Текст книги "Полярная звезда"

Глава 7

Под торжественные звуки фанфар во все стороны от пятиконечной алой звезды побежали белые лучи. Наташа щелкнула переключателем, и на синем фоне возник белый циферблат. Еще щелчок – программа новостей, затем беззвучная картинка, где человек читал сообщения о событиях, давно утративших новизну, по двум микрофонам. Она пощелкала опять, пока на экране не появилась стройная девушка в плотно облегающем спортивном костюме. Вокруг ее носа была россыпь веснушек, волосы цвета меди схвачены лентой, в ушах серьги в виде колец. Она стала гнуться, как ветвь ивы под порывами сильного ветра.

В кафетерии «Полярной звезды» двадцать женщин в спортивных костюмах и повязках на волосах стали неохотно, как крепкие дубы, склоняться перед экраном телевизора. Когда девушка касалась носом колен, они делали легкие поклоны. Когда она изящно бежала на месте, женщины энергично топотали по полу. Тон задавала Наташа Чайковская, работница фабрики. От нее не очень сильно отставала Олимпиада Бовина, массивный шеф-повар с матросского камбуза. Словно маленькая ленточка на большой коробке, ее лоб украшала синяя перевязь от пота, но он все равно просачивался, лился в маленькие глазки и стекал едкими каплями, как слезы по щекам.

Когда Слава окликнул ее, Олимпиада нехотя прекратила топот и пыхтение и смотрела так, словно была мазохистом, которого оторвали от любимого занятия. Разговор начался в дальнем углу кафетерия.

– Зина, бедняжка! – Голос Олимпиады звучал мелодично. – У нас на камбузе теперь станет невесело.

Слава спросил:

– Она хорошо работала?

– Умела и поработать и повеселиться, – ответила Бовина тонким сладеньким голоском. – Жизнь в ней била ключом. Любила поддразнить. А еще ненавидела перемешивать макароны. Мы часто готовим макароны, сами знаете.

– А как же, – подтвердил Аркадий.

– Она приговаривала: вот, Олимпиада, самое лучшее для тебя упражнение. Нам будет ее не хватать.

– Спасибо, товарищ Бовина, – поблагодарил Слава, – вы можете…

– Боевая была девушка? – спросил Аркадий.

– Очень, – подтвердила Олимпиада.

– Молодая, привлекательная… Наверное, непоседа?

– Минутки на одном месте усидеть не могла.

Аркадий продолжал:

– На следующий день после танцев она не явилась на работу. За ней послали?

– На камбузе у меня каждый человек на счету. Я не могу позволить, чтобы мои девочки шастали по судну. У меня ответственный пост. Бедная Зина, я боялась, что она заболела или переплясала накануне вечером.

– А мужчины?

– Они за ней в очереди стояли.

– А кто был первым?

Олимпиада покраснела и хихикнула в кулак.

– Подумаете еще, что я сплетница. Нет, не скажу.

– Я прошу.

– Только это ее слова, не мои.

– Говорите же.

– Она сказала, что в духе решений съезда КПСС собирается демократизировать свои отношения с мужчинами. «Перестройка мужского пола», – так она приговаривала.

– Она имела в виду кого-нибудь конкретно?

– На «Полярной звезде»?

– Где же еще?

– Не знаю. – Болтливость Олимпиады как рукой сняло.

Слава сказал:

– Вы нам очень помогли, товарищ Бовина.

Шеф-повар с пыхтением снова заняла свою позицию. Девушка на экране раскинула руки и стала делать ими круговые движения – она была такая хрупкая, что, казалось, вот-вот взлетит. Благодаря могуществу телевидения эта молодая танцовщица превратилась в новый идеал советской женщины, этакую приплясывающую Богородицу. Аккуратные латышки, жительницы Средней Азии в войлочных юртах и целинницы – все смотрели телевизор и подражали каждому ее движению. С помощью видеомагнитофона женщины на «Полярной звезде» тоже могли ей подражать, хотя, глядя на их широкие спины и вытянутые мощные руки, Аркадий представлял себе не стайку птичек, а эскадрилью тяжелых бомбардировщиков на взлете.

