Текст книги "Амалия и Генералиссимус"

9. Бешеные собаки и англичане

– Кто-нибудь когда-нибудь все равно засадил бы меня в конце концов в тюрьму, – удовлетворенно говорил освобожденный Тони, пока Магда укладывала его на кровать. – Тюрьма – то самое, чего мне не хватало для духовного совершенства. А вот почему они просто не пристрелили меня, как бешеного пса? Какое упущение. А мне надо было орать и сучить ногами всю дорогу в узилище, тогда бы и пристрелили, но проклятая рана склоняет к экономности движений. Ничего, зато теперь у них в городе живым укором – жертва полицейских репрессий. Я киплю справедливым гневом. Товарищ Магда, она же – девица Ван Хален, она же – милый мой бурундучок, попроси, пожалуйста, портье записать меня поутру в местную ячейку Коминтерна. А до того – не знаешь ли ты какой-нибудь хорошей революционной песни?

– Непременно, товарищ Тони, он же советник Хэ. А вот это… ммм… а вот такая есть песня… Значит, так, ты играешь на губах британский полковой марш, а я…

И эта пара, после некоторой подготовки, со вкусом, с притоптыванием ногами, покачиванием плечами и пристукиванием по краю стола, начала исполнять нечто поистине безобразное, с припевом на каком-то дикарском языке.

«Какой позор, что англичане цивилизовали мир – зато мир теперь хорошо веселится», – сдавленным шепотом пела Магда, азартно прищелкивая пальцами. Потом она, не переставая петь и щелкать, принесла Тони его обтянутый парусиной пробковый шлем, он надел его, как положено, с ремешком под нижней губой и делал вид, что марширует с задранной бородкой (оставаясь, конечно же, в кровати). А когда строчки «только бешеные собаки и англичане выходят на полуденное солнце» прозвучали три раза подряд, я поняла, что сейчас кое-кого вышвырнут из гостиницы. Отели «только для белых» в городе есть, а существуют ли «только для красных»? Но остановить революционную оргию я не могла.

– Отличная песня, – вынесла, наконец, приговор Магда.

– Кто автор, дорогой мой певчий зяблик? Какой-нибудь Эллингтон, он же товарищ Дюк?

– Да нет же, это Кауард. Ноэль Кауард. Ему мало того, что он пишет пьесы, он еще и сочиняет к ним иногда песенки. Весь Лондон поет этот его шедевр, без сомнения.

– Боже мой, эти угнетатели монополизировали все, даже издевательство над самими собой. Надежды нет. Как мы живем, боже мой, как мы живем… Зато, мадам Амалия, – зато видели бы вы лицо освобождавшего меня засекреченного сингапурца, когда он с гнусной антиамериканской ухмылкой сообщал мне, кто я такой.

– Что-что? – немедленно заинтересовалась я.

– Дословно следующее. Мы чуть не упали со стульев, когда нам прочитали ваше, господин Херберт, пенангское досье. Это же досье отброса общества – опиум, провальные деловые предприятия… И кто бы мог подумать, что за этой отталкивающей маской так долго скрывался наш заморский коллега? Теперь, господин Херберт, мы будем лучше думать об американской резидентуре – оказывается, ваши соотечественники умеют многое, а не только ввергать мир в глупейшие кризисы. Конец цитаты… Тут я сказал ему все, что думаю о своих соотечественниках с их кризисом и особенно сухим законом, и он на прощание налил мне стаканчик нехудшего виски, мы теперь друзья… Дорогой мой кенгуренок, как ты могла общаться с отбросом общества, которым, я без сомнения, длительное время был? Что у тебя со вкусом? Я должен серьезно задуматься над необходимостью его воспитания.

Дальше Тони потребовал показать ему коляску, «которую он успел полюбить», и начал выпрашивать у меня разрешение кататься в ней в течение ближайших нескольких дней, пока заживет рана.

– Ну, в конце концов, сказано же, что если в первом действии в углу стоит инвалидное кресло, то в третьем действии герой обязательно должен получить пулю в задницу, – пожала костлявыми плечами Магда.

– И кем сказано? – поинтересовалась я.

