Текст книги "Трудно быть Ангелом. Книга Вторая. Роман-трилогия"

Друзья продолжили играть в нарды, Поэт кинул кубики – 6х6! Юродивый и Поэт, оба в банданах, засмеялись в восторге! А молодые влюблённые смотрели на это чудо и понимали, что происходит что-то волшебное – Ангелы или двое с Луны играют в нарды.

Девушка протянула руку и робко спросила:

– А мне можно тоже бандану?

Юродивый удивлённо обернулся, увидел влюблённых, упёрся в них взглядом и строго сказал:

– Летите отсюда, мои голубки! Летите и скажите родителям – я на свадьбу приду и на венчание, буду песни вам петь. У меня много песен! А-ха-ха! (И погрозил пальцем невесте.) А ты, девка, огонь!

Девушка тоже засмеялась, а Поэт протянул руку Нико, крепко пожал и весело ему подмигнул. Юродивый махнул рукой и повторил: «Летите, голубки!» Влюблённые счастливо улыбнулись, взялись за руки и весело убежали. А Юродивый шептал:

– Летите вместе, мои голубки… Поэт, друг, на волю пошли? На мороз!

Поэт кивнул. Друзья схватили дублёнки и вышли вдвоём из кафе. Звёздная морозная ночь на дворе! И Юродивый спросил:

– Хочешь знать про молодых голубков? (Поэт кивнул.) Всё будет у них хорошо. (Довольный Юродивый показал пальцем вверх.) Ангелы для моих голубков «Аллилуйя» поют! А-ха-ха-ха.

Глава 7
Жги, Господь! Жги!

Поэт, довольный, тоже засмеялся, обнял Юродивого, попрощался с ним.

Под звёздным небом Поэт один шёл домой и молился за Старика. А Юродивый остался стоять на улице и жадно дышал морозным воздухом, смотрел на ночное небо, перекрестился. («Ах, голубки, голубки! Господи, помоги им!») И пошёл храм охранять. Всю дорогу он, счастливый, шёл и молитву шептал: «Господи, помилуй меня… Господи, помилуй меня…»

Вдруг раздался оклик:

– Эй, постой! Юродивый, на, милость возьми!

Юродивый радостно обернулся и увидел в темноте человека с ножом. Нож хищно сверкнул из темноты, проткнул дублёнку и застрял между рёбер Юродивого, но Юродивый не упал, а со всей силы огромным своим кулаком ударил человека в морду. Нож зазвенел по асфальту. Второй удар кулаком – и нападающий пал навзничь.

Юродивый в шоке посмотрел на рану и крикнул крови:

– Тьфу, демоны! Тьфу! Меня, Юродивого, хотели убить?

А тем временем Серый уже подобрал нож, вскочил и снова со всей силы ударил ножом. Юродивый упал. И Серый, с окровавленным, разбитым, но счастливым лицом, закричал:

– А-а-а! Фулл– хаус! А-ха-ха-ха! Первый пошёл!

Когда Юродивый очнулся, то рядом никого не было, только ящик пустой и без денег. Было больно. Юродивый лежал на снегу и упрямо шептал:

– Господи, буди силы мне… Не дай бесам победы и радости, дай ещё чуть мне пожить. Отче Боже я докажу Тебе, что достоин Тебя. И я двери открою к Тебе…

Молитвы к Богу шептал, и силы вернулись. А он упрямый, с трудом и с дикой болью в боку, Юродивый встал и ухмыльнулся всем бесам на зло, сунул в рот снег, пожевал – проглотил, расстегнул дублёнку и, морщась, сунул руку под рубашку. Когда вынул руку, а на ладони была тёмная липкая кровь, посмотрел удивлённо на кровь и зло ухмыльнулся.

– Ха-ха!… Почему, то хочется курить.