Видеомагнитофон «Панасоник» был получен в подарок во время прошлого визита «Полярной звезды» в Датч-Харбор и переделан под советские частоты. Во Владивостоке на черном рынке бойко торговали японскими видеомагнитофонами. Не то чтобы советские видео, производимые, скажем, в Воронеже, были плохи – они превосходно годились для советских кассет. Дело в том, что на советской аппаратуре нельзя было записывать фильмы с зарубежных кассет. Как на советских железных дорогах колея шире европейских, чтобы предотвратить вторжение бронепоездов противника, так и на советских кассетах более широкая пленка, чтобы противостоять наплыву иностранной порнографии.

– Ох уж эти женщины! – возмущенно воскликнул Слава. – Низвести тему такой огромной важности, как перестройка, на столь банальный уровень! А ты мне уже поперек горла со своими расспросами. У меня есть свои мысли по поводу этого дела, и в твоей помощи я не нуждаюсь!

Через плечо Олимпиада видела, как Слава вышел из кафетерия, хлопнув дверью, Наташа отвернулась от телевизора и не сводила своих черных глаз с Аркадия.

Когда Аркадий был мальчишкой, у него были оловянные солдатики: лихие кавалеристы славного генерала Давыдова, артиллеристы лукавого фельдмаршала Кутузова, хмурые гренадеры великой армии Наполеона. Все они лежали в коробке под кроватью. Когда он доставал коробку, они сталкивались в жаркой рукопашной, потом возвращались под кровать обратно. Войска несли нешуточные потери – с лиц и мундиров облезала краска. Он сам раскрашивал их по новой, не очень умело, всякий раз все хуже и хуже.

Скиба и Слезко к концу своей карьеры стукачей выглядели точь-в-точь как пара обшарпанных оловянных гренадеров: болезненного вида, с прыщавыми щетинистыми подбородками и редкими золотыми коронками на гнилых зубах. Отличались они друг от друга только цветом волос – у Скибы черные, у Слезко – пегие. Они стояли на средней палубе, как и во время танцев. Им было велено наблюдать за транспортной люлькой, которая доставляла американцев с их судов и обратно.

– «Веселая Джейн» была пришвартована к «Орлу», а тот – к нашему правому борту? – спросил Аркадий.

– Мы будем отвечать только третьему помощнику, – заявил Скиба.

– Я ведь сообщу капитану, что вы отказались отвечать на вопросы.

Скиба и Слезко переглянулись, потом осмотрелись кругом и, не сговариваясь, решили подчиниться.

– Пойдем, где поспокойнее, – предложил Слезко и спустился вниз по трапу. Они обошли машинное отделение, открыли дверь и вошли во влажную, скверно освещенную уборную.

От сырости раковины покрылись налетом ржавчины, вместо унитазов стояли два бетонных цилиндра с дырой посередине. В Москве осведомители почему-то всегда назначают встречи в общественных туалетах. Интересно, а как в пустыне? Каждый раз копать туалет для передачи информации?

Скиба скрестил руки и привалился к двери с таким видом, словно его допрашивали во вражеской контрразведке.

– Ну, спрашивай.

– Траулеры располагались так, как я сказал? – задал вопрос Аркадий.

– Да. – Слезко закрыл иллюминатор.

– Когда ушли американцы по нашему времени? – Аркадий снова открыл иллюминатор.

Скиба полез в записную книжку.

– Капитан и экипаж «Веселой Джейн» вернулись на траулер в 23.00 и тут же отшвартовались. Один из экипажа «Орла» вернулся в 2359, затем двое остальных и капитан – в 23.54. «Орел» отдал швартовы в 00.10.

– Когда траулеры отчалили, как далеко они отошли? – спросил Аркадий. – На сто метров? Скрылись из глаз?

– Точно не скажу, был сильный туман, – ответил Слезко после раздумий.

– Когда американцы отбывали, их никто из наших не провожал?