– Ну, этим классиком театра… Теннесси Уильямсом, или же каким-то русским – Станиславским, наверное.

– А твой Станиславский ничего не сказал насчет того, что я получил пулю вовсе не в задницу, как ты опрометчиво выражаешься, а в мягкие ткани бедра? – деликатно заметил Тони.

– Ну, это у меня такое расширительное толкование задницы, – ответила Магда после некоторого размышления.

Тони укоризненно покачал головой и погрузился в молчание.

– Дайте же мне мои газеты, – воззвал он, наконец. – Поскольку, как сказал товарищ Карл Маркс, труд делает из обезьяны человека. Я много думал там, в узилище. Потому что там зверски кусались комары и не давали спать. Я думал и многое понял.

– Так, а вот на ночь тебе понадобятся вот эти таблетки, – бормотала Магда. – Доктор говорит, что рана хорошая и чистая… Но в нашем уважаемом возрасте… Я слышала краем уха, как пара людей в баре обсуждали, сколько мне лет. Хотелось спуститься с эстрады и сказать им по секрету, что есть такой возраст – «черт его знает, сколько ей на самом деле, но явно, что до черта»… И что же ты понял?

– Что я слишком добр, и книга моей бурной жизни останется недописана, если я не сделаю хоть какую-то пакость этому бездарному выскочке с длинной лысой головой и холодными глазами.

– Боже мой, кому это?

– Чан Кайши, моя девочка. Чан Кайши. На самом деле он подписывается, если на классическом мандарине, как Цзян Чжунчжэн, но это уже мелочи.

– Тони, ты что, завидуешь, что он генералиссимус? А ты только полковник?

– Он не генералиссимус, – серьезно сказал Тони. – Это ошибка. Его именуют так американские газеты. Но этого звания у него нет. Я смотрел, как его титулуют сами китайцы. Он просто генерал.

– Боже ты мой, ну, значит, будет он генералиссимусом. Стоит только захотеть. И все равно, кто он такой – глава огромного и несчастного государства. А ты лежишь тут, в чудном маленьком городе, и вокруг тебя – любящие женщины.

– Кто он такой? Он демон, – так же серьезно отозвался Тони, поправляя подушку под головой. – Демон всей моей советнической карьеры в этом, бесспорно несчастном, Китае. Как только у меня начинало что-то получаться – появлялся Чан Кайши, и вся моя жизнь шла к чертям. Знал бы – убил еще тогда. Когда он впервые возник у меня поперек дороги.

– Это где же он возник – когда ты служил доктору Сунь Ятсену в Кантоне?

Тони издал длинный вздох, посмотрел на меня, счастливую и спокойную, – мой мир начал возвращаться к нормальности.

– Вам тогда было тринадцать лет, мадам де Соза. До Великой войны оставался еще год. А я, как мне уже пришлось один раз поведать вам, был относительно юным и бесспорно блестящим иностранным советником несостоявшегося императора Юань Шикая. Ну, мы советовали ему по всем вопросам, и после моего прибытия в Пекин Фрэнк Гуднау на целый год определил меня по части устранения угроз, потом уже я занялся стратегическим планированием, своим прямым делом, – все-таки академия в Уэст-пойнте – не пустяк. А устранение угроз – это, собственно, вот что… В общем, тринадцатый год, наша команда помогает китайской полиции расследовать бунт против Юаня. И, среди прочих колоритных личностей, в наших досье появился молодой человек по кличке Волчьи Зубы. Он отвечал за нападение на шанхайский арсенал. Но на пути туда его арестовали часовые, от них он сбежал. Атака, понятное дело, провалилась, его отряд понес потери, Чан Волчьи Зубы сбежал в международный сеттлмент. И потом в Японию, где славный доктор Сунь в очередной раз создавал партию Гоминьдан – довольно странную шайку людей.

– Ага, которая правит сейчас Китаем, – успела вставить Магда.

– Полковник Херберт, – сказала я. – Вы шпион? Хоть кто-то в этом мире не шпионит, скажите мне?

– Ответь ей: от шпиона слышу, – буркнула Магда. – Она тут, видите ли, целенаправленно вредит китайской разведке – и еще называет других шпионами. Ответь, ответь – она только улыбнется, она сегодня любит весь мир, правда, моя дорогая?

