Текст книги "Моя бабушка – Лермонтов"

Возложэнэ, или Ленин живее всех живых

Поскольку я росла с бабушкой, то цветы и прочие растения тоже не очень различала и относилась к ним равнодушно. Более того, поскольку я считалась московской девочкой, о многих традициях просто не знала. А бабушка не считала нужным меня просвещать. Скандал разразился там, где не ждали – на торжественной линейке в честь приема в пионеры.

В селе подобные праздники отмечались с размахом и относились к ним со всей серьезностью. Клятву пионера учили назубок, галстуки утюжили, и для такого дня девочкам обязательно шили новый белый фартук. Почему шили? Потому что в селе все шили – и школьную форму, и фартуки. Купить можно было только в городе, но кто же будет тратить время и уж тем более деньги на форму? Форменное платье шили «на вырост», рубашки для мальчиков «удлиняли» или «укорачивали», переставляя манжеты. А пионерские галстуки и вовсе считались семейной ценностью, переходящей от старшего сына или дочери, ставших комсомольцами, к младшим братьям и сестрам. Мероприятие, как правило, было приурочено к очередному съезду партии или другой знаменательной дате. В пионеры принимали на площади около Дома культуры, где стоял памятник Ленину. Ленина тоже готовили – мыли, протирали тряпочкой и всячески полировали.

Все, естественно, собирались семьями – в пионеры отдавали, как замуж. На площади толпились родители, бабушки-дедушки, все двоюродные и троюродные родственники. Дома даже накрывали столы по случаю праздника. И все шли с гвоздиками. Никаких других цветов на приеме в пионеры не было. Откуда взялась эта традиция, никто не знал, но соблюдали ее строго.

Младшим школьникам, особо отличившимся в учебе или в художественной самодеятельности, вменялась почетная обязанность – дарить гвоздики ветеранам войны, ударникам труда и руководству села. То есть всем тем уважаемым людям, кто стоял на трибуне, повязывал галстуки и принимал клятву. Поскольку я была внучкой главного редактора главной районной газеты и у меня были настоящие, а не сшитые фартук и банты, привезенные из Москвы, я вошла в элитную группу «цветочниц».

Девочкам-«цветочницам» велели прийти заранее. Перед нами лежала здоровенная охапка гвоздик – цветы были грудой свалены на лавочке. Пионервожатая – любимица всего села, самая красивая девушка села (за что и была назначена пионервожатой), дочка главного врача села (и за это тоже она была назначена пионервожатой), которую звали Лиана, инструктировала – взять цветы, преподнести. Если кто-то скажет речь, тоже взять цветы из кучки и преподнести. Быстро убежать. Чтобы никто не остался без цветов. Всем улыбаться.

Я немного успокоилась – ничего сложного, взять цветы из кучи, отдать, вернуться.

– А для тебя особое поручение, – остановила меня Лиана в тот момент, когда я уже собиралась сбежать за мороженым, пока не начался прием в пионеры.

– Почему для меня?

– Потому что ты внучка уважаемого человека, главного редактора газеты. Разве не понятно? Тебя избрали для самого главного и ответственного возложения.

– Кто избрал? – промямлила я, поскольку не понимала, что такое «возложение». Лиана произносила это слово как «возложэнэ», а попросить объяснить мне по-осетински я не решилась. Все взрослые говорили со мной по-русски, все подружки и одноклассники – по-осетински. И иногда я лучше понимала по-осетински.

– Я избрала! – гордо ответила Лиана.

Я хотела ей сказать, что она ошиблась с выбором, но она меня не слушала.

– Значит, так, возьмешь цветы из кучи и положишь их к памятнику Ленина. Поняла? Иди медленно и торжественно. Выходи, как только услышишь гимн. Цветы выложи с достоинством, а не просто бросай на постамент. Возложэнэ должно быть красиво. И медленно возвращайся сюда, к лавочке. Все поняла?

– Нет, – прошептала я, но Лиана уже убежала отдавать распоряжения по поводу выноса знамени.

Когда зазвучал гимн, я уже жалела о том, что являюсь внучкой уважаемого человека. Мне было страшно, и гора гвоздик плыла перед глазами. Я взяла из кучки гвоздики и пошла к памятнику. Я честно старалась идти медленно и торжественно. Цветы, как мне казалось, я положила красиво, но потом наклонилась и поправила. Медленно пошла назад. Еле доплелась до лавочки и закрыла глаза.