Пока Скиба листал записную книжку, Аркадий краем глаза разглядел смытые заголовки рваных газет, напиханных в корзину возле отхожего места: «Радикальная рефор…» и «Новое врем…». Тут Скиба прокашлялся:

– Ихний главный представитель Сьюзен вышла на палубу вместе с ними. Капитан Марчук пожал руку капитану Моргану и пожелал ему удачного лова.

– Обычное выражение дружеских чувств, – заметил Аркадий. – Больше никого?

– Никого, – подтвердил Скиба.

– Кого еще вы видели на палубе начиная с половины одиннадцатого?

– Сейчас – Скиба перелистнул страничку. Как же это он не предвидел столь каверзный вопрос? – Капитана я уже назвал. В 22.40 американцы Ланц и Дей прошли на корму. В 23.15 появилась товарищ Таратута. Она отвечает за питание и каюту капитана.

– Куда она шла?

Слезко махнул налево, затем направо. Скиба уставился на дверь, потом опустил глаза.

– С кормы, – начал Слезко.

– На нос, – докончил Скиба.

– Что значит «новое мышление»? – спросил Гурий. – «Старое» – это как у Брежнева?

– Нет, – поправил его Аркадий, – может, и так, но имени произносить не стоит. Брежнева больше нет, есть только груз старого мышления, застой и недемократические методы руководства.

– Ничего не понимаю.

– Вот и хорошо. Нормальный руководитель тратит по крайней мере половину своего времени, чтобы запудрить людям мозги.

Гурий потратил месяц на чтение двух американских книг – «В поисках совершенства» и «Менеджер за минуту». Учитывая то, что он почти не знал английского, это был геройский поступок, своего рода подвижничество. Большую часть статей о деловой хватке ему перевел Аркадий, и совместная работа быстро сделала их друзьями, во всяком случае, так считал Гурий.

Сейчас Аркадий наблюдал, как Гурий проверяет презервативы, надувая их. Покупатели звали их «галошами». Обсыпанные тальком, они лежали в спаренных бумажных упаковках. Он с треском рвал упаковку, дул в содержимое, завязывал и опускал в воду. Легкий слой талька покрыл его кожаную куртку.

Гурий экспериментировал с презервативами в небольшом баке из-под горючего. Несмотря на то что емкость промывали, в воздухе стоял едкий запах, гарантировавший впоследствии головную боль. Из-за отсутствия водки многие матросы становились токсикоманами: после вдыхания паров они заливались истеричным смехом или пытались лезть на стену. Или овладевали новым мышлением, предположил Аркадий.

Пузыри размером с бутылку из-под шампанского всплыли на поверхность, растолкав белую пену талька.

– Никакого контроля за качеством продукции! – рассвирепел Гурий. – Вот что значит отсутствие производственных обязательств!

Он швырнул презерватив в растущую кучу отбракованных, распаковал следующий, надул и сунул в воду. Гурий хотел приобрести в Датч-Харборе не только приемники и плееры, но и большую партию батареек, упаковать их в целлофан, спрятать в цистерну с топливом и контрабандно провезти на родину.

С презервативами было полегче – Гурий имел большие связи в судовом ларьке и мог спрятать их там. Но и в этом случае следовало остерегаться стукачей – сотрудничавших с КГБ на судне было столько, что всех не знал даже Воловой. Кто-то всегда услужливо сообщал органам о книгах в ящике с песком или о партии нейлоновых чулок в якорном клюзе. А может, Гурий и сам связан с комитетчиками? Всякий раз, когда Аркадий перебирался на новое место – в Иркутск на бойню, на Сахалин, – рядом с ним оказывался очередной стукач. Отплывая из Владивостока на «Полярной звезде», он был уверен, что один из его соседей по каюте окажется осведомителем. Он подозревал и Гурия, и Колю, и Обидина, но, как бы то ни было, параноидальная подозрительность не смогла взять верх над стремлением к дружбе. И сейчас они были друзьями, по крайней мере, так казалось со стороны.

– Как ты пронесешь такую уйму батареек на борт? – поинтересовался Аркадий. – Всех, кто возвращается на судно с берега, будут обыскивать, некоторых даже догола разденут.

