другие апартаменты, более достойные вас.

Аркадий узнал голос вошедшего, но с трудом смог разглядеть массивную голову, лицо с поросячьими глазками и широкие плечи, распиравшие китель цвета хаки. В синих петличках красовались звездочки, обрамленные венками, – эмблема войск КГБ.

– Майор Приблуда?

– Полковник Приблуда… – Вошедший ткнул пальцем в новенький погон и сунул папку в руки вбежавшей старушке-нянечке. – Оденьте его.

Всегда интересно наблюдать, какой эффект производит в любом месте, даже в больнице, появление грубияна в «нужной» форме. Аркадий думал, что в этих стенах он сгинет навеки, что его раздавят, как червяка. Но уже через десять минут Приблуда вывел его на улицу. Обряженный в пальто и штаны минимум на два размера больше его собственного, Аркадий дрожал от холода, пока Приблуда бережно вел его к машине.

На улице стоял дряхлый «Москвич» без дворников и зеркала заднего обзора, а вовсе не шикарная «Волга» с государственными номерами. Приблуда быстро выехал со двора, заглядывая через плечо, затем повернулся к Аркадию и засмеялся:

– Недурно сыграно, а? Между прочим, выглядите вы ужасно.

Аркадий не понял. Опьянев от чувства свободы и утомившись от недолгой прогулки, он привалился к двери автомобиля.

– У вас не было приказа о моем освобождении?

– Там не было моей подписи – я не так глуп, Ренько. К тому времени, пока они разберутся, что и как, вы будете уже далеко от Москвы.

Аркадий вновь посмотрел на погоны Приблуды.

– Вас повысили в звании? Поздравляю.

– Благодарю вас – Приблуде, чтобы вести машину и одновременно разговаривать, приходилось все время вертеть головой из стороны в сторону. – А все благодаря вам. Девушка стала невозвращенкой и начала торговать собой на улицах Нью-Йорка – и правильно, она же не была в курсе государственных тайн. А вы показали себя патриотом – сделали, что надо, и вернулись.

Через открытое окно в салон машины летели крупные хлопья снега, они покрывали волосы и брови Приблуды, и скоро он стал похож на извозчика.

– Вот только прокурор… У него было много друзей.

– Он был сотрудником КГБ.

Приблуда, кажется, обиделся и молчал целый квартал.

– Дело вот в чем, – заговорил он наконец, – кое-кто думает, что вы знаете больше, чем на самом деле. Ради своей безопасности они готовы выжать из вас все до последней капли… не воды, разумеется.

– Где Ирина? – спросил Аркадий.

Приблуда, не бросая руля, высунулся и стряхнул рукой снег с ветрового стекла. В этот момент прямо перед ним «вартбург» с восточногерманским номером резко повернул.

– Фашист проклятый! – Полковник закурил. – Забудьте ее. Вы ей ничем не сможете помочь.

– Это значит, что ей либо очень плохо, либо очень хорошо.

– А какая вам разница?

Машина проскочила туннель и вынырнула в каком-то месте, совершенно нетипичном для центра Москвы. Аркадий как в тумане увидел железнодорожные рельсы, ангары с подъездными площадками для грузовиков. Товарные составы стояли в снегу, словно охраняя свои владения. На их платформах стояли катушки кабеля, тракторы, железобетонные блоки для строительства домов. Вдалеке, едва видимые сквозь снегопад, маячили готические очертания Ярославского вокзала, «восточных ворот» Москвы. Приблуда остановил машину возле двух пассажирских поездов. Первый был пригородный. По длинным красным вагонам второго Аркадий узнал поезд «Россия», транссибирский экспресс, увидел в окнах пассажиров, занимающих свои места.