Очнулась я от нависшей надо мной тени. Даже двух. Надо мной стояли бабушка и Лиана. Бабушка была в парадном костюме, с рядами медалей, которые сверкали на солнце. Лиана стояла с перекошенным лицом. Кажется, у нее даже глаз дергался.

– Что ты сделала? Это же позор! – прошипела бабушка.

– Я ей все рассказала, как надо, – пискнула Лиана. Она чуть не плакала от ужаса.

– Нет, я все-таки отправлю тебя назад к матери, – продолжала шептать мне бабушка, – ты вся в нее.

Я искренне не понимала, что натворила. Шла слишком медленно? Слишком быстро? Некрасиво возложила цветы?

– Бабушка, что я сделала?

– Смотри, – прошипела бабушка и показала на Ленина.

На постаменте лежали мои гвоздики.

– Их две! Ты положила две гвоздики! – Лиана сдерживалась из последних сил. – Как ты могла Ленину две гвоздики положить? Он же живее всех живых!

Я таращила глаза, поскольку не понимала, чем обидела Ленина.

– Два цветка на похороны несут. Ленину надо было три положить или пять. Ты считать умеешь? – бабушка покраснела от гнева.

– Но он же умер… – пролепетала я, – значит, можно и две.

Бабушка охнула, Лиана прижала руки к губам, чтобы подавить крик.

В это время на трибуне для почетных гостей тоже шла жаркая дискуссия. Почетным гостям было скучно в двадцатый раз выслушивать клятву пионера, и они обратили внимание на то, что на постаменте лежат две чахлые гвоздички, причем одна – со сломанным стеблем. Это я сломала, пока несла.

– Почему две? – спросил кто-то из важных гостей из города, у которого в нашем селе жила троюродная тетка, и соответственно троюродный племянник в данный момент из последних сил держал на согнутом локте галстук, ожидая торжественной повязки.

– Не знаю, – ответил второй, – лишь бы никто не заметил. Если в газете появится, будет скандал.

Второй чиновник явно не знал, что пресса в этот момент находилась в непосредственной близости от источника сенсации и брала интервью у главной героини этой сенсации.

– Всегда три было или пять, – продолжал рассуждать первый чиновник, – может, распоряжение вышло?

– Может, и вышло, – ответил второй, – регионы иногда быстрее узнают новости, чем мы, тем более здесь.

– Почему? – не понял первый.

– Как почему? Вон Мария стоит – главный редактор местной газеты, у нее дочь живет в Москве, юристом работает, а эта девочка, которая две гвоздики положила, ее дочь, то есть внучка главного редактора. Вот и думай сам. Что мы не знаем, что они знают.

– А что тут думать? Надо остальным сказать, что теперь по две гвоздики надо Ленину класть, а то узнают, что мы до сих пор по три кладем, – скандала не оберешься.

– Да, я тоже думаю, что это неспроста. Но почему нас в известность не поставили?

– Значит, кто-то недоработал. Надо узнать кто. И уволить, пока не поздно. Если спросят, мы отчитаемся, что виновные понесли заслуженное наказание.

Что было дальше, я не знаю, честно. То есть на республиканском уровне. А на местном уровне бабушка бегала за мной с крапивой по всему огороду и обещала отправить к матери первым же поездом. Лиана быстро приняла предложение выйти замуж за бывшего одноклассника, которого еще до этой торжественной линейки считала недостойным своей руки. Уже через месяц она ходила беременная. Поскольку замужняя женщина, тем более беременная, не могла быть пионервожатой, Лиана с радостью уволилась из школы и погрузилась в домашний быт. Как ни странно, ее скоропалительный брак оказался счастливым.

Бабушка с тех пор шарахалась не только от букетов гладиолусов, но и от гвоздик.

Зато полюбила маки. Тогда выращивание маков не считалось уголовно наказуемым преступлением, и я прекрасно помню, как обрывала головки дикорастущих маков в поле. Помню вязкую жидкость, похожую на молоко. И запах, от которого кружилась голова. Бабушка бросила копать картошку и засадила грядки маками. За маковыми семечками для пирога к ней приходили все соседки.