– Я давно отрекся от шпионской работы, – объявил Тони. – Но тогда, у Юань Шикая, мы собрали неплохое досье на этого молодого человека. Он учился в японской военной академии – но у него был такой дружок по фамилии Чэнь, Чэнь Цимей. Тот втянул его в революцию, вот в эту компанию под названием Гоминьдан. И будущий террорист оставил японцам форму и кортик, или меч, что у них там, и, недоучившись, понесся в Китай. И начал свою славную карьеру. В пятнадцатом году – уже после дела с арсеналом – он устроил налет в Шанхае на губернатора, сначала взорвали бомбу, потом двое молодцов начали палить из револьверов. Шестнадцать пуль в беднягу. Заметьте, дамы, зачем все это делалось: революционеры, видите ли, были расстроены тем, что Юань хотел стать императором. И тем, что он поддался на японский ультиматум.

– Мой дорогой, они хотели навредить лично тебе!

– Я не сомневаюсь. И ведь навредили, как я уже рассказывал, – я так и не стал в итоге советником императора. Потому что бунт в Шанхае был громкий, позиции будущего императора он подорвал немало. Не меньше японского ультиматума. Эта банда во главе с Чан Кайши, убив губернатора, захватила корабль, типа крейсера. Заставила канониров стрелять по городу, причем по жилым домам. Трехдюймовыми снарядами. Революционный праздник длился недолго, соседние корабли начали обстрел и попали в паровой котел крейсера. Тогда Чан с другом Чэнем сбежали на явочную квартиру. Туда нагрянула полиция. Герои перебежали в другой дом, на авеню Жоффр. Но Чэнь не ушел, наши люди его все-таки застрелили, и гражданин Чан Кайши остался без друга. Жил в шанхайском преступном мире, работая на некую Зеленую банду. Профессия его называлась – опасный человек.

– А что, интересный горячий мужчина, вообще-то.

– Ты, мой ягненочек, так бы не говорила, прочитав еще несколько страничек его досье. В свободное от революции время он месяцами пропадал по женщинам и пьянкам, питая неутолимую страсть к тому и другому. Мерзейший характер, требовательный, никому не подчинялся, скандалил, впадал в припадки злобы и истерии. Однажды в ярости надел на голову куртизанке миску с супом, кипящим, между прочим. Если вы думаете, что она после этого осталась жива…

Я встала рывком и подошла к окну, выходящему на глухую стену синема, по этой стене растекался овал света от фонаря на проволоке. Но слева темный клочок улицы все же виднелся, по нему шли нормальные, веселые люди. Я знала, что вот сейчас они увидят – что же, мой бог? Ну, журнал, конечно, еженедельное ревю событий, мультики о Белоснежке, новые песни от Парамаунта. А сам фильм… да, да, я помню – сегодня там «Бродвей», с Глен Трайон и Эвелин Брент. А с 5 мая пойдет комедия «Грампи» с замечательным Сирилом Модом. Менеджер «Колизеума» получил копию из Америки раньше Лондона. Сюжет – загадка исчезновения бриллиантов. А потом, через неделю, месяц, будет что-то с Кларой Боу, блондинистой бомбой Джин Хэрлоу, а то и с Гретой Гарбо.

Скрипка, кто играет на скрипке? А, это же балкон под колоннадой, балкон этот обращен в противоположную от нас сторону, туда, где газолиновая станция. Сзади балкона открыта дверь в фойе синема – музыка вылетает оттуда на площадь, как птица мечется между стен домов, над улицей, где мелькают головы в тюрбанах, шапочках-сонгкетах или просто без всего… ковры рулонами, пенджаби на вешалках, рядом жарят бананы в раскаленном, кипящем масле… нет, нет, никакого масла, мы о музыке, что за музыка – из Мориса Шевалье? А, наконец я поняла: веселая порция хорошо знакомых «я люблю тебя». Вообще-то эту песню отлично делает Винсент Лопес и его оркестр, у него великолепный трубач, но можно и так – на скрипке с чем-то там еще. Лишь бы ударник не жалел палочек.

Ну все, надо было поворачиваться, мою спину они наблюдали уже достаточно.

