Текст книги "Амалия и Генералиссимус"

– Единственная проблема, что мне пока нечем ее обрадовать, – сказала я, наконец.

– Ее? То есть теперь вы знаете, кого сейчас увидите там, в салон-вагоне? – поднял брови господин Эшенден.

Я знала.

Тут и появился британский офицер с ничего не выражающим лицом и пригласил меня к непрозрачным дверям.

Господин Эшенден остался сидеть на месте.

В тихо раскачивавшемся под стук колес салон-вагоне горели неестественным светом электрические лампы, окна были тщательно зашторены от внешнего мира, пахло табачным дымом. Сначала мне показалось, что там никого не было, кроме только одной женщины.

Она сидела в центре длинного, обитого золотистым бархатом дивана, плотно сжав колени, и казалась очень одинокой, маленькой, уязвимой – и красивой, бесспорно красивой и для китаянки, и для любой другой национальности. В пальцах ее левой руки была зажата большая бензиновая зажигалка, в правой – дымящаяся сигарета в мундштуке. Я также заметила подчеркнутую простоту ее одежды, кажется, то были широкие брюки, темная, под горло застегнутая блузка и туфли на толстой подошве.

А еще у нее были большие, сияющие умом глаза.

«О Феникс милый», – чуть не сказала я ей.

– Госпожа Амалия де Соза, – представил меня высокий, чуть задыхающийся мужской голос из полутьмы.

Его превосходительство встал с дивана напротив во весь свой немалый рост, он выглядел совсем худым и сутулым. Я зачем-то протянула ему руку (можно ли это делать с рыцарем империи?), и его ладонь показалась мне прохладной и слабой.

– Это мой друг, не правда ли, сэр Сесил? – ответила одинокая женщина на диване, и я подняла брови: она говорила не просто с американским акцентом, то был вкусный акцент американского Юга, который наверняка вызвал бы пару комментариев Магды. – Мне нужны друзья. Очень много друзей.

– У вас здесь много друзей, – подтвердил он.

– Сядьте ко мне поближе, – сказала мне женщина, указывая, однако, на диван напротив. – Вы нашли его?

Я ощущала слабый лавандовый запах справа от себя – рыцарь стоял сзади моего дивана, я видела краем глаза его руку с длинными пальцами на бархате спинки. Он, конечно, знал, что мой ответ будет не самым обнадеживающим.

– Я потратила много времени, чтобы пройти тот путь, который до меня прошли другие, – вздохнула я. – И теперь знаю точно – он там, в городе, который мы только что оставили, он жив, он продолжает писать стихи. Он в безопасности – на данный момент. Его не могут найти. К сожалению, и я тоже пока не могу. Хотя и знаю, что я близко, очень близко от разгадки. Но боюсь рисковать, чтобы за мной не проследили другие. Он… он очень хорошо спрятался.

– О, это он умеет, не сомневайтесь, – оживленно отозвалась женщина и клюнула быстрым движением мундштук.

А потом улыбнулась, на мгновение повернувшись к сэру Сесилу, – и я вдруг поняла, что они давно знают друг друга.

– Я могла бы, пожалуй, ускорить события – заставить его выйти из норы, – неуверенно заметила я. – Но тогда придется очень быстро действовать, а попросту убегать. И я хотела бы спросить – а куда? Вы ведь хотите, чтобы он покинул наш полуостров?

– А, – сказала женщина, вытаскивая окурок из мундштука (с зажигалкой между пальцами левой руки она так и не рассталась). – Ну, это просто.

Есть много способов погасить окурок. Меньше всего мне нравятся люди, которые нервно размочаливают его в пепельнице, притом что табак продолжает там дымиться.

Эта дама мгновенным движением о дно отломила дымящийся кончик под девяносто градусов, после чего он сразу же погас возле аккуратного, ровного, несмятого, но обезглавленного окурка. И еще тремя точно такими же, лежащими в рядочек.

В мундштуке была уже новая сигарета, и она чиркнула колесиком, издав при этом тихий звук «ум».

– В Америку, конечно, – сказала она, выпуская струю свежего дыма. – Билет на лайнер в Сан-Франциско. Я перевожу на ваш счет в Сингапуре, госпожа Амалия, – в Гонконг-Шанхайском банке, так ведь? – сумму, которой хватит на все расходы, документы и все прочее (при слове «документы» она подняла лицо к неподвижному сэру Сесилу, и, видимо, он уверенно кивнул). Ну и, конечно, с запасом. Каюта второго класса. После отхода лайнера вы даете телеграмму одному человеку в Сан-Франциско, сейчас я напишу его адрес. Они знают друг друга. Только одно слово – название корабля. Дальше он подготовит встречу и поможет ему начать…

Она сделала паузу, извлекая откуда-то с сиденья рядом с собой карандашик.

