Текст книги "Руками не трогать"

– Но ведь ты тоже ходил на концерты, когда был маленьким. Наверняка тебя мама водила.

– Ее я тоже ненавижу. – Гера сказал это так спокойно, как нечто очевидное.

Еленочка задала бы еще много вопросов – ведь это был первый и единственный раз, когда Гера упомянул хоть кого-то из своей семьи, но она не хотела, чтобы он злился.

– Я ненавидел эти концерты, на которые меня таскали каждую неделю.

– Почему тогда ты стал музыкантом? – едва ворочая от страха языком, спросила Еленочка.

– Чтобы отвязались. Как ты не понимаешь, что это видимость – на концерте все красивые, во фраках, тетки сидят в вечерних платьях, музыка, б…, классическая, а до того, что творится за сценой, – никому и дела нет. Ты можешь делать, что хочешь. Полная свобода – бухай, трахайся хоть с животными, но на концерте ты опять во фраке. Как же я все это ненавижу…

Еленочка тогда так и не смогла поверить в то, что Гера говорит ей правду, что он на самом деле так думает. Она считала, убедила себя в том, что у него как у творческого человека временный кризис и он наговаривает и на себя, и на других. А на самом деле он не такой – добрый, мягкий и, конечно же, любит детей.

А стоит ли подойти к нему после концерта за кулисы? Или без приглашения неудобно? Хотя почему – неудобно? В конце концов, она ему не посторонняя. Они жили вместе. И поздравить после успешного выступления – это ведь просто жест вежливости. Что ей надеть? Торжественное или будничное, как будто она случайно оказалась на концерте? Все-таки концерт дневной, поэтому лучше обычное, невычурное. Но тогда будет не так эффектно. А цветы нужно покупать? Или лучше подарок? Зачем ему цветы – наверняка оставит, забудет букет, как всегда забывал. Даже когда они жили вместе, он забывал букеты в гримерке, ставя в пустую, без воды, вазу.

– Давай заберем домой? – просила Елена.

– Зачем? – удивлялся Гера. – Это пошло.

– Почему пошло? Красиво, – отвечала Елена, но Гера ее уже не слышал.

Елена очень любила цветы. Наверное, потому что ей никто их не дарил. Иногда она покупала себе букетик тюльпанов или ветку «деревенской» розы – с мелкими цветами. Цветы у нее стояли долго. Она смотрела на распускавшиеся бутоны и радовалась – так, без повода. Просто потому что цветы. Дома, на подоконнике в комнате, она выращивала гиацинты. Сажала луковицы, ухаживала, следила за пробивающимися ростками и, наконец, радовалась буйству красок.

Нет, Гере цветы точно не надо дарить. Может, купить ему диски? Вот, гимны СССР и России. Продаются у них в музее. Недорого. Она может себе позволить. Или он решит, что она намекает на его отъезд? Нет, все-таки не стоит идти за кулисы, она ведь прекрасно знает Геру – он позовет всех друзей, знакомых и знакомых знакомых. У него всегда был обширный круг общения, который, впрочем, никогда не выливался в многолетнюю крепкую дружбу. За тот год, что она прожила с Герой, они ни разу не были в гостях у его друзей, и никто не приходил к ним. Потом все поедут в ресторан, а Елена откажется. Неудобно. Да и зачем? И как? Геру-то посадят в машину, а ее? Нет, лучше вообще не заходить. Можно после концерта позвонить и поздравить. Да, так будет лучше. Но он ведь забывает включить телефон. Тогда она пошлет ему эсэмэс – что-нибудь лаконичное и ни к чему не обязывающее: «Поздравляю». И надо обязательно подписаться, а то он и не поймет, от кого пришла эсэмэска. Да, так она и сделает. Пойдет на концерт, а после отправит сообщение. И все. Нет, так нельзя. Зачем так официально и холодно? Он обидится. Может, он хотел ее видеть, если отправил приглашение? Все-таки нужно купить диски с записями гимнов – Гера всегда ценил чувство юмора и необычные записи – и зайти за кулисы. Цветы точно будут лишними. Да, заглянуть буквально на пять минут и уйти. У нее могут быть свои дела. Да, так будет лучше… Нет же! Нет! Она не должна приходить одна! Должна прийти с мужчиной и с ним же пройти за кулисы! Тогда она даст понять, что у нее все отлично. Лучше не бывает. И подарок не нужен. Поздравит, представит своего спутника и гордо уйдет. Только где взять спутника? И не потеряет ли она Геру после этого окончательно? Что же делать?