– Есть одна идейка…

Гурия постоянно обуревали различные идеи. Одна из последних – создание книги, которая могла бы за одну минуту научить любого новому мышлению.

– Уму непостижимо, – сказал Гурий. – Ведь судили меня за то, что сейчас сами называют перестройкой. Я был против государственного планирования, выступал за развитие инициативы…

– Тебя судили за то, что ты из-под полы купил государственную кофеварку, незаконно продавал кофе, да еще варил его пополам с овсом.

– Я был предпринимателем, но опередил свое время.

Пузыри все так же всплывали на поверхность и лопались.

– Ты продавал презервативы Зине? – спросил Аркадий.

– Зина не из тех, кто любит рисковать, – Гурий отбросил дырявый презерватив в кучу, взял новый и чихнул. – По крайней мере, не в этих делах.

– И часто она их покупала?

– Она была темпераментной девушкой.

– И с кем же она проявляла свой темперамент?

– Кто знает? Она не шлюха, денег не брала и никому не хотела быть обязанной. Выбирала она сама – современная женщина, ничего не скажешь. Ага! – Гурий бросил презерватив в другую кучу. – Даешь повышенное качество!

– Неужели наша страна движется к этому? – спросил Аркадий. – Нация предпринимателей, и все счастливо сортируют презервативы, машины, мебель…

– А что в этом плохого?

– Гоголь гениально сравнил Россию с тройкой, мчащейся по бескрайним просторам, искры летят из-под копыт, а все народы смотрят на нее с трепетом. А для тебя Россия – это грузовик, набитый стереомагнитофонами.

Гурий фыркнул.

– Я мыслю по-новому. Ты до этого еще не дорос.

– А с кем дружила Зина?

– С мужиками. Могла раз с тобой переспать, в другой раз отказала бы, но ты бы в обиде не остался.

– А с женщинами?

– Крутилась вроде вокруг Сьюзен. Ты с ней говорил?

– Да.

– Потрясающая женщина, верно?

– Ничего.

– Просто блеск. Знаешь, иногда в кильватере заметно мерцающее свечение. Люминесценция, что ли? Так вот, когда я прохожу мимо Сьюзен, мне кажется, что она так же светится.

– Может, есть смысл разливать этот блеск по бутылкам да торговать потихоньку?

– Знаешь, – сказал Гурий, – есть в тебе что-то, что меня пугает. Когда я узнал, что ты работал следователем, я стал смотреть на тебя по-другому, словно ты снял маску и стал совсем другим человеком. Послушай, я просто хочу зашибать деньги. Советский Союз наконец-то собирается вылезти из прошлого века, так что грядут… – Гурий обратил внимание на презерватив, зажатый в жестикулирующей руке, вздохнул и положил его на стол. – Грядут великие перемены. Ты мне здорово помог с этими книжками. Еще бы совместить их с вдохновляющими словами, с которыми к нам обращается партия…

Все партийные клише Аркадий знал наизусть помимо воли. Партия швырялась ими, как булыжниками, колотя народ по плечам и коленкам.

– Рабочий класс, авангард перестройки, научный анализ, расширение и углубление идеологической и духовной победы… Так, Гурий?

– Точно. Но не с такой интонацией. Я верю в перестройку. – Гурий снова замахал презервативом. – А разве ты не веришь, что мы преодолеем застой и положим конец коррупции? – Он перехватил взгляд Аркадия, брошенный на бачок с презервативами. – Ну, это разве ж коррупция? Так, мелочь. Возьми дочь Брежнева – занималась контрабандой брильянтами, оргии закатывала, с цыганами спала. Вот это, я понимаю, коррупция.

– У Зины был постоянный кавалер?

– Опять у тебя тон следователя, даже боязно стало. – Гурий проверил очередной презерватив. – Сказано же, она была очень демократична, чем и отличалась от других женщин. И позволь дать тебе совет – уразумей, что они от тебя хотят, и сделай по-ихнему. А если ты начнешь копать по-настоящему, они распнут тебя на кресте, как обидинского Христа. Так что не ломайся.