Магда сзади меня тем временем продолжала свою линию защиты первого из китайцев:

– Тони, дорогой, а вот у тебя тут лежит журнал, и, пока тебя не было, я вся извелась, листала его, бросала, снова листала… И тут про Чан Кайши написаны совсем другие вещи. Что он испытывает мало интереса к еде, постоянно скандалит по поводу того, что стол его слишком роскошен. Что маниакально внимателен к чистоте одежды. В основном ходит в военной форме. В его комнате нельзя переставить даже тушечницу или кисть. Много читает, все подряд, вплоть до астрономии. Утром и вечером обливается холодной водой, полчаса делает зарядку. И – внимание, Тони! – пьет только кипяченую воду, даже к чаю не притрагивается, ни вина, ни табака. Конечно, все равно своеобразный человек, но как-то не совпадает с твоим рассказом.

Тони терпеливо вздохнул:

– Это с ним произошло позже – он дал клятву не прикасаться к алкоголю и вообще измениться, когда заразил молодую жену гонореей…

– Кого – эту первую невесту Китая, самую богатую женщину страны, в красивой белой кружевной накидке? Просто скотина!

– Да нет, что ты, раньше – то была еще Дженни, Дженни Чэнь, очень милая девушка. Мы все ее очень любили там, в Кантоне. И ей сочувствовали.

– Полковник Херберт, – повернулась я, наконец, от окна. – Позволите угадать, что произошло? Вы, потеряв работу в Пекине, поскольку советовать там оказалось некому, приехали в Кантон, советником к Сунь Ятсену. А ваш демон с волчьими зубами там уже работал. Но вы еще не были знакомы, ведь правда? По крайней мере он понятия не имел, кто вы такой и что про него знаете. Значит, вы сами… Ну, например, постепенно поняли, кто это, подошли к нему…

Мы все помолчали, Тони – чуть сокрушенно. Потом он улегся поудобнее на подушке.

– Уважаемая мадам де Соза, – сказал он, наконец. – Мое восхищение вашему острому уму. Но… Мы были советниками и охраной первого лица в этом мюзикле – доктора Суня. Нами руководил лично Двухпистолетный Коэн. Перед нами расступались. И чтобы я подходил к какому-то начальнику суневской военной школы, коим был в Кантоне этот самый Чан Кайши… Школы, которая вообще, кстати, управлялась фактически Коминтерном, – там, кроме самого Чана, были сплошные красные, генерал Галин, он же товарищ Блюхер, Бородин, еще какие-то. К тому времени красные кишели у доктора Суня повсюду, они же давали ему деньги.

– Тони, ты же просил записать тебя в ячейку Коминтерна…

– Попроси отменить, мой муравьишка, я отринул коммунизм после некоторого размышления. Так вот, никто из наших на этого Чана и внимания не обращал – что вы, с ума, что ли, сошли? Кто такой Чан? Там была такая история: я сделал доктору Суню план экспедиции на север – на пароходиках и деревянных лодках, полка два, и все же своих целей эта операция достигла бы. Но она сорвалась из-за того, что именно этому Чан Кайши было поручено выклянчить у реального хозяина города, генерала Чэнь Цзюньмина, кое-какое оружие. Чан потыкался к нему в приемную, отправил письмо, оно вернулось, испоганенное по полям генеральскими иероглифами: «Выскочка, ревнивый, с противным характером. Тупой, эгоист, подстрекатель». Так сорвался мой план Северного похода.

– Тони, не увиливай, – заметила Магда, с каким-то странным удивлением рассматривавшая иллюстрированный журнал. – Амалия, как я заметила, очень редко ошибается. Ты сказал этому Чану, что давно собираешь на него досье с проказами его революционной юности? И чтобы он поэтому сейчас вел себя тихо? Да или нет?

– Может быть, и сказал, – после паузы признал Тони.