На сей раз оторваться от мыслей Елену Анатольевну заставил звук сигнализации – сирена орала так, что со стены упал календарь. Елена Анатольевна вышла в холл, где уже собралась толпа.

– Что случилось? Лейла Махмудовна? – спросила Елена Анатольевна у Ирины Марковны, стоявшей рядом.

Так уже один раз было – главный экскурсовод в очередном приступе «падучей» упала на экспонат, и сработала сигнализация.

– Нет, вроде ребенок, – обеспокоенно ответила Ирина Марковна.

Со второго этажа действительно вели ребенка – мальчика. Ребенок был скорее перепуган, чем покалечен. Он шел в сопровождении учительницы и одноклассников, которые были в явном восторге от происходящего. Сверху доносился непривычно громкий голос Лейлы Махмудовны:

– Это не я! Он бегал и врезался в стекло. Не заметил! Руку немного порезал. Ничего страшного. Но вы видите? Это не я!

– Спокойно, дети. Ничего страшного не случилось. Все спускаемся! – кричала учительница, безуспешно пытаясь перекричать сигнализацию и детский гомон.

– Опять натоптали, – услышала Елена Анатольевна за своей спиной недовольный голос Гули.

– Кто-нибудь может отключить эту сирену?! – воскликнула Ирина Марковна.

– Уже нет. Сейчас полиция приедет и отключит, – объяснила Берта Абрамовна. – После того случая с Лейлой стало сложнее. Боже, ну что за день такой?

До приезда наряда полиции мальчику успели замазать порез зеленкой и залепить пластырем, благополучно проводить группу до входа и оценить ущерб – разбитое стекло над партитурой.

– Что делать? Придется ограждение поставить и шнуры протянуть, чтобы близко не подходили к экспонатам, – размышляла вслух Берта Абрамовна.

– Что? Нужно наклейки специальные на стекла прилепить! Как в супермаркетах! – кричала ей в ответ Ирина Марковна.

– Это же кощунство! – отмахивалась Берта Абрамовна.

– А когда они инструменты трогают, это не кощунство? Вон, нос у Моцарта и уши у Бетховена вы видели? Их же невозможно отмыть! Я уже и ножичком пыталась, и спицей – никак не доберусь! И кстати, соду я решила не использовать – боюсь, поцарапает. Может, нашатырем? Как вы считаете? Или пасту зубную отбеливающую с бодягой? Нет, я вот думала попробовать кофейную гущу…

– Ирина Марковна, не до ваших экспериментов сейчас! У меня голова сейчас от этого ора треснет! Где полицейские? Почему мне запрещено отключать сигнализацию? У меня съемки через полчаса!

Наряд в составе одного человека наконец прибыл в здание музея. Полицейский в сопровождении Берты Абрамовны прошел в ее кабинет и торжественно нажал на кнопку, отключающую сигнализацию. В музее сразу стало оглушающе тихо.

– Товарищ полицейский, – торжественно обратилась к нему главная хранительница, – инцидент исчерпан. Ребенку оказана первая помощь. Все в порядке. Приношу свои извинения за беспокойство. Но, вы понимаете, у меня через полчаса съемки. Должна подъехать съемочная группа… И пожалуйста, отмените этот совершенно непонятный мне запрет. Почему я сама не могу отключать сигнализацию? Неужели вы думаете, что, если к нам заберутся грабители, я позволю им уйти? Но пока вы сюда ехали, я едва не оглохла от этого звука! Я понимаю, второй раз за эту неделю срабатывает сигнализация, но и вы нас поймите – у нас дети, они бегают…

– Съемки? Телевизор, значит? Те, что с камерой стоят на улице? Так я их не пустил, – сурово ответил полицейский. – Журналисты эти… Не успеешь приехать, они уже тут как тут. И почему отпустили пострадавших и свидетелей? Не положено. Нарушение.

