Текст книги "Женский хор"

МАЛЬЧИШКИ

 
Они как девчонки, только покрепче,
Но красоты в них нисколько не меньше,
Они прелестны, когда детишки, —
Мальчишки.
Их в голубое всегда наряжают,
Волосы коротко им подстригают,
Их одевают в смешные штанишки —
Мальчишки.
Мамы вскармливают их с любовью,
Очень надеясь на то, что вскоре
Они вернут ее им, и с лишком, —
Мальчишки.
 

Припев

 
Мой кроха, мой милый малыш,
Мой сладкий любимый крепыш.
Я закутываю его в слова,
Я схожу по нему с ума.
Они повсюду сеют хаос,
Ломают все, что им попалось,
Когда бегут за мячом вприпрыжку, —
Мальчишки.
 

 
Им не сидится и не лежится,
С ними покой нам только снится,
Летают и прыгают, как зайчишки, —
Мальчишки.
С потом и кровью мы их растим,
Учим всему, выбиваясь из сил,
Но они ненавидят уроки и книжки —
Мальчишки.
 

Припев

 
Мой сладкий растущий малыш,
Мой милый любимый крепыш.
Однако школа ему не мила,
И это сводит меня с ума.
 

 
Отдав им всю свою любовь,
Обнять хотим мы их, – и вновь
Они нас оттолкнут, глупышки, —
Мальчишки.
Чего им хочется – нам не понять,
Почему они морщатся, злятся, грубят?
Порой они такие дурачишки, —
Мальчишки.
Спросим их: «Зачем ты это сделал?»
Потупив взор, они солгут умело,
Вопросов наших их злит излишек —
Мальчишек.
 

Припев

 
Мой сладкий огромный малыш.
Мой милый любимый крепыш.
Хорошая взбучка ему бы нужна,
Ребенок сводит меня с ума.
 

 
Поцеловать их не дотянуться,
Только их шеи мы можем коснуться.
Они становятся все выше —
Мальчишки.
Целыми днями они на диване,
Вокруг грязь и хаос, они же в нирване.
Прибить их хочется, и даже слишком, —
Мальчишки.
Они начинают гулять по ночам,
Пьют, жгут петарды и здесь, и там
Наши прыщавые шалунишки —
Мальчишки.
 

Припев

 
Он мне безумно нравится
Мой милый верзила красавец,
Но он бросает на ветер слова,
И это сводит меня с ума.
 

 
Байки и шлемы себе покупают,
Сутками где-то они пропадают,
В дом наш приводят странных людишек
Мальчишки.
Они сходят с ума от ягодиц,
Баб, телок, женщин, девиц,
А иногда от ягодиц парнишек —
Мальчишки.
А мы дрожим и надеемся только,
Что они не выбросят жизнь на помойку
Из-за какой-нибудь глупой бабищи —
Наши мальчишки.
 

Припев

 
Он совсем еще невинный —
Мой мальчик маленький любимый.
Вдруг его соблазнит какая-нибудь кума
И сведет его с ума?!
 

 
Если нам повезет, они замуж возьмут
Красавицу милую, добрую, ту,
Что полна иллюзий из книжек, —
Наши мальчишки.
Когда они решат переселиться,
Мы поймем, что перевернули страницу,
Мы потеряли их – и как жить дальше?
Мальчишек наших.
И вот прекрасный день настал:
«Мамулечка, я папой стал!»
И мы ответим: мир так устроен,
Мальчик мой.
 

Припев

 
Он стал настоящим мужчиной,
Мой милый огромный малыш.
Не зря растила его я Как сумасшедшая.
 

 
…А потом к нам придет она,
С кругами под глазами, с растрепанными волосами,
Смертельно уставшая, скажет тогда:
«Я не могу, он мне надоел,
Плачет все время, а тут заболел,
Он перепачкал все мои блузы,
Кто ж знал, что дети – такая обуза?
Я хотела у вас спросить:
Как своего вы умели растить?»
Мы ее впустим в дом,
Малыша сморит сном.
Мы ей скажем: «Дай соску ему,
Мальчугану твоему».
 