Юродивый вытер ладонь с кровью об снег, зачерпнул куски колючего льда полную ладонь, засунул их под рубашку и прижал к ранам покрепче, и направился к Храму. В полной темноте по скрипучему снегу и по привычной дороге, дыша морозом, шёл усталый человек в Храм, чуть шатаясь и бок прижимая. Вот Юродивый дошёл до дверей Храма, а между пальцами сочилась липкая кровь. Чуть постоял, держась за бок, повернулся к городу, прислонился спиною к дверям, взглянул на ночной город, вздохнул мороза и, улыбаясь и морщась от боли, поклонился городу со словами:

– Вы все чада мои, и пусть Господь простит все ваши грехи (перекрестил город). И я вас прощаю! Всех, кроме Иуды с ножом! Увижу – оторву руки, а нож ему в жопу воткну! Иуда же! Шакал!

Юродивый, с лохматой головой без шапки, медленно повернулся к дверям, долго не мог попасть в личину замка, но всё-таки открыл ключом двери и вошёл в храм. В полумраке скинул на пол дублёнку, посмотрел на руку, полную крови, и засмеялся:

– А-ха-ха-ха. Эх, Юродивого хотел убить? Да Бог не даёт?

Взглянул на рёбра – двойная резаная большая рана. Зажал крепче её ладонью, а другой рукой (и тоже окровавленной) зажёг свечу, и со свечой пошёл по церкви с обходом. Кровь текла вниз по руке, а Юродивый не замечал этого, он говорил со Святыми:

– Здравствуй, Сергий! Здравствуй, Серафим, Николай. Здравствуй, Ксения. Здравствуй, Царица Небесная! (Перед иконостасом пал на колени.) Здравствуй, Боже! Я жив – слава Тебе! (И поклонился.) Слава!

Шатаясь, пошёл к свечной лавке и позвонил Хирургу:

– Хирург, меня опять порезали, приходи зашивать.

– Ты где?

– Я здесь, в храм приходи.

– Вызову скорую!

– Нет-нет! Я из храма никуда не пойду, меня Бог здесь сбережёт!

– Помрёшь?

– А? Нет! Я в доме господнем, дождусь тебя, не помру, я здесь бессмертный, а-ха-ха-ха (и бросил трубку). Боже, Ты где?

Юродивый дошёл со свечой до распятия, опустился перед ним на колени и простонал: «Ух, а больно-то как!» Опёрся снизу рукой о крест, склонив голову и держа руку на ране, он истово захрипел и молился:

– Восстань, Господь! Ты ушёл, но обещал мне вернуться! Христо Боже – время пришло! Восстань, Господь! Восстань же, прошу! Да и расточатца враги Твои! Как исчезает дым, так исчезнут все беси и черти вокруг меня! Ей же, Ангелы! Ей! Будите волхвов! Рождество уже близко! Восстань, встань, Господь, во славе своей! И все воины, Архангелы и Святые, с Тобою восстанут, и бесчисленные легионы Ангелов на белых конях с огнём и мечами в окружении Тебя Славу поют! Слава! Восстань и повержи всех бесов, врагов, упырей! Прикажи Ангелам брось в огонь серых иуд и козлов. Боже брось их в огонь! Бей их! Руби шакалов вонючих! Души упырей! Хватит ждать! Время жатвы пришло! Эй, Ангелы! Ангелы, будите волхвов! И дайте мне меч! Зарежу иуду-шакала! Убью я его на Страшном суде! Хэйя, Архангелы божии трубите Пришествие нашего Господа! Хэй! Хэй! Асса! Воины-Ангелы на белых конях, во славу войдите! Труби поход! Архангел святой, труби, Гавриил! Святой Суд объявляй Михаил! Хей-йя! (И протянул руку от раны в крови) И дайте мой меч! Меч мне-е-е быстрее! Кх-кх-кх… (Юродивый закашлялся.) М-м-м, а больно-то как, Господи! Ангелы будите волхвов…

Кровь от раны сильнее пошла и, морщась сильно от боли, схватился за рану, его шатало всего. Послышались удары по двери, и дверь открылась – пришёл Хирург:

– Юродивый, ты где, брат?