Гурий, казалось, говорил искренне. Они были друзьями и соседями по каюте, у обоих было сложное прошлое. Да кто я такой, подумал Аркадий, чтобы издеваться над устремлениями другого человека? Самому ведь ничего не надо – только лечь на дно и выжить. Откуда эта убежденность в своей правоте? А ведь казалось, что все уже давно позади…

– Ты прав. Буду стараться мыслить по-новому.

– Вот и хорошо. – Гурий с облегчением вернулся к своим презервативам. – Постарайся мыслить по-новому и с выгодой для себя, по возможности.

В качестве первой попытки Аркадий предложил:

– А что, если сбить со следа собак таким образом: по возвращении во Владивосток облей свои ящики собачьей или кошачьей мочой.

– Вот это мне нравится, – обрадовался Гурий. – Ты начинаешь мыслить по-новому. На тебе еще рано ставить крест.

Глава 8

Вечером Аркадий был снова в каюте капитана. Зеленоватые переборки каюты напоминали стенки большого аквариума. На столе поблескивали бутылки с минеральной водой и стаканы. Кроме Марчука и его первого помощника Волового за столом сидел еще один человек, ростом и комплекцией напоминавший ребенка. Под глазами у него обозначились черные тени от недосыпа, волосы торчали во все стороны как солома, в зубах он держал незажженную трубку. Самое странное – Аркадий видел этого человека впервые.

Он и третий помощник стояли напротив стола.

Слава уже начал свой рапорт. У его ног притулился холщовый мешок.

– Когда я вернулся с «Орла», я решил посоветоваться с первым помощником Воловым. Мы пришли к выводу, что с помощью партактива к добровольных помощников мы сумеем опросить экипаж «Полярной звезды» и выяснить, где находился каждый из них в ночь исчезновения Зины Патиашвили. Эта, прямо скажем, нелегкая задача была выполнена нами в течение двух часов. Мы установили, что никто из экипажа не видел матроса Патиашвили после танцев, также никто не видел, как она упала за борт. С напарницами Патиашвили мы побеседовали отдельно, предупредив их о недопустимости распространения слухов. Всегда ведь найдутся такие, которые раздуют обыкновенный несчастный случай бог знает во что.

– К тому же, – добавил Воловой – нельзя не принимать во внимание нашу экстремальную ситуацию – мы работаем бок о бок с иностранцами в их водах. Не явилось ли общение с ними в рамках дружеских контактов одной из причин трагической гибели советской гражданки? Мы должны смотреть в лицо фактам и ответить на все трудные вопросы.

Недурно, подумал Аркадий. Оказывается, пока он бегал по судну, Слава с Инвалидом уже отшлифовали свой рапорт.

– Хочу снова заметить, – продолжал Слава, – что любым нездоровым слухам должен быть положен конец. Товарищи, для советского суда нет более весомого доказательства, чем свидетельство тружеников, работавших вместе с покойной. На камбузе я слышал ото всех: «Патиашвили была прекрасным работником», «Патиашвили не имела прогулов» и, наконец, – Слава интимно понизил голос, – «Зина была хорошей девушкой». То же самое я слышал от ее соседок по каюте, цитирую дословно: «Она была честной советской труженицей, которой будет очень не хватать в коллективе». Это слова Наташи Чайковской, члена КПСС отмеченной правительственной наградой за доблестный труд.

– Все эти люди достойны похвалы за их откровенные показания, – присовокупил Воловой.

На Аркадия пока никто не обратил внимания. Может быть, он стал невидимым или превратился в предмет мебели? Что же, еще один стул здесь не помешает.

– Я снова хочу отметить неоценимую помощь товарища Волового, – обратился Слава к капитану. – Когда я спросил Федора Федоровича: «Что за девушка была Зина Патиашвили?», он ответил: «Молодая, полная жизни, и при этом политически грамотная».

– Что характерно для советской молодежи в целом, – прибавил Воловой. По случаю совещания он облачился в скромный поношенный китель – такие любили носить все политработника. Когда первый помощник поднял руку и провел пятерней по рыжим волосам, напоминавшим поросячью щетину, Аркадий увидел, что рукав его кителя весь залоснился.