 
Они как девчонки, только покрепче,
Но красоты в них нисколько не меньше,
А когда маленькие, они большие милашки —
Мальчишки.
Ты будешь в синее их наряжать,
Будешь волосы им подстригать,
Будешь им покупать штанишки —
Мальчишкам.
Ты будешь закармливать их любовью
И кетчупом, зная, что вскоре
Они тебе это вернут, и с лишком, —
Твои мальчишки.
 

Припев

 
А это маленькое чудо твое
В объятиях задушим мы вдвоем
Как сумасшедшие, как сумасшедшие,
Как сумасшедшие.
 

СРЕДА
(Адажио)[20]20
  Адажио – медленный темп; музыкальная пьеса или ее часть, исполненная в этом темпе.


[Закрыть]

РАЗРЕШЕНИЕ

Всегда обращай внимание

на то, что они говорят,

входя в кабинет.

Карма протянул руку пациентке и бархатным голосом, наблюдая за мной краем глаза, спросил:

– Здравствуйте, мадам! Вы не против, если наш интерн, доктор Этвуд, будет присутствовать на консультации?

Она посмотрела на него, потом на меня, потом снова на него:

– Почему бы и нет?

Она опустила глаза и, избегая наших взглядов, пожала плечами:

– Мне все равно.

Она улыбнулась:

– Конечно, никаких проблем.

Она равнодушно покачала головой:

– Как хотите. Я к этому уже привыкла.

Она посмотрела мне прямо в глаза:

– Девушке ведь нужно учиться.

Она посмотрела на Карму, поколебалась и, наконец, сказала:

– Да, но не во время осмотра.

Она долго молчала, затем вздохнула и сказала:

– То есть…

– Вы не обязаны, вы же знаете.

– Правда?

– Конечно. Поэтому я вас и спрашиваю. Ваше согласие необходимо. Если вы не хотите, доктор Этвуд подождет в коридоре.

– Тогда я бы предпочла, чтобы на консультации присутствовали только вы.

*

Я это ненавижу.

Ненавижу, что он их постоянно об этом спрашивает, ненавижу тон, которым он задает этот вопрос. Ненавижу то, как они отвечают или не отвечают. А больше всего я ненавижу долю секунды, когда он останавливается на пороге двери, чтобы задать этот проклятый вопрос, и когда мне приходится ждать, пока она примет решение, внимательно на меня посмотрев или не посмотрев вовсе, подумав некоторое время или же ответив машинально. Я ненавижу это мгновение, когда стою в ожидании своей участи – обрадуются ли мне, примут ли, смирятся ли со мной или от меня откажутся?

*

– Тогда я бы предпочла, чтобы на консультации присутствовали только вы.

Вскользь взглянув на меня и как-то странно улыбнувшись, она добавила: «Сожалею», а Карма сказал: «Никаких проблем», впустил ее в кабинет и закрыл за собой дверь.

Дверь захлопнулась перед самым моим носом, и я почувствовала себя обманутой и униженной.

Неужели этой бабе есть что от меня скрывать? Что настолько уж важного и интимного она может сказать этому типу, чтобы это могло оправдать мое изгнание? Неужели она думает, что мне есть дело до ее ягодиц и прочих прелестей?

Неужели она думает, что я неспособна забыть все, что она будет рассказывать и до чего мне нет ну никакого дела? Все, что меня интересует – да и это еще не факт, – так это ее симптоматика, история болезни, зуд или жжение, или у-меня-болит-здесь, или у-меня-болит-там, месячные идут как-то странно, почему они в этом месяце приходили два раза, симптомы, которые она подсунет ему под нос, и решение, которое он ей даст: Это не страшно, это пройдет… или для ее микоза-вагинита-болей-кровотечений все же требуется лечение… Все эти вопросы, в которых нет ничего интересного, но которые так их занимают и на которые необходимо дать простые ответы, чтобы они нас этим не допекали, чтобы наконец можно было перейти к серьезным вещам.

Я знаю, я должна поблагодарить ее за то, что она отказалась от моего присутствия, у меня и без того ощущение, что я зря теряю время, что задыхаюсь на этом дефиле жалоб, стонов, сетований и причитаний, что небольшая передышка даже пойдет мне на пользу, пока он обволакивает ее своими медовыми речами и осуществляет наложение рук.

