Текст книги "Амалия и Генералиссимус"

Стеклянный фонарь, внутри которого мы находились, качнулся и пошел вниз, горизонт прыгнул вверх, Ричарда это никак не впечатлило.

– Доброе утро, подружка, – приветствовал он меня. – Не заставляй меня быть невежливым, я не могу встать, так что сядь вон в то кресло – но учти: как только ты касаешься подлокотников, мы начинаем падать.

– Что… это… такое? – выговорила я, глядя через стекло, позорные слова.

– О, это – это «Юнкерс W-33». Потрясающая машина, какое-то чудо, обожаю немцев. Не ломается никогда. Ты не представляешь – я из-за тебя впервые в жизни взлетел ночью! И все было нормально. Понятно, что садиться в черноту я бы не смог, но – все в итоге вышло нормально.

Я села на кончик кресла, аккуратно положив руки на колени. Мне хотелось плакать.

– Ричард, – сказала я безобразно дрожащим голосом, – спасибо тебе.

– О, что за пустяки – если я с удовольствием лично вожу почту, то почему не могу катать собственного повара Чунга? Я так и знал, что с ним все плохо кончится, уж слишком хорош был его болонский соус к спагетти там, на Мадрас-лейн, в ночь, когда я сманил его к себе.

– Он не повар, – сказала я, пытаясь смеяться. – И не Чунг. Его зовут Дай Фэй. Приносящий Полет.

– Ну, вот еще, ты начала учить мандаринский диалект? А кстати, Амалия, – ты выполнила свое слово, насчет того, что взлетишь со мной в небеса, а я, помнится, заманивал тебя покататься над крышами нашего с тобой Кембриджа. Так вот, туда мы еще поедем – а пока что как тебе крыши Куала-Лумпура? Смотри, вон там.

Внизу, под крылом «юнкерса», был игрушечный городок на ладони. Обширное красноватое пятно крыш китайских кварталов. Расщелина двух сливающихся рек. Маленькая башенка и зеленый платочек паданга перед ней, крошечная цепочка коробочек – крыши Селангорского клуба – по ту сторону этого платочка. Вокруг какие-то еще редкие пятна белого и кирпичного цветов, вроде деревушек, но дальше – только бесконечные зеленые холмы под редкими облаками.

Мне в голову пришла мысль: а ведь этот странный и нежный город все-таки можно, наверное, полюбить.

Когда великий детектив завершает очередное дело, ему полагается собрать всех участников его, включая убийцу, в одной гостиной и начать хвастаться тем, как здорово он раскрыл это самое дело.

Ничего подобного в деле исчезнувших агентов не было – прежде всего потому, что меня никто ни о чем не спрашивал. Господин Эшенден уехал из Сингапура, показываться в приемной его превосходительства было бы верхом глупости, а с Элистером мы и так все время были вместе, не надо было тащить его в какую-то гостиную.

Собственно, это не он меня, а я спросила его об одной странной детали:

– Элистер, мой дорогой, а вот те странные свечки, которые ты бросал навстречу погоне…

– Обыкновенный гелигнит, Амалия…

– О, значит, обыкновенный? Как хорошо. Но я о другом. Мне показалось… может быть, я просто схожу с ума от своей безудержной сексуальности… но… хотя ты бросал эти штуки так быстро… на них сверху были…

– С твоим умом и сексуальностью все в порядке, ты и вправду это видела. Хороший способ изоляции, чтобы взрывчатка не отсырела. Первый, впрочем, в истории случай использования противозачаточных средств в боевых действиях. Но не надо на меня так смотреть – это вообще не моя работа, это Дебби натянула на них эти штуки. Опыт.

– Дебби?

