Текст книги "Амалия и Генералиссимус"

4. День плантатора

«Что не так в этом городе?» – размышляла я, робко продвигаясь по центральной Ява-стрит на своем черном урчащем звере. Пока что я освоила на нем лишь черепаший шаг, любой велосипедист мог меня обогнать. И они обгоняли, в то время как я размышляла, путая педаль тормоза и газа, о том, что Бок уговорил меня купить, в общем, тоже велосипед, только очень толстый и немножко сумасшедший, живущий какой-то самостоятельной и недоброй жизнью.

Впрочем, сегодня в «Сайкл энд кэрридж» мне предстоял еще один урок обращения с этим безумным велосипедом, вот только для этого требовалось сменить костюм. В этот странный новый век, когда юбка вдруг вернулась к щиколоткам, стало неудобно ездить даже на авто, не говоря об этом двухколесном ужасе.

Центральных улиц тут, похоже, всего три – Ява, Хай-стрит и Кросс-стрит. Но это в той части города, которая за рекой, там, где две рыночные площади, – на одной есть рынок, а на другой нет. На той, где его нет, я привязала своего зверя цепочкой к акации, поколебавшись между двумя вечными сингапурскими конкурентами – «Джоном Литтлом» и «Уайтуэйз». Выбрала последний, из-за знаменитого полукруглого фасада и больших букв названия на соломенных шторах до земли.

И попала внутри в странно густую толпу европейских женщин, обсуждавших чулки искусственного шелка (1 доллар), дамские панталоны – белые, розовые и лиловые, того же шелка, – до колен на резинке (1 доллар) и еще детскую одежду – за тот же доллар. Впрочем, кажется, они больше общались друг с другом.

Продавцы как-то выделили меня из этой толпы, поняв, что тут налицо намерения более серьезные, выдали несколько вариантов желаемого, задернули штору в душной кабинке. Из которой я вышла совсем другим человеком, вызвав некоторую оторопь все тех же европейских женщин. Дополнила свой новый костюм похоронными очками, как у Магды, вышла на улицу с пакетиком из моего прежнего платья, с трепетом обвязанного ленточкой. Ударила ногой по педали, порычала мотором и начала пробираться обратно, за реку, туда, где был какой-то совсем другой Куала-Лумпур.

На улицах было тесно – проезжали или даже выстраивались в очереди весьма потертые и запыленные авто. Что происходит? Откуда эти англичане с характерно загорелыми лицами, чем-то странно похожие на ковбоев с афиш «Колизеума»? Почему я их раньше не видела? Где эти люди были еще вчера?

Ах, да, ведь сегодня – первая суббота месяца.

День плантатора.

День, когда эти замечательные люди, еще недавно – соль нашей красной земли, основа всей экономики как ФМС, так и Стрейтс-Сеттлментс (в общем – Малайи), с раннего утра, всеми поездами и по всем дорогам Селангора, приезжают сюда в Чартерд бэнк оф Индиа или Острэлиа энд Чайна бэнк. За жалованьем для своих рабочих. За чем-то необходимым из магазинов.

И город меняется. В его жарком воздухе появляется какой-то новый компонент – веселый, возбужденный, нахальный и грубый. Голоса звучат громче, рикши едут быстрее.

А потом бьет пушка в штаб-квартире полиции на Блафф-роуд: это полдень, и плантаторы, с женами и без, собираются в Селангор-клубе. Он знаменит не только самым длинным баром на всем Дальнем Востоке, но и индийцем-парикмахером. У рук его волшебные качества – с отстриженными кончиками волос уходят заботы.

И только на другой день город приходит в себя, подсчитывая доходы.

Так было годами.

Но кто бы мог сказать еще два года назад, что мир свихнется, что Америка перестанет покупать одновременно и каучук, и олово с шахт. Сингапурская торговая палата считает, что цены сейчас уже точно достигли дна, сдержанно сообщает сегодняшняя «Малай мейл». А если палата ошибается, и это еще не дно? А ведь запасы каучука уже негде хранить, и даже так, как сейчас – с убытком, – продать уже никто и ничего не может.