– Вот почему ты сбежал из Кантона в Шанхай, как только умер доктор Сунь, и как только оказалось, что в Кантоне Чан Кайши теперь главный в Гоминьдане. Правильно сделал, что сбежал. Так, зубы – волчьи зубы… Не понимаю… Очень импозантный мужчина, между прочим, – ну, нижняя челюсть великовата. А какие ордена и аксельбанты…

– А что не понимать? Огромные, длинные передние верхние зубы как особая примета в нашем пекинском полицейском досье. Они еще и постоянно болели, что не улучшало его характер. И давали осложнения на глаза. Эти зубы забыть невозможно.

Магда пошуршала страницами, потом подошла и выложила разворот передо мной.

Толпа восторженных лиц. Гневно поднятый кулак в белой перчатке. Эполеты, аксельбанты и ордена. Закинутая голова в расшитой золотом каскетке с козырьком, встопорщенные усики и – широко открытый рот.

– Где волчьи зубы? – спросила меня Магда.

Я задумчиво повела пальцем вдоль идеально ровных, аккуратных, одинаковых зубов верхней челюсти рта, раскрытого в крике.

– Магда, они не только не волчьи, – сказала я наконец. – Они… не настоящие.

Магда склонилась у меня над плечом, я уловила запах чисто вымытой кожи.

– Бедненький, ему же вырвали все зубы и вставили челюсть! – всплеснула, наконец, руками она. – Тони, ты отомщен.

Мы посмотрели на него одновременно – и увидели, что господин советник Хэ лежит на чистой подушке с закрытыми глазами и разглаженными складками у рта.

– Наконец-то, – вздохнула Магда. – Ну, хорошо, завтра он уже снова возьмется за работу – будет искать твоего поэта… Все к лучшему, моя дорогая. Все к лучшему.

– Так он не инвалид? – строго отнесся ко мне инспектор Робинс. – И что же вы хотели тогда от магистрата? Да он с гарантией подтвердил бы законность ареста. Подозрительная личность, выдавал себя за больного, потом открыл стрельбу, потом… Потом нашелся его маузер. Для начала – более чем достаточно. Другое дело, что через неделю, думаю, вашего друга мы бы все-таки освободили за недостатком улик. Хотя я бы с удовольствием подержал его подольше – чтобы настоящие убийцы успокоились бы и совершили еще пару ошибок. Они их и так наделали немало.

– Неделя? У меня нет недели! – возмутилась я.

– Да, я это заметил. Отлично сработано… Но…

Тут открылась дверь, вошел Джереми, за ним – белобрысая и раскрасневшаяся Дебби (что она, черт ее возьми, делает в полицейском управлении на Блафф-роуд? Хотя – если ей скучно у нас, на Стоунер-роуд… почему бы и не зайти к любимому мужу, вытащить его к городским лоткам на ланч).

– Друзья, – воззвал к ним Робинс, грозно наклоняясь к столу, – я тут как раз рассказываю уважаемой владелице компании по беспроводной связи, что за время ее пребывания в городе Куала-Лумпуре особо опасная преступность здесь выросла чуть не вдвое. Джереми, как выглядит смертность в Федерированных Малайских Штатах за последний 1930 год?

– Господин инспектор, мы только-только прибыли, – запротестовала Дебби. И опять проделала свой неповторимый маневр: прошла за сифоном с содовой мимо плеча Робинса, еле заметно прикоснувшись к этому плечу бедром. Так, так, дорогая Дебби, что бы это значило?

– Но статистика ждала вас, и субинспектор Джереми мог бы ее уже изучить. Итак, расследований по поводу смертей в ФМС было 800, из них 140 человек утонули, 130 – это самоубийства, 70 – задавлены упавшим деревом, 54 – погибли на дорогах, 36 – на шахтах, 26 – на железных дорогах, 20 – задраны дикими животными… И так далее. Но убийства, в смысле – убийства европейцев? Конечно, ювелир Картрайт убит в этом году. Но кроме этого здесь, в штате Селангор, я знаю, за всю мою карьеру, только четыре случая убийства европейцев. Включая дело начальника тюрьмы господина Фостера, который выехал как-то раз в город с женой и выпил несколько коктейлей различной крепости. По дороге домой они не согласились по ряду вопросов, Фостер вошел в дом и оставил жену на пороге. Та стала скандалить, это услышал господин Пул, надзиратель, попробовал помирить ссорившихся, Фостер открыл дверь и застрелил обоих, затем и себя. Но выжил, был судим и приговорен к смерти, а господин губернатор смягчил наказание до пожизненного заключения. Еще убили менеджера оловянных разработок, за это осудили европейскую женщину, но совет штата ее освободил. А, ну да, все-таки было еще два случая, недавних, когда европейские хозяева были убиты домашними слугами. Запоминайте, Джереми: здесь, на Востоке, китайцы убивают из-за денег, тамилы – из-за алкоголя, малайцы – из-за женщин. И кстати, Джереми, – а где же отчет? С точным списком тех, кто был в баре и танцевальной зале?