– Здесь я! Сижу, на полу.

– Эге! Кто порезал тебя?

Юродивый отнял руку от раны, показал всю руку в крови и вытер кровь об себя, и зло улыбнулся:

– Кто? А-ха-ха-ха! Не знаю. Трёх дней не проживёт! То иуда-шакал. Бог накажет его! А я удавлю – вот этой кровавой рукой!

Хирург надел на лоб зеркальную лампу:

– Вставай, показывай, где.

– Подохнет иуда! Подохнет!

– Вставай же.

– Сил нету.

– Тогда на пол ложись, эхе-хе, раненый воин.

Хирург уложил Юродивого на бок на полу на дублёнку его, разрезал и выдернул из-под него кровавую рубашку, достал бутылку водки и глотнул два глотка, поморщился, кивнул, и водкой раны промыл.

– А-а-ам… Подохнет иуда… Господи Боже!

– Помолчи ты! Юродивый, каждый год тебя зашиваю, то голову, а то руки, то спину, а теперь бок. Весь в шрамах!

– Что ты там шепчешь? Хирург?

– Собака была у тебя?

– Собака? Конечно!

– И звали её Малавита.

– Что?

– Раны, и обе в левом боку вдоль рёбер пошли, а не внутрь, то хорошо. Это, скажем, замечательно! Это же чудо! Красивая рана, сейчас мы зашьём. А дублёнка спасла тебя, смягчила удар.

– Это Бог меня спас!

– Ага, и я тоже. Лежи спокойно, разбойник, не двигайся. Будет больно.

– Зашивай же быстрей! Кровищи полно!

Хирург надел резиновые перчатки, любовно разложил инструменты на полотенце, включил свет на лбу, засунул в раны дренаж, аккуратно зашил раны и наложил повязку, сделал укол антибиотика, собрал инструменты и ушёл домой спать. Юродивый для успокоения с большим трудом, но смазал раны и повязку освящённой живичной мазью Николая Угодника, а затем для верности перекрестил раны рукой, удовлетворённо улыбнулся, зло сощурив глаза, и продолжил молиться:

– Всем всё прощаю, кроме иуды… Господь мой, Иисусе Христе, посмотри на меня, Сыне Боже, убей его, гада, и за всех отомсти, и за меня: Жги, Господь! Жги его, иуду-шакала! Жги!

Юродивый лежал на полу на огромной старой дублёнке, всё смотрел, как догорает свеча, и хрипел: «Жги, Господь! Я с Тобой!»

А ночью умер Старик, как обещали.

Внук и Юродивый похоронили его.

Дочь, знаменитая рыжая Певица из Парижа, прилетела на могилу отца уже после гастролей и долго плакала, прощение просила у Старика.

А старший Сын, Банкир, на могилу из Франции не полетел.

Глава 8
Переход на девятый круг ада

В это время в темноте очень дорогая машина подъехала к дому Серого. Из машины вышла красивая и властная молодая женщина с волевым подбородком в богатой шубе и модном платье из Франции. В одной руке у неё была сумка, а в другой руке она держала модный дорогой мужнин костюм, ещё в целлофане. Женщина в шубе поднялась на второй этаж, открыла дверь своим ключом и позвала:

– Серый? Серый, ты где?

Серого не было. Женщина прошла на кухню, брезгливо огляделась и поставила сумку с продуктами, осторожно, в перчатках, дослала из неё бутылку водки, грустно улыбнулась и поставила бутылку на стол. Положила немного денег. Костюм повесила на видное место.

– Так ему будет лучше. Недолго осталось.

Она вышла из квартиры, осмотрелась на улице, быстро села в автомобиль, перекрестилась за упокой и вернулась в Москву.