И кто мог представить, что губернатор всех ФМС и Стрейтс-Сеттлментс, человек с глазами, которые смеются и плачут одновременно, откроет в прошлом году в Сингапуре лагеря для этих несчастных, которые вчера еще были счастливыми хозяевами длинных рядов гевей с серыми стволами? Лагеря, где вместо бунгало в джунглях им полагалась солдатская кровать, к ней, в виде дополнения, общий для всех суп, иногда – какая-то работа. Для кого-то наскребались деньги на билет домой, в Англию, где дела, впрочем, были куда хуже, чем здесь. Здесь хотя бы тепло.

Я виновато посмотрела на миску лапши (в соусе из кокосового молока плюс немножко креветочной пасты), которую поедала стоя. Двадцать пять центов. Быть богатой сегодня неделикатно.

«Бедные ребята», – сказал в моей голове голос инспектора Робинса.

Я и мой черный хромированный монстр в итоге заблудились в тех самых трех улицах и чуть не повернули совсем в другую сторону. Что за город, повторяла я. Вот кончается центр, тот центр, который по эту сторону реки, – и далее ничего не стоит ошибиться улицей. Ни одна из них не прямая, все огибают какие-то холмы, покрытые нетронутыми джунглями. Не повезет – уедешь к Ампангу, за город, где я сейчас живу. Повезет – и ты попадаешь… куда? В еще один центр города, там, где Петалин-стрит, сердце китайских кварталов. И дальше эти извивающиеся ленты асфальта приведут тебя совсем уже за город, туда, где по земле жабой расползлась местная достопримечательность – тюрьма.

Кто планировал этот город, в котором тюрьма (и вокзал) сделаны как будто для иной расы, расы великанов? Это крепость в полмили длиной, куда можно упрятать все население Куала-Лумпура, крепость с индийского вида башнями и глухими стенами, страшноватая и мрачная. Но каждый клочок стен снаружи расписан нежными красками – голубое небо, зеленая листва, цветы и птицы.

Мне пять лет, еду с мамой на рикше: мама, можно мне жить в этой крепости с цветами и листьями? Лучше не надо, моя дорогая…

Но если бы я там когда-нибудь оказалась, и меня уже готовились бы освобождать, то в последние дни я получила бы в руки длинную малярную кисть и несколько ведерок с веселыми красками. Украшать свой бывший приют.

Как все это непохоже на мой родной Пенанг.

Итак, черепашьей скоростью через мост, в еще один – британский центр, в другую часть города, вытянувшуюся между рекой и подножьем Правительственного холма. Слева направо: вокзал – дальше аркады и «нео-сарацинские» колоннады административных зданий – они выходят на неизбежный зеленый паданг, где происходит все, от парадов до крикетных матчей. По другую его сторону – Селангор-клуб и темная черепица маленькой церкви Святой Мэри. И начиная от нее – идущая на север знакомая Бату-роуд, тоже в своем роде центр города, только уже по счету не меньше чем четвертый центр, с заметным индийско-малайским оттенком.

А на разделяющей город реке, там, где она сливается с другой рекой, – мыс, похожий на нос корабля. И на нем низкие колоннады и купола мохамеданского храма среди пальм. Это ведь тоже как бы центр города, только для самой особой его части – для малайцев, улыбчивых сыновей и дочерей этой земли.

И какое странное и грустное у этого храма название: Джамек масджид. Мне все кажется, что где-то тут запрятано французское «жамэ» – «никогда».

Наконец, вот она, Бату-роуд, окрестности «Сайкл энд кэрридж». Доехала, ни разу не упав. А дальше – полчаса рычания мотора, брызжущих струй бежевого песка, подбадривающих криков: «Вот на что он способен» и «Вы это можете».

И звучащий среди сонных домов, заборов и повозок дикий хриплый хохот – тут вспоминаются вороны на моем пляже в Пенанге. Как ни странно, хохот – мой.

По завершении процедуры я с содроганием представила, что мне предстоит путь домой, на Ампанг, по жаре. И решила, что зайду к Магде и Тони, позвоню от них домой и скажу А-Нин, что ужинаю дома, пусть итальянец Чунг приготовит что-то скромное – одно маленькое блюдо из рыбы, другое из овощей, третье из свинины, не более того.