– Начать новую жизнь.

Женщина снова улыбнулась, но уже не очень радостно. И начала писать адрес.

– Одна вещь меня беспокоит, – сказала я, получая от нее бумажку. – В его бывшем отеле просто не могут описать его внешность. Ее, в общем, не представляет никто. Насколько я знаю, даже те, кто был послан его искать, не могли его внятно описать. Мне было бы спокойнее, если бы была хоть какая-то примета, хоть что-то…

– Мы, китайцы, так похожи друг на друга, – попыталась пошутить она, но сразу поняла, что для двух ее слушателей шутка была неуместной. – Рост – вот на столько выше меня… Вы знаете, госпожа Амалия, это его особенность – никаких примет и особенностей. Хотя в любой толпе я узнала бы его за милю. А это движение, которым он надевает очки…

Она сделала какой-то странный косолапый жест, двумя руками.

Повисла пауза. Колеса тихо постукивали, поезд вез меня в Сингапур, хотя казалось, что мы висим в пустоте, чуть покачиваясь.

Сэр Сесил продолжал стоять справа и сзади меня.

– И в Сингапуре вы сразу поедете на поле? А как насчет отдохнуть? – прозвучал, наконец, его голос, из которого почти исчезло напряжение.

– Мой аэроплан готов, мои люди уже будут ждать возле него, – ответила женщина и сделала гримаску. – Я так и не могу привыкнуть к этой тошнотворной штуке – летаю лишь лежа. А мне ведь скоро предстоит возглавить какую-то комиссию по авиации. Что за ужас… Нет, я не смогу остаться в вашем городе даже на час. Потому что в долине Янцзы начинается какое-то очень большое наводнение, и еще… моя мать нездорова…

Она подняла глаза к его лицу.

– Что-то мне говорит, что пора покинуть вас, – поднялась я. – Может быть, когда-нибудь увидимся снова.

У красного с золотом дерева дверей я повернулась к провожавшему меня его превосходительству:

– Я сама никогда не смогу этого оценить, но мне говорят, что стихи Шу Ин – Нежного Лепестка – очень изящны.

Он наклонил голову, вглядываясь, глаза его вспыхнули сдерживаемым смехом:

– Изящны – возможно, но рядом со стихами Дай Фэя… Увы.

Я снова подала ему руку – просто чтобы почувствовать, согрелась ли его ладонь.

17. Безымянный кот по имени Картер

«Стоит ли спорить, что лондонская труппа „Полуночные безумства“ внесла струю неожиданной радости в привычную жизнь города Куала-Лумпура, – начиналась рецензия в „Малай мэйл“. – Выбор пьесы – „Одну минуточку“ – более чем удачен для нашей публики. Любительская труппа д-ра С. Т. Майлза оказалась предельно профессиональна. Сцена охоты – хор и танцы, затем хор молодежи, мисс Форбс, поющая в стиле Софи Такер „Кто поздно приходит“, – звучали великолепно. Отлична была музыка в „Ты будешь помнить Вену“, но все затмили кабаре „У ректора“ и „Красивый жиголо“. У О. Стюарта – отличная дикция. Новичок, неожиданный местный талант, мисс Д. Карпентер продемонстрировала молодость и силу театрального дарования – ей лишь нужно побольше отработки и полировки».

– Все правильно, – сказала я сама себе и осмотрела себя в зеркале: платье тонкого темного шелка, с летящими рукавами и отлично обрисованной талией. Потом прислушалась к звукам из домика для слуг: голос неожиданного местного таланта, Д., то есть Дебби, Карпентер, приглушенно звучал из окна Онга и А-Нин, владельцев беспроводного аппарата, читая утренние новости. Все отлично. Тут я посмотрела на наручные часы.

Сделала звонок в город, в полицию. Потом снова посмотрела на себя в зеркало, беззвучно сказала: «Ля-ля-ля, а-а-а!» – и вышла, проверив пистолет в сумочке, на горячие ступени. Постукивая по ним каблуками, преодолела, как в сладком сне, пятнадцать ярдов до ворот, вышла на улицу, повернула вправо и вошла в соседние, куда более скромные ворота, в жилище Дебби и Джереми.