Пять свадеб

Главными светскими событиями в нашем селе были свадьбы и похороны. На них съезжались родственники, близкие и дальние, из других сел и городов. Приглашались и все жители села, автоматически считавшиеся родней по месту жительства. На свадьбах молодые люди присматривали себе пару, девушки старались показать себя в лучшем ракурсе и продемонстрировать умение танцевать, так что к следующим за свадьбой похоронам родители потенциальных жениха и невесты готовились особенно тщательно – на поминках можно было договориться о приданом. Незамужняя девушка свадьбу даже четвероюродной племянницы ни за что бы не пропустила. Ее мать, а также бабушка, прабабушка, двоюродная бабушка, тетя по отцу, тетя по матери и прочие золовки и снохи, ни за что не пропустили бы похороны, к которым полагалось шить отдельное платье. Где, как не на похоронах, можно обсудить счастье «девочки» и разузнать, кто из достойных молодых людей ищет себе невесту. То есть свадьбы и похороны становились не столько поводом для радости или горя, сколько деловой встречей, на которой стояла задача найти партнера, обсудить финансы, детали договора и масштабы выплат в случае его расторжения. В переводе на сельский язык такие массовые сборища были лучшим способом показать дочь, обсудить, сколько баранов она может принести в семью, поторговаться насчет телевизора – черно-белого или даже цветного в качестве выкупа, возможно, попросить еще ковер или пианино. Никто не шел на свадьбу как на свадьбу. Никто не шел на похороны как на похороны. Это был бизнес, ничего личного.

Опять же, согласно традициям, на свадьбах и похоронах было принято оставлять деньги в конвертах на специальных подносах, которые стояли на видном месте. Поскольку оба «мероприятия» длились как минимум три дня, эти деньги покрывали стоимость проведения действа. Все гости старались приехать в первый день, чтобы оставить конверт – родственники из этих конвертов, как правило, оплачивали церемонию зарезания бычка и баранов, услуги плакальщиц. Эти же деньги шли на музыкальное сопровождение, услуги тамады и прочее. Лучшей свадьбой считалась та, в которой родственники «вышли в плюс» – то есть не только оплатили праздник, но еще и молодым осталось…

На свадьбах, как и на похоронах, требовалось неукоснительно соблюдать все традиции – и национальные, и советские. Невеста, потупив глаза в пол, должна была стоять в углу дальней комнаты, а покойник – лежать в гробу в центральной комнате дома на самом большом столе. К невесте подходили женщины, поднимали фату и плевали ей в лицо – от сглаза. К покойнику тоже подходили, кидались на гроб, плакали, рвали волосы и иными способами выражали горе. Если усопший был важным человеком в селе, то к нему приводили пионеров, комсомольцев, организовывали заход и выход, по времени, чтобы люди не толпились в комнате. Пионеры проходили, отдавали пионерский салют, комсомольцы прикладывали руку к значку на груди. Октябрята, по счастью, были избавлены от такой повинности. Поскольку похороны, как и свадьбы, в селе случались регулярно, то пионеры проходили мимо гроба организованной цепочкой, быстро салютовали и выходили, чтобы не задерживать движение. Как на параде.

Гроб стоял в комнате три дня, и ближайшие родственники должны были скорбеть днем и ночью, сидя рядом.

Покойника торжественно выносили на руках и на руках же несли до кладбища. Уже там заколачивали крышку, давая возможность родным и близким проститься еще раз. Вдовы, согласно традиции, непременно в последний момент перед заколачиванием кидались на грудь покойного и умоляли похоронить себя вместе с усопшим супругом. Специально для того, чтобы отрывать женщин от гроба, на изготовку стояли двое мужчин из числа родственников.

Многие вдовы совершенно не собирались хоронить себя заживо. Уже на поминках они имели право со светским видом обсуждать планы «Залины, дочки Аслана» на брак с «Аликом, сыном Батраза». Залина и Алик в это время смотрели друг на друга из разных концов двора. Тут же, на поминках, выяснялось, что Алан сделал предложение Фатиме и свадьба будет через два месяца. Из чего следовало, что женщинам срочно нужно новое платье.