Помню, что в тот день я почему-то везде смотрела на часы. Часы на возвышающейся над падангом и всем городом башне – я буквально видела, как ползет на них стрелка. Часы на моей небольшой золотой «Омеге» на запястье.

И когда я вошла в широко распахнутые двери «Колизеума», то и там первым делом посмотрела на часы, висевшие над стойкой портье, под нависающей над ней галереей, – полдень.

Тут отдаленно грохнула пушка на Блафф-роуд: вот теперь уже точно полдень.

Войдя, я поняла, что сегодня в городе такой день, когда пустынно и прохладно не бывает нигде. Не все плантаторы ушли в Селангор-клуб. Столики в баре были заняты до единого, и новоприбывшие в хаки никоим образом не собирались уступать место подозрительной евразийке, которой они даже не были представлены. Это ведь был их день. (Удивительная шушера собирается теперь в старом добром «Колизеуме», ну и нос у этой дамы, не правда ли, Сирил? Верно, дружище, все не как в добрые старые дни, мир идет наперекосяк, и очень быстро.)

И, наконец, я обнаружила, что мое спасение – у меня буквально под носом, в лице инспектора Робинса. Не в белом, но кремовом фланелевом костюме, окруженный группой плантаторов, он был занят любимым делом: воспитывал Джереми:

– Есть только два способа добыть крокодила, если уж он вам так понадобился, Джереми: пристрелить на отмели, если он спит, или поймать его на леску с приманкой. Желательно на курицу, целую, он очень это любит.

– Есть еще ловушки, Робинс, их отлично плетут малайцы. И приманка, конечно, там тоже курица, – небрежно заметил плантатор, за плечами которого угадывался неизбежный шлем-топи на ремешке. – Хотя если вам не очень нужен живой крокодил, то и ловушка служит той же цели – чтобы поганец показал из воды голову, тогда надо всадить в нее пулю, а лучше несколько. У него очень маленький мозг.

– А тигры? – мгновенно отозвался Джереми.

– А тигры! – радостно наклонился к нему Робинс. – Ну, это совсем другое дело. Тигры, Джереми…

Тут он окинул взглядом мой новый наряд, потом перевел взгляд повыше такового и секунды две с недоумением вглядывался в мое лицо.

– Боже великий, – наконец выговорил Робинс, не замедлив, впрочем, легко и грациозно приподнять свое внушительное тело над стулом, отдать этот стул мне и пощелкать пальцами в сторону боя у стойки.

Стул для полиции, точнее, табурет, конечно, нашелся быстро, даже в такой день, как этот. Полы кремового пиджака Робинса образовали вокруг этого табурета аккуратную палатку, он поерзал и устроился надежно.

– Бойс, Эддам, – госпожа Амалия де Соза, дама, достойная всяческого восхищения. Но что с вами произошло, дорогая госпожа де Соза? Куда вы дели свой японский шелк? А впрочем, и в этом наряде вы выглядите восхитительно – я бы, судя по нему, классифицировал вас как авантюристку высшей лиги, если вы согласитесь, что это комплимент, а не что-либо другое.

– Из ваших уст – бесспорно. Здравствуйте, джентльмены. Рада снова вас видеть, Джереми. Но продолжайте, господин Робинс, – что там насчет тигров в Куала-Лумпуре?

– А тигры, – с удовольствием продолжил он, – сейчас как-то застеснялись. Возможно, им не нравятся авто на дорогах и прочие новшества. Последнего тут видели год с лишним назад, в сезон дождей. Его несла река мимо малайского храма и китайского рынка, прямо в Малаккский пролив, если, конечно, он не сумел до того выбраться на берег. С тех пор – ничего. Но когда я был таким, как вы, Джереми, то тигры здесь славно кое-кого поели. Особенно, знаете, в районе Куала-Лангара. И еще Куала-Кубу.

– Один железнодорожный инженер, Крокхарт, шел через тропу в джунглях и увидел тигра, так же спокойно идущего прямо на него, – небрежно и не глядя на меня, заметил один из плантаторов (мой кембриджский акцент его не впечатлил). – Это было на той неделе, в двадцати милях отсюда. Крокхарт догадался не бежать, а продолжать спокойно идти на тигра. И тот свернул в джунгли.