Они были золотыми, эти лучи солнца среди лиан, весело пахло подстриженной травой. «Ки-а!» – кричали утренние птицы, атакуя манговое дерево с созревающими плодами.

Я знала, что он будет выглядеть как-то по другому, чем один год и восемь месяцев назад, но все же – что значат это отрешенное лицо и эти отрастающие жалкой неровной щетинкой волосы на его чуть удлиненной голове?

Элистер Макларен, кажется, ждал меня, ждал сидя в гамаке – он попытался встать, но ему помешал котище на коленях. Тот самый. Эта безымянная тварь даже не повернула в мою сторону голову, но все равно как-то чувствовалось, что мои мягкие шаги по траве газона ему неприятны. Ему хорошо было там, где он валялся.

– Я знал, что ты наконец придешь, – сказал он. – Это было долго.

– Что значит – долго? – выговорили мои губы. – И откуда ты знаешь мой язык?

– А как иначе я сказал бы тебе «ты»? Выход был простой – заговорить на твоем языке. Он красивый. Я учил его больше года.

– Ты, – сказала я и запнулась. Потом присела перед Элистером на корточки, чтобы лучше видеть его лицо, – и он, чуть покачивавшийся в гамаке, сразу же оказался выше меня.

– Голос, какой же у тебя голос, – сказал он уже по-английски. – Страстный на низких регистрах, звенящий, как струна, на верхних. Он мне снился. Все, что я делал эти месяцы, было для того, чтобы снова услышать этот голос.

– А сообщить об этом было трудно, мой прославленный герой? Я ведь могла и не знать, что у тебя такие намерения. Могла бы в горе и тоске выйти замуж за китайца. Например, хозяина вот этого дома, где я живу. Он летает на аэропланах. Сам управляет ими.

– О, – сказал Элистер с пренебрежением.

Чего вы еще хотите от человека, который хорошо знает, что он лучший из лучших?

Я уже потерпела поражение – да вообще-то не очень хотела побеждать, – но по инерции продолжала, просто чтобы не сводить с него глаз:

– Для твоих подвигов и славы очень нужно было не писать мне? Не отвечать на мои письма в Калькутту?

– Дорогая Амалия, но я уже давно живу в Дели. Перевели в центральное управление.

– Получил свой белый домик? – с горечью спросила я. – А почему бы все-таки не сообщить мне об этом?

Он, наконец, начал улыбаться, знакомой застенчивой улыбкой.

– В Кабуле было плохо с почтой, и еще у меня там были сложные моменты в жизни.

– Про твои сложные моменты в Кабуле среди спецподразделения полиции ходят легенды…

– А потом я написал, но ты не ответила. И я уже уехал на Цейлон.

Так, поняла я. Ты не получил мои письма о том, что я переехала, и писал на старый адрес. Твои письма, возможно, все еще лежат в почтовом ящике моего старого дома со стеклянным шаром на крыше. Мартина там бывает раз в пару недель, но ящик уже не проверяет, потому что почта обещала доставлять мне все, что есть, в нынешний, новый дом. Но почта тоже ошибается, особенно если нет имени на конверте. Какой-то новый почтальон мог бросить письмо в старый ящик. Так просто.

– Этот мерзкий полуобезьян без имени лежит у тебя на коленях, а ко мне никогда даже не подходит, – на грани слез сказала я, чтобы хоть в чем-то его обвинить.

– Без имени? Это у тебя он без имени, а так, вообще-то, он Картер, отличное кошачье имя. Хотя давай считать, что у него есть еще кошачья фамилия – Безымяу. Счастливый кот, большинство его собратьев обходятся без фамилии. Это летающий кот, видела бы ты, как он обожает перелетать через всю комнату и цепляться за занавески всеми лапами. Мы с ним постоянно тренировались, как только я начал приходить в себя.

– Ты мог видеть меня из окна каждый день, – с горечью сказала я, сразу не обратив внимания на его последние слова. – И чего же ты ждал?

– Я тебя и видел, а еще чаще слышал твой голос. Я тут попал в сложную историю, Амалия, чертовски не хотелось ошибаться, но, когда услышал, что ты рядом, – понял, что все в порядке, операция не сорвалась, надо просто еще немного полежать и подождать.

Я так и не сводила глаз с его странно чужого лица. Он, правда, смотрел на меня и почти уже начинал смеяться, потому что это такой человек – видит меня, и в глазах начинает дрожать смех.