Если только не…

Что означала эта улыбка? Она смеялась надо мной? Или же эта улыбка предназначалась ему? Может быть, ее смущение и нерешительность, ее удивленный взгляд были всего лишь маскарадом, цель которого – ввести меня в заблуждение? А он, это его «Вы не обязаны», может быть, было частью сайнеты[21]21
  Сайнеты – маленькие пьески испанского театра, произведения легкие и большей частью комические. Действующих лиц не более двух или трех.


[Закрыть], постановки, призванной заставить меня поверить, что он соблюдает протокол и уважает пациентку, в то время как на самом деле все было предусмотрено, ее улыбка «Сожалею» – это игра, уловка, они в заговоре, они подготовились, а я, как дура, растерялась, но я знаю, что происходит, понимаю, что они затеяли, чем хотят заняться за дверью наедине.

Она положит сумку на кресло, затем повернется к нему и станет развязывать пояс плаща, а он подойдет вплотную, засунет руки под плащ, обнимет ее за талию, а она положит руки на него, как будто чтобы оттолкнуть, закроет глаза, поднимет лицо к нему, приоткроет губы, чтобы что-то сказать, но в этот момент он прикоснется к ним, ущипнет их и проглотит, а затем запустит свой язык, обшарит ее рот и едва не задушит ее, а она, несмотря на внезапность его действий, положит руки на затылок этого мерзавца, и ее язык вытолкнет его и скользнет в его рот, их языки станут биться друг о друга, как на дуэли, как Андре и Ноэль на балконе театра в «Скарамуше», и, все еще крепко держа его голову, она почувствует, что он роется у нее под плащом, тянет за блузу, скользит горячими руками по ее спине, бедрам, ягодицам и снова по спине, потом его руки поднимутся к застежке бюстгальтера, расстегнут ее и освободят мои груди, он перенесет руку вперед, сожмет в ладони ее левую грудь, как всегда это делал, и сожмет другой рукой мою правую ягодицу, моя рука опустится вниз и расстегнет его пояс, другая рука отпустит его затылок, а наши языки все еще будут бороться, и пока нельзя…

Я очнулась.

Во рту пересохло.

Я лежала на животе.

Левая рука была зажата подо мной, ладонь лежала на левой груди.

Правая рука застряла между бедрами и была очень влажная.

Черт побери!

Я вытянула руку. В постели рядом со мной было пусто.

Конечно, пусто. Он ушел.

Тогда почему я продолжала его искать?

И откуда взялся этот абсурдный сон, в котором этот дурак Карма…

Я посмотрела на будильник. Четверть шестого.

Чертчертчерт. Нужно заснуть нужно заснуть нужно заснуть. Нельзя лежать без сна.

Я перевернулась на спину и смотрела на потолок до тех пор, пока он не превратился в операционные поля[22]22
  Операционное поле – участок кожи или слизистой оболочки, в пределах которого выполняют операционный разрез или пункцию.


[Закрыть]. Четыре поля, такие синие, такие чистые, окружали бритый лобок.

Я не шевелила головой, только глазами, и справа от поля увидела лоток, на котором в безукоризненном порядке были разложены инструменты. Я взяла скальпель, вытянула указательный палец, чтобы твердо положить его на спинку лезвия, другой рукой раздвинула кожу больших половых губ и положила скальпель в щель, которая начала сочиться обожемойчертпобериобожемойчертпобери…

Я открыла глаза. На потолке играл свет. Настал день.

Чертчертчерт! Мой радиобудильник не прозвенел. Если я не потороплюсь, то опоздаю. А я не хочу доставить ему такого удовольствия!

Я спрыгнула с кровати, налила в чашку вчерашний кофе и сунула ее в микроволновку, быстро приняла душ, натянула джинсы, тонкий свитер с горлышком и нанесла минимум макияжа, я совсем не хотела выглядеть так, как выглядят некоторые женщины, которых я увидела накануне в зале ожидания. Но пока я чистила зубы, я поняла, что вчера забыла выпить таблетку. Черт, черт, черт! Проклятие, как же мне все это надоело, надоело, надоело!!!

ЖАЛОБА

Большого желания возвращаться к Синей Бороде у меня не было. Но и уходить от него не хотелось. Он дал мне неделю. Я хотела победить в его собственной игре. Мне было интересно узнать, до чего он готов дойти. Я не хотела уходить побежденной.

