Текст книги "Амалия и Генералиссимус"

Впрочем, одного такого человека в городе я видела, хотя понятия не имею, кто это. Неизвестный блондин, он азартно щелкал фотокамерой на улице, а до того мелькнул в «Колизеуме» в компании – кого? Нгуена Патриота. А что их объединяло?

Но если он спустился с лестницы и исчез с поля битвы, то кто и зачем подкладывал маузер Тони в блюдо с карри? Кто-то из сидевших в зале и потом толпой сгрудившихся вокруг Тони. Да, все так, как я уже сказала, – их минимум двое. Причем второй пытается тихонько и глупым образом навредить первому. Ну и картина.

Господин Робинс, какое вы к этому всему имеете отношение? Кто вы из этой пары? А если ни один из двоих, почему вы все время в центре событий? Почему именно вы мне передали пистолет? И почему именно вас назвал мне лично его превосходительство? Что я вообще знаю про вас?

Отдельный и никак не связанный ни с чем из только что сказанного факт: кто поставил второе кольцо охраны вокруг моего дома в Джорджтауне? Эшенден? Когда это он занимался такими частностями?

Совсем мелочь: обрывки несвязной речи покойного господина Таунсенда. «Он не выходит на связь». Дай Фэй исчез, создав господину Таунсенду массу проблем, но с какой стати он тогда должен «выйти на связь»? С кем? С англичанами? А если именно эта мелочь объяснит, почему за китайским агентом гонятся свои, и почему я работаю отдельно от полиции, и вообще почему была вытащена из моего горестного одиночества?

И опять у меня мелькнула мысль, что на самом-то деле хотя бы на один, самый главный из вопросов ответ у меня уже давно есть, простой до смешного. Но непонятно при этом все прочее, все это множество «почему», «как все начиналось», а без этих деталей действовать просто опасно.

Так, а теперь: в чем моя главная ошибка? А вот в этом самом. Что мне нужна вся картина происходящих в городе странных событий, а я слишком медленно думала, и – что хуже всего – я сама себя замкнула в кругу одних и тех же людей. И если я буду искать своих злодеев именно в этом кругу… То мне будет жаль даже не господина Робинса, а себя.

Детективные романы я не люблю потому, что это всего лишь игра. Автор создает замкнутый круг людей (зловещий замок, в шторм отрезанный от внешнего мира) и делает так, что злодеем может быть только один из нескольких находящихся на сцене персонажей. А в жизни так не бывает. В жизни ничего от внешнего мира не отрезается.

И вот вам факт: в городе Куала-Лумпуре как раз сейчас множество недавно или только что прибывших людей. Профессор Браун из спиритического общества. Целый любительский театр из Лондона. Хлебный конгресс из Сингапура. Плантатор с малярией, который жил какое-то время у Джереми с Дебби (плантаторы – это еще ладно, они тут все знают друг друга, и еще знают, что пикирующие цены жестоко уменьшают их ряды). И что делать с этим нашествием чужаков, любой из которых может иметь отношение к моему делу, а может – к каким-то совсем другим?

Хаос, хаос. Множество вопросов.

Я выставила за дверь миску съеденного подчистую горячего супа (кажется, я чуть не сгрызла еще и прилагавшиеся к нему палочки) и подошла к телефону, чтобы позвонить домой, в Джорджтаун. Но телефон зазвонил у меня в руках, деревянный голос хелло-герл назвал имя Магдалены Ван Хален. Неужели и до нас дойдет лондонское новшество – автоматический набор? Хелло-герл, мне будет тебя не хватать.

– Моя дорогая, – мрачно сказала Магда. – Не хотела тебя беспокоить, но просто на всякий случай – ты вооружена?

– Интересный вопрос, Магда. Почему ты задаешь его именно сегодня?

– Потому что какой-то поганый крыс тихо-тихо копался в бумагах Тони. Ничего не взял.

Так, подумала я. Если поганый крыс читает по-китайски, то ему уже точно известно все, что Тони делал все это время. То есть он обогнал меня на сутки.

– Маузер? – на всякий случай поинтересовалась я.

– Ну, два раза одну и ту же глупость мы не сделаем. Тони посещал меня в моей комнате вооруженный.