– Полежать? – сказал мой голос. – Что значит – полежать? Ты изображал плантатора с малярией, ах… Вот теперь все понятно… Мой бедный мальчик, ты ничего не изображал, у тебя и правда малярия!

– Ну, какой же ветеран Малайи – без малярии? А, но про Малайю ты не знаешь…

– Знаю, уже все знаю, капитан Энди. Это неважно. Тебе было плохо?

– Как всегда. Сначала положено трястись так, что сводит мышцы вот здесь, и трудно дышать. А потом – легче, начинаешь уплывать и не можешь поднять руку, на градусник лучше не смотреть. Эти двое понятия не имели, что со мной делать. Хорошо, что я успел прошептать – «доктор, малярия, хинин».

Доктор, который исчез, подумала я. Понятно, что доктор не должен был знать, что здесь скрывают человека и никому об этом не говорят.

Я повернулась. Самые счастливые минуты моей жизни кончились. По траве от ворот, где поворачивал свою рикшу и уезжал пуллер, шла Дебби, совершенно не скрывая револьвер в руке – она беззаботно помахивала им. Поздно было лезть в сумочку.

Я ошиблась. Или она очень торопилась домой. Или я потеряла счет времени.

Золотые локоны на ее голове весело подрагивали в такт шагам. Птицы все так же пели – «ки-а!».

– Окончательно выздоровел, дружочек, – сказал она, выговаривая слова так, будто была еще на сцене. – Жаль, что уже не пригодишься. А ты так и сиди там, на травке, полицейская собака, и рукой не двигать.

Я посмотрела на длинные мясистые стебли травы на газоне, между ними растут, оказывается, крошечные цветочки небесной синевы, ползают муравьи и что-то еще помельче.

– Ну, что ж, – остановилась Дебби в полутора ярдах от нас, – сейчас вы оба уляжетесь смирно рядышком. А я, пожалуй, поеду, вот только позвоню одному дураку. Кто из вас кого свяжет? Ну, допустим, так: ты, Роберт, или как там тебя зовут на самом деле, встаешь медленно и дальше делаешь то, что я буду говорить.

Револьвер в ее руке походил туда-сюда, беря в прицел то мою голову, то Элистера, потом твердо остановился на нем.

Я посмотрела на него и увидела, что глаза Элистера смеются. Он как-то сразу перестал выглядеть больным. Я была готова поклясться, что он получает удовольствие от происходящего.

Правда, движения его были все так же неуклюжи. Он попытался нащупать ногой опору под гамаком, тихо выругался и начал с трудом вставать, бережно подхватив зеленоватого кота под лапы.

А дальше была сцена, которую я не забуду никогда.

В следующее мгновение по воздуху, пересекая разделявшие Элистера и Дебби полтора ярда, полетел кот Картер Безымяу, чуть раскинув лапы с оттопыренными когтями и прижав уши, с хищным восторгом на физиономии.

– А, – успела сказать Дебби перед тем, как когтистые лапы вцепились в нее, а кот превратился в нечто наподобие горжетки.

Руки жертвы в таких случаях делают инстинктивное движение, хватая зверюгу за шерсть на спине. Дебби, кажется, сообразила, что происходит, но поздно – дуло ее револьвера отклонилось и оказалось направлено куда-то в крону мангового дерева. А Элистер уже твердо стоял на траве, он успел вытащить из кармана такой же револьвер, и вот его дуло, не качаясь, смотрело Дебби в лицо.

Потом он сделал шаг вперед, левой рукой избавил ее от оружия, пробормотав что-то вроде «извините, леди».

За долю секунды до того, видела я, она бы все-таки могла дернуть рукой и выстрелить ему в лоб. Но не успела.

Я вздохнула и поднялась на ноги. Затем все-таки залезла в сумочку и, порывшись, вытащила свое позорное оружие.

– А если бы она его ударила или нечто в этом роде? – спросила я Элистера с упреком.

– Что, англичанка? – удивился он. – Кошек она не обижает. Она по другой части. Лучше бы наоборот, если уж выбирать. И поэтому, Амалия, твою игрушку надо держать направленной вот сюда – ей в колено. Мой револьвер держи тоже, левой рукой, целься ей сюда, в живот. И если что, стрелять надо без жалости. Она убила двух человек и никого не жалела.

– Итого, получается, четыре, – сказала я. – Вашего коллегу Таунсенда и некоего Вонга.

И, скорее всего, доктора, добавила я молча. Значит, пять. Неплохо.