Слишком часто меня унижали и недооценивали, потому что я – баба.

Слишком часто от меня требовали, чтобы я выполняла свою работу не хуже мужчин. И даже лучше.

Мне этого не говорили. Слова были не нужны. Они просто были рядом и смотрели на меня, и я все понимала. Я выбрала хирургию, и их недоверчивых и презрительных взглядов было не избежать. Женщина-хирург, выполняющая мастерскую, мужскую работу? Никогда в жизни.

Они думали, что я сдамся, что не пойду до конца, что стану плакать из-за их унижений, придирок, издевательств. По отношению к мужчинам это работает. Я видела многих мужчин, которые поддавались и, сломленные, уходили в другую больницу. И каждый раз, когда я видела, что интерн напился потому, что его унизил руководитель, каждый раз, когда один из них на следующее утро не выходил на работу, я чувствовала себя более сильной. Более самоуверенной. Я чувствовала, что я лучше их.

Неужели этот Карма, с его напускным добродушием, от которого меня тошнит, неужели он действительно думает, что сумеет меня обхитрить?

Думая об этом и стараясь совладать с охватившей меня яростью, я свернула на улицу Мэзон-Вьей и проехала вдоль педиатрических корпусов, после чего оказалась на территории акушерской клиники. Разумеется, все места были заняты. Я сделала круг по двору, выехала и добрых пять минут потратила на поиск свободного и бесплатного места, которое нашла в трехстах метрах от клиники, напротив школы.

*

Поднимаясь по лестнице, я увидела в коридоре два силуэта. Одним из них была чернокожая тучная женщина, одетая в бубу. Она склонилась над стойкой Алины, небрежно положила одну руку на пластиковый паспорт, а другой качала коляску, в которой ревел и брыкался крупный мальчик на вид примерно полутора лет. Второй силуэт принадлежал женщине лет сорока, стройной блондинке, с тонкими чертами лица, в безукоризненно сидящем костюме. Она держалась в стороне. Когда я открыла дверь, женщины повернули головы в мою сторону. Тучная пациентка скользнула по мне взглядом, затем продолжила вяло отвечать на вопрос, который ей задала Алина. Другая женщина осмотрела меня с ног до головы.

– Здравствуйте. Привет, Алина.

– Здравствуйте, мисс… простите, доктор Этвуд, – ответила Алина.

Раздраженная до предела, я укрылась в кабинете. Положила сумку на стул, сняла пальто, достала вчерашний халат, заметила, что моего бейджа на нем нет, и едва не взвыла. В выдвижных ящиках шкафов, среди наборов для анализов, пластиковых гистероскопов, одноразовых зеркал, шприцов и иголок, я увидела моток белого лейкопластыря. Я отрезала от него два кусочка, наклеила их друг на друга и написала: «Доктор Этвуд, интерн». Этот самодельный бейдж я прикрепила к карману халата на груди.

Затем, сгорая от гнева, села в кабинете, на место Кармы.

В этот момент я заметила ноутбук.

Плоский параллелепипед со скругленными краями, по размеру не больше стандартной страницы.

Не раздумывая, я его открыла. Экран засветился и показал мне покрытую текстом страницу.

И, по-прежнему не раздумывая, я прочитала текст.

Жизнь женщины

 
Когда я была мала,
Жизнь была весела.
Папочка и мамочка
Ласкали меня всегда.
 
 
Они меня целовали,
Ножки мои щекотали,
Ласково называли,
Песенки пели, играли.
 
 
О, боже мой,
Это прекрасно —
Маленькой женщиной быть.
О, боже мой, это прекрасно,
Когда тебя любят вот так
Всегда.
(еще раз)
 
 
Когда я девочкой была,
В снегу играть любила,
Папочка и мамочка
На качели меня водили.
 
 
Ходить я в школу стала,
Картинки рисовала,
Хотелось лучшей быть,
Чтобы пятерку получить.
 
 
Ах, мамочка,
Это было прекрасно —
Быть маленькой красивой женщиной.
Ах, мамочка,
Это было прекрасно —
Веселиться вот так Все время.
(еще раз)
 
 
Но годы пролетели,
И вот я повзрослела.
Мое тело совсем внезапно
Стало изменяться.
 