– Что значит – «не пустили»? – ахнула Берта Абрамовна. – Где они? На улице? Какое вы имеете право? Они не журналисты! Они… они… Это съемки научно-познавательного фильма! Для детской аудитории, между прочим! Вы понимаете, что вы наделали? – Главная хранительница сжимала и разжимала кулаки.

– Запрещено, – прервал ее полицейский. – Сейчас составим протокол, проверим разрешение на съемку… И тогда снимайте, что хотите. Хоть фильм, хоть мультфильм.

– Какое разрешение? Какой мультфильм? Что вы такое говорите? Немедленно впустите сюда съемочную группу! Я решительно требую. Разрешение на съемку я выдала им лично. Устно!

– А вы кто?

– Главная хранительница!

– Так. Разрешения, значит, нет. Ну, пусть обращаются в пресс-службу, пишут запрос, заверяют печатями – и тогда пожалуйста. Пойдемте, показывайте место происшествия…

– Послушайте… Как вас зовут?

– Мозговой.

– Прекрасная фамилия, – прошептала главная хранительница язвительно. – А по имени отчеству?

– Михаил Иванович.

– Еще лучше! – обрадовалась Берта Абрамовна.

– В каком смысле?

– Так звали Глинку!

– И что?

– Мы с вами точно найдем общий язык! – Берта Абрамовна ласково взяла полицейского под локоток, встала на цыпочки и зашептала ему в ухо: – Давайте успокоимся, выпьем кофе и найдем способ уладить это маленькое происшествие.

– Вы это чего сейчас мне предлагаете? Совсем уже? Камеру позвали и взятку мне предлагаете? – Полицейский насупился и вырвал локоть решительнее, чем следовало.

– Господи? Какую взятку? Вы где находитесь? Откуда у нас могут быть взятки? Хотя чего я жду… Наше общество в нынешнем его состоянии… – Берта Абрамовна тяжело вздохнула.

– Так, давайте по порядку. Фамилия, имя, отчество. – Полицейский достал папку и приготовился заполнять документ.

– Вообще-то, к женщине нельзя так обращаться. – Главная хранительница тут же из милой старушки превратилась в строгую учительницу, которая читает нотацию нерадивому ученику. – Извольте, записывайте, Берта Абрамовна де-Трусси. Надеюсь, вы знаете, как пишется «де-Трусси»? Вы же тезка Глинки! Ну же! Стыдно не знать!

Михаил Иванович насупился и стал грызть от волнения кончик ручки.

– Вот! А вместо этого достаточно унизительного и для вас, и для меня положения мы могли бы пить кофе с эклерами! Или пирожным картошкой! Вот вам и вся взятка! Именно это я и хотела вам предложить. Стыдно, молодой человек, вам должно быть стыдно!

Михаил Иванович смутился еще больше от того, что кто-то назвал его «молодым человеком», но продолжал стоять истуканом, силясь записать данные главной хранительницы.

– Ну, вы записали? Или вам по буквам продиктовать? Берта – через «е», а не «э» оборотное. Дмитрий со строчной, Елена, дефис, Тимофей с прописной… Вы следите за моей мыслью? Или это слишком быстро для вас? Кстати, вам известно, как пишется де-Толли? Ну же! Не разочаровывайте меня! Вы – человек в форме. Вам должно быть это близко и знакомо! Нет? Но у вас же наверняка есть среднее образование! А имя этого полководца входит в школьную программу. Так вот, дорогой мой товарищ Мозговой, Михаил Иванович, если дела так пойдут дальше, то, боюсь, мы с вами и к утру не управимся с правописанием. А ведь еще есть знаки препинания… Ох, пойдемте же все-таки в буфет. Без кофе нам с вами точно не разобраться. А еще лучше под коньячок – так дело веселее пойдет. Съедим по эклерчику… Ну? Соглашайтесь! – Берта Абрамовна снова ласково взяла полицейского под локоток. Тот стал поддаваться и даже позволил главной хранительнице увести себя на несколько шагов в сторону двери кабинета.

– Дорогой Михаил Иванович. Я уверена, мы с вами найдем общий язык и разойдемся, так сказать, по-хорошему. Более того, я вам обещаю, торжественно клянусь, что в ближайшее время не будет ложных вызовов. Мы не доставим вам никаких сложностей и неудобств. Даю вам слово главной хранительницы. Такие происшествия случаются у нас крайне редко. Ведь мы же музей, тихое место, где ничего, совершенно ничего криминального не происходит и не может произойти! У нас даже грабителей нет! Ну кому, скажите мне на милость, нужен весь этот хлам? Мы ведь делаем благородное дело. У нас здесь дети. Вы меня понимаете? – Берта Абрамовна включила все свое обаяние и едва не гипнотизировала полицейского голосом, заметив про себя, что делает это не хуже Лейлы Махмудовны.

И если бы не Гуля, которая в этот момент заглянула в кабинет, Берта Абрамовна довела бы товарища Мозгового до буфета, напоила кофе с коньяком, накормила эклерами и выпроводила вон из музея. Да еще сделала бы так, чтобы тот извинился за вторжение и почувствовал себя счастливым, вырвавшись из цепких рук главной хранительницы. Уж кто-кто, а Берта Абрамовна в ком угодно могла поселить чувство вины и ущербности. Недаром же вся съемочная группа чуть ли не наизусть выучила биографию и написание имени и фамилии Барклая-де-Толли, а режиссер готовился к эфирам, прочитывая биографии Моцарта или Бетховена, что Берта Абрамовна считала исключительно собственной заслугой. Но уборщице надо было появиться в кабинете главной хранительницы именно в тот момент, когда Михаил Иванович Мозговой убрал папку с документами в портфель и согласился на эклеры, которые, как только что признался Берте Абрамовне, любил с детства.

– Берта Абрамовна, так я тряпки постирала, можно я пойду? – Гуля без стука ворвалась в кабинет.

– Идите, Гуля, идите, завтра чтобы были в девять на работе, без опозданий, – замахала на нее хранительница.

– Гуля? – воспрял духом Михаил Иванович, очнувшись от гипноза главной хранительницы.

– Да, а что? – опять заглянула в кабинет уборщица.

– Татарка? – спросил он у нее.

– Украинка! – обиделась Гуля.

– Так, а разрешение на работу имеется? Давайте паспорт. Регистрация есть? – Михаил Иванович Мозговой передумал идти есть эклеры и вспомнил о служебном долге и о том, зачем явился в музей. Ему стало даже стыдно за свое поведение – неужели он так легко поддался на уговоры? Эта Берта даже мертвого уговорит. Он и не понял, как оказался у двери – ведь только что сидел за столом! И почему он убрал протокол в портфель?

– Чё? – не поняла Гуля и посмотрела на главную хранительницу.

Берта Абрамовна принялась с интересом разглядывать лепнину на потолке.

– Так, ведите меня на место происшествия! Хватит уже! – Михаил Иванович неожиданно для себя повысил тон. Гуля охнула. Берта Абрамовна закатила глаза и из-за спины полицейского показала уборщице кулак.

– А чё я? Я ж только спросить… – Гуля не понимала, в чем провинилась на этот раз, но то, что ей нельзя уходить сейчас домой, до нее дошло быстро.

Берта Абрамовна сделала глубокий вдох, опустила плечи, свела лопатки, втянула живот и ягодицы и повела Михаила Ивановича по лестнице на второй этаж – к разбитой витрине. Ни осколков, ни следов «происшествия» там уже не было.

– Так я ж все помыла! – объяснила Гуля, которая семенила следом, держа в руках ведро и тряпку и отбегая на пару шагов, чтобы показательно и ситуативно смахнуть пыль или мазнуть по стеклу.

– Зачем? – крикнул на нее Михаил Иванович.

– Чё значит – «зачем»? Работа у меня такая! – Гуля подбоченилась. Она оказалась одного роста с полицейским, что сочла преимуществом, поэтому ответила дерзко и нагло: – Еще каждый тут кричать будет! Я дело свое знаю!

– Так! Пройдемте по кабинетам! У всех сотрудников буду проверять документы! – Михаил Иванович пошел пятнами, вспотел так, что под подмышками выступили темные круги, и достал из портфеля не одну, а две папки.

– Господи, за что нам такое? – Берта Абрамовна распрощалась с мыслью о съемке.

– У вас своя работа, а у меня своя. Вызов был? Был. Сигнализация сработала? Сработала. Ущерб есть? Есть, – чеканил Михаил Иванович Мозговой, грозно глядя на главную хранительницу.

– А вот и видно, что вы ни разу не были у нас в музее, молодой человек! – Берта Абрамовна считала, что своим взглядом пригвоздила полицейского к месту.

– Так я первый день! Только заступил на службу! Из Нижнего я! Перевели! И сразу вызов! Думал, место тихое, интеллигентные люди, музей, приду на экскурсию в свободное от работы время, для души, а не по службе, а вы!!! Оскорбляете должностное лицо. При исполнении. Препятствия чините… – Михаил Иванович был явно обижен и разочарован.

– Так при чем тут посещение музея? – радостно улыбнулась Берта Абрамовна. – Приходите, конечно! У нас такие чудесные экскурсии! Мы устраиваем тематические праздники! И концерты у нас потрясающие, силами работников, между прочим! Всегда рады! Вы знаете, что у нас работает лучший экскурсовод города? Лейла Махмудовна! О, вы не представляете! Старейший, опытнейший экскурсовод! Живая музейная ценность!

– У нее разрешение на работу есть? – опять насторожился Михаил Иванович.

– В каком смысле? Кому разрешение? Лейле разрешение? Да она полвека тут экскурсии водит! И ей нужно на это специальное разрешение? – Главная хранительница начала закипать.

– Если она не гражданка РЭФЭ, то должно быть разрешение на работу, – не уступал полицейский.

– Если вы намекаете на национальность, то наша Лейла Махмудовна – Иванова! И коренная москвичка! А вам, товарищ, должно быть стыдно! Вы и у композиторов будете национальность проверять и регистрацию? Так вот я вам скажу, Бах, Григ, Моцарт вашу проверку не пройдут. Они не граждане РЭФЭ, как вы выражаетесь! Давайте пройдем к портрету Шаляпина, чтобы не терять времени. Наверное, только он соответствует вашим бумажкам!

– Проверим… – ответил Мозговой, и главная хранительница уже не театрально, а вполне натурально схватилась за сердце, живо представив себе, как полицейский будет требовать регистрацию у портрета Баха.

– Может быть, вы еще и антисемит? – Берта Абрамовна уже не могла себя сдерживать. – Так я еврейка, и в паспорте так записано! Может, вы меня арестуете за это?

– Давайте осмотрим здание! – Полицейский понял, что перегнул палку, и решил отложить проверку документов.

– Может быть, желаете осмотреть экспозицию для начала? – Берта Абрамовна язвила и не считала нужным это скрывать.

– Кабинеты сотрудников! – рявкнул полицейский.

– Как пожелаете. – Берта Абрамовна чуть не присела в книксене и повела полицейского Мозгового вниз.

– Берта! Берта! Я не могу спуститься! Пусть мне кто-нибудь поможет!

Лейла Махмудовна сидела на четвертой сверху ступеньке лестницы и с ужасом смотрела вниз.

– Кто это? – спросил строго Михаил Иванович.

– Это наш главный экскурсовод, о котором я вам рассказывала, – гордо ответила главная хранительница.

– А почему она сидит на лестнице?

– Потому что мы перила сняли, чтобы поставить новые. А Лейле Махмудовне столько же лет, сколько и мне. И ей тяжело спускаться без перил!

И тут случилось то, чего можно было ожидать, но к чему никогда не бываешь готов – Лейла Махмудовна замахала руками, задергалась и покатилась вниз по лестнице. Впрочем, катилась она аккуратно, сгруппировавшись. Никто не сдвинулся с места, настолько неожиданно это случилось. Все, включая Михаила Ивановича, стояли и смотрели, как главный экскурсовод скатывается по ступенькам.

– «Скорую»! – тихо сказал Михаил Иванович, который, едва обретя уверенность в своей правоте, снова растерялся и не знал, как себя вести.

– Не надо! – так же тихо ответила ему Берта Абрамовна.

– Почему? – спросил полицейский.

– Потому что ее заберут в психиатрическую клинику, и мы останемся без экскурсовода. У нее приступы на нервной почве. Но то, что она закладывает в души детям, – бесценно. Ее только работа держит. Я не могу так с ней поступить. Не могу лишить работы и упечь на больничную койку. Я ведь ее одногодка. Я ее понимаю, как никто другой. Она просто умрет, сгорит, если отлучить ее от детей. Приходите к ней на экскурсию и посмотрите сами. Она – гений в своей профессии. Гении – все безумны. Это я вам как специалист заявляю. Вон, пройдите в главный зал. Наркоманы, безумцы, одержимые – иначе они не были бы великими. А если вы Лейлу сейчас запрете в четырех стенах, она умрет. И ее смерть будет на вашей совести. Сколько смертей произошло из-за того, что человек становился невостребованным, никому не нужным! Одиноким! Вы еще молоды и не знаете, что такое одиночество… Дай бог вам этого не узнать… Но Лейлу я вам не отдам. Делайте, что хотите, пишите свои рапорты и отчеты, проверяйте документы, но Лейлу не трогайте!

– Что делать-то? – Михаил Иванович снял пиджак и пытался подложить под голову Лейлы Махмудовны, которая, скатившись с лестницы, лежала клубочком на полу под ногами у полицейского и главной хранительницы.

– Подождать. Она придет в себя… – Берта Абрамовна присела и погладила Лейлу по голове. – Гуля! Еленочка Анатольевна! – крикнула главная хранительница. – Приведите Лейлу Махмудовну в чувство! – И тут же с вызовом обратилась к полицейскому: – Ну что, пройдемте в кабинеты, если вы по-прежнему полны решимости?

– Нет, я же просто для порядка… Мне отчет сдавать по вызову… С меня ж тоже спросят… – Михаил Иванович, казалось, стал маленьким мальчиком, который оправдывается перед строгой учительницей за дерзкую выходку.

– То есть вы уже не настаиваете? Хорошо, – кивнула главная хранительница.

– Да, то есть нет. Напишу, что ложный вызов, – ответил полицейский, засовывая папки в портфель.

– Как сочтете нужным, – благосклонно улыбнулась Берта Абрамовна. – Раз вы уже закончили, то позвольте, я вас провожу, и вы впустите в здание съемочную группу. Да? Можно? Мы ведь не оставим детей без передачи? Я вам говорила, что наш фильм предназначен для детей? И он, между прочим, пользуется популярностью. Огромной. И срыв съемки, невыход очередной серии – о, это будет настоящий скандал. Уж пресса не оставит этот факт без внимания. А зачем нам нужны скандалы? Да еще вам, в первый же день работы на новом месте? Правильно? Вы лучше приходите к нам в музей в свободное время, я лично расскажу вам про вашего знаменитого тезку! Я ведь очень люблю Глинку и проведу вам персональную экскурсию!

– Да, конечно. Но, может, все-таки врачей вызвать? – спросил полицейский.

Михаил Иванович, которого Берта Абрамовна решительно подталкивала к выходу, поглядывал назад – туда, где над Лейлой Махмудовной суетились уборщица и Елена Анатольевна. Правда, теперь его интересовало уже не столько здоровье главного экскурсовода, сколько слегка оголившееся бедро Елены Анатольевны, стоявшей на коленях над Лейлой Махмудовной и обтиравшей ее мокрым полотенцем.

Когда главная хранительница дотолкала полицейского почти до входа, не переставая говорить о Глинке, рассыпаться в комплиментах по поводу бдительности и оперативности полиции, раздался вой сигнализации.

– Ну что – опять? – Берта Абрамовна тяжело вздохнула.

Мозговой был бы и рад уйти, но долг заставил его остановиться. С другой стороны, он был не против задержаться, чтобы получше рассмотреть эту женщину, сотрудницу музея, которая так и осталась стоять на коленях, не обращая внимания ни на вой сирены, ни на свою задранную выше положенного юбку.

– Что случилось? – закричала главная хранительница.

Елена Анатольевна, Гуля и наконец пришедшая в себя Лейла Махмудовна смотрели испуганно.

– Это я! – закричала со второго этажа Ирина Марковна. – Это я виновата! Кока-кола не подействовала!

– Что не подействовало? – спросил испуганно Михаил Иванович.

– О господи! Нашла время! Это наша сотрудница, она, знаете ли, реставратор по призванию. Моцарту нос и уши чистит, – объяснила Берта Абрамовна.

– В каком смысле? – Михаил Иванович напрягся, подозрительно глядя на главную хранительницу.

– Ой, давайте отключим эту сирену! – взмахнула та руками. – Я вам потом все объясню!

Они вновь прошли в кабинет, где Михаил Иванович отключил «тревожную кнопку».

– Ну а когда? Экскурсии нет! Никого нет! Я же не знала, что она взорвется! Ну залила немного стекло! Там трещина маленькая сбоку. Это я от неожиданности рукой оперлась! Не специально же! Отскочила – и вот! С кем не бывает? – Ирина Марковна успешно перекрикивала сирену.

– Ирина Марковна, зайдите потом ко мне в кабинет! – крикнула ей в ответ Берта Абрамовна.

– Когда потом-то? За что? – Ирина Марковна побагровела. – Я тут для кого стараюсь? Для себя, что ли? Никто ведь спасибо не скажет! А как я зеркало на себе перла через всю Москву? Откуда оно появилось? А за органом, между прочим, мухи летают!

– Какие мухи? – встрепенулась Гуля.

– Пыльные! – ответила ей Ирина Марковна. – Вы когда диваны последний раз отодвигали? Только грязной тряпкой елозите! А я экспонаты привожу в порядок! И никто ведь даже не замечает! А кто оливковым маслом картины протирает? Между прочим, я его из дома приношу! На личные средства покупаю! И вы все мимо ходите и не замечаете! – Ирина Марковна продолжала бы кричать, если бы не звонок мобильного телефона. – Кирюша? Уроки сделал? Суп нашел? Да? Кто зайдет? Пусть заходит. Папа дома? Нет? Тогда Лешку из сада забери! Да, я сегодня задерживаюсь! – проорала Ирина Марковна в трубку и немедленно продолжила: – А вы знаете, сколько весит это зеркало? Кто его сюда вешал? Я и вешала! И несла на себе всю дорогу! Даже в троллейбус побоялась сесть, чтобы не повредить! И ни одна ж собака не помогла! А вы, Берта Абрамовна, кричали – зачем я это зеркало притащила. И что? Теперь всем нравится! Все довольны!

– Пойдемте. – Берта Абрамовна опять взяла Михаила Ивановича под локоток и повела в вестибюль. – Наши сотрудники, каждый из них, тоже немножко гении. В своем роде. Лейла Махмудовна – экскурсовод от Бога, Ирина Марковна имеет тягу к реставрации, хотя у нее и другая специализация. Но мы все – фанатики своего дела… И эта разбитая витрина… Мелкое происшествие по сравнению с тем большим делом, который делает музей и все мы. Да, я знаю, что надо что-то менять, но что я могу? У меня ведь еще съемки. А сотрудники – люди творческие, тонкие, нервные, если хотите… Вы же меня понимаете…

– А что у вас здесь? – спросил Михаил Иванович, подозрительно глядя на одну из дверей, в которой торчал ключ.

– Здесь? Кабинет сотрудника, – не сразу переключилась с темы гениальности на дверь Берта Абрамовна.

– А почему ключ снаружи?

– Не знаю. У нас вообще не принято кабинеты запирать.

– Давайте зайдем.

– Ну раз вы настаиваете…

Берта Абрамовна дернула дверь наверх и на себя и только после этого смогла провернуть ключ.

– Господи, ну слава богу! – кинулась ей на грудь женщина.

В кабинете было мутно, как в тумане, от сигаретного дыма. Отчетливо пахло спиртным. При этом форточка была разбита.

– Что там у вас случилось? – спросила женщина.

– Это что у вас случилось? – строго спросила ее Берта Абрамовна.

– Творческие личности, говорите… – опять стал суровым Михаил Иванович. – А пожарная безопасность? И почему позволено распитие спиртных напитков на рабочем месте? И опять порча имущества – фортка разбита.

– Да, что-то разбитого стекла сегодня многовато, – согласилась Берта Абрамовна.

– Что у вас за повод? – строго спросил полицейский.

– Поминки, – тяжело вздохнула женщина.

– Кто-то у вас умер? В музее? Когда? Убийство? Почему меня не поставили в известность? – Полицейский Мозговой был в ярости. На самом деле от испуга. Он на секунду представил себе, как порча музейного имущества и разбитая форточка превращаются в убийство. А с этими дамочками раскрыть его не то что он не сможет – Пуаро бы не справился.

Была у Михаила Ивановича такая слабость. Он ее стеснялся и старательно скрывал. Полицейский Мозговой обожал детективы. Эркюль Пуаро был его кумиром. Отдавал должное он и Ниро Вульфу, и даже мисс Марпл, но с некоторым скептицизмом. Вся его маленькая домашняя библиотека состояла из классических детективов. На старом видеомагнитофоне, который уже не мог самостоятельно выплюнуть кассету, только с помощью карандаша, Михаил Иванович пересмотрел все серии про знаменитого бельгийца, шлепая себя от восторга по ляжкам, когда тот находил разгадку. И тому, кто сказал бы, что этих героев не было, что они никогда не существовали в реальности, полицейский Мозговой не подал бы руки. Впрочем, втайне он мечтал оказаться в такой же ситуации, раскрыть самое нераскрываемое преступление и уйти с достоинством.

– Какое убийство? – ахнули женщины, вернув полицейского к реальности. – Где? У нас? О боже! А кто умер?

– Так, спокойно. Значит, убийства не было? А поминки? – Михаил Иванович показал на две пустые бутылки шампанского и початую бутылку виски.

– Так это ж Яблочников умер! – почти радостно воскликнула женщина, которая была явно не трезва. – Берта Абрамовна, я его все-таки добила!

– Что значит – «добила»? – уточнил строго Михаил Иванович.

– Она отдаст мне партитуру! Вдова! Она согласилась! – не сдерживая восторга, продолжала женщина, обращаясь исключительно к Берте Абрамовне.

– Так значит, покойник есть, раз есть вдова. Фамилия – Яблочников. Правильно? – уточнил полицейский.

– Да нет же! – отмахнулась от него женщина. – Сначала умер Белецкий, а теперь вот Яблочников. Представляете, какая удача? Я ведь и не думала, что все так просто окажется!

– Так. У вас есть бумага и ручка? – спросил полицейский.

– Есть. А что? – опешила женщина.

– Садитесь и пишете. Подробно. Кто умер, когда умер, почему умер и какое вы имеете к этому отношение. Понятно?

– Ничего я писать не буду! Вы вообще кто? – Женщина повернулась к полицейскому, как будто только что его увидела.

– Мозговой, Михаил Иванович, – представился тот.

– Как Глинка! – обрадовалась женщина.

– Ваши документы! – рявкнул полицейский.

– Сейчас, сейчас, я вам все покажу! – Женщина кинулась к рабочему столу и начала собирать в кучу разбросанные листки бумаги. – Это просто удивительно. Я ведь разыскивала запись этой кантаты, чтобы расшифровать со слуха, по тактам, изучила все произведения Яблочникова того периода… Месяцы работы… И тут вдова согласилась отдать мне партитуру! Вы понимаете, что это значит? Это перевернет музыкальный мир и выявит истинных героев. Мы сможем доказать, был ли плагиат или Яблочников был по-своему талантливым мистификатором. И Белецкий. Теперь, когда есть партитура, его гениальность станет бесспорной!

Со стороны женщина казалась безумной.

– Паспорт! – остановил ее монолог Михаил Иванович.

– Какой паспорт? – удивилась женщина. – Чей? Зачем? – Она посмотрела на полицейского так, как будто разговаривает с умалишенным. – Берта Абрамовна, у меня все получилось! Представляете? Я сама не могу в это поверить! Берта Абрамовна! Ну, скажите хоть что-нибудь! Почему вы молчите?

– Михаил Иванович, дорогой! – Берта Абрамовна натужно улыбнулась. – Позвольте вам представить нашу уважаемую смотрительницу Снежану Петровну Небоженко. Дело в том, что Снежана Петровна, можно сказать, наша подвижница, она возвращает произведения в культурный оборот.

– А я что, не подвижница? Кто зеркало на себе через всю Москву тащил? Кто чистит инструменты? – Оказалось, что на пороге кабинета стояла Ирина Марковна, которая недолюбливала Снежану Петровну и была возмущена тем, как Берта Абрамовна ее представила.

– О господи, Ирина Марковна, вы тоже подвижница! – Главная хранительница повернулась к ней с ласковой улыбкой, правда, в глазах читалась явная угроза. – Никто не умаляет ваших заслуг!