– В двадцати милях! – воскликнул Робинс. – Я говорю о городской черте и пригородах. Но вам, Джереми, вне всякого сомнения, предстоит с ними встретиться. По долгу службы. Раз уж вы приехали в такую страну, где живет жуткое зверье, наливают змеиные коктейли, мучаются от малярии…

– Да у нас в бунгало сейчас лежит плантатор – свалила малярия, – сказал Джереми.

– А это обычное дело, – подтвердил то ли Бойс, то ли Эдам. – Если это тебя настигает – лежишь там, где оно к тебе пришло, пьешь хинин. В этих случаях не отказывают никому.

– Именно так… Так вот, Джереми, кого зовут, когда тигр все-таки оказывается в городе? Нас. Да вот не далее как в прошлом месяце… Цитирую по памяти нашу славную газету: «Два полностью выросших тигра, собственность г-на Лок Юн Чена, которые содержались в неволе в его резиденции на Серкулар-роуд уже несколько месяцев, были уничтожены вчера утром. Один – доктором У. Х. Уоллесом, ветеринарным хирургом Селангора, другой – Яп Сви Лимом, профессиональным охотником на крупную дичь. Ранее жители вокруг жаловались, что животные создают проблемы вследствие характерного шума и запаха и из-за опасности побега. Жалобы их были поданы два месяца назад на заседание куала-лумпурского санитарного бюро, и председатель, г-н В. Г. Эзекиель, рассмотрел их. Каждое из животных было уложено метким выстрелом сзади уха, а затем освежевано. Шкуры превратят в чучела. За операцией наблюдали капитан Ф. Дж. Шиди, главный ветеринарный врач ФМС и СС, большая толпа и – некто Энгус Робинс, старший инспектор полиции штата Селангор». В следующий раз я отправлю вас, Джереми.

– Чертовски зверская акция, скажу я, – заметил плантатор над моей головой. – Лишили бедняг права защищаться или убежать.

– Согласен… А вы охотник, Джереми?

– Э-э-э, ну…

– Пятьсот долларов вам придется заплатить за право уложить слона или буйвола, но тигры – бесплатно. Зато придется нанимать охотников, носильщиков, и ведь ружья тоже нужны. Наше с вами жалованье не располагает, если только вы не решите стать китайским предпринимателем. Да, нужен ведь еще и охотничий костюмчик. Я бы сказал, что госпожа де Соза одета сегодня вот точно для охоты на тигра. Одних карманов штук десять, войдет уйма патронов, и эти очки, и шорты ниже колена – все вместе внушает уважение. А что это за материал – лучший брезент, не правда ли? Любой американец позавидует.

Когда над тобой издеваются, вот так посверкивая темными глазами и чуть наклоняя в твою сторону весь корпус, то это почему-то приятно. Тем более что я так и чувствовала, что и во время веселых рассказов о тиграх господин инспектор каждое мгновение держал меня в поле зрения – пусть и бокового.

– Мне казалось, что пора стать менее заметной, господин Робинс. Мои прежние костюмы вызывали какие-то нездоровые чувства.

– О, этот наряд бесспорно оздоровит все чувства… Он так контрастирует с вашей женственностью. Но я думал, что есть не столь радикальные способы стать менее заметной.

Плантаторы, так и не воспользовавшись шансом заговорить со мной напрямую, откланялись. Впрочем, весь бар был в движении – все общались со всеми, хлопали друг друга по спинам и улыбались. Нас покинул Джереми, подошли на минуту другие, обменялись репликами, двинулись дальше…

А над баром так и висела доска, на которой мелом были выведены имена – больше двух дюжин, список позора. Имена тех, кому в долг больше не наливают, пока они не рассчитаются по накопившимся счетам.

Доску демонстративно старались не замечать.

Я вздохнула и придвинулась к инспектору.

– Господин Робинс, как ни неприятно, но у меня в городе действительно есть дела, как вам известно. И если бы вы помогли мне с некоторыми подробностями… Я знаю, что дело того китайца, который исчез из отеля, забрали ваши секретные собратья. Но ведь наверняка первыми на месте события были ваши коллеги, просто полиция.