Если девушка была красивой, то сумма выкупа за нее существенно снижалась, если была умной, то повышалась: умная невестка – горе свекрови. Если девушка умела танцевать или играть на осетинской гармошке, то торг считался уместным. Если же потенциальная невеста происходила из богатой семьи или уважаемого, пусть даже и не очень богатого рода, была хороша собой, умела танцевать и играть на гармошке, училась в институте, то уже она сама решала – за кого ей выходить замуж. И тогда на чужой свадьбе потенциальный жених должен был ее «завоевать» – устроить показательный танец или сделать что-нибудь выдающееся. Если же девушка была из бедной семьи, но при этом слыла покорной, вежливой, да еще и красавицей, то уже она должна была «показать» себя. Так станцевать, поднести угощение, чтобы юноша из уважаемого рода обратил на нее внимание.

Девушки, оказавшиеся невостребованными, не расслаблялись. Они могли претендовать на внимание вдовцов, пожилых мужчин (которым было едва за тридцать) и прочий залежавшийся товар. Впрочем, когда Феруза, считавшаяся старой девой в свои двадцать четыре года, вышла замуж за сорокалетнего вдовца Артура, очень богатого и уважаемого человека, и зажила так, как никто и мечтать не смел, многие девушки стали ей завидовать. И никакие материнские угрозы не заставили их «одуматься». Было одно такое лето, когда девушки хотели выйти замуж только за богатого вдовца. И соглашались временно оставаться старыми девами ради такого замужества. Артур с Ферузы пылинки сдувал, а когда она родила ему сына, так такой гарнитур подарил, что все село и весь город об этом гарнитуре говорили – серьги с бриллиантами и кольцо.

Свадьбы игрались регулярно, с разным размахом. Но никому и никогда не удавалось позвать на свадьбу больше гостей, чем собиралось у дяди Салама. Он был счастливым отцом пятерых дочерей. Его жена тетя Римма очень старалась родить мальчика, но так и не смогла. Зато девочек рожала исправно, с разницей в год-полтора. Все девочки считались красавицами. И у каждой был талант – одна пела, другая танцевала, третья играла на осетинской гармошке. Или нет, третья шила и вышивала, а четвертая танцевала. Пятая умела делать все одинаково хорошо. Дядя Салам еще переживал до третьей дочери, а потом смирился. Он жил в раю – о нем заботились все дочери. Все были одинаково ласковы и послушны. Свою жену дядя Салам любил больше собственной жизни. Поэтому, когда у нее случался «приступ», как считали все в селе, он только пожимал плечами. «Приступ» заключался в том, что имена дочерям тетя Римма выбирала сама, наплевав на мнение родственников. Она даже пошла против традиций и ни одну из дочерей не назвала в честь бабушек-прабабушек. И все девочки носили имена на букву «з». Заира была старшей. Потом Залина, Зарина, Зарема и Земфира.

Девочки подросли и стали выходить замуж так же, как рождались – с разницей в год-полтора. Все родственники знали, что в мае-июне будет свадьба. Женщины думали о новом наряде – нельзя же появиться на свадьбе в том же платье, в котором была в прошлом году. Свадьбы у дяди Салама стали традиционным светским мероприятием. И когда младшая Земфира пропустила срок – она вышла замуж на два года позже, чем ее сестра, все родственники очень нервничали. Как так? Платья куплены, подарки тоже, все дела отложены, что думает себе эта девочка? Почему замуж не выходит? Все женщины подходили к тете Римме и спрашивали, когда Земфира выйдет замуж?

– Когда захочет, тогда и выйдет, – отвечала Римма.

– Не надо когда захочет! Пусть скорее выйдет! – умолял кто-нибудь из соседок. – У снохи сестра не замужем. Она так на эту свадьбу рассчитывала! Если Земфира о себе не думает, пусть о сестре моей снохи подумает!

– Племянник из города в отпуск приезжает, – просила другая соседка, – такой мальчик хороший. Надо его женить. Что Земфира себе думает? Мальчик отпуск специально под ее свадьбу взял.

У Земфиры был поклонник, готовый жениться еще вчера. Но она оказалась гордой и хотела проверить чувства жениха.