– Первым тело заметил бригадир траловиков, – сказал Слава. – Он был сильно потрясен.

– Речь идет о Коробце, – пояснил Воловой остальным присутствующим. – Его бригада регулярно побеждает в социалистическом соревновании.

– Я говорил с ним и с членами его бригады. Он сказал, что, хотя видел Зину только мельком на камбузе, у него сложилось впечатление, что она беззаветно предана своему делу.

«Как можно беззаветно тереть картошку в пюре?» – удивился про себя Аркадий.

Словно перехватив его мысли, Инвалид кинул на Аркадия короткий неодобрительный взгляд и снова включился в дуэт со Славой.

– Итак, мы должны высветить все темные места в том, что случилось с Зиной той ночью. И сделать это мы должны не только в память о ней, но и для товарищей, чтобы они смогли скорее пережить несчастье и вновь отдать все свои силы на доблестный труд.

– Именно так, – согласился Слава. – И я считаю, что эту задачу мы сегодня выполнили. Мы установили, что Зина Патиашвили была в тот вечер на танцах. Я сам был там, играл в ансамбле и могу сказать, что духота в помещении была страшная. Я опросил женщин – членов экипажа и узнал, что многие из них почувствовали себя неважно из-за духоты и выходили на палубу подышать свежим воздухом. Затем я спросил у судового врача, не жаловалась ли Зина Патиашвили на головокружения или головную боль. Он сказал, что жаловалась. Ранее доктор Вайну проводил вскрытие погибшей. Я спросил, не обнаружены ли на теле повреждения, которые не могли быть получены в результате несчастного случая, а указывали бы на насильственную смерть. Он ответил, что таких повреждений не имеется. Были ли на теле следы, происхождение которых он затруднялся бы объяснить? К их числу он отнес синяки на туловище и конечностях, небольшие кровоподтеки на предплечьях и бедрах, а также маленький порез на животе.

Однако, товарищи, в этом нет ничего загадочного. Я лично проследил путь Зины Патиашвили до места ее гибели. Ее не видели ни в коридоре, ведущем в каюты, ни на траловой палубе. Значит, она могла пройти только на корму. И если бы она упала оттуда прямо в воду, тогда следы на ее теле было бы трудно объяснить. Однако дело было не совсем так. Оступившись в темноте, Зина Патиашвили упала через ограждение на кормовую аппарель и при падении разбила себе затылок о железный выступ. Эти же выступы оставили и синяки на теле.

Неплохое объяснение, подумал Аркадий.

Марчук добросовестно изучал протокол вскрытия. Аркадий ему мысленно посочувствовал. Марчук не стал бы капитаном, не имея партбилета, и ему никто не доверил бы ловлю рыбы совместно с американцами, не будь он активным коммунистом. Марчук был честолюбив, но все считали, что он звезд с неба не хватает.

Незнакомец подпер голову рукой. В его глазах было снисходительное выражение знатока, отмечающего фальшивые ноты в игре неопытного пианиста.

– На аппарели есть площадка, – сказал Марчук.

– Совершенно верно, – подтвердил Слава. – Именно там и лежало тело Зины Патиашвили. Ее отбросило к перилам – кстати, отсюда кровоподтеки на предплечьях и бедрах. Когда же танцы закончились и судно снова двинулось, тело сползло в воду. Как вам известно, советские инженеры прилагают все усилия, чтобы обеспечить наши корабли совершенными системами безопасности. Однако наперед всего не предугадаешь. Перила на площадке аппарели есть только с одной стороны, и, если бы Зина упала на аппарель с траловой палубы, они задержали бы падение. Но Зина упала с кормы, потеряла сознание и не могла позвать на помощь. Потом ее тело соскользнуло в воду.

Слава вещал, как артист по радио. Аркадий мысленно представил себе картину: грузинка с крашеными волосами в джинсах выходит из душного зала… у нее кружится голова… она всматривается в муть тумана… делает неосторожный шаг назад… опрокидывается через перила… Да нет же, нет. Все это могло случиться с кем угодно, только не с Зиной, не с девушкой, носившей в кармане даму червей. Она бы пошла куда угодно, но не на корму, с кем угодно, но не одна.