 
Когда мне было двенадцать,
Пошла я в туалет – и вот
Вдруг в унитазе
Увидела кровь.
 
 
О, боже мой,
Как же страшно, мама,
В женщину превращаться.
О, боже мой,
Как же страшно, мама,
Когда кровь течет, не прекращаясь,
Все время.
 

Я расхохоталась. Представить, как он сочиняет стихи, я не могла. На этом песенка заканчивалась, и вторая часть документа была совершенно иной.

– В первую очередь целитель верен своим пациентам и лишь потом своим коллегам.

– Реальность богаче всего, что рождается в твоем воображении. Однако то, что рождается в твоем воображении, более тревожно.

– Жертвой твоей лени и невнимательности становится пациент.

– Никогда не стесняйся обращаться к своим учителям. Их незнание серьезнее твоего, поскольку они, в отличие от тебя, уже не могут оправдать его неопытностью.

– Лечение людей не имеет никакого отношения к власти.

– Врачи чаще других смертных употребляют наркотики и кончают жизнь самоубийством, это не значит, что они страдают больше, чем простые смертные. И это не дает им права мстить.

– Ты лечишь не результаты анализов – ты лечишь людей.

– То, что женщина чувствует, гораздо важнее того, что ты знаешь. То, о чем она молчит, гораздо важнее того, что ты думаешь.

Я несколько раз нажала на значок «следующая страница». Эти афоризмы занимали полдюжины страниц. Вдруг экран погас. Я стала жать на все кнопки подряд, но он не реагировал. В коридоре раздался мужской голос. Карма. Я поспешно поднялась и побежала к коридору.

– Ах, вы уже здесь? – сказал он, появившись на пороге. – Хорошо спали?

– Нормально…

Я шагнула вперед, он шагнул назад. Я понимала, что он хочет войти, и прижалась к стене, а он прошел мимо, положил сумку на письменный стол, повесил пальто в шкаф, поискал что-то глазами, затем поднял голову и, широко улыбаясь, покачал головой:

– Ах да, сегодня консультаций нет.

– Нет?

– Нет, этим утром я попрошу вас сделать обход моего маленького отделения.

Он прошел передо мной, застегивая халат.

– Идемте?

– Я не знала, что у вас есть койки…

– Я об этом не…

– Но все же…

– …к тому же там нет больных.

– Простите?

– …впрочем, никто их не лечит, – сказал он, криво ухмыльнувшись.

Что он такое говорит?

Он вышел за стеклянную дверь и пошел по длинному коридору акушерской клиники, но тотчас же свернул к лестнице в подвал. Спустившись по ней, он толкнул другую дверь и придержал ее, пропуская меня.

Это был очень светлый зал. Справа я увидела три или четыре двери и темный коридор. Карма свернул налево, в проход между двумя стенами, покрытыми афишами фильмов и образовательными плакатами, и просунул голову в дверь крошечной кухоньки, в которой санитарка лет двадцати с завитыми волосами и веснушчатым лицом готовила подносы.

– Доброе утро, Элоиза!

Она повернулась, и ее глаза засверкали так, как будто перед ней возник мессия.

– Доброе утро, Франц.

«Франц»? Она тоже обращается к нему по его чертову имени?

– Познакомьтесь с доктором Этвуд.

– Здравствуйте, доктор Этвуд, – сказала Элоиза.

Карма усмехнулся и повернулся к открытой двери кабинета слева:

– Доброе утро, Каролина.

Секретарь, сорокалетняя женщина с шиньоном и в больших очках, ответила ему той же улыбкой, что и санитарка:

– Доброе утро, Франц. Ты в порядке?

– В полном. Позволь представить тебе доктора Этвуд.

– Здравствуйте, доктор! – сказала секретарь, нахмурившись.

– Здрасьте, – процедила я сквозь зубы и последовала за ним к последней двери, в глубине коридора.

– Привет, Анжела, – сказал Карма, входя в кабинет.

Женщина шестидесяти лет со светлыми выцветшими волосами положила шприц с белой жидкостью на голубой столик рядом с раковиной, повернулась, улыбнулась ему еще более влюбленной улыбкой и пробормотала:

– Доброе утро, мой Франц.