Так, он уже посещает дам в их комнатах. Это была хорошая новость. Все прочие – плохие.

– Магда, завтра я попрошу полицию посадить в этом коридоре, где происходит столько интересного, констебля. Мне, помнится, кое-кто обещал это сделать по первому требованию. Если надо, мы поменяем отель. А пока…

– А пока мы спим с Тони вместе, хотя свадьбу наших духов мы еще не организовали. Тони, правда, обещал, что как только попадем в Сингапур, то сразу. И спим, естественно, по очереди. Тони – утренний человек, как и всякий военный, а я вечерний. Это легко. Но с нами все будет в порядке. Если ты заметила, я интересуюсь тобой.

– Думаю, что на сегодня они ничего уже нового не придумают, – заметила я.

– Нового? Интересно, – мрачно отметила Магда.

– А вот завтра будем действовать очень быстро, – завершила я. – Нас кто-то торопит? Ну, мы можем и поторопиться.

Положив трубку, я выглянула в окно и увидела…

Сикхского охранника на раскладушке у ворот.

Вот интересно, его тут, помнится, еще вчера не было.

14. Марш тараканов

Торжественный день, кульминация всего моего плана, пришел. Помню, как, покидая спешно свой (Ричарда) дом на Стоунер-роуд, я вдруг в панике подумала: а если работа Тони окажется полностью бесполезной, и сегодняшний доклад его – пустым? И это – после стольких усилий и стрельбы?

То и в этом случае я найду вас, господин поэт, сказала себе я, просто проблем у меня будет больше. И не просто проблем. Потому что если не видишь всю картину происходящего полностью, то проблемы станут неприятностями, а последние – чем-то похуже. Зрячий человек – это тот, что видит весь мир, вплоть до звезд над головой.

Еще помню, что утром я так торопилась, что почту – два письма и одну бандероль – взяла с собой, засовывала их в сумочку на ходу. При этом бросая взгляд через забор вправо, где жили мои полицейско-беспроводные друзья, и улавливая там какое-то движение: ама вывешивала сушиться длинные, некитайского размера мужские штаны и рубашку.

Трава и цветы в это утро пахли особенно сладко, а безымянный кот примеривался к забору, разделявшему меня и Джереми с Дебби. Кажется, будет жаркий день.

– А ты знаешь, что в «Колизеуме» теперь меряют время двумя неравными отрезками – до стрельбы в баре и после? – спросила меня Магда, встречая внизу, среди пустых столиков. – Мы теперь – часть их истории. Спасибо за констебля, его присутствие в коридоре как-то все же успокаивает. И покажи-ка, дорогая, свое оружие, если оно у тебя вообще есть.

Оружие? У меня? Тут я вспомнила, что ведь было что-то такое. И полезла в сумку, просовывая руку между утренней почтой и пудреницей.

– Это что, зажигалка? – издала Магда непристойный звук, ознакомившись с подарком от Робинса. – Если только застрелиться. Заряженный, к счастью. А предохранитель ты специально держишь спущенным?

Боже ты мой, у этой штуки есть еще и предохранитель. Хорошо, что она не выстрелила мне куда-нибудь в ногу, когда я, например, летела в канаву.

Мы двинулись наверх, стуча в гулкой пустоте темной залы каблуками. В комнату к Тони Магда ввела меня, как адъютант. И сразу попросила моего разрешения, чтобы Тони докладывал лежа: рана начала заживать и чесаться, это создавало новые неудобства.

Это был действительно серьезный день, потому что Магда сидела в кресле в углу в легком утреннем платье бледно-зеленого цвета, подчеркивавшем, что все-таки она была рыжей до того, как стать блондинкой. Тони лежал на кровати в большой, плотной рубашке из какой-то индийской ткани и из застенчивости даже не снял мягкие кожаные туфли – они торчали между прутьями никелированной спинки.