Внезапно капитан Марчук спросил:

– А что вы думаете об этой версии, товарищ Ренько?

– Весьма занятно.

Слава продолжал:

– Ветераны-моряки, здесь присутствующие, отлично знают, сколько времени может прожить человек в воде, температура которой близка к нулю. Пять, максимум десять минут. Теперь последнее – порез на животе. Кстати, его обнаружил матрос Ренько. Но он не профессионал в нашем деле и не знает, что такое обмотка сети.

Еще как знаю, подумал Аркадий. Однако он не стал перебивать третьего помощника, решил подождать, пока тот закончит. Слава развязал мешок, стоящий у его ног, вынул оттуда кусок стального троса диаметром в сантиметр и торжественно предъявил его собранию. Тут и там из троса торчали стальные заусеницы, словно маленькие копья.

– Такой трос и применяется при обмотке, – пояснил Слава. – Мы знаем, что тело Зины Патиашвили попало в сеть. Мы также знаем, что сеть оплетена тросом. И наконец, любому моряку известно, что, когда сеть тащат из воды, трос, естественно, начинает вибрировать, вдавливаться в сеть. А на тросе есть заусенцы, вот один из них и поранил тело девушки. Итак, последняя загадка решена. Девушка пошла на танцы, у нее от духоты разболелась голова, она в одиночестве вышла на корму подышать свежим воздухом, упала за борт и, к нашему глубокому прискорбию, умерла. Вот, собственно, и все, что случилось.

Слава сунул кусок троса Воловому, который осмотрел его со всех сторон с величайшим интересом, потом незнакомцу, который тут же отодвинул его в сторону, и, наконец, Марчуку, который в этот момент внимательно изучал очередную страницу рапорта, почесывая бороду.

– Как я понял из вашего рапорта, вы предлагаете прекратить расследование на борту и передать его в компетентные органы по возвращении во Владивосток?

– Так точно, – сказал Слава. – Конечно, окончательное решение за вами.

– Насколько я помню, в рапорте содержались и другие предложения, – вмешался Воловой. – Впрочем, я его проглядел лишь мельком.

– Вы не ошиблись, – тут же отозвался Слава.

Надо же, как спелись, подумал Аркадий, прекрасный дуэт.

– Из этого несчастного случая мы все должны вынести урок – нельзя пренебрегать техникой безопасности, – говорил Слава. – Вот что я предлагаю: первое – во время собраний, концертов и тому подобных мероприятий обеспечить несение вахты добровольцами на корме. И второе – проводить подобные мероприятия по возможности до наступления темноты.

– Это очень полезные предложения, и мы, безусловно, всесторонне рассмотрим их на ближайшем собрании трудового коллектива, – сказал Воловой. – От имени всего экипажа выражаю вам благодарность за вашу работу, компетентность и оперативность, проявленную вами в период проведения расследования, а также за блестяще составленный, аргументированный рапорт.

В романах Толстого аристократы говорили на отличном, богатом французском языке. Внуки тех, кто совершал революцию, использовали косноязычное, неуклюжее подобие русского. Слова в нем были настолько длинны и громоздки, словно ими мостили путь к всеобщему единомыслию. Каждое такое слово произносилось веско, взвешенно. Самое великое достижение советской демократии – это то, что все собрания трудящихся неизменно заканчивались в трогательной атмосфере товарищеского единодушия по любому вопросу. Рабочий мог выступить на собрании заводского коллектива и сказать, что завод производит машины на трех колесах. Колхозник мог заявить на собрании, что в колхозе рождаются телята о двух головах. Ради бога. Такие мелочи, разумеется, не могут помешать здравомыслящему собранию, как и прежде, двигаться вперед плечом к плечу и единым строем.