Мы с Робинсом остались вдвоем. Он мрачно задвинул животом ящик стола и откинулся на спинку стула:

– Отчет, конечно, придется переписывать. Мы избавили улицы Лондона от совершенно бездарного охранителя общественного спокойствия. Там он никогда в жизни не поднялся бы до субинспектора, так и вытаскивал бы пьяных из пабов. А здесь – свое бунгало, темнокожие слуги… Местный констебль при тебе не должен курить без разрешения и так далее. Извините, госпожа де Соза… Да. Ну и время мы переживаем: только дай в Англию запрос, что нужны полицейские, придет пять дюжин аппликаций, кто угодно, без опыта, хоть официанты, любого возраста. Единственное, к чему там относятся еще пока серьезно, – это к сертификату врача о том, что человек пригоден для работы в тропиках. Ну, что теперь расстраиваться. После сезона дождей – вы удивитесь – и этот парень будет нормально работать.

Я прислушалась – кругом было тихо, только с первого этажа раздавался какой-то лязг металла – там, кажется, была оружейная мастерская. Полицейское депо в целом было похоже на ипподром или школу: те же два длинных этажа, закругляющиеся вокруг вытоптанного паданга. Коридора внутри здания не было – ряды комнат и длинные галереи, выходящие на свежий воздух и паданг. Здание было новое, но уже пахло ремнями, униформой, плохим табаком и металлом – прекрасный запах вообще-то, он успокаивал, подсказывая, что в городе есть кому за тебя заступиться.

– Вы говорите, инспектор, что вытащили бы его и без меня, – взялась я за дело. – Значит, есть улики против кого-то другого?

– Нет, – сказал он. – Никаких. Есть некие показания участников этой истории и еще логика. Посмотрите на все действия вашего друга. Допустим, он застрелил по каким-то непонятным причинам своего приятеля и собутыльника Таунсенда. Выстрел, как вы помните, слышен был всем, кто был внизу, и вообще, стрелять, когда в отеле толпа народа… А дальше он зачем-то покатился на инвалидном кресле на балюстраду над баром, там решил открыть всему миру, что он не инвалид, отправил это кресло по ступеням в стоявших внизу китайцев и начал их разоружать – поскольку они именно в тот момент, представьте себе, стояли там с оружием наготове и пугали всех нас. Кстати, действовал ваш друг довольно грамотно, это чистая случайность, что в него попала пуля. Но тут еще наша всеобщая любимица госпожа Ван Хален открыла стрельбу – из притащенного ею заранее на эстраду здоровенного ковбойского револьвера. Вообще, эта американская пара знает толк в оружии, из которого можно уложить буйвола. Попробуйте удержать маузер – нужна очень сильная рука. Так вот, я склонен верить их объяснениям насчет того, что госпожа Ван Хален увидела оружие под пиджаками этих китайцев, вернулась на секунду, договорилась со своим компаньоном, что в случае чего подаст ему сигнал, и так далее. Это – логично. Прочее – нет. Я имею в виду, что выстрел в Таунсенда тут никак не вписывается в логику поведения вашего майора.

«Он уже полковник», – чуть было не сказала я.

– Так, а вот как насчет логики поведения китайцев? – поинтересовалась я вместо этого.

– Вот-вот-вот, – инспектор Робинс достал из кармана портсигар, вытащил оттуда «Плейерс» с пробковым фильтром и предложил мне (я отказалась). – Вы же более местный человек, чем даже я. Вы знаете, что такое китайцы. Зачем они притащились в бар с огнестрельным оружием, которым здесь, в колониях, практически никогда не пользуются? Пистолет здесь – оружие европейца. Вы знаете, что китайцам хватает кулаков, мозолистых ног и дубинок, ну – ножей. И это не все. Зачем, вдобавок, без всякой команды они поголовно вытащили свои револьверы, услышав какой-то выстрел наверху, который явно не имел к ним никакого отношения?