Я подумала, что не хочу ничего, что после этого доклада произойдет, – а произойдет многое. Если бы отложить это событие, еще раз прогуляться по Бату-роуд, где уже начинает сладко пахнуть горячим маслом жаровень, в соседнем синема опять новый фильм, а и старые не видела. Сзади обоих «Колизеумов» можно было бы просто пройтись, пока не так жарко, постоять под растущим там олеандром – он же франжипани, дерево китайских кладбищ. Голые мертвые ветки и веточки, а на них как бы вопреки всему торчат цветы и листики, лакированные, толстые. Цвет стволов – кофе-кремовый, цветы же какие угодно, от желтого до сиреневого. Маленькое чудо, а сколько таких чудес в этом городе.

Доклад Тони зачитывал кратко и сухо, иногда перебирая странички с иероглифами, откладывая некоторые из них себе на живот. Всего в «Синчжоу жибао» обнаружено восемь стихов Дай Фэна. Описаний окружающего пейзажа – почти никаких, не считая упоминания «его единственных друзей» – трех пальм за окном.

– Ну, знаете ли, – заметила Магда. – Их тут чертова туча.

– У меня под окном пять пальм, – подтвердила я. – Их тут вдобавок пород двадцать.

– Но есть и такие строки: здесь, в тропиках душных, ты станешь лианой, а я – джакарандой огромной, – заметил Тони. – Вот это уже кое-что. Потому что пальмы на юге Китая есть, а вот джакаранды – это только здесь. Там и слова такого не знают.

– И еще они не знают, что лианы по джакаранде не вьются, – заметила я.

Вообще же, продолжал Тони, все стихи, кроме одного (про цветы корицы), чем-то смутно похожи, и явно написаны прямо здесь и подряд. Все они – обращение к женщине, той самой. И это не просто стихи. Он ждет ее, он зовет, предлагает ей бежать, один стих так и назван – «Побег», зовет присоединиться к нему здесь, и это вполне серьезно. И если мы, дамы, понимаем, что такое поэт, то мы должны признать, что все, что его сейчас заботит, – это чтобы не помешали писать.

– Это такой запой. Он пишет и шлет в Сингапур очередной стих, пишет и шлет, – объяснил Тони. – Все прочее для него вторично. Да и вообще, мои уважаемые, после того что он пережил, ловя этого клоуна Гу, здешние проблемы для такого человека – просто отдых. Сегодня – не мешайте писать, а завтра пусть будет, что будет.

Бумага, которую он выпросил у отца Эдварда, вспомнила я. Ручки с каплей чернил у кончика пера, которые он оставляет с каждым своим очередным бегством.

Наступила пауза.

– Феникс, – сказала я, вздохнув. – Который означает императрицу. Полковник Херберт, бывший император Китая женат?

По его глазам я поняла, что поддержки не найду.

– Две жены, – ответил он. – Что для императора не так и много. И одна, судя по вот этой газете, только что попросила о разводе, что вообще было бы немыслимо в доброе старое время. Она еще и клянчит у этого Пу И деньги, в чисто британском стиле. Но, мадам де Соза, признайте, что вы это не всерьез. Да, этот плейбой из Тяньцзиня чертовски богат. Но у него, даже с деньгами, не настолько длинные руки, чтобы достать любовника одной из двух жен в этом городке, в другом государстве. А при чем тут тогда тайная служба главнокомандующего, господина Чан Кайши? Только она могла бы официально работать с британскими властями. Нет, нет, давайте уж скажем вслух то, о чем мы все думаем.

Я сделала глубокий вдох, посмотрела на Магду, вяло шевелящую воздух карминным китайским веером из плотной бумаги – и ожидающую, когда же я это скажу. И я, наконец, сделала это:

– Тони, где могла познакомиться и подружиться с профессором Дай Фэем Сун Мэйлин, первая леди Китая, супруга Чан Кайши?

Кажется, все трое, одновременно, сделали глубокий вдох, мы с Тони полезли за сигаретами, Магда мрачно поставила на табуретку между нами керамическую пепельницу с драконами на дне.

– Мы говорим о такой ситуации чисто теоретически, не правда ли, – чуть сдавленным голосом уточнил Тони.

– Все, чем мы тут заняты, – чистая теория, – подтвердила я.

И получила четкое перечисление сразу нескольких абсолютно реальных ситуаций, когда такое знакомство могло бы состояться.