Через час в квартиру вошёл, шатаясь, замёрзший Серый с разбитым лицом и в соплях. Не заходя на кухню и в зал, сразу прошёл в спальню, достал из тумбочки наркотики, что ему полагались по рецепту врачей…

…Крикнул:

– Ха-ха-ха! Всё! Не помогает мне водка! Это конец. (Он увидел себя в зеркале, своё окровавленное лицо.) Э-е, если вы так хотите, я перейду на девятый круг ада! А-ха-ха-ха! И вы все содрогнитесь! Я буду жрать наркоту-у-уу. А-ха-ха-ха! У-у-ух! Фулл хаус! Первый готов!

И Серый начал судорожно запихивать в рот таблетки. И когда жизнь вышла из-под контроля и тьма пожирала душу его, Серый сел на грязную кровать прямо в ботинках с улыбкой, достал из кармана нож с засохшей кровью, посмотрел гордо на него и завыл долго, и радостно, самозабвенно. Он сидел на кровати, ногтем счищал кровь с ножа и снова громко протяжно завыл:

– Оу-у-у! Убью, убью-у-у! Всех их сожгу! У-у-у, бьу-у-у… У-у-у-у! – снова и снова выл он злобно, с соплями. – Все вы мрази! Все такие, как я! Вот если бы вас так, то… вы были бы ещё хуже меня! Нажрусь наркоты и убью! Всех убью! Почему бы водки мне не налить?! Два стакана! Суки, увидите, всем отомщу, и я буду таким уродом, как вы хотите. Увидите все – я перейду на круги ада, и все содрогнётесь и пожалеете, узнаете все у меня. А-ха-ха! Таки будет фулл-хаус! А-ха-ха! Уходите все отсюда, или я вас убью! Всех убью! А-а-а!..

Серый угрожал ножом людям и небу и хохотал, но постепенно мозги его затуманились от наркоты, он упал на кровать и уснул.

Глава 9
Дневники

Поэт пришёл домой и бросил взгляд на диван у камина, где любила лежать прекрасная Мэри с книгой и чашкой кофе в руках. Мэри не было, стало пусто в доме. Поэт вспомнил прожитый длинный день, все его нервные происшествия, все свои чувства и сказал один в пустоту:

– Как спать после этого? (Подошёл к иконе и вспомнил слова.) Ищи правду – Господь говорит. Правду? Боже? Мне не нужны вопросы, мне ответы нужны, ибо все ответы записаны на небесах. Мне бы их почитать!

Поэт решительно прошёл в кабинет, сел за стол, взял в руки старую бандану Юродивого «живые помочи» и надел на свою буйную голову. Поэту стало полегче. Он размышлял о любви, поймал волну сильных и божественных чувств. И куда волна выведет, куда мечты унесут его – Поэт не знал. Он открыл дневники и быстро печатал и записывал строки, будто с кем-то он говорил.

«Скоро Рождество, мой друг, ты читаешь эти строки мои, так знай же – мне отчаянно больно было сегодня. Я пишу в дневниках, что меня возвышает и радует или угнетает, что болит и что невозможно терпеть. А ведь я такой же, как ты; впервые живу на земле, в этом мире прекрасном, и наделаю много ошибок. Но в далёкой Вселенной я жду не дождусь Рождества, и скоро придёт оно, и мне будет праздник. А когда я умру, умрёт и моё ощущение этой жизни, и этого кайфа, и горести, и моего взгляда на мир. Умрёт весь этот мир прекрасный, мир моими глазами! А через месяц останется только ветер и снег над могилами, и забудут все обо мне и тебе. Но не Бог. Всю жизнь мы сами себе плели одновременно цепи и крылья, и бесконечные поминки по жизни своей (несчастной) запивали водкой, вином, а иные травой и таблетками. А все мечтали когда-то, что жизнь будет лёгкой и прекрасной, как зефирка воздушная, сладкая. Мечтали летать высоко, словно гордый орёл. Но каждый день на земле, увы, показывает – всё получилось иначе. А почему – не ведают люди. Я приходил и говорил вам в лицо: никогда не ждите, что вместо вас будут летать и за вас будут смеяться! Работайте, радуйтесь сами каждому дню! И любите – ярче, сильнее любите! Будто последний раз на земле!