– У них был страшно глупый вид во время этой перестрелки, – припомнила я.

– Конечно! Потому что они не понимали, что и зачем делают, зато чувствовали, что кончится это для них плохо. И сейчас не понимают, что же произошло.

– А, так они же сидят у вас в Пуду, – вспомнила я. – И все уже рассказали, да?

– Очень короткий был рассказ, – пожал плечами Робинс. – Они получили приказ. От Вонга, естественно. Прийти в бар с оружием и охранять его, а если услышат выстрел – взять всех на мушку и держать, но никого не убивать.

– Что я слышу? Если услышат выстрел? Какой выстрел?

Робинс молчал и смотрел на меня загадочно, если не сказать – торжествующе.

– Заранее подготовленное, предумышленное убийство, – сказала я, наконец.

Робинс весело кивнул.

– Так, минуточку, – продолжила я. – А ведь кто-то планировал в этот вечер нечто иное. Отлов Вонга. И это значит…

– Ах, как же с вами приятно работать, госпожа де Соза, – со вкусом сказал Робинс.

– Вонг знал, что ему готовят арест, и вооружил своих людей? Ах, нет, тогда бы он вообще не пришел. Кто-то другой знал, но… но использовал ситуацию для… для убийства Таунсенда. Кто-то, посвященный в планы полиции.

– Ну, это довольно много людей, – заметил Робинс. – Долго вычислять. Но все проще. Маузер. Вот эта история очень четко показывает, как планировали убийство. Калибр. Ну?

– Ах, дело убитого ювелира Картрайта, – вспомнила я. – Второй револьвер того же калибра, выстрел из кустов. Вонг. Все понятно. Что? Второй револьвер? Таунсенд был, значит, убит из маузера, да? Но это значит, что Тони заранее был предназначен… А почему?

Робинс снова с удовольствием замолчал. Потом, сжалившись, вздохнул:

– А по двум возможным причинам. Первая – что это идеальный подозреваемый. Они все время общались, ваш Тони знал, что Таунсенд часто отсыпался наверху, недалеко от комнаты самого Тони. Там сейчас нет других постоянных постояльцев, только ваша частная армия из двух человек. Прочие приезжают на ночь, на две, это не подходит. Привычки же Тони было легко изучить, порыться в его комнате, пока он на ужине внизу. Найти пистолет того же калибра – точно так, как это было сделано с Картрайтом. А вторая причина… может быть, вся ваша троица кому-то мешала, как вы считаете? Я имею в виду – включая вас?

Так. С этого момента моя жизнь окончательно становилась интересной. То есть еще до стрельбы в баре кто-то, значит, заинтересовался Магдой, Тони и мной, и…

Я постучала пальцами по его столу – потертому, с отколовшимися углами, зато очень прочному.

– А кому мешал глава местного спецотдела, которому оставалось меньше недели до парохода?

– Отличный вопрос. Ну, вот уж здесь я явно бессилен что-то сказать, – развел руками инспектор Робинс. – Я боюсь, что это ваше дело, госпожа де Соза. Мне тут никто не сообщит массу интересных фактов, которые касаются только вас и ваших секретных коллег. Официально дело ведет один очень быстрый молодой человек. Который, как я говорил, уже приехал сюда менять Таунсенда. Я имею в виду – он ведет дело об убийстве его предшественника.

– Ах, вот кто арестовал Тони.

– Не спросив меня и вообще кого бы то ни было. Ну в следующий раз приобретет привычку думать.

– А как его зовут?

– Зовут его господин библиотекарь, поскольку он зачем-то постоянно таскает книгу-другую под мышкой, стараясь иметь мирный вид. Имя – Эмерсон, и странно, что вы его не знаете.

– Как это не знаю? – мужественно удивилась я. – Но в глаза его никогда не видела. Эмерсон? Действительно хорош, как говорят.