– Слушай, меня уже все замучили, – просила тетя Римма свою младшую строптивую дочь, – зачем их ждать заставляешь? Давай уже свадьба будет. И я хоть вздохну свободно. Соседки говорят, что твой Казик еще и передумает – другую невесту себе найдет, посговорчивее.

Это была ошибка. Гордая Земфира отложила свадьбу еще на полгода. И вышла замуж не как сестры – весной, а осенью. На той долгожданной свадьбе все веселились так, что вслед за этим сразу четыре сыграли.

Дочки дяди Салама во многом пошли в свою мать. Их замужества тоже можно было считать «приступами». Старшая Заира вышла замуж за русского из Москвы, Залина нашла свое счастье с армянином, Зарина вышла замуж за осетина, но городского, а Зарема вообще за еврея. Дядю Салама, как и тетю Римму, уже ничем нельзя было удивить. Так что младшей и любимой Земфире, можно сказать, повезло. Она могла выйти замуж за инопланетянина, и ей бы никто слова не сказал. Даже бровью бы не повели, а стали бы расставлять столы, стулья и резать баранов. Но Земфира вышла замуж за местного – Казика, который еще в первом классе был в нее влюблен. Все дочери разъехались, а Земфира в селе осталась.

Подготовка к свадьбе с каждым разом занимала меньше времени – все было отлажено, как часы. Тетя Римма могла вести мастер-классы – как рассадить гостей, что приготовить, сколько нужно араки и пива, сколько вина. На чем сэкономить и как все это пережить. Если на первых двух свадьбах тетя Римма еще нервничала, то на третьей вошла во вкус и вела себя как профессиональная теща. Слезы умиления – и те были тщательно спланированы до минуты.

Что самое удивительное? Именно на свадьбах дочерей дяди Салама было весело. Как бы это объяснить… Не на всех свадьбах, как, впрочем, и на других мероприятиях, бывает весело. Да, надо сходить, отметиться, выказать уважение. Но никакого удовольствия, сплошное напряжение – кто как посмотрит, кто что скажет, кто какую давнюю сплетню вспомнит. А если женщина, например, похудела или поправилась, то шушуканья за спиной не оберешься. И каждая из соседок выдвинет свою версию, почему это произошло. Самое удивительное, что и худобу, и прибавку в весе объясняли исключительно нервами. А главной причиной нервов считалась неверность мужа, пусть даже призрачная, ничем не подтвержденная.

– Ох, неужели даже у Анжелы муж на сторону посмотрел? Бедная. Лица на ней не осталось. И так-то была не красавица, а сейчас смотреть страшно…

То, что Анжела меньше полугода назад родила двойню и чуть сама на тот свет не отправилась, в расчет не принималось. То, что ее муж мог смотреть исключительно на новорожденных сыновей-близнецов (редкий и удивительный случай в селе) и даже дышать боялся над двумя колыбельками, тоже не считалось.

– Ох, вы видели, как поправилась Фатима? Всегда костлявая была, даже после рождения детей, а сейчас – толще сестры стала. А сестра ее всегда такая толстая была, как она замуж вышла? Платье, поди, еле натянула. Неужели Батраз на сторону посмотрел? – переключались соседки на другой повод.

– Ей же уже пятьдесят. Имеет право поправиться, – робко возражал кто-то из женщин.

– Нет, это точно Батраз виноват.

– Да Батраз ее любит, как никто не любит! Такие серьги ей на юбилей подарил! Там бриллианты размером с грецкий орех!

– Откуда у него деньги? Наверняка подделка. А раз подарил, значит, точно на сторону посмотрел.

– Бриллианты настоящие – моя племянница в том магазине работает, где он серьги покупал. Она сказала – точно не подделка!

– Прямо с грецкий орех?

– Ну меньше! Какая разница?

– Это вообще не Фатима! Это ее толстая сестра!

– Ох, да, они так похожи стали, одно лицо!

Так что к свадьбам женщины старались быть в форме.

А вот у дяди Салама всегда было весело до одури. И легко. Поэтому на свадьбы съезжалось столько гостей. Повеселиться. То ли двор дяди Салама был «веселым», то ли тетя Римма – смешливая, добрая, яркая, искренняя – умела все замечательно устроить, но к ним ехали те, кто вообще никем никому не приходился ни по одной из линий родства.