– Ну, ты же не думаешь, Амалия, что это я запасался гелигнитом на всякий случай еще в Коломбо? Дома у этой парочки было много интересного, кроме денег на революцию, я просто подумал, что хорошо бы кое-что позаимствовать просто на всякий случай, пока полиция не устроила там настоящего обыска. Большую часть взрывчатки они найдут и конфискуют, и тот городок может жить спокойно. Кстати, и револьвер был позаимствованным – ты же не думаешь, что Дебби позволила бы мне разгуливать вооруженным? Думаю, она всегда допускала мысль, что все-таки я – полицейская ищейка, как и ты…

– И не простая, а в шелковых чулках… Так ты просто стащил на всякий случай часть коминтерновского арсенала, укрыв от полиции? Но где же ты его хранил?

– Э-э… ну, под кроватью, вообще-то…

– Под моей… под нашей кроватью, Элистер?

А еще был разговор с Магдой и Тони.

Нет, они не ждали меня в Сингапуре, как им было приказано. Они прибыли туда после меня, к ночи, выехав – вопреки боевому приказу, или, точнее, моей настоятельной просьбе, – позже на сутки.

– Госпожа Амалия, нас задержали непредвиденные обстоятельства, – с удовольствием выговорил Тони, демонстрируя мне свою почти ровную походку. – Китайский мятеж, видите ли.

– Но я же и хотела, чтобы вы…

– Надеюсь, что не слишком расстроили вас. Но там каждый человек, владеющий оружием, был на счету. Как же вы хотели, чтобы мы покинули город в такой момент? Мой милый бурундучок, ты, конечно, не могла оставить своих слушателей в беде, ведь так? С твоим умением нажимать курок? Госпожа Амалия, вы не поверите, но она всерьез собралась изобразить одну сцену с известной конфетной коробки – «Свобода на баррикадах».

– Тони, дорогой, хватит прикидываться неграмотным, какая еще конфетная коробка? Его зовут Делакруа. И ты это знаешь.

– Я люблю конфеты… Там, над баррикадой, возвышается, изображая отличную мишень, дама во фригийском колпаке, с лягушачьим знаменем в руке и с обнаженным бюстом сомнительной свежести. Вы знаете, госпожа Амалия, вместо знамени эта золотоволосая фурия собиралась использовать саксофон и уже расстегнула на блузке несколько пуговок… Но войны не случилось, поэтому она триумфально прошествовала до вашего предприятия, где уже хозяйничал ваш португальский мальчонка, вдохновенно рассказала там всему городу о стойкости волонтеров ФМС, а потом долго играла в эфире на саксофоне вместе с каким-то индийским скрипачом из «Колизеума». Это было незабываемо! Но скажите мне, а когда вы догадались, что этот ваш повар и был сам великий Дай Фэй?

– Омлет, – сказала я мрачно.

– Омлет – что?

– Помните, Тони, я спросила вас – если человек велик, то он велик во всем? Вы мне начали рассказывать все эти как всегда интересные сведения о китайских генералах, но я думала о другом. Если человек пишет гениальные стихи – может ли он быть гениальным поваром? Это был не просто хороший омлет…

– А, конечно, Тони, ты еще тогда начал рыдать на французском насчет женского белья, а Амалия подхватила – «ом-ме-летт»… Я-то думала…

– Видишь ли, в чем дело, – повернулась я к ней. – Китайские повара делают множество омлетов: с луком, с кукурузной мукой, с устрицами. Но максимум, что от них дождешься, – это что они разбавляют яйца водой. И никогда – молоком. Да в какой это китайской кухне ты вообще увидишь молоко? Ну, а я, после полутора лет в Сорбонне, как-нибудь уж умею отличать настоящий французский омлет от любого другого. Это не итальянский повар, подумала я. А французский. И тут все стало абсолютно ясно – надо было только понять, как же он оказался незарегистрированным. Это я узнала на вечере клуба «Ротари» только позавчера вечером… Тони, а вы тоже собрались воевать?