Первая леди и первая красавица Китая, Сун Мэйлин, занимающая множество должностей в нанкинском правительстве своего мужа, основала, кроме клуба армейских офицеров офицерской ассоциации моральных достижений, еще и две знаменитые школы для солдатских сирот – мальчиков и девочек. Она не только привезла туда молочных коров из Америки, но и сама подбирала учителей для сирот. И понятно, что лучших учителей в Китае. Почему среди них не могло быть профессора литературы из первого шанхайского университета? Они еще и встречаться могли по этому поводу каждую неделю. Далее, она до замужества много писала для «Шанхай газет». Там тоже могла познакомиться с литературной знаменитостью. «Но вообще, мадам Амалия, это давняя, очень давняя история».

– Почему? – быстро среагировала я.

– Потому что… – тут Тони зашуршал листками, лежавшими у него на животе, – потому что вот:

 
Деревья будто незнакомы,
Но под землей, в кромешной тьме,
В тугой клубок сплелись их корни,
Невидимые на земле.
 

– Так, а это что такое, дорогой Тони? Ты опять писал стихи? Боже ты мой, что творится с человеком!

– Что я, что я? Это Дай Фэй, дорогие дамы, Дай Фэй. У него рифмы – точные, и какие! Так вот, история их знакомства с этой дамой, кодовое обозначение – «Феникс», явно давняя. Достаточно давняя, чтобы тут разрослись подземные корни и так далее. И это достаточно эффектная история, если Дай Фэй пишет насчет того, что они – «на феерических скрещениях судьбы, неуязвимые, хранят свое молчанье». Я бы сказал, что они знакомы с юности или детства, хотя об их истинных отношениях мало кто догадывается.

А еще, сказал Тони, они могли встречаться в церкви – ведь этот Дай Фэй, видимо, христианин? Это важно, потому что вся китайская революция делалась христианами, «и не такими классическими, как вы, мадам Амалия, а нашими с Магдой собратьями, методистами». Папа мадам Сун и двух ее знаменитых сестер – это же Чарли Сун. Чарли Сун, которого крестили в Североамериканских Штатах, откуда он вернулся миссионером – и уже с какими-то деньгами. Он первым начал печатать в стране Библию в переводе, а потом разбогател на военных поставках и стал самым богатым из китайцев. Это он давал деньги на революцию доктору Сунь Ятсену и его странной партии, а с деньгами вместе отдал за него замуж свою дочь, сестру мадам Сун Мэйлин. И стоит ли говорить, что и доктор Сунь, отец китайской революции, был христианином. А когда решено было, что в эту семейку надо принять гражданина Чан Кайши, то тому тоже быстро пришлось обратиться в христианство. «После чего у нас в Шанхае – уже потом, после меня, – говорили: он безумен, но в его безумии есть методизм, хе-хе». Так что если Дай Фэй тоже верует в Господа нашего, то они с искомой дамой просто брат и сестра по вере.

Зазвучали китайские голоса в коридоре, из окна повеяло жаром улицы. Магда встала и повернула рукоятку на стене – над нашими головами вяло повернулись лопасти вентилятора.

– Полковник Херберт, ведь наверняка про первую невесту Китая ходила масса историй, сами понимаете, каких?

– Не только ходили, но и печатались в газетах. Женихи выстраивались в очередь – последняя незамужняя из трех дочерей самого богатого семейства страны, вы же понимаете. Эта семья – попросту вся власть в стране, это те люди, которые решают судьбы руководителей государства. Ну, она была помолвлена с неким Питером Ли из провинции Цзянсу, но это не наш поэт. Был один человечек, у отца которого – крупнейшая в стране оружейная фабрика и частный арсенал на продажу. Был господин Ян. А дальше, как вы и говорите, – масса газетных сплетен уже не про женихов, а про какого-то голландского архитектора или про двух персонажей, тоже иностранцев, с которыми она встретилась на корабле, когда плыла из Америки, а дальше, после прибытия корабля, домой пару дней не являлась. Или это был один и тот же тип. Родители ее были в ужасе от самой мысли об иностранце и завернули их всех вон. И еще, еще…

Тони сделал эффектную паузу.

– Упорные слухи о романе с женатым мужчиной, какая-то большая, настоящая любовь. Якобы с ним она говорила только по-французски. Национальность неизвестна, и газеты подозревали, что опять иностранец, но…

– Так, – сказала я. – Опять Франция.