– Вам повезло, госпожа де Соза, – не коллеги, а лично я. Что касается секретных собратьев, то я вижу, что с таковыми в данный момент общается солдат вашей личной армии, так что у вас все получается очень грамотно.

Что такое? Я начала озираться и увидела, действительно, Тони – точнее, полковника Херберта, чья инвалидная коляска была придвинута к столику, за которым сидел джентльмен со странно раскрасневшимся лицом. Оба держали в пальцах стаканчики с чистым виски – что я вижу, всего лишь полдень! – и пытались перебить друг друга.

– А что это ваш секретный собрат… как бы сказать… – намекнула я.

– Да то самое, что видите. Скажем так, серьезно подорванное здоровье. Климат, знаете ли, и другие факторы. Ваш исчезнувший китаец оказался последней каплей. Замена этому джентльмену уже в городе, тем более что тут кое-что предстоит… Мы называем эту замену – господин библиотекарь. А этот бедняга иногда днями не выходит отсюда, у него там наверху комната, чтобы прийти в себя. Так вот, тот китаец. Исчез из «Грейт Истерн» на Ампанг-роуд, как же не помнить. И что вас интересует?

– Мелочи, господин Робинс. То, на что упал ваш тренированный взгляд. Я читала лишь отчет (тут я постаралась сохранить уверенное лицо). Он слишком короток.

– Ну, главный факт в нем есть. Деньги. Он так спешил, что оставил на секретере бумажник. С немалой суммой. Это необычно.

– То есть он выбежал на улицу без денег?

– И в одной рубашке. На заднюю улицу, чтобы быть точным. В лобби его ждал другой китаец, прямой как палка. И не дождался.

– Один в чужом городе, без денег? Интересно. И что, вам трудно было найти здесь китайца из Китая, который остался без цента?

– Было легко. Он пошел к католикам, к святому Джону на Букит Нанас. И жил там, в приюте, сзади школы четыре дня. Так что насчет денег – это был не пустяк. Карман его был точно пуст. А уж потом исчез и оттуда. До того, как мы на него вышли. Потому что опять за ним пришли. Судя по всему, тот же длинный китаец.

– Тоже из Китая?

– Это пусть уж ваш инвалид уточняет, за другим столиком. Но, по описаниям, да. Не местный китаец, это точно.

– То есть он не просто христианин, а католик, как я… Что ж, у китайцев это не редкость. Вернемся в его комнату. Что ее хозяин там оставил?

– Собственно, все. Все оставил, что было. Конечно, нас вызвали только на следующее утро, и за это время… Тот, длинный, китаец мог вынести все. Но ощущение такое, что вещи его не интересовали, следов обыска не было…

– Простите, господин Робсон. А длинный поднимался к нему?

– Конечно. Дело, по описаниям портье, выглядело так. Подошел чужой китаец – а портье сам, надо сказать, кантонец – и на ломаном кантонском спросил, в каком номере живет господин… ах, как же его зовут, ну, неважно – это ведь был гость господина Таунсенда (тут Робинс кивнул в сторону краснолицего собутыльника Тони), у них, секретных людей, имена не имеют значения. Сегодня одно, завтра другое. Портье назвал номер и снял трубку, чтобы позвонить наверх, вашему китайцу. Поднял глаза – а длинного уже нет. Можно предположить, что он быстро пошел наверх. Но недостаточно быстро.

– Подождите, так это был друг или враг нашего постояльца?

– Строго говоря, неизвестно. Мог подняться, чтобы предупредить его о чем-то, а мог… Нет, если бы это был друг, то ваш китаец не повторил бы потом свой акт с исчезновением уже у католиков, как только тот же китаец там его настиг. Портье произнес в трубку дословно следующее: к вам высокий человек из Китая. Но, кстати, еще неизвестно, как тот его понял. Потому что постоялец говорит только на каком-то ином диалекте. Портье считает, что на шанхайском, но черт же их там разберет, в их Китае.