– Таунсенд убит? Вот, значит, почему я не мог до него добраться. Я мог бы догадаться, – сказал Элистер, подходя к Дебби сбоку и избавляя ее от Картера Безымяу.

Честное слово, я видела краем глаза, что эта тварь не только не обиделась на Элистера за полутораярдовый полет – она еще потерлась о его щиколотку ушастой головой, перед тем как беззвучно удалиться в сторону бунгало.

– Продолжаем держать обе руки на курках, – сказал мне Элистер, отходя от Дебби и засовывая ее револьвер в карман. – Она сказала – мы уляжемся смирно и рядышком. Не очень хочется думать, что она имела в виду. А вот насчет связать – абсолютно правильная мысль… Амалия – держим прицел.

Он мягко, уже совершенно нормальным движением, присел со мной рядом, как бы случайно коснувшись моего бедра стриженой головой – да что там, прислонил к этому бедру голову.

– И не жмуриться, – строго предупредил меня снизу голос Элистера, почти шепотом.

Нет ничего более естественного и правильного на свете: две большие и теплые мужские руки поднимаются вверх по моей ноге, под юбку, и нащупывают никелированную скобочку, там, где эта скобочка прижимает невесомую ткань чулка к бугорку застежки. Поднимают эту, а потом вторую скобочку с большим знанием дела и, чуть задерживаясь сухими ладонями на коже, спускают чулок до самой пятки.

– Ах, вот еще, значит, как, – сказала Дебби, наблюдая за нашими лицами.

К твоей дрянной бледной коже, молча сообщила я ей, сейчас впервые в жизни прикоснется парижский чулок за двенадцать долларов. Вот только кожа эта будет не там, где надо, а на запястье.

– Шаг влево, и целимся вот в этом направлении, наискосок, – предупредил меня Элистер, складывая мой чулок вдвое и заходя Дебби за спину. А потом он совершенно не ласковым движением заломил ей сначала одну руку, потом другую.

Я наслаждалась сценой вплоть до того момента, как сзади меня, у ворот, раздался кашляющий стук мотора.

– Наконец-то, – сказала я, не очень искренне.

И только потом задумалась, а хорошо ли я выгляжу, стоя в одном чулке на газоне.

Их было двое – Эмерсон в полицейской форме, державшийся настороженно, и Робинс в белой шляпе и таком же костюме, которого все происходящее по очевидным причинам не радовало.

– Позвольте вас представить друг другу, господа, – сказала я. – Элистер, это старший инспектор Робинс, и еще инспектор Эмерсон, которому пришлось заменить беднягу Таунсенда. А кто перед вами, Эмерсон, вы уже можете догадаться. Он, наконец, вышел на связь. И я уже назвала вам его настоящее имя.

– Капитан Энди, – выдохнул, чуть дергая щекой, господин библиотекарь. И я с восторгом поняла, что он сейчас, пожалуй, выпрямится и отдаст Элистеру честь. – Как же мы ждали вас, сэр.

А дальше я поняла, за что Элистера (и, черт возьми, его бывшую жену) ненавидели в той Малайе, которой уже нет.

– Для вас – просто Элистер, дружище, – сказал мой возлюбленный, возвышаясь на целую голову над Эмерсоном и всеми силами стараясь не смущать его. – И – (тут он понизил голос) вы ждали не только меня, а одного имени, которое я назову немедленно, потому что слишком долго ждал. Серж Лефранк. Из Франции. У него офис в Сингапуре. Занят хлебным бизнесом.

– Блондин, – уверенно и так же тихо сказала я. – Который щелкал кодаковской камерой. Ведь так?

– Великолепно, Амалия. Не считая того, что если вы все знаете, то какого же черта я три недели сидел в своем подполье…

– Элистер, да я и сейчас не знаю, чем так хорош этот блондин и чем был занят. Я здесь совсем по другому делу, как тебе ни трудно в это поверить.

– Вы… Госпожа де Соза, вы что – знакомы с капитаном Энди? – трепетно прошептал Эмерсон, глядя на меня обожающими глазами.

– Вы не забыли про меня, джентльмены, и вы, э-э-э, леди? – раздался хорошо поставленный голос Дебби, продолжавшей стоять со связанными сзади руками. – Я, наверное, должна бы предложить вам выпить. И еще кое-кому, – она выразительно посмотрела на Робинса, а тот отвел взгляд.

Дьявол бы ее взял, а что-то в ней есть или могло бы быть, подумала я.