– Вам, обитателям мира теней, виднее. Ну, а мое дело – помогать Эмерсону, заново спланировать арест Вонга. Он становится важной фигурой. Подозрения в двух умных убийствах европейцев, но никаких фактов или улик – в общем, работа у меня есть.

– Маузер, – сказала я. – Второй маузер. Его надо найти.

– Ну, это будет нелегко. На месте убийцы я утопил бы его в речке, до которой минут десять пешком. И еще успел бы вернуться к очередному танцу.

Тут я мысленно представила себе коридор второго этажа «Колизеума», даже два параллельных коридора… В конце их виднеется просвет – и оттуда вниз, на тротуар, ведет винтовая лестница, заключенная в нечто вроде бетонного стакана. Типичное для китайского дома сооружение. А дальше человек оказывается на задворках отеля, возле мусорных баков и заднего хода в кухню, но там же – довольно темные задворки синема…

– Его никто не видел? – поинтересовалась на всякий случай я.

– Как раз видел, – отрешенно сказал Робинс. – Невысокий молодой человек в шлеме-топи. Скрывающем лицо. Усики. Европеец. Такого в городе точно нет. Но надо учесть, что видел его малайский уборщик синема, для которого все европейцы на одно лицо. И поскольку этот малаец на часы не смотрел, то, строго говоря, вообще непонятно, когда этот загадочный молодой человек спустился по задней лестнице вниз – за час до убийства или после. И был ли он вообще. Так что прощай, маузер.

Маузер, задумалась я. Не то чтобы я хоть что-то понимала в огнестрельном оружии, но хорошо знала, что в данном случае речь о предмете угрожающих размеров, и вообще о чем-то необычном.

– Наша команда появилась здесь восемь дней назад, – сказала я. – Вы ищете человека, который продал Вонгу маузер буквально три-четыре дня назад, ведь так?

– Если я в очередной раз выражу вам свой восторг, вы сочтете меня однообразным, – вздохнул Робинс. – Ищем по всем Федерированным, так же как и Нефедерированным Малайским Штатам, то есть даже в Тренгану. И, само собой, во всех трех городах Стрейтс-Сеттлментс. Из последних я возлагаю особые надежды не на ваш Пенанг или Сингапур, а на родную для Вонга Малакку. Маузер – это нечто вроде белого слона в наших краях. Вы знаете, что это вообще уже не пистолет, а нечто вроде винтовки?

Тут Робинс быстро, шурша карандашом по бумаге, набросал для меня странную конструкцию. Оказывается, у этого пистолета, с очень длинным тонким стволом, есть деревянная кобура. Которая под странным косым углом присоединяется к круглой рукоятке, и получается действительно нечто вроде небольшого карабина.

– Дальность стрельбы – тысяча ярдов, – с уважением пояснил Робинс. – Это уже явно не пистолет. А на сто ярдов бьет без промаха, и пуля пробивает шесть дюймовых досок. Констебли опрашивают сейчас охотников, любителей экзотики… Кому-то очень хотелось подставить вашего друга, майора. Представляю, как они ругались, ища такой же пистолет по всей колонии. Заметим, люди, которые пользуются этими монстрами, могут забыть о том, чтобы прятать их в кармане пиджака. Не бандитское оружие, это точно.

– Калибр? – спросила я голосом опытного в военном деле человека.

– Никаких радостей в этом плане. Бутылкообразный патрон, так и называется «патрон Маузер». Калибр 7,63. То есть из другого оружия такую дырку не сделать. Ну, есть еще «патрон Борхардт», это 7,65, но такого в наших краях уж точно не найти. Есть полицейский маузер двадцатого года, он не такой большой, и это еще большая здесь редкость.

Последовала пауза. Оставалось выяснить совсем немного.

– Три выстрела, – сказала я. – Гильзы.

– Две гильзы, – скучным голосом отвечал Робинс. – Там, где ваш друг дырявил пол перед ногами китайцев. То есть на балконе. Третьей, в комнате Таунсенда, нет, что неудивительно, – кто-то грамотно работал. Но – вы еще не поняли, что этот грамотный человек допустил большую ошибку? Ах, простите, вы же не знаете всю историю. Позвольте испортить вам аппетит?