– Итак, на следующее утро вызвали вас, и вы нашли там…

– Очень скромный чемодан, минимум незаметной одежды на вешалках. Всякие пустяки, типа бритвы и прочего. Бумажник на секретере. Да, а ведь там был еще и обратный билет на лайнер в Гонконг и потом Шанхай, и паспорт, что немаловажно, – он сейчас у коллеги (Робинс снова дернул головой в сторону Тони и его нового друга). Очков не было, но, что тут странного – он в них все время ходил, они были на носу, в них и выбежал. Оружия или патронов – никаких. Бумаг – никаких. Хотя… чтобы быть точным, на этом секретере лежал томик стихов, чуть ли не Рембо. На французском. Английским этот постоялец не владел, забыл вам сказать. И единственное, что в комнате было не так, – ручка. Отельная ручка на ковре. Пятнышко чернил у кончика пера.

– То есть он что-то все же схватил на бегу с секретера, очень быстро. Уронил ручку. Допустим, лист бумаги, на котором эта ручка лежала.

– Схватил что-то более важное, чем паспорт или деньги. Хм.

– Итак, человек в очках, брюках и рубашке, без денег, без документов, не говорящий по-английски или даже на таком китайском, чтобы был тут понятен, выскакивает чуть ли не из окна второго этажа на заднюю улицу… точнее, в джунгли, потому что я провела недавно ночь как раз в «Грейт Истерн» и помню, что видела из заднего окна. Прямиком направляется в католический приют и сидит там несколько дней, пока не исчезает и оттуда. Интересно. Сколько он тут провел времени?

– По билету – сутки.

– Это что – он, значит, просто ориентировался, на бегу, по кресту на колокольне? Неплохо. А с отцом Эдвардом, главой братьев Ла Салль, он говорил на каком языке?

– А, вы его знаете? Ну, этим фактом отец Эдвард как раз поделился. Они говорили на французском. Но больше из него никаких подробностей вытянуть не удалось.

– Он выходил из приюта?

– Да, прогуливался каждый день. Так что город в окрестностях Букит Нанас, возможно, знал к моменту второго побега хорошо. На взгляд знал – ведь говорить там ему было не с кем. Ни английского, ни диалектов… Все равно что глухонемой.

– Ну, и последнее. Внешность. Приметы. И не говорите, что он похож на китайца.

– А вот тут самое интересное. Ну, ладно еще отец Эдвард заявляет, что более обыкновенного китайца не найти. Но это же подтверждает и китайский портье. Средний рост. Лет, возможно, сорок. Лицо круглое, пухленькое. Глаз не видно – очки, круглые, обычные, в металлической оправе, как сейчас носят. Шрамов, родинок, бородавок – никаких. Волосы зачесаны назад, как у всех нас. В общем, человек без лица. И честно вам скажу, госпожа де Соза, я был безмерно рад, когда дело у меня забрали.

– А что, вам трудно найти китайца в Куала-Лумпуре?

– В том-то и дело, что никаких трудностей. Ну, в городе живет сто пятнадцать тысяч человек, из которых китайцев почти семьдесят тысяч. Не так уж и много. Если учесть, что все они подлежат регистрации. Рабочие на оловянных шахтах или каучуковых плантациях, пуллеры рикш, даже нищие на улицах. И кому нужно ссориться с нами и скрывать, что он вчера дал приют китайцу из Китая, который и в землячестве-то ни в каком не состоит? Одиноких китайцев, как вы знаете, у нас не бывает. В одиночку они не выживают. Ну, тут, конечно, есть такая штука. Нанимается китаец на шахту, забирает аванс и сразу бежит на поезд. Его догоняют и бьют, деньги отбирают. Но таких случаев в те самые дни не было. А поезда за это время, пока он отсиживался в приюте, уже были взяты под наблюдение. Как и улицы, ассоциации, лавки. Великий боже, вся полиция искала одного китайца, который тут – как ребенок в джунглях. Формально и сейчас ищет. И ведь не нашла.

«Молодец», – сказала я мысленно. Мне начинал нравиться этот человек без лица и имени.