К тому же пошел слух, что у дяди Салама – «хороший дом». Девушки, которые познакомились с парнями на свадьбах дочерей дяди Салама, непременно выходили замуж в ближайшее время, и все как одна удачно. Так что на торжество съезжались все незамужние девушки из всех ближайших сел. Потенциальные женихи приезжали аж из города. Тетя Римма, став профессиональным организатором свадеб, умела рассадить за столом так, что все оставались довольны. Она умела так свести женщин, что им находилось о чем посплетничать. И так поставить на стол кувшин с аракой, что мужчинам тоже было о чем поговорить. Совершенно случайно будущие родственники, сваты, оказывались рядом за столом и успевали пустить слезу умиления, глядя на танцующих молодых.

– Какая красивая пара, – восхищалась Римма и делала это так искренне, что все соглашались – да, очень красивая пара. Странно, что раньше детей не познакомили, ведь столько было возможностей. Как не разглядели пару?

Когда-то Римма организовала самую первую свадьбу, «как все» – старшая дочь Заира стояла в углу, женщины сидели отдельно, тамада вел свадьбу, шли нескончаемым потоком тосты. Родственники со стороны жениха, которые приехали из самой столицы, сидели в легком ступоре.

– Все, не хочу так больше! – объявила Римма и уже следующая на выданье дочь Залина выходила замуж «весело». Римма разрешила танцевать кто как хочет и когда хочет, а не как «положено». Идею танцев до упаду местные поначалу восприняли настороженно – женщины уже поглубже вдохнули, чтобы высказать неодобрение, но развлечение всем понравилось.

Уже на второй свадьбе танцевать вышла дважды вдова Венера, мечтавшая выйти замуж в третий раз.

– Венера, поимей совесть! – кричал ей тамада Давид, приходившийся Венере племянником по первому покойному мужу. Они были ровесники, даже в одном классе в школе учились. Давид так и не смог перестроиться, когда «Венерка» вышла замуж за его дядю, скончавшегося спустя три года после счастливой свадьбы и счастливого, пусть и недолгого, брака.

– Ты и так счастливая женщина! – надрывался Давид. – У тебя было целых два мужа, зачем тебе третий? Дай другим возможность стать счастливыми хотя бы один раз!

– Давидик, я так давно не танцевала! Ты не разрешал! Почему только молодые танцуют? – умоляла его Венера. – Так хочу замуж, что за тебя бы вышла!

– Венера, уйди. Вдовы, тем более такие, как ты, не танцуют с молодыми парнями. Нужны молодые девушки. Невинные.

– Давидик! Я такая невинная, что ты даже представить себе не можешь! Мои мужья так быстро умирали, что я даже не успевала понять, что замужем. Можно я буду танцевать с молодыми?

– Хорошо, оставайся. Но запомни, я не буду вести твою третью свадьбу, даже не проси. Вот прямо сейчас перед всеми отказываюсь. Я и вторую твою свадьбу не хотел вести! Как я переживал тогда! Как я теперь переживаю! Если ты выйдешь замуж в третий раз и твой муж опять умрет – что скажут про меня? Что у меня плохой глаз?

– Давидик, угомонись, при чем тут твой глаз? Ты дальше своего носа вообще ничего не видишь! А если бы видел, то сам бы на мне женился!

– Как я могу жениться на женщине, у которой вел свадьбы? Что ты говоришь?

– Давидик, ты же был в меня влюблен в школе. Разве забыл? – заливисто хохотала Венера.

– Не позорь меня, я работаю, между прочим, а ты мне мешаешь. Мой бедный дядя был таким дураком, что на тебе женился. Бедный Тамик был таким дураком, что на тебе женился. Ты хочешь, чтобы я тоже был дураком и быстро умер?

– Очень хочу, Давидик. Пойдем, потанцуем.

– Бабушка Иза! Вы-то куда встали? Уйдите! Вам зачем замуж? – переключался Давид.

– Мне тоже с молодыми танцевать нравится. Вечно вы меня сидеть заставляете или старика какого-нибудь подсовываете. Может, я замуж хочу, – хихикала полуслепая и полуходячая бабушка Иза.