– Бедная женщина, – заметила Магда. – Это же надо – быть богаче всех и не иметь шанса просто полежать в постели с…

Тут она взглянула на меня, встала со своего кресла и сделала вид, что ищет у Тони на столе что-то важное.

– Бедная женщина? – повернул к ней голову Тони. – А что эта бедная женщина делает в одной постели с этим негодяем и ничтожеством, Чан Кайши? А я бы сказал, что бедный – это Дай Фэй, которого угораздило втрескаться в эту дрянь. Да еще и вот так, на всю жизнь.

– Почему она – дрянь? Ну, не хочу тебя огорчать, Тони, но все же – полководец и главнокомандующий. Знаешь ли, женщинам это обычно нравится.

– Полководец, – с бесконечной иронией сказал Тони. – Хотите, расскажу вам про первую битву Чан Кайши? Это было как раз перед тем, как я драпанул от него в Шанхай. Помните, я рассказывал вам о кантонском командующем Чэнь Цзюньмине, который вышвырнул письмо Чан Кайши, испакостив его всяческими иероглифами. И вот как-то раз русский советник нашего военного гения, генерал Галин, он же товарищ Блюхер – а коммунисты так и кишели вокруг Чана первое время, – предложил: а не атаковать ли нам этого командующего, пора показать силу и взять всю провинцию под свой контроль.

Так вот, зрелище было такое. Выползли солдаты господина Чан Кайши в поход в полном обмундировании – в лаптях, обмотках, синих гимнастерках, соломенных шляпах. И с зонтиками от дождя. Захватили вокзал, двинулись дальше. И тут встретился им городок, обнесенный средневековой стеной, а в нем – полтысячи солдат Чэнь Цзюньмина. Чан хотел поосаждать его пару дней, русские же предложили атаковать сразу.

Атака началась, но оказалось, что нет лестниц. И что делать? Так вот вам зрелище: Чан в пальто ходит туда-сюда позади пушек. Иногда поднимает руки – полы пальто распахиваются – и издает крик, как хриплый ворон: карр, карр! И смотрит на советников с ненавистью.

Но эти русские мгновенно научили китайцев, как один солдат может складывать руки и подсаживать другого солдата на стену. Вот так твой любимец добился первой победы. А поскольку под командой у него тогда была разве что пара тысяч человек, то в историю войн эта битва не вошла.

– Пара тысяч? А сколько, дорогой мой, у него было, когда он устроил свой большой поход на север?

– Первый Северный поход? Ну, у генералов, которых он шел завоевывать, было тысяч шестьсот – семьсот солдат. А этому хватило двухсот тысяч, для начала.

– А, так ведь был и Второй Северный поход, когда твоему Чан Кайши сдавались бронепоезда, выстраиваясь в цепочки у станций? Когда он дошел до Пекина, правильно? И какая у него была армия тогда?

– Миллион или около, – злобно сказал Тони. – Четыре армии, чтобы быть точным.

– Ну, вот видишь. Настоящий генералиссимус. Как же за такого красавца не выйти замуж?

– А за подлого убийцу и палача ты бы вышла замуж?

Я могла бы прервать это выяснение отношений, но что-то подсказало мне, что этого делать не надо. И что вот здесь, возможно, и крылось что-то важное.

– Подлый – потому что никто, как он, не умеет выжидать. Вы представьте, дамы, как это было: в 1923 году гражданин Чан Кайши отправляется в Москву, общается там с самим Троцким, с этим вот – Нгуеном Ай Куоком, это у красных совсем не маленький человек… чуть не вступил в компартию. Возвращается. Возглавляет в Кантоне свою военную академию, где преподают сплошные русские, а в его партию, Гоминьдан, коммунисты вступают толпой. Чан ненавидит их, беснуется и бьет жену, эту несчастную Дженни. Но когда Чан все-таки пошел в свой поход на север, то как его называет иностранная пресса? Красный генерал и красный генералиссимус, потому что у только что умершего Суня был такой титул, ну и этого, по инерции, так обозвали. И вот поход, война, опять война, вонь везде, черные лица трупов – потому что мухи…