Инспектору Робинсу принесли здешний знаменитый бифштекс на раскаленной сковороде – бой нес его на укутанных салфеткой и вытянутых вперед руках, над влажно блестящей золотистой корочкой мяса реяло облако соусного пара. Народ в баре, слыша приближающееся шипение, уважительно расступался.

– Готовится, пока его несут к столу. Я ведь уже спрашивал вас, госпожа де Соза, – как насчет второго ланча? Ах, «карри ми» на Ява-стрит… Хороший выбор. А кусочек вот с этой сковородки?

Я представила себе, как аккуратно беру зубами сочный кусок мяса с его вилки, – это ведь должно быть забавно, почему же тогда?.. И что со мной творится?

Гул в баре не ослабевал. На эстраде, на пару часов раньше обычного, раздавались звуки настраиваемых инструментов. Магда тренькала клавишами, беседуя у края эстрады с барабанщиком, – о, только не это! Мне она была тут нужна для совсем других дел. Джереми у стойки бара, среди плантаторов… так, Джереми стоя поглощал некий британского вида сэндвич. Точнее, делал это не сам – сэндвич в щель между его усиками и нижней губой просовывала женская рука, вторая же, лодочкой, была подставлена под подбородок для крошек. А что там, кроме руки? Перманент на волосах, обесцвеченных до белого, рост – никакой. Ну, веснушки. Что-то вроде уменьшенной и ухудшенной копии Магды.

– А вот эта женщина? – поинтересовалась я у Робинса.

– Эта? Это его жена, – сказал он. – А кто бы еще стал тут…

– А вот эти люди, в углу и вокруг дивана…

Робинс с интересом взглянул на меня.

– Не сочтете ли невежливым, госпожа де Соза, если я поинтересуюсь, почему вы задали такой вопрос?

– Не сочту. Потому что ваши глаза постоянно делают круги по этой комнате, как прожектор у крейсера, и еще заглядывают в соседнюю залу, где музыка. У вас такой вид, будто вы работаете.

– А вы как думали – в день плантатора, когда у каждого второго в кармане вот такая пачка денег? Моя работа, и Джереми, хотя бы в том, чтобы тут сидеть так, чтобы нас было видно. А мой коллега Джарвис так же присматривает за Селангор-клубом, и так далее. Плантаторы это знают и относительно спокойны. Но, видите ли, госпожа де Соза… сегодня какой-то странный день плантатора. Дело в том, что в общем здесь – все обычные подозреваемые, да-да, вот здесь. Но, кроме них, еще куча неизвестного мне народа. Как они только вмещаются в такой маленький зал.

Я обвела взглядом зал: Магда уже обосновалась на эстраде всерьез, Тони щелкал пальцами, требуя еще виски (и то и другое – потенциальный кошмар). Что еще тут стоит внимания, кроме толпы у самого бара? Тихие заводи, наверное. Они тоже интересны. Вот за спиной Тони – столик, где в полутьме сидел какой-то светловолосый европеец, с ним китаец, а к столику этому продвигался сквозь толпу на странно тонких ногах какой-то юноша, тоже китаец.

И тут Тони, продолжая щелкать пальцами (тщетно), рассеянно кивнул этому юноше, тот тоже кивнул, оба отвернулись друг от друга, и Тони погрузился в беседу. Так бывает, когда люди плохо помнят, где же они встречались раньше.

А в дверь входили все новые люди, всех возрастов и рас.

– Что-то происходит, – задумчиво сказал Робинс.

– Что же?

– Ну, с одной стороны, тут исчезают люди. Вот ваш китаец, и у моих секретных коллег тоже кто-то пропал, то есть не явился на встречу. Но люди и появляются. В последние дни. И очень специфические люди. Причем в немалых количествах. Вы умеете смотреть краем глаза?

– И еще как, – храбро ответила я.

– Тогда скосите глаз незаметно к самой стойке бара. Вот тот похожий на молодого быка китаец в лимонном костюме. Его тут не было уже месяца три.

– Бандит, – сказала я, посмотрев уголком глаза на китайца, физиономия которого буквально трескалась от здоровья, а лицо было носатым, гордым и опасным.