– Не забыли, – деликатно, чуть не с поклоном повернулся к ней Элистер. – Перед вами, Эмерсон, еще один человек, которого вы ждали и искали, – связной Коминтерна, недостающее звено между Марселем и господином Лефранком в Сингапуре. Мне посчастливилось услышать некоторые их с этим французом разговоры, хотя главное, боюсь, говорилось уже на лужайке, у ворот, а встать я тогда никак не мог.

На лице Дебби появилось выражение бесконечной насмешки.

– Хорошая пьеса, Роберт, или сколько у тебя там еще имен, – сказала она Элистеру. – Но не пора ли все-таки сообщить мне, в чем конкретно я обвиняюсь? Насколько я знаю, в этой колонии не преступление – гулять по лужайке перед своим домом с револьвером в руках, и даже показывать его непрошеным гостям. Я, возможно, даже имела бы право из него выстрелить. А что касается, как вы выражаетесь, Коминтерна, то эта мифическая организация…

Робинс прочистил горло и сделал шаг вперед.

– Обвиняетесь вы, конечно, в убийстве Таунсенда и еще Вонга, – сказал он, и я уловила в его голосе тень сомнения.

– А если у вас есть улики, то что же вы меня не арестовали, скажем, в прошлый четверг? – нежно сказала ему Дебби, и Робинс стал еще печальнее.

– Вдобавок вы обвиняетесь, леди, в убийстве Джереми и Дебби Карпентер, – выручил его Элистер. – На Цейлоне, где мы с вами и познакомились. Что касается улик, то для начала хватит фотографий настоящих Джереми и Дебби, которые, как я понимаю, доплыли до Коломбо живыми, а дальше на Пенанг с их именами поплыли вы. У кого-то в Лондоне эти фото ведь найдутся. Не знаю, успели ли наши ребята на острове найти тела, но как минимум за мошенничество можно угодить в Австралию, не правда ли? Выдавать себя за других лиц даже только с целью получать их законное жалованье – это уже кое-что. А прочее подтянется, не сомневайтесь. Телеграф пока еще работает. Почта тоже.

На улице за воротами снова послышался стук мотора. Джереми, как и Робинс – в форме, бодро направился в нашу сторону, размахивая рукой в знак приветствия.

Потом посмотрел на Элистера, на меня, всех прочих. И, наконец, на Дебби, с руками, связанными моим чулком.

Повернулся и бросился бежать из ворот, выскочил на раскаленную улицу налево, туда, где не было ничего – никаких домов, только дорога на пару миль, – и припустил рысью.

– Что за идиот, – бессильно сказала Дебби.

– Так, это уже моя работа, – ни к кому не обращаясь, сказал Робинс и побежал за Джереми, доставая на ходу револьвер.

Я поняла, что улики против этой пары, наконец, появились.

– Полицейский, который, увидев в собственном доме своих коллег, бросился бежать? Да уж, инстинкт странный, – вновь вежливо повернулся к Дебби Элистер. И, сделав несколько шагов к воротам и сложив руки перед губами: – Осторожнее, сэр, он умеет пользоваться ножом, это бывает неожиданно.

– Все началось, когда Робинс сказал мне, что «мы избавили Лондон от совершенно бездарного полицейского», – проговорила я. – После чего – правда, много позже – мне пришла в голову мысль, что Джереми, если так, и вообще не полицейский. И совсем поздно я вспомнила: а что за плантатор уже две недели не выходит из дома этого странного полицейского и его жены, которая демонстрирует дикцию профессиональной актрисы? То есть – человека, привыкшего выдавать себя за кого-то другого, да еще каждый вечер?

– Сэр, то есть… Элистер, – вернул себе, наконец, дар речи Эмерсон. – У нас тут два автомобиля… дайте мне подумать… Мы ждем вас, если вам удобно, у себя в полиции хоть сейчас… И вечером с нас много-много коктейлей в «пятнистой собаке», то есть в Селангор-клубе, то есть… – он нервно посмотрел на меня, – лучше в «Колизеуме»… Вот только как мы доставим арестованных…

Я сделала глубокий вдох.

Мир был полон пения птиц и золотого солнца.

– Элистер, а умеешь ли ты держать равновесие? – поинтересовалась я.

– Держать равновесие? А, это просто – тут за забором иногда слышится хриплый рев какого-то мерзкого механизма, – ответил он. – Кажется, я понял.

– И еще, – продолжила я на том же языке, – кто будет с меня снимать второй чулок, а потом надевать свежую пару?

Эмерсон, внимавший нашему португальскому диалогу, смотрел на нас как на двух небожителей.