Она повернула к нему голову, дотронулась ладонью до его щеки, и я подумала, что она вот-вот… но нет, как ни странно, они так далеко не зашли. Однако, зная, что он собой представляет, я была почти уверена, что она его поцелует.

Он поднял палец и указал на меня:

– Доктор Этвуд.

Анжела вытаращила глаза:

– «Доктор» Этвуд?

Я сглотнула:

– Можете называть меня Джинн.

– Очень приятно, Джинн.

Она протянула мне руку, я поколебалась, взяла ее руку и, не знаю почему, почувствовала, будто мне в лицо подул теплый ветерок.

– Что у нас сегодня? – спросил Карма.

– Три ДПБ, три консультации. Ты сначала хочешь сделать обход твоего отделения?

– Как хочешь. Проблемы есть?

– Нет, но Аиша хочет задать тебе несколько вопросов, одна пациентка выписывается, а мадам X… требует тебя.

– Как всегда по средам…

– Да, как всегда по средам.

– Тогда я пошел. Двадцать минут?

– Никаких проблем. Третья дама еще не приехала.

Он развернулся на пятках, собрался выходить, задержался на пороге, посмотрел на Анжелу, которая отрицательно покачала головой:

– Нет, не сегодня.

– Что?

– Ну, хорошо, может быть, в следующий раз.

– Да. Хорошо, что она сообщает тебе новости. Ты знаешь, что, если она окажется здесь и спросит тебя, я сразу тебе позвоню.

Он кивнул и поспешно вышел, как будто опаздывал на поезд. Я побежала за ним.

Он прошел к коридору, более мрачному, чем я успела заметить, и оказался в подвале.

Пройдя еще несколько метров, он толкнул дверь с табличкой: «Вход только для сотрудников клиники».

ПАЛАТЫ

Это было действительно очень маленькое отделение. Место было темным, гораздо менее освещенным, чем коридор отделения ДПБ. Плакатов на стенах не было, краска облупилась, креслам на вид было не менее пятидесяти лет. Казалось, будто находишься в советской больнице. По крайней мере, именно так я ее себе всегда представляла.

Было невыносимо жарко. Если бы я не знала, что мы находимся на том же уровне, что и отделение ДПБ, я могла бы поклясться, что мы недалеко от расплавленной магмы, которая поднимается прямо из нутра земли и заменяет центральное отопление. И что-то мне подсказывало, что окон здесь нет и в помине.

Мы находились в почти квадратном помещении, в центре которого два стола, расположенные как вертикальные подставки для книг, стояли по обе стороны от большого металлического шкафа.

Кроме той двери, через которую мы только что вошли, в отделении было четыре других выхода. Два в глубине, по одному с каждой стороны.

Карма наклонился над одним из столов, взял чью-то карту и открыл ее:

– Мадемуазель!

Он выкрикнул это, не поднимая головы, и, казалось, вовсе не торопился получить ответ.

Слева дверь открывалась к медсестре. Она держала в руке жгут и все необходимое для взятия крови. Выглядела она очень подавленно, но, как только увидела Карму, выпрямила плечи, выпятила грудь и сказала:

– Здравствуйте, мсье.

Ну вот, наконец нашелся хоть кто-то, кто обращается к нему почтительно…

– Дорогая, ты можешь называть меня Франц.

Медсестра, которая показалась мне очень молодой, покраснела как пион.

– Я снова взяла кровь у Катрин…

Карма покачал головой:

– Как она сегодня?

– Все так же. Болей нет, но дышит по-прежнему с трудом.

– И отказывается от кислорода?

– Да.

Он снова задумчиво покачал головой.

– Я отнесу это в лабораторию и вернусь к вам, хорошо?

– Не спеши. Я собираюсь дать доктору Этвуд, которая находится перед вами, всю необходимую информацию.

Медсестра улыбнулась мне:

– Меня зовут Аиша.

Я прочистила горло:

– Дж… Джинн.

Ее лицо озарилось.

– Я могу загадать три желания?

Я не сразу поняла, что она говорит, и, пока я соображала, она улыбнулась Карме, достала связку ключей и исчезла за дверью.

Карма посмотрел на меня поверх очков:

– Говорят, на факультете юмор не был вашим любимым предметом.

Не дождавшись ответа, он протянул мне карту и вошел в первую палату.