А-ха-ха! Шторм! Даже самый сильный шторм когда-то уходит, наступает штиль и покой. А я кричу небу – я не могу жить и плыть без волны, без любви и без сильного ветра! И, упрямый, я Бога о ветре молю! И молю о сильной любви. А когда я молюсь, то ухожу далеко-далеко, туда, где вечность, в космос, на небо, к Нему… Но не беспокойтесь. Я скоро вернусь в вашу и свою трудную, грешную жизнь.

Но вся хрень в том, что вы всё время упорно пытались подрезать и оторвать мои крылья. Мои крылья! За что? Что за хрень?! И отбили желание вам помогать. А затем кричали мне вслед, что не хочу помогать, не умею лечить и любить. А такие, как Серый (а-ха-ха!), требовали им водки налить! Хм? Господи, они не ведают, что натворили, и виноваты сами. Но ищут виновных в своей жизни несчастной и всегда находят они без вины виноватых или невинно виновных. Меня! И тебя! И осуждают. Кого угодно, но не себя.

Даже не представляете, как я привык – когда умоляют и просят меня, я стараюсь, помогаю, спасаю, молюсь, а они через минуту, отойдя на шаг, за спиной меня уже предают. (Или за деньги меня продают!) Всё банально и скучно, как вся ваша жизнь. Мольба о бессмертии в конце неумолима, печальна. А ты просишь – ещё! Вспомни, в твоей жизни, прошедшей от рождения, были минуты (и много раз), когда чудом ты спасся, избежал смерти лютой или страшных увечий и далее жил. Так вот, то спасение было чудо, и это чудо называется Бог! И если на смертном одре ты, грешный, хитростью купишь у дьявола себе новую жизнь (продав божественную душу свою), то знай – заново то чуда не будет, Бог не поможет. В мучениях умрёшь молодым; и в ту, отчаянную, страшную минуту – чуда не будет! Зазря ты, сука, дьяволу продал душу свою.

Выше слов моих только сильные чувства, выше чувств – гениальная музыка, а выше музыки – только любовь и молитвы мои. В мире товарном принято требовать: «Эй, ты (так они всем говорят), вот тебе деньги, бери – дай мне ласку, продай. А вот тебе золото – и, будь любезна, полчаса мне любви! Вот валюта – продай мне частицу своей чистой души. Сколько стоит билет на ваши муки? А абонемент есть – посмотреть на твоё счастье? Или трагедию. Не беспокойся – у нас есть деньги, фунты и золото, мы платим! Я тебя знаю давно, тысячу лет! (Вместе учились, жили, работали рядом… Помнишь меня?) Так вот же, на, возьми два рубля и, будь любезен, билеты в партер, в первый ряд, поближе на тебя посмотреть! Эй, постой, а ты кто? Куда лезешь без очереди? А я же его друг, мне в вип-ложу скорей давай, я банкую. По кредиту пропустишь? Берёшь? На что? На премьеру? Тогда и мне, Поэт, тоже на муки давай. А хотя нет, Поэт, мне лучше комедию. И неси, брат, водочки мне и закуски, икорки да побыстрей! Я уселся, высморкался и вытер руки. Давай, начинай!»