– Я, мадам Амалия? Я родился военным советником – в интеллектуальном смысле, конечно, – и сдохну военным советником. Пока эта замечательная женщина изображала богиню победы, и мужчины готовились носить ее на руках, я сидел с одним капитаном в арсенале и пытался навязать ему великолепную идею, которая меня осенила на ходу. Берется грузовик, откидывается задний борт, туда укладываются мешков пятнадцать песка, и не один «льюис», а сразу два. Там все дело было в мосте, соединявшем две половинки города. Представьте: подаем грузовик задним ходом на мост, огнем двух пулеметов разносим в пыль все живое на рыночной площади и трех прилегающих улицах, волонтеры бегут через мост и занимают все прилегающие здания, а пара-тройка профессиональных охотников на тигров прикрывает пулеметчиков от огня с крыш – победа наша! И ведь я уговорил этого капитана, несмотря на саботаж майора, который постоянно врывался и сообщал нам, что во время боевых действий джин строго рационируется… Но боя не случилось.

– Вдруг оказалось, что в китайских кварталах нет никакого бунта и погрома, лавки открыты и никто не понимает, что вообще было? – поинтересовалась я.

– Так, моя дорогая, ты, кажется, знаешь про эту историю больше, чем мы… И вот, мадам Амалия, мы трясемся в поезде сюда, в Сингапур, я мрачно размышляю, что опять никто, благодаря моим советам, не поубивал сотни человек – просто фатальное невезение! А этот зябличек спит у меня на плече всю дорогу без перерыва. Лет десять назад играла был на саксофоне целую ночь, под грохот канонады, а потом… Ах, что делает время… Что делает время? – сказала Магда, глядя в окно, где сизые тучи поливали темно-серым дождем морскую воду. – Оно делает бриллианты из графита, если надавить на него посильнее. Или ржавчину из железа.

– Что с тобой, Магда?

– Да так, ничего. Почитала «Стрейтс таймс». Люди замерзали этой зимой, если не доходили до костров. «Армия спасения» стала больше просто армии как таковой. Бывшие банкиры, строители и актеры переселились в ночлежки.

– Где, Магда?

– В Америке, где же еще? Но там живут крепкие ребята, они улыбаются вот такой улыбкой и встречают новый день, и еще один. Сейчас там весна, уже тепло. И, знаешь, я вспоминала… в старом добром Нью-Йорке есть такое место, где этот косой Бродвей пересекает, кажется, тридцать четвертую улицу – уже забыла. Маленький скверик, трамвайные пути, и там стоит «Мэйси». А это тебе не здешний «Робинсон», «Мэйси» в Нью-Йорке – это целый громадный квартал, а высотой этажей в восемь.

– И что ты там хотела купить, мой обезьеночек?

– Ничего. Там над входом нависает на железных канатах – здоровенных, толщиной в мою талию, – этакая платформа. И на ней можно посадить бэнд человек этак в шесть. Так вот, я и думала, что если бы можно было усесться там с саксофоном и нашими ребятами – некто Джек с банджо, черный Вуди с барабанами и еще, наверное, две скрипки и труба. Тони, я играла бы там для этих замечательных, этих непобедимых ребят что-то зверски веселое, типа Old Man’s Rag, с утра до ночи, бесплатно, за миску супа. Просто чтобы они знали – Магда здесь, с ними, и все будет нормально.

Дождь над сингапурской гаванью скрыл горизонт с его кораблями и чайками.

– А ведь это можно сделать, Магда, – сказала я. – Я это могу. Ты же знаешь.

– А ты знаешь, что я могу не вернуться?

– Что ж… Но иногда мечты должны сбываться. А иначе зачем мне моя жизнь, если я не могу сделать хоть что-то для людей вокруг меня? Другое дело, что когда мечты сбываются, то не очень понятно, что делать дальше.

– А Тони ты тоже отправишь домой? Тони, что ты будешь делать, если вернешься?

– Я, мой вороненочек? Ну, может быть, Уэст-пойнт… Кто у них там есть, с военным опытом на Дальнем Востоке? Если, конечно, там сейчас хоть кого-то интересует Дальний Восток… Хотя в частной армии мадам Амалии я бы стал через год-другой генералиссимусом…

Магда все так же стояла у окна, глядя на залив.