Тони остановился, посмотрел на нас – не слишком ли эта тема для нас неприятна. И снова заговорил своим чуть скрипучим, вкрадчивым голосом:

– Но когда он подошел к нам, к Шанхаю, то тут дела оказались для него серьезными. Потому что Британия поддерживала вовсе не Чана, а У Пэйфу, а тут красный генерал подходит к стенам иностранной концессии Шанхая. А там – мы, то есть легион, британские и французские канонерки на реке. И вот я сижу и удивляюсь: что творится, почему все так спокойны, почему никто ему не сопротивляется? Вы знаете, дамы, когда он брал город, то было много странностей. В Шанхае был русский бронепоезд «Великая Стена», раскрашенный в небесно-голубой, кремово-желтый и черный цвета. Так вот, он ездил туда-сюда, стрелял, но никто его попросту не трогал. И вот он поездил и сдался. Шанхай взят, иностранцы почему-то не очень взволнованы, наше легион сидит за мешками с песком – но офицеры не беспокоятся. Вот только коммунисты пытаются взять город под контроль и создать там, представьте, совет. И – что такое? Гражданин Чан Кайши, красный генерал, покидает Шанхай. Все тихо. А я знал, знал, что сейчас начнется.

– Двенадцатое апреля? – спросила Магда вполголоса.

– Оно, моя певчая птичка. Некто Большеухий Ду из знаменитой Зеленой банды – той самой, где Чан бандитствовал в молодости, – выводит своих людей на улицы в брезентовой спецодежде с белыми повязками «рабочий». С канонерки на реке звучит сирена – сигнал. Эти «рабочие» рубят красным и еще кому угодно головы, гоняют их по всем улицам и добивают. Солдаты бросают прочих в грузовики и везут в только что созданный концлагерь Лунхуа. И так по всему Китаю, тому, который уже перешел под Чан Кайши, – как на бойне. Тысяч тридцать коммунистов и левых, общий счет. Начали казнить коммунистов на плацу для парадов в Кантоне. Женщин с западной прической – тоже, как радикалов. Компартии, которую там создавал Коминтерн и полностью ее финансировал, – почти нет. Русские советники уезжают домой. Вот так, дамы. Красный генерал долго, долго готовил свою месть красным. Годы. Он властью не делится.

– Подождите, полковник. А откуда тогда взялся коммунистический убийца с раскрашенным лицом?

– Кто, этот Гу? Компартия после 12 апреля перешла в подполье и попыталась ответить террором на террор. И наш поэт, среди прочих, эту попытку пресек. Настоящий герой, прямо скажем.

– Да, дорогой Тони? Я думала, что ты не любишь коммунистов.

– Не люблю. Но так получилось, что не они убивали людей, как скот, тысячами, это их убивали. И вот, когда гражданин Чан доказал таким милым образом свою надежность, он и получил все прочее. Три миллиона долларов от шанхайских банков, и – в жены нашего с вами Феникса, тогда еще мадемуазель Сун Мэйлин. Вот тогда и прошла эта свадьба века, тринадцать сотен гостей в «Мажестике», русский бэнд, поклоны гостям и портрету Сунь Ятсена… Хорошо, что нас с тобой, сердце мое, там уже не было. И в Пекине нас, особенно меня, никогда уже не будет. А эту сцену надо было видеть – мадам Чан Кайши выступает переводчиком на первом приеме нового хозяина Китая иностранными посланниками. Она первое время пыталась учить его английскому и вот научила. Подходят к британскому посланнику, сэру Майлзу Лэмпсону, и эта деревянная жердина Чан тщательно выговаривает: «Поцелуй меня, Лэмпсон». Перепутал немножко. Как же беднягу потом затравили собратья-британцы в клубе…

– Тони, дорогой, черт с ними. Может, ты расскажешь мне – нам – наконец, как же ты спасся из Шанхая? Вовремя вспомнил, что не надо было тебе раньше бросать вызов будущему хозяину Китая, сообщать, что ты помнишь про его бандитское прошлое?

– Вызовы бросать вообще глупо, – как бы между прочим заметил Тони. – В Азии – особенно.