И пристально смотрят в глаза мне, и улыбаются нагло. А мне мучительно больно, будто сталью ножа с размаху и прямо в живот! На, бля! Получи за добро. М-м, и ты, брат (Брут)?! Как же так, брат? Болит вся душа моя, и сердце обливается кровью, и ярость обиды захлёстывает. Нет, не от удара ножа, а от того, что я увидел ближнего, у кого в руках этот нож. Кому прежде я давал этот нож – хлеб со мной разделить. Оказался продажный иуда, и даже деньги свои он готов заплатить, чтобы нажиться на мне, и всех и всё вокруг ему в дикую радость подороже продать. О, Боже мой, Боже, о чём это я? Болен мир, болен! Грешные вы серые люди! Далёкие, близкие. Но знайте, суки, всё равно вы меня не столкнёте. Я верю и знаю наверняка – Бог, красота и любовь спасут этот грёбаный мир! Спасут! Понимаете, спасут они, спасут этот мир, но не вас! А вы, кто пакостил за спиной, спасая деньги и шкуру свою продав, не губите душу свою и других. А Бог всё ещё ждёт вас до последней минуты, когда вы перебеситесь и наделаете кучу ошибок, жутких предательств и позорных грехов. То настанет минута, когда некуда будет идти, – и ты вспомнишь о Нём. О Боже мой, Боже, только Тебе я печалюсь в дневниках своих и открываю душу! А на людях я воин суровый, я крестоносец! Словно ангел, время на крыльях уносит печаль мою.

Пишу дневники – читайте не буквы, но яркую жизнь, читайте о трудной и красивой любви. Люди, вы что, разве не знали любовь? Как же так? Но уж слышали наверняка, что любовь точно была и есть на земле. А вы тайно мечтали о ней – о сильной и прекрасной любви. Не верьте тем, кто кричит – любви больше нет! Несчастные! Я посвящаю свой труд, свои дневники и свою бессонницу вам. Я начинаю и пишу черновик своих мыслей о жизни и о настоящей любви. Итак, чтобы очутиться на море, достаточно просто закрыть глаза и мечтать. Попробуйте так же – вдохните, выдохните и слушайте душу, и мечтайте, и читайте о море и о любви.

…Когда все алмазы и бриллианты мира померкнут перед твоими ногами, я приду за тобой. И никто, и ничто не сдержит меня! Ни слова, ни деньги, ни предательства. И долгов твоих я не боялся. Ни тяготы жизни, ни печали, ни угрозы никакие мне не страшны. Ха! Плевал я на них! Ибо Душа твоя прекрасная выше всего – и манит меня! Я в глаза твои, в синие океаны прозрачные, посмотрел и узнал тайное всё про тебя. Нет мне радости жить без тебя, и мои песни все о тебе. Мэри, сумасбродная, смешная и яркая, самоуверенная, умна и хрупкая, культурно воспитанная и очень наглая – и всё это ты, моя любимая девочка, моя итальянка. В душе твоей играют весенние вальсы Шопена. Запомни, ты для меня самая лучшая, самая родная и прекрасная из всех дев на земле. Принцесса моя – я и твой друг, твой мужчина, и твой господин. И я возьму тебя крепко за руку! И сразу узнаю, как выглядит Ангел мой – точная копия мечтаний любви. А ты оденешься так, чтобы раздеться, и останешься на ночь со мной. Идеальные аксессуары твои, озорная улыбка и доброе утро в постели моей, морской ветер в окно и тончайшее бельё на твоей нежной коже. Твои ноги созданы Богом для рекламы чулок и дорогого белья и поцелуев моих. Я возьму тебя за руку уверенно, сильно (потому что моя), чтобы ты никогда не боялась идти по жизни за мной и быть в счастье или в горе вместе. Наши планы на выходные простые: секс, сладкий сон, а нет, наоборот, сладкий сон и секс. А затем кофе и завтрак в постель, сонеты Шекспира, синема и саундтрек любимого фильма в обнимку. Ах да, и снова секс, поцелуи, улыбки (похоже, я повторяюсь, а-ха-ха). Клятвенно обещаю – мы будем смеяться и пить за любовь, чокаясь стаканчиками мороженого, страстно и весело целуясь на людях. Девочка, знай, я Ангелом был пронзён навылет твоими губами и длинными ресницами, сосками твоих грудей, дыханием при поцелуе. Ох, твоя очаровательная невинность! И тут же чарующая женственность, и ты даришь мне жаркие поцелуи и тело своё, и неутолимую страсть! Когда я обнял тебя (ах!), закрытые глаза и улыбка, и душа твоя мне подсказали – ты любишь меня. Душа в душу. Рука об руку. Ты голубка моя!