– А у них здесь дождь идет, – сказала она.

Эпилог

Много лет назад, когда я была еще ребенком, а Сингапур – уже гордой столицей, мне казалось, что в названиях его улиц таится волшебство. Произнеси их, одно за другим, на звенящей британской и лениво-чувственной малайской речи – и произойдет чудо.

Улицы Вердена и Соммы, так же как и улица Ватерлоо. Пагода-стрит и Эмпресс-плейс, Брас Базах – улица медного базара, Танджон Пагар – который знаменит своим множеством борделей, и Серангун-роуд. Последняя – это куда пригоняют скот и заводят в стойла. Здесь пахнет. Никакой романтики. И чуда не происходит.

А на краю китайских кварталов, рядом с Маркет-стрит – Де Соза-стрит. От этого названия – странное чувство холода в солнечном сплетении.

Большой, загадочный и всегда чужой город.

Нас было четверо, стоявших в этот вечер на горбатом мостике над Сингапур-ривер. Магда была в громадной шляпе. Элистер выглядел как настоящий плантатор, с пробковым шлемом на затылке. Тони, с его тростью, был похож на профессора. В целом же – бинокли, панамы, похоронные очки на лбу – мы были группой туристов. Вместе с нами на том же мосту болтали еще две такие же компании. Мы ничем не выделялись, здесь было одно из самых знаменитых мест для щелканья фотокамерами во всем Сингапуре.

Мы стояли, чтобы в последний раз увидеть Дай Фэя, величайшего из поэтов несчастной и далекой страны.

Река изгибалась перед нами, неся в близкое море кофейные воды. Слева от нас был британский берег – сюда, на набережную, выходила задняя часть муниципального здания, замыкавшего Эспланаду, – серые колонны, купола, краешек Мемориального зала и театра Виктории. А дальше виднелись стены «Отеля д’Юроп», где – в отличие от «Раффлза» – белый человек и евразийка могли часами не выбираться из мягчайшей постели. И они не выбирались, нахально зарегистрировавшись под именем мистера и миссис Хуана де Кастелло. Можно на короткое время стать и испанкой, если в награду получаешь, вдобавок ко всему прочему, простую женскую радость Магды – чесание пяток и подошв любимым человеком, сколько угодно, хоть по пять раз в день. Элистеру даже не потребовалось брать для этого уроки у Тони.

Тони и Магда обитали в том же коридоре, но обходились, по большей части, без нас.

– Ни за что не догадаетесь, как китайцы называют эту набережную. «Восемнадцать домов». Я подсчитал только что – конечно же, их девятнадцать, – со вкусом сказал Тони, смотревший с моста вправо, на противоположную, китайскую сторону реки. Двухэтажные домики плавным изгибом выстроились по ней в ряд, слепленные вместе без каких-либо интервалов.

Мостик, на котором мы стояли, также назывался без затей – Южный мост. Справа от нас уходила в китайскую часть города, с его бананово-лимонными стенами, соответственно, Саутбридж-роуд.

Магда рассеянно молчала, глядя туда же, куда и я, – на бег речных вод к близкой, рукой подать, морской гавани.

– А вот теперь, теперь, – сказал Элистер, который все это время, обнимая меня, смотрел совсем в другую сторону – туда, где Сингапур-ривер втекала под выгиб нашего моста, на изломанные ветви джакаранды на холмах по ее берегам. – А, точно. Теперь смотрите, но большая просьба – не подавать никакого вида. Стоим, любуемся горизонтом, никто не перевешивается через перила, никакого повышенного внимания к проплывающим под мостом лодкам… Чуть скашиваем глаза – вот как раз сюда. Вот она.