– Бандит, – подтвердил полицейский. – По имени Вонг. Когда вы дома, в Джорджтауне, вы не читаете наших газет, госпожа де Соза? А у вас не писали о громком деле убитого ювелира по имени Картрайт? Весь европейский Куала-Лумпур ворчал по поводу его бурного романа с девятнадцатилетней Марианной ди Карвалью… простите, если задел ваши национальные чувства.

– Еще не задели, так что продолжайте. Евразийских жуликов я люблю не больше, чем китайских или индийских.

– Кстати, о евразийцах, с вашего позволения, – состав ее крови просто немыслимый, там сколько угодно и китайской, и тамильской… Шокирующе хороша. Первая красавица в Малакке. И в свои девятнадцать успела побывать девушкой особых услуг, подругой плантатора и еще кем угодно. А Картрайт – ну, ему был 51 год, это был один из самых богатых англичан города. Марианне он успел тут снять бунгало, потом начались разговоры о браке и вечной любви, а главное – завещание в ее пользу он успел составить. Я имею в виду, успел до того момента, когда он вышел на веранду своего дома – где в очередной раз ссорился с женой, – и получил пулю из темноты. Жена схватила свой револьвер и послала пулю в кусты, туда, где была вспышка, – это по ее словам.

Господин Робинс аккуратно вонзил нож в середину своего бифштекса, оттуда просочилась капля рубиновой крови, он удовлетворенно кивнул, я отвернулась.

– А теперь поставьте себя на место присяжных: другого трупа в кустах нет, вторая пуля улетела туда и не найдена, да и была ли она вообще? Есть, конечно, показания амы о том, что выстрелов она слышала два, но что такое слова китайской амы? Зато есть обиженная изменой жена и ее муж с дыркой в груди. Что интересно, калибр совпадает с револьвером жены – кто-то хорошо подготовился. И поэтому вдова Картрайта на данный момент находится на пути в эту каторжную Австралию.

Ну, конечно, сказала я мысленно. Если ты англичанин, то сидеть в местной тюрьме ты не будешь, так же как в больнице тебе не будут переливать кровь местных коренных жителей.

– А я, – продолжал Робинс, – сижу здесь. И знаю одну вещь, которую бесполезно было рассказывать присяжным. Что до убийства богатую наследницу Марианну ди Карвалью мои люди видели раза два вместе вот с этим Вонгом, вне всякого сомнения бандитом. Известным и очевидным бандитом. Но это ничего не доказывает, к сожалению. За встречу или разговор не арестуешь. А после убийства они оба исчезли с горизонта. И вот он снова здесь. А зачем?

Я задумчиво посмотрела в направлении стойки бара, где Вонг с каменным лицом глотал коктейль. Какое дело мне было до всего этого? Моего китайца если и звали Вонгом, то бандитом он не был. Шпионствующим поэтом или поэтичным шпионом – да. Томик Рембо, вот это здорово!

Тут к Вонгу кто-то подошел. Мальчик. Нет, просто очень худой юноша, да вовсе и не юноша, лицо его украшало несколько волосков бородки. Тонкий, как тростинка, с длинными худыми руками и ногами. Что-то сказал Вонгу, тот неожиданно вежливо ответил. Они кивнули друг другу, и хрупкий молодой человек странным образом исчез. Только что он был здесь, а вот его уже и нет. А, да это же с ним как бы здоровался Тони.

– А это кто? – обратилась я к Робинсу.

– Понятия не имею, – оживленно отвечал тот, уничтожая бифштекс (и посверкивая обручальным кольцом). – А это уже само по себе очень странно. Да, что-то происходит…

Подошел Джереми и его блондинка. Она еле заметно задела плечо инспектора Робинса мягкой частью тела, мило извинилась. Я посмотрела на нее, постаравшись не щуриться (что, пол бара качается, как палуба?), она посмотрела на меня.

– Джереми, – радостно сказал Робинс, и в глазах его загорелся зловещий огонь. – И мадам Дебора. Познакомьтесь с Амалией де Соза, выдающимся человеком, она тут открывает некое деловое предприятие. Я заметил, что с вашим ланчем тоже уже покончено? У меня есть прекрасная идея насчет десерта. Для всех нас, четверых. Джереми, считайте, что это приказ.