Мы (каждый из нас) – прекрасный сад, который никогда не видел другой. Только мы сами видим душу свою и тщательно скрываем её ото всех, а если хотим приоткрыть, то только тому, кто обязательно очень полюбит нас и её. Никому не дано понять до конца кто вы такой, кроме Бога. Только не плачь, когда одиноко. Я готов рассказать тебе всё о себе, о душе своей. Я видел величие Храма и Бога в нём, я видел святость чужой души и купола из золота. Я видел миллионы банкнот и людей, что за доллар готовы убить. Но я жив. Я вольный ветер, упавший на землю, разбитый Ангел, что упал, и поднялся, и пошёл устало по бренной земле. Я глаза всех слепых и компас заблудших, я тёплый намоленный храм, открытый поздно вечером замёрзшему грешному путнику, ибо я слово Его. Не приму я несправедливость и пороки людей. Это нечестно, в том нет правды! Смотрел я в глаза и видел в вас многое, чего вы не знаете о себе, серые люди. Я крестоносец и меч, карающий за обиду несчастного. Я такой же, как вы, но я человек с огромной душой. Все мы добрые и злые – разные, а конец у всех будет один. Но обязательно найдётся душа, даже в грязной земле, для кого мы любимые светлые Ангелы и одни на всём белом свете. Улыбкой ты меня одарила, со мной тебе было тепло и легко на земле. Знай же, я всё могу благодаря Тому, кто даёт мне силу и дал Благодать. Но если Бог со мной, то кто против нас?

По что мне эта жизнь? Вечный вопрос. Бог наградил меня добрым сердцем. От зла только зло родится, а я же добро. И правда – никто не сможет мне рассказать, кто такой Бог Отец, никто не может мне описать Его и рассказать о Нём, никто не может даже знать, о чём думает Бог и что с тобой и со мной сделает Он через год. Но иногда во мне живёт Дух, и тогда я вижу иконы Богородицы на Церквях, на домах и деревьях, я вижу чудо каждого дня, я чувствую и ощущаю Её рядом с собой, Прекраснейшую из Женщин, облачённую в Солнце.

Не сомневаюсь, что способен летать. И тебе я пишу и говорю – брат, если ты один в темноте, то следуй за мной, ибо я слово и свет от Него. Я есть жизнь и тёплый огонь доброты, потому что очень люблю и любим Богом и девушкой Мэри – Ангелом, самым прекрасным на свете, Ангелом с телом и ликом возлюбленной Боттичелли, Перуджино и Брунеллески, словно божественной, девою Мэри. А без неё и без любви в моём сердце – я стою в одиночестве, как банка пустая, как колокол без языка, ни говорить и ни жить я не могу без любви. Твоя нежность ко мне и во мне не знает границ. Любовь моя, Мэри, ты прекрасна и томна, как звёздное небо, и ночь твоя озорна. Новое утро! Твой смех, что весёлый ручей. Ты восхитительна, как нежная бабочка на ладони моей, расцветаешь цветком и уводишь меня в свой ангельский девичий мир. Ты капля росы на дрожащем цветке, чистая слезинка на щеке. Ты Ангел, прекрасна, хороша и, как юная роза, свежа; и ты любишь меня – круг вечный замкнулся на небесах, два Ангела встретились. Я скупил все цветы для нашего вечера, чтобы любовью согреться и насладиться с тобой. Каждую ночь ты летаешь во сне далеко, и я тоже спешу – улетаю за тобою в твой яркий сон, пока ты не проснулась. Мне бы успеть утром поцелуем нежным тебя разбудить. Ты любишь улыбки, вино и искусство, музеи, дворцы и крепкий кофе, мороженое, ярчайшие крупные розовые бриллианты, тонкие чулки и воздушные платья, изящные перчатки и красивые мечты. И это место, где я услаждаюсь тобой. И звучит переливами звонкий девичий смех. Ты красива, необычна и явно живёшь не в свой век. Твоя походка, твои модные платья, высокие чувства и искусство, окружающее тебя всюду, и сводят с ума всех парней.