Из-под кромки Южного моста торжественно выплыл сампан, на носу которого сидела не страдающая худобой китайская тетушка, прочно поместившаяся между двумя чемоданами. Самфу в голубенький цветочек, несуразная европейская шляпка, на которой болтались целлулоидные фрукты, плотно сжатые губы. Не было никаких сомнений, что когда тетушка сойдет на берег – или взойдет на корабль – то ходить она будет, переваливаясь, шариком на кривых ножках, в память, наверное, о поколениях забинтованных ног ее предков.

Китайская тетушка торжественно плыла по направлению к порту и пристани. Туда, где готовились отправиться к горизонту корабли.

– Отличная работа, мой молодой друг, – сказал Тони. – Сделать из мужчины женщину – это высокий класс. Грим, подкладные подушки… Теперь я знаю, где вы исчезали эти два дня.

– Да не она, – чуть посмеялся Элистер. – А лодочник. Кто обращает внимание на лодочника? Всем интересно лишь, кого он везет.

Магда захохотала басом.

Сампан медленно ускользал от нас по сизой воде, среди зыбкой дрожи пятен оранжевого вечернего света. Лодочник на корме – лицо его было скрыто соломенной шляпой – не очень умело пошевеливал шестом. Но сампан и без того шел по течению, туда, где река изгибалась сначала чуть вправо, потом влево, потом исчезала под пролетом другого моста. А сразу за ним, знала я, была уже обширная пристань Джонстона под крутой крышей рифленого железа, за ней… за ней начинался другой город, на воде – еще сампаны, рыбацкие лодки, дальше белые океанские лайнеры, а потом просто вода, сколько хватало глаз.

Сампан уже затерялся среди десятков ему подобных, там, где начинали загораться волшебные огни. Воздух еще был светлым, лишь чуть лиловым, но огни – белые и желтые, неподвижные и покачивающиеся – уже начали возникать по всей реке и ее берегам и там, куда уплывал одинокий лодочник.

Там, где среди слоистых мазков облаков начал разгораться закатный пожар – от рубинового пламени углей до почти желтого сияния апельсина, а между ними еще и немыслимые оттенки лазоревого с зеленым, и все это – косыми мазками над горизонтом, от металлического моря до темно-синего зенита, с его звездами.

Пожар этот миллиметр за миллиметром тихо опускался за горизонт. Справа, от китайской стороны реки, донесся вкусный рыбный запах.

– Шоу закончено, – сказал Элистер. – Амалия, а что, здесь ведь можно и поесть?

– Нет, позвольте, – сказал Тони и помахал предостерегающе рукояткой трости. – Теперь мое шоу. Я тоже кое-что тут подготовил. Ручаюсь, вы не забудете его никогда.

Тут он с поклоном предложил руку Магде (она оперлась на нее с голливудским «ах-х») и, почти не прихрамывая, повел ее вправо, вниз с горбатого мостика, в двухэтажные кварталы китайского города.

Я посмотрела на Элистера снизу вверх, он пожал плечами – «а почему и нет» – и мы тронулись за ними вслед.

По Саутбридж-роуд, а потом налево, по зернистому асфальту узких улочек, на который падали косые пятна света из дверных проемов – оказывается, за эти несколько мгновений на Сингапур упала настоящая ночь.

Дальше и дальше в китайские кварталы, до поворота, за которым пахло милым сладким дымом храмовых палочек из сандаловых опилок.

До круглого входа в каменной оштукатуренной стене, в храмовый дворик, где Тони вдруг стал очень серьезным, осмотрелся и широким жестом пригласил нас переступить через храмовый порог, туда, где горели красные глаза масляных ламп, откуда истекали струйки дыма.

Сутулый высокий китаец в серых с черным одеждах повернулся к нам, кивнул Тони и снова заунывно забормотал какие-то строки.

Они сидели перед накрытым красной тканью столом – две фигуры, две большие куклы, до тошноты напоминавшие живых людей. Но нет же, из-под саржевого костюма мужчины выпирала бамбуковая дранка, на дранке чуть криво сидело и красное платье другой фигуры, женской, с коронообразным убором на фальшивых волосах.