Она была достаточно просторной для двух пациенток, но в ней лежала только одна. Остальную часть палаты занимали два кресла и диван-кровать с подушками и пледами. Дальше располагалась смежная с палатой ванная комната, которая была ярко освещена. Я заметила в ней большую четырехугольную ванну.

В кровати лежала женщина лет сорока, желтая как лимон и невероятно худая. Ее глаза были закрыты. Карма подошел к ней, присел на край кровати и взял ее руку. Не открывая глаз, она пробормотала:

– Привет, Франц.

– Привет, Катрин.

– Уже… – она зевнула, – десять часов?

Ее было едва слышно.

– Нет, без четверти одиннадцать.

Она попыталась открыть глаза, но безуспешно.

– Я все время сплю, мне очень жаль.

– Ничего страшного. Мучительно все время дремать.

Она тихонько рассмеялась:

– Да, я не могу… смотреть фильм «Скорая помощь»… Нельзя ли немного уменьшить дозу… чтобы мне не так сильно хотелось спать… сегодня днем?

– Конечно. Когда придут Мона и Жак?

– Не знаю… После обеда.

Я открыла карту. Прочла: «Катрин Д., год рождения 1968. Вновь вышла замуж, есть дочь. Рак поджелудочной железы». Диагноз был поставлен шестнадцать месяцев назад, и МРТ показала, что у нее метастазы повсюду. Шестнадцать месяцев?! Она должна была уже давно умереть.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил Карма.

Катрин покачала головой. Затем открыла глаза, как будто что-то вспомнила, и подняла руку:

– Да, нужно… Я должна была вас об этом попросить… но забыла…

– Да?

– Когда… когда Моне будет восемнадцать…

– Да. Я отдам ей тетрадь.

Катрин снова улыбнулась, ее рука устало соскользнула с руки Кармы.

– Вы не забудете…

– Не забуду. Только нужно найти, в какой ящик я ее положил.

Лицо Катрин прояснилось, и ее бормотание перешло в беззвучный смех.

Он начал ей что-то нашептывать, и мне показалось, будто я слышу шум прибоя. Я обернулась. Напротив кровати, над столом, на котором стоял компьютер, лежали книги и DVD, в перегородку был встроен плоский большой экран. На галечный пляж набегали волны, потом снова отступали.

– Я зайду еще сегодня после обеда, чтобы поговорить с Моной и Жаком.

– Она… с ней все в порядке, а вот Жак… Она сказала, что он все время плачет… у меня сжимается сердце… я сказала ему, что мне не страшно… А он…

– Он боится вас потерять.

Катрин ничего не ответила. Казалось, будто она перестала дышать, но потом сделала глубокий вдох и открыла глаза.

Белки ее глаз были желтыми, как и ее кожа. Она протянула руку к ночному столику. Карма взял оттуда поилку и поддержал женщину, чтобы она попила.

– Люди… все равно теряют друг друга, так или иначе… Еще очень рано, я знаю… но это всегда происходит слишком рано. И потом, так даже лучше… Я не хочу, чтобы он еще долго видел меня такой… И я считаю… что лучше уйти первой… Я эгоистка, правда?

– Да, но я об этом никому не скажу.

Глаза Катрин остановились на мне. В течение нескольких секунд мне казалось, что она смотрит на меня и не видит. И потом, совершенно внезапно, она сказала:

– Здравствуйте… Мы не знакомы…

– Я Джинн Этвуд, новый интерн.

Я выпалила это очень быстро, я не хотела, чтобы «Франц» успел вставить какой-нибудь комментарий.

– Добро пожаловать… Вам здесь… понравится…

Она закрыла глаза и через несколько секунд начала тихонько похрапывать.

Карма осторожно положил руку Катрин на кровать.

Мое горло сжалось, и внезапно я их возненавидела, обоих.

Когда мы вышли, я спросила:

– С каких это пор рак поджелудочной железы лечат в гинекологическом отделении?

Он посмотрел мне прямо в глаза:

– Мы не в гинекологическом отделении… И женщин, которых лечишь, не выбираешь. Это они нас выбирают.

– Что это за… палата?

– Что вы имеете в виду?

– Диван, огромный телевизор, компьютер, ванная… Она что, здесь живет?

