Текст книги "Трудно быть Ангелом. Книга Вторая. Роман-трилогия"

Подушку уже подали в руки Мэри. Она нежно и бережно положила голову спящего Поэта на подушку и тихо поцеловала его.

Постник решил быстрее вернуться в свой храм, пусть недорасписанный, холодный, но теперь радостный, хранилище Ангелов и Благодати божественной. Он хотел непременно вернуться в Храм и остаться там подольше, радоваться и молиться, работать и штукатурить. Счастливый, он, конечно, понимал, что был не настоящим монахом, а только послушником, учеником и алтарником, и ему вместе с художниками предстояло ещё долго работать и расписать храм. А на Пасху вместе с Настоятелем и с художниками в присутствии Спонсоров из Москвы надо провести праздничную пасхальную службу. И если раньше он не верил, что так и будет, то сегодня искренне уверовал – да, так и произойдёт! Сам Господь Бог взял храм под свой личный контроль и опеку. Аллилуйя! Постнику не терпелось поскорее вернуться в свой храм. Он уже трижды поклонился спящему Поэту, а потом Юродивому земными поклонами, крепко обнял, поблагодарил их за помощь грешным братьям и, радостный, скорее побежал в храм.

Постник, коротко стриженный, с ещё маленькой кучерявой бородкой, летел по улице без шапки. И вдруг что-то толкнуло его в грудь и остановило! И лёгкая неземная радость вновь охватила Постника, и он удивлённо услышал сладостный звон – колокола ударили на колокольне. И будто из ведра его елеем облили. И заплакал от счастья Постник в рясе, и от великой Благодати шептал:

– Благодать-то какая! Господи Боже мой, я тоже Дитя Бога. Я теперь тоже Дитя Твой. Боже, простил меня, простил! Я видел, ощутил Твою Благодать. О, радость во мне! Ангелы, Ангелы! Расскажешь кому – никто не поверит.

Стоял и не мог ни говорить, ни идти, плакал радостными слезами и беспрестанно крестился монах. Бог простил все грехи его тяжкие, явно послал Благодать! Стоял и улыбался самый счастливый человек на земле. А вокруг – зима белая, снежная, и мороз крепчал, а ему, счастливому, всё было жарко, и отчего-то очень хотелось летать, и непременно высоко-высоко. Так и стоял без шапки, и улыбка от уха до уха. Расстегнулся и счастливо и сладко вздохнул:

– Эхма! Какой радостный день! Ура-а-а!

Воздух вокруг был чистый и сладкий, и оказалось, что для радости, счастья не обязательно ему, Постнику, быть знаменитым артистом или богатым банкиром, быть модным футболистом или купаться в лучах славы популярным певцом. Сегодня он был истинно счастлив в старом неотремонтированном храме, далеко от Москвы. Весь год Постник пребывал в послушании и мечтал, что когда-нибудь божиим словом будет лечить людей, крестить и заблудших спасать, крестом изгонять бесов из грешников, и побеждать бесплотных врагов, молиться за Патриарха, за Президента и воинство, за весь российский народ, и этим он Россию спасёт от набегов и бед, и от разорения. И будет он Воин Света Божественного из армии Христа и будет биться с бесами и прогонять супостатов. А если предстоит умереть, то обязательно как Поэт – за людей и за друзей в геройском поступке! А ещё мечтал Постник, что будет ощущать Благодать – сладкую, как мёд, и лёгкую, словно полёт Ангела, и душа его счастливая тоже будет летать. Но до сего дня или грехи мешали ему, или его маловерие, но Благодать была очень слабенькой. А сегодня впервые он ощутил в полную силу на себе Благодать и любовь Отца Господа Бога к нему, простому монаху послушнику. До слёз радости и до самой глубины юной души эта божественная любовь сейчас сотрясала и грела его. Хотелось пить. Монах рукой зачерпнул снег, в рот положил и стал его есть. И казалось ему, что слаще и вкуснее этого снега он ничего не едал. Постник улыбался во весь рот, а колокола забили звонче, сильнее, и поплыл по всей округе праздничный проелейный святой перезвон. «Благодать! Благодать!» Это поди Сторож храма, звонарь, от Благодати на радостях ударил в колокола «Пасхальное Воскресение». И от счастья Постнику захотелось всех сразу обнять. Он искренно верил, что может летать, и огромная душа его теперь не помещалась вся в нём и радостно кружила над ним:

– Боже мой! Боже!.. Счастье, – шептал монах. – Слава Тебе! Слава Тебе! Много ли надо для счастья? Много, много внутри! Благодать и колокола! Мама, мамочка моя покойная на небесах, слышишь ты, как я счастлив? Я Счастлив! О, Господи Боже! Стоп, стоп! Господи Боже, так вот же – я понял себя, я хочу быть Батюшкой и служить Иереем в этом храме чудесном, в храме моём вместе с Ангелами служить Литургии, Молебны, Вечерни! О, Господи, вот же то, что мне надобно, и Бог всемилостливый специально меня привёл в этот храм! И заставил меня работать и его штукатурить весь год, а сегодня… О, Господи! Конечно же, непременно, я умолю Настоятеля направить меня в семинарию! И я буду Иереем счастливого храма. У меня будет жена, детки и Ангелы! Ах-ха-ха-ха! Мои Ангелы свыше! Ага-а-а!