– А я тебе расскажу, Магда, как это было, – негромко сказала я. – Полковник Херберт сказал нам, что он в легионе работал как раз с Зеленой бандой. Кто-то там, в этой банде, оказался не самым плохим человеком и предупредил, что вы в списках, Тони, ведь так?

Тони, поправив под головой подушку, смотрел на меня некоторое время без всякого выражения на лице. Потом спустил очки на нос:

– Видите ли, мадам Амалия. При империи казни в Китае были серьезным делом. На человека надевали белую безрукавку с черными иероглифами «бандит» или «убийца», скручивали руки за спиной, возили его в открытых повозках по городу или деревне, впереди шли солдаты с ружьями или саблями. Осужденному полагалось петь песни или выкрикивать лозунги, толпа говорила «хорошо». Потом приезжали на площадь. Один солдат отдавал саблю товарищу и становился перед преступником на колени, кланялся, прося простить за то, что должен был сделать, чтобы душа казненного его не преследовала. Так сохранял лицо и сам смертник – ему оказывали уважение. Потом его ставили на колени, солдат брал саблю обеими руками и отсекал голову. Ее выставляли в фанерном ящике без боковых стенок. Насаживать голову на копья или шесты – это Средневековье. Короче говоря, все делалось весело и пристойно. А чтобы меня забили, как свинью, – нет уж. И поскольку морской порт был уже под наблюдением, то мне оставалось тронуться в самом неожиданном направлении. На восток, в глубь страны. Где мы с тобой, птичка моя, и встретились. В городе Чунцине.

Магда наклонилась и погладила его по седому ежику волос.

– И еще, Магда, – добавила я. – Ты мне как-то рассказывала, что для побега Тони стащил какие-то деньги легиона. Ты не верь. Потому что тогда его бы здесь нашли и попросили отдать. Вам ведь дали их коллеги, сами, из черной кассы для особых операций, так, полковник?

Тони снова замолчал. Потом долго и тихо кивал головой. И проговорил с неудовольствием:

– Дайте же неудачливому военному советнику побыть вором и авантюристом хоть с близкими людьми, мадам Амалия. Это так весело и мило. Когда мы с ней пробирались самым невероятным маршрутом в славный город Джорджтаун, ее так развлекали рассказы о моем якобы криминальном прошлом. Женщины…

Магда села к нему на кровать и взяла его руку в свои.

– У этого подонка с детства привычка начинать день – стоять очень прямо на веранде, сложив руки на груди, полчаса, не меньше, – сказал Тони, глядя в потолок, на медленно вращающиеся лопасти. – Готовится к великим делам, которые у него всегда заранее записаны в дневник. Он и у министров требует, чтобы они вели ежедневники. И проверяет.

– А ты прости его, Тони, – сказала Магда. – И забудь. Потому что каждому свое.

Тони помолчал, потом нехорошо улыбнулся:

– Сейчас я тебе кое-что скажу, мой верблюжоночек, и мы с мадам Амалией послушаем, что ты ответишь. Вон там лежит «Малай мейл», и в ней анонс: скоро в этом Куала-Лумпуре, начиная с «Плазы» и далее везде, появится Пол Уайтмен в фильме «Король джаза».

Магда бросила его руку, встала и растерянно сделала несколько шагов по комнате.

– Пол Уайтмен – король джаза? – наконец сказала она подрагивающим голосом. – Этот… эта бездарь, которая не способна даже на нормальную импровизацию? Этот рабовладелец, за которого музыку делали мы, а он только… И этот фильм покажут здесь?

– Вот такой вот джаз, твоя жизнь, – назидательно сказал Тони. – Теперь ты меня понимаешь.

– Надо выпить, – обратилась Магда к вентилятору.