Он вздохнул:

– Это прощальная палата. Плакаты, подушки, пледы принадлежат ей и ее семье, а все остальное… мебель находится здесь постоянно. Пациенты на последней стадии, которые не хотят умирать ни в отделении реанимации, ни у себя дома, приезжают сюда. Это не так тяжело для их родных. Ее муж или дочь могут остаться здесь ночевать, если захотят, днем здесь всегда дежурит медсестра, а ночью – дежурный врач. Впрочем, пожалуй, я должен сообщить дату вашего дежурства. Даже если вы здесь не останетесь, одно дежурство вы проведете.

Черт!

– Дежурный врач? Здесь?

– Да. До прошлой недели у нас было как раз восемь врачей, но одна рожает через две недели, так что мы договорились отпустить ее на пару-тройку месяцев, пока малыш немного подрастет.

Неужели он собирается заставить меня провести ночь в этой палате? Нет, он явно сумасшедший.

– Еще вопросы? – наконец спросил он.

Я указала на дверь палаты:

– Мадам Л…

– Катрин.

– Да, Кат… почему вы зовете их по имени?

– Некоторые пациентки хотят, чтобы их называли по имени. Я соглашаюсь на это только с условием, что ко мне они будут обращаться тоже по имени. Если они зовут меня «доктор», я называю их «мадам».

А как же маленькая медсестра?

– Понимаю… Значит, Катрин… Она… Она знает, что у нее? Она знает, что ей недолго…

– Недолго осталось? Конечно. Она знает об этом с тех пор, как принесла мне результат МРТ. Замечательный врач, который поставил диагноз, сообщил об этом не ей, а мужу, добавив, что ей осталось не больше трех месяцев. Вы наверняка прочитали, что с тех пор прошло уже шестнадцать месяцев. Первый год она с удовольствием ездила по Европе с дочерью и мужем, совершая короткие поездки по неделе, отказавшись от операций и процедур. Уже два месяца, как она не может выходить из дома, и ей устроили госпитализацию дома. Здесь она всего две недели.

– Понимаю. Ее родные больше не могли.

– Вовсе нет, это она больше не могла видеть их взаперти, как заложников в доме вместе с ней. Здесь если она не хочет их видеть, то может сказать, чтобы они не приходили. Они знают, что она не одна. Им не приходится простаивать под дверью и слушать, дышит она или нет.

– Да, но если не…

Он поднял бровь:

– Что?

– Время смерти не выбирают…

Теперь приподнялись уголки его губ. Я не понимала, что заставило его так улыбнуться.

– Это так. Об этом с ними поговорили в тот день, когда она сюда приехала. Они живут неподалеку. И потом, жизнь есть риск. Она предпочитает, чтобы они жили.

– Сколько времени…

– Я врач, красавица, я не прорицатель. Обычно я называю момент смерти лишь после того, как он имел место.

Несколько секунд я стояла молча, сама не знаю почему.

Он посмотрел на часы, и я наконец произнесла:

– Но ее семья…

– Нам нужно поторопиться, нас ждут два ДПБ. Поговорим об этом позже, хорошо?

Он взял из моих рук карту, положил ее на один из столов и вошел во вторую палату.

В этой палате стояли две кровати, две люльки, одна решетчатая детская кроватка. И детский манеж. По всему полу были раскиданы игрушки. В кресле сидела девушка, которой на вид нельзя было дать и семнадцати лет, и кормила грудью черноволосого ребенка. В манеже лежал почти голый малыш и всеми силами тянулся вверх, пускал слюни и смеялся. На одной из кроватей лежала молодая женщина двадцати – двадцати двух лет и давала соску другому малышу.

– А это что? Филиал центра матери и ребенка?

Сама того не заметив, я произнесла это вслух.

Женщины подняли головы и почти одновременно воскликнули:

– Вовсе нет! Это намного лучше!

– Здравствуйте, дамы, – сказал Карма. А затем он присел на четвереньки, нос к носу с будущим атлетом. И ребенок звонко рассмеялся.

И вдруг это пронеслось у меня в голове. Я на мгновение остолбенела. Я сразу не поняла, в чем дело, потому что это промелькнуло во фразе, и я не обратила на это внимания, но он назвал меня красавица.