Со стороны было видно, как радостно размахивал руками, кричал и смеялся юный послушник в рясе, и алые щёки его растянулись в счастливых улыбках. Постник улыбался, а перед ним стоял его храм с Ангелами, снег и мороз – и всё для него, это рай на земле. Сегодня впервые для него пели Ангелы… Пели в грешном земном мире его.

Неожиданно Постник заметил женщину, что сидела на скамейке и плакала. В её трясущихся от личного горя руках была недокуренная сигарета. Постник встал рядом и, улыбаясь, спросил:

– Ты чего плачешь?

– Эх-х-х, парень… Счастья больше не будет. Нет, не-бу-дет. (Затянулась сигаретой.) Впереди только лямку тянуть: и детей, и мужа умирающего и злого. Безнадёга, ничего впереди. Понимаешь? Парень? Ни-че-го. И больно. Обидно мне! Жизни нет, и не будет радости больше, и плакать хочется. Эх! Все мечты, что были, ушли и не сбудутся, нет… нет… Плакать хочется, парень, мне, плакать. Я в стену упёрлась, впереди только… Эх-х-х, парень… (Она курила и плакала.) Тоска-а-а.

– Не плачь же! Пошли со мной, сестра, обещаю – жизнь твоя наладится.

– Ну что ты говоришь, парень? Что ты в жизни понимаешь?

– На колени встану – пошли, дело делать.

– Ты дурак? На какое дело зовёшь?

– Очень важное дело! Будешь свечками торговать, записки о здравии принимать, полы мыть и о здравии мужа молиться. И детей с собою возьмёшь, побегают, с Богом поговорят. Ты просто не представляешь, сестра, как мне сейчас хорошо! Пошли со мной, пошли налаживать жисть твою…

– Куда?!

– В мой храм! Я его сам штукатурил! Сам! Вот этими руками! А тебе чего сидеть тут, плакать и сопли пускать на морозе? Пошли, покажу тебе, где свечки лежат, лампадки как зажигать.

Женщина очнулась от тяжких дум, отвела в сторону руку с сигаретой и полными слёз глазами посмотрела на Постника в рясе:

– А?

– Пошли в храм?

– А что там?

– Ангелы там поют.

И тут колокола снова радостно ударили, возвещая над всею землёй: «Благодать! Благодать!»

В трапезной Мэри и Юродивый встали и засобирались домой. Мэри прощалась со всеми: «Спасибо, ехать пора, мне завтра в Европу лететь». Провожали их до машины все дружно с семьями и с детьми, и все обнимали и целовали. А блаженный Поэт тихо спал в машине, устал. Мэри благодарили все за Поэта, целовали её щёки и руки, обнимали и гладили, улыбались, дарили подарки и вручили огромную охапку цветов, просили ещё приезжать, а она всем улыбалась, кивала и была очень счастлива. А когда тронулись на машине обратно с подарками в Тарусу, то Мэри не хотела уезжать, высунулась из окна и всем махала рукой, посылала воздушные поцелуи. Микроавтобус ехал медленно, чтобы не разбудить Поэта, а он на заднем диване спал всю дорогу.

Юродивый, счастливый, с горящими глазами, воодушевлённо и красиво запел. А Мэри опять открыла окно, и высовывалась, и кричала прохожим: «Эге-ге-ге! Sono Angeli nel mondo! О, я Ангелов видела! А-а-а! Послушайте – русская душа не сказка! Правда есть такая душа!»

И тут Мэри спросила Юродивого:

– А вот бы так каждый день? А?

– Что каждый день?

– Такая и радость, и Благодать! Как сегодня!

– Э-э! А вы, Мэри, сможете каждый день так молиться, как он сегодня? (И рукой показал на лежащего без сил на заднем диване спящего Поэта.)

– Ой! Я-я-так-нет.

– А на нет – ничего не получится.

– А Благодать долго ещё жить будет во мне?

– Ох, Мэри, не знаю. Обидела кого – и всё испортила, ушла Благодать, а сделала добро – и греет ещё. Ох, Мэри, трудно грешному сохранить в себе Благодать. Я вам умно скажу – в жизни простой на каждый день нет Благодати, у каждого своя судьба и дорога. А я иду с Богом туда, где меня ждут, иду и пою, и молюсь. А всё потому, что я дружу со святым Георгием, и мне хорошо. Я разговариваю с Царицей Небесной и будто в раю! Юродивый, что с меня взять, но я-то знаю – я очень счастливый!

– А мне что сейчас делать?

– Знамо! Благодать в душе согревать, песни пой!

– А запевай!

И они, очень счастливые, запели вдвоём, а зачинщик торжества, Поэт, мирно спал, как ребёнок, на заднем сиденье. За окном мелькали заснеженные леса, и поля, и сугробы. И Мэри спросила Юродивого:

– А ответьте, пожалуйста, мне, что такое смирение. Я часто слышу – смирение, смирение. Как, по-вашему, что это?

– Умный вопрос. Смирение, м-м-м, смирение – это мой отказ от приторно сладких грехов – отказ от чужой сладкой жены, от сладкой