– Бабушка Иза, разве мы вам в прошлом году плохо юбилей отметили? Так хорошо отметили ваши восемьдесят пять лет, что даже в газете про это написали. Сядьте спокойно. Вам нельзя сердце нервничать и нагрузку делать! Давайте мы будем отмечать ваши юбилеи. Зачем вам свадьба?

– Давидик, зачем ты бабушку расстраиваешь? – возмущалась бабушка Иза. – Тебе что, жалко, если я немного кости разомну? Разве можно так со старшими разговаривать?

– Бабушка Иза, я вас очень уважаю. Так уважаю, что боюсь за ваши кости!

– Давидик, хватит языком чесать, лучше сам уже женись! – припечатывала тамаду бабушка Иза.

– А вот это правильно! – радовалась Венера. – На мне женись, Давидик! На мне!

– Бабушка Иза, а что скажет уважаемый дедушка Габо? – Бедный Давид подскакивал к бабушке Изе и пытался усадить ее на скамью. – Он хоть в курсе, что вы собираетесь тут… разве вы можете танцевать лезгинку? Бабушка, уйдите, пока у меня инфаркта не было! Вам все равно, а у меня репутация! Что скажут люди? Что тамада довел бабушку Изу до лезгинки и у нее приступ случился?

– Какой ты, Давидик, жадный. Весь в своего дедушку пошел. Тот тоже был жадный, – бабушка Иза вышла из круга, – а твой дедушка мог на мне жениться, если бы не был таким дураком!

Тамада обводил взглядом собравшихся женщин и снова принимался кричать:

– Детей уведите! Дети пусть отдельно танцуют!

– Давидик, ты уже бабушку Изу обидел, зачем теперь детей обижаешь? Пусть танцуют, где хотят.

– Нельзя. Вы забыли про традиции?

– Ну брось им что-нибудь, иначе они не уйдут, – советовала тетя Римма.

Давидик бросал в толпу мелкие монетки и конфеты – дети подбирали мелочь, сладости и убегали.

Римма, понаблюдав за гостями, ввела новшества. И на следующей свадьбе уже пели певцы, весь вечер играли музыканты, тосты сократились до неприличного минимума. Тамада страдал.

– Как вести ваши свадьбы, я не знаю! – кричал он.

– Ты хочешь выпить? – уточняла Римма.

– Очень хочу.

– Ты же знаешь, что, пока говорят тост, пить нельзя?

– Знаю.

– Сделай так, дорогой, чтобы ты мог выпить!

Давид пресекал затянувшиеся тосты и вел свадьбу так, что все успевали выпить и потанцевать. Римма пошла дальше и придумала, что нужно пригласить профессиональных танцоров, которые затеряются среди гостей, но в нужный момент выйдут и привлекут остальных к танцам. Идея сработала. Никто и не заподозрил в танцорах профессионалов. Но они создали атмосферу: танцевать вышла и Венера с потенциальным женихом – вдовцом из города, и бабушка Иза вместе с дедушкой Габо. Они танцевали, молодые танцоры были на подхвате. Им все так хлопали, как никому никогда не хлопали. Залина не стояла в углу, а танцевала вместе с мужем. Когда женщины набрали побольше воздуха в легкие, чтобы выразить возмущение – невеста была в европейской фате, лицо открыто, да еще и сидела рядом с мужем за общим столом, Римма кивнула музыкантам.

Залина с мужем вышли в круг и так танцевали, что самые строгие женщины – поборницы традиций расчувствовались и расплакались. Тетя Римма была первой, кто придумал традиционный «свадебный танец», без которого спустя сорок лет не обходится ни одна свадьба.

На третьей свадьбе Римма пошла еще дальше и предложила Саламу станцевать с дочерью. Тогда рыдали все. Это было настолько трогательно, что никто не посмел и слова поперек сказать. Римма плакала, когда смотрела на мужа и дочь.

Церемония похорон тоже была «принятой» раз и навсегда. Подготовка к поминкам мало отличалась от свадебной – резали бычка и барашков, пекли пироги, сладости, делали закуски, резали овощи, выкладывали зелень. Но если женщинам еще позволялся хоть какой-то выбор спутника жизни – всегда можно было договориться с возлюбленным, чтобы тебя «украли» по традициям, и тогда родным деваться было некуда, то покойникам выбора не оставляли. Три дня в родном доме, похороны на местном кладбище, памятник, посадка растений… Ни о каких кремациях, принятых в городе, в селе тогда и не слышали. Как можно сжечь человека? И что делать с пеплом? Кому тогда носить цветы на кладбище? И кому ставить памятник? И, главное, если нет тела, то кому сдавать деньги? Покойника вроде как и не существует.