Марчук отпил из стакана, зажег очередную сигарету – ароматную «Джон Плейер» – и снова склонился над рапортом. Он низко опустил голову, отчего на его лице еще явственнее проступили азиатские черты. Капитан был явно рожден для того, чтобы пробираться через дебри тайги, а не бюрократического жаргона. Незнакомец в сером свитере терпеливо улыбнулся, словно он попал сюда случайно, но может и задержаться, спешить ему некуда.

Марчук поднял глаза.

– Вы проводили расследование вместе с матросом Ренько?

– Да, – ответил Слава.

– Но здесь стоит только ваша подпись.

– К сожалению, у нас не было возможности встретиться перед совещанием.

Марчук сделал Аркадию знак подойти поближе.

– Ренько, у вас есть что добавить к рапорту?

Аркадий, задумавшись на секунду, ответил:

– Нет.

– Тогда подпишите – Марчук протянул Аркадию толстую авторучку, роскошную, как на капитана сделанную.

– Не подпишу.

Марчук снова завинтил колпачок авторучки. Положение осложнялось. Инвалид подлил воды в свой стакан.

– Поскольку матрос Ренько не принимал активного участия в расследовании, а выводы и предложения, содержащиеся в рапорте, принадлежат не ему, я полагаю, что мы можем обойтись и без его подписи.

– Подождите – Марчук повернулся к Аркадию. – Вы не согласны с предложением передать дело в компетентные органы во Владивостоке?

– С этим я согласен.

– Что же вас не устраивает?

Аркадий задумался над точным выражением своей мысли.

– Меня не устраивает, как обстоятельства смерти изложены в рапорте.

– Так. – Незнакомец в свитере впервые выпрямился в кресле, как будто только что услышал слова на родном языке.

– Извините, – сказал Марчук. – Матрос Ренько, это главный электротехник флотилии товарищ Гесс. Я попросил его присутствовать на сегодняшнем совещании. Поясните – и ему и мне, – почему вас не устраивает изложение фактов в рапорте, но вполне устраивают выводы, содержащиеся в нем?

«Полярная звезда» не встречалась с кораблями флотилии уже полтора месяца, и встреча должна была произойти только через месяц. Аркадий подумал, где в таком случае скрывался Гесс все это время, но тут же переключил внимание на заданный вопрос.

– Зина Патиашвили умерла в тот вечер, когда мы устраивали танцы. Поскольку ее не видели ни на нижней палубе, ни в коридоре, ведущем к каютам, можно предположить, что она направилась на корму, как и отметил в рапорте третий помощник. Но, как бы то ни было, если Зина почувствовала себя плохо, она упала бы на палубу, а не перевалилась бы через поручни – они там слишком высоки. В этом случае она не смогла бы разбить себе затылок. Существуют характерные для утопленников признаки – ни одного из них я не обнаружил при вскрытии. Когда во Владивостоке эксперты вскроют ее легкие, они не найдут там ни капли соленой воды. Синяки на груди, животе, локтях и коленях появились уже после смерти – ее помяло в сети, а царапины и кровоподтеки на предплечьях и коленях образовались не от того, что ее ударило о перила, а от того, что тело протащили по твердой поверхности с выступами. Что же касается раны на животе, то это – след от удара острым ножом. Разрез идеально ровный, кровотечение было незначительным. Ее убили на судне и сбросили за борт, но перед этим вспороли живот, чтобы тело не всплыло на поверхность. Есть и еще одно обстоятельство, доказывающее, что рана на животе не могла быть нанесена заусенцем троса. Сеть подняла ее со дна, и она пролежала там достаточно долго – миксина успела проникнуть в нее именно через разрез на животе.

– В вашем рапорте ничего не сказано про миксину, – обратился Марчук к Славе. Как и все рыбаки, он их терпеть не мог.

– Я могу продолжать? – спросил Аркадий.

– Да, прошу вас.

– Зинины напарницы заявили, что она работала не покладая рук, а американцы сказали, что Зина появлялась на корме всякий раз, когда «Орел» доставлял улов, будь то днем или ночью. Часто это случалось во время вахты Зины, следовательно, она могла оставлять работу в любое время и отлучаться минимум на полчаса.