Я молчала и думала о том, что и не ждала, чтобы Тони выкопал из стихов Дай Фэя нечто вроде: о милый Феникс, я живу в Куала-Лумпуре, на улице такой-то, дом номер шесть, и не уеду, пока не вытащу тебя из этого кровавого ужаса. Зато теперь я знала, в общем, все, что произошло. Кроме одного: почему для распутывания этой потрясающей истории пригласили меня, при чем здесь удивительный британский губернатор, и почему нужно было…

– Тони, – сказала, наконец, Магда. – Моя жизнь – это, конечно, джаз, но твоя – это опера! И какая… Знаешь, моя дорогая, – обратилась она ко мне, – жалко, что я не сказала этого, когда шла моя передача. Сейчас я буду рассказывать о джазе и тут уже… Хотя – почему нет? Я объясню им всем, что джаз – это такой нескончаемый праздник, а опера – это нечто другое. Это когда все как в жизни: резня, мордобой, всех героев закалывают мечами, героиня бросается со стены замка – но какая музыка! Чертовы итальянцы, они делают весь этот ужас, в котором живут люди, прекрасным: «укройся моим плащом». Под плащом, как вы можете догадаться, покойник. Опера – это музыка, которая примиряет с грязью, потому что делает грязь возвышенной.

– Да, – сказала я. – А я знала, что мы в опере. Спасибо тебе, Магда. Потому что ты рассказала об этом деле, которое мы расследуем, сотням людей. Мы в «Тоске». Помнишь, ты сначала заставила нас всех послушать эту арию – несчастного поэта, то есть, прости, художника, в которого влюблена Глория Тоска, непоследняя дама в Риме. Потом арию самой Тоски, которую пытается взять в лапы хозяин города, и поэтому поэта ничего, кроме расстрела, не ждет. Вот это и происходит. Для Чан Кайши неважно, что Дай Фэй – герой, или поэт, или художник. Для него важна его собственная жена. Поэтому поэта высылают подальше от Китая, к британцам, чтобы тут… А он сидит и пишет о любви, тысячными тиражами. Вот это опера!

– Я понимаю, о чем вы, – сказал лежавший на кровати Тони. – Глядя на луч пурпурного заката, их руки как бы случайно встретились. И произошло непоправимое.

– Амалия, подожди, посмотри, какое у него лицо. Он что-то еще нарыл, – наклонилась ко мне Магда.

– Я нарыл, – подтвердил Тони, после долгой садистской паузы. – Я заново пересмотрел все газеты. И нашел там кое-что еще. Их двое. Он пишет не в пустоту. Она отвечает ему стихами. Они ведут переписку на страницах «Синчжоу жибао», на весь Сингапур и всю Малайю. Это очень открытый роман.

– Браво, браво, – сказали мы с Магдой одновременно.

– Вот вам, послушайте. Она называет себя – Нежный Лепесток, Шу Ин. Ну, неважно, как она себя называет. Вот хотя бы стих – «Обмениваемся подарками с Дай Фэем». Если бы не название, я бы, возможно, все пропустил.

Тони прочистил горло и взял новый листок из отдельной пачки:

 
Я Феникс, мое место в облаках,
Но Феникс землю и цветы отлично знает.
В полете мне знаком холодный страх —
Куда лететь мне, если небо запылает?
 
 
Мечтаю о приюте на земле,
О тихой комнате среди цветов и сосен,
Об отдыхе и у окна столе,
Там, где меня никто и ни о чем не спросит.
 
 
О ты, чье имя – дарящий полет,
Благодарю за небо в звонах, стонах.
Позволь и мне подарок сделать – знак земли и вод,
Американский берег весь в холмах зеленых.
 

Тут Тони сделал паузу и признался:

– Дальше у меня совсем ничего не получилось, я только начал переводить по две первых строчки четверостиший и не смог срифмовать все прочее. Ну, что есть, то есть. Примерно так:

 
Я подарила жизнь тебе – прими и новый дар,
Пусть этот дар для нас двоих послужит.
 
 
Я подарю тебе веселый пароход,
Ну, пусть не весь, пусть лишь одну каюту.
 
 
И если есть для нас хоть шанс один —
То шанс считай твоим ответным даром.
 

Мы с Магдой вежливо похлопали.

– Если бы я переводил Дай Фэя, вы бы не аплодировали, – заметил Тони, сморщившись. – Вы стояли бы, открыв рот. А здесь мой весьма скромный перевод, честно скажу, адекватен стиху. Ну, как бы это описать. Женщина очень старается тоже написать стихотворение. И у нее вроде все правильно получается. Но – слишком правильно. Гений, дорогие дамы, – это неожиданность. Он произносит слово – и вы стоите, не зная, что вам делать. А тут…