Для оповещения и приглашения на торжества – поминки, свадьбы, крестины, юбилеи – нанимались мальчишки, которые за мелкое вознаграждение обходили все дворы, стучали палкой в ворота и сообщали, где состоится «мероприятие». Нам, детям, было все равно, куда бежать – везде кормили конфетами, вареной кукурузой с крупной солью, сладким хворостом и прочими вкусностями. Дети относились к свадьбам и похоронам с одинаковым энтузиазмом. На свадьбе можно было еще и монеток насобирать, которыми невесту обсыпали. Или станцевать так, что тебе под ноги денежку бросят, но это для старших девушек. Нам только мелочь доставалась. На похоронах же можно было разжиться едой про запас. Наесться так, что дышать не можешь, что с нами случалось редко. Мы бегали вечно полуголодные, а запасы делили на всю компанию – устраивали вечерний костер, шли в поход, бегали на речку и делились добытым провиантом на всех.

У нас даже был спор – кто соберет больше денег на свадьбе. Я танцевала в народном ансамбле, однако боялась выходить в круг. Но как раз на свадьбе младшей дочери дяди Салама я стала «чемпионом» – собрала больше всех денег. Начиналось все как обычно – тетя Римма сделала знак Давиду, и тот объявил «танцы». Земфира вышла танцевать с мужем, но вдруг появился мужчина, который оттеснил Казика и занял его место. Мужчина был облачен в традиционный мужской костюм. На ногах – специальные сапоги.

Если в русском балете на пальцах танцуют женские партии, то в осетинском народном танце на пальцы, точнее, на плюсну становятся мужчины. Это не просто тяжело, а дико тяжело. Выстоять хотя бы две минуты на плюсне – невозможно больно. Пройти в круге – немыслимо. Специальные сапоги, накладки в сапогах не спасают от боли. Поэтому все танцоры-мужчины считаются чуть ли не гениями. Их больные, изуродованные ноги дарят зрителям возможность увидеть чудо. В центр двора вышел мужчина, который умел танцевать на плюснах. Как бы это объяснить? Нужно встать так, чтобы подвернуть все пальцы внутрь. И идти на этих пальцах. Долго. Поворачиваться, прыгать и снова вставать на согнутые к стопе пальцы.

Мужчина отстранил Казика – тот и сам быстро ретировался. Потом профессиональный танцор вытащил из толпы меня и заставил танцевать. Да, у меня были высокие полупальцы (женщины встают в танце на полупальцы, и чем они выше, тем лучше), но считались плохими руки – локти я вечно держала напряженными и не могла ими изобразить крыло птицы. Но тот мужчина, который повел меня в танце, что-то сделал, и мои руки стали крыльями, я опустила плечи и поплыла по кругу. Гости стали так аплодировать, как будто мы исполнили опасный цирковой трюк. Я увидела, как мне под ноги бросают не монетки, а купюры. Танцор вел меня, девчушку, в танце, и я вспомнила все движения – отходила, кружилась на месте. Музыканты продолжали играть. Сил у меня уже не осталось. Но я продолжала идти. Вдруг мужчина позволил мне застыть на месте и хлопать в ладоши – так начиналась мужская сольная партия. Партнерша отходит и хлопает, едва обозначая жест, а мужчина или делает прыжки, или сложные пируэты. Так вот, мой партнер крутился на месте и приземлялся на колени, потом вскакивал и снова делал пируэт, приземляясь на колени. И снова, и снова. Это было похоже на фуэте, которое делает балерина. В самом конце, приземлившись в последний раз на колени, мужчина сорвал с себя папаху. Все гости застыли. Музыканты оборвались на полуфразе. Вся свадьба замерла, тишина стояла гробовая. Танцором оказалась моя мама. Тетя Римма начала аплодировать первой. И все остальные гости устроили нам с мамой овацию. Нам набросали столько денег, что у меня не хватало рук, чтобы их собрать.