Уже утро! Buenos días, мой Ангел прекрасный! Вставай! Разбудил поцелуем сладкие перси твои. И они ожили. Дайте мне зеркало – если оно запотело от дыхания, значит, прекрасный Ангел живой. Да, это не сон! И правда, Ангел! Живая, проснулась и улыбнулась мне, открыла глаза, и затрепетали тугие перси в невесомых ажурных шелках. Ты краше всех, ты очень юна и свежа, прекраснейшая из всех Ангелов Victoria’s Secret. Твой смех что горный ручей. Твой божественный голос, любовь моя Мэри, ласкает мой слух, глаза не насытятся тобой, а твой дивный, гибкий стан в шелках меня сводит с ума. С поцелуями начинается день. И ты выходишь из душа с улыбкой, обнимаешь меня. Лаская тебя взглядом, я понимаю, как сегодня выглядит секс. Я целую закрытые глаза и губы открытого жадного рта, обнимаю мокрые перси твои, попу и стан, спешу скорее удовлетворить твою жажду, мою любовь и сильную страсть. Ты вся горишь в моих крепких объятиях. А-ха-ха, а помнишь, как старушки в перекрученных чулках у магазина нас осуждали, меня и тебя, когда мы целовались? А в ответ мы смеялись, счастливые!

Долго пишу, а темы меняются и накатывают вновь волна за волной.

Зима. Холод. Я в Тарусе, ты в Лондоне.

А над землёй дуют холодные вьюги и закручиваются в кольцо. Я сильно скучаю! Скучаю! О тебе я мечтаю! И очень люблю тебя. Ты прекрасна, как сон, который я вспоминаю и пишу дневники. Раскинув руки, мы лежали с тобой в чистом поле за рекой, в ромашках, одни. Нам птицы пели и солнце светило. И вытряхивали песок речной из трусов, и мы смеялись, а потом сильно любили. После жаркого поцелуя любви, мы касаясь друг друга и дышали, усталые. Я улыбался с травинкой в зубах, прищурив глаза, глядел на солнце и синее небо, а ты рядом лежала, счастливая и почти голая, смотрела на меня нежно и улыбалась – это есть счастье! Сказала: «Нам надо расстаться». Спросил я: «А надолго ли?» Ты улыбнулась, ответила: «На секунду, чтобы только вздохнуть!» И ровно через секунду губы твои жадно коснулись меня, и заново всё завертелось в любви. Вековая тоска отпустила меня, а любовь увела далеко-далеко, за облака, и ещё дальше, до судорог, высоко на небеса. А теперь я не знаю как спуститься на землю. Зачем?..»

Увлечённый Поэт, забыв обо всём, неистово дальше печатал и стучал по клавишам несколько дней, а его ураганом кидало из стороны в сторону, с темы на тему. Он поднимал пласты своих переживаний, душевных метаний и ярких мечтаний о сильной любви. И вот, на тридцатой странице откровений родился любовный сюжет.

Ничто ниоткуда не появлялось. А если появилось – значит, от Бога. Поэт послушно пошёл за Ним и улетел с головой в откровенное творчество, и появились новые главы для книги, а принтер печатал листы, и пачка росла. Получилось 300 листов – шикарный любовный роман.

И осталось сочинить ещё сотню страниц!