Их размалеванные краской китайские лица из папье-маше были неподвижны и странно торжественны. На шее мужской фигуры, пониже бумажного белого воротничка, красовался настоящий черный галстук-бабочка.

Китаец в сером помахал перед раскрашенными носами этой пары пучком дымящихся палочек, потом, шаркая тапочками, пошел окуривать дымом фигуры богов на алтаре, в полумраке.

– Храм Городского Бога, – прошептал нам Тони. – Даосский, конечно. Только здесь можно такое увидеть.

– Боже ты мой, а ведь я знаю, что это такое, – зашептала в ответ Магда. – Но ты же говорил – духи. Что хотя бы один из этой пары должен быть покойником. А это?..

– А это первый и, наверное, последний случай, когда и жених, и невеста на самом деле живы, – прошептал Тони. – Но, мой зайчоночек, кто мы такие, чтобы противиться странным желаниям великого поэта? Он строго-настрого взял с меня слово, что эта свадьба произойдет, как только корабль покинет порт. Не пожалел двухсот долларов нашей дорогой Амалии, которая об этом еще не знает.

Тут Тони покосился на меня и отвесил полупоклон.

– Даосский мастер тоже не возражает, против долларов или свадьбы, – продолжил после паузы Тони, показывая большим пальцем на китайца у алтаря. – И даже говорит, что ничего страшного с этими, настоящими, не будет, наоборот, по крайней мере невеста теперь будет жить долго, очень долго и счастливо. Так что – небесный владыка им судья. Это их души соединяются сегодня, вот пусть они там, наверху…

Китаец, возвращаясь к красному столу, с неудовольствием посмотрел на Тони, и тот замолчал. Я рассматривала стол – глиняные блюда с фруктами, два фарфоровых наперстка с рисовым вином, в одном дрожала блестка света и вяло шевелилась полупьяная муха, гоня крошечные волны. Элистер задумчиво смотрел на две недвижные фигуры и рассеянно шарил рукой по нагрудному карману.

Отдаленные гудки клаксона авто, смех и китайская речь донеслись с улицы. Потом стихли. Я смотрела на пачку жертвенных денег, торчавшую из нагрудного кармана пиджака призрачного жениха. Потом перевела взгляд на невесту: в ее лежавших на столе растопыренных пальцах была зажата настоящая бензиновая зажигалка.

Высокий китаец в сером озабоченно похлопал ладонями. Вошли двое служек в таких же одеждах, взяли фигуру жениха под локти, потащили ее, негромко шуршащую бумагой, к выходу. Тони, сдавленно шепча что-то, крутил рукой, приглашая нас всех во двор.

А там, у дальней стены, в конусе тусклого желтого света, стоял на неровных колесах большой картонный автомобиль, куда в этот момент усаживали бумажного жениха. Еще рядом был картонный дом в два этажа, какие-то другие предметы. Вот и невесту – платье ее мело асфальт двора – тоже усадили в авто. Сутулый китаец в сером начал раздраженно озираться, что-то бормотать, потом вытащил зажигалку из безвольных пальцев невесты. Чиркнул ею дважды, наклонился над автомобилем, сделал два шага назад, бросил зажигалку на колени двух сидящих фигур.

Веселый огонь побежал по бумаге, ткани и картону, дым плавно вознесся в ночной мрак над головами. Фигуры женщины и поэта начали скручиваться и клониться на бок.

Тони и Магда стояли, прижавшись друг к другу плечами, ее золотые локоны почти касались торчавшей вперед бородки Тони. Я со вздохом подвинулась назад, прижала мягкие части своего тела к изгибу бедра Элистера, ощутив его тепло, – а тут он еще и обнял меня двумя руками, скрестив их у меня под грудью. И больше в этот момент мне ничего не было нужно.

Огонь начал слабеть, уступая ночному полумраку, черный пепел беззвучно шевелился на асфальте. Китаец устало повернулся к нам.

– Спасибо вам, Мастер Чэнь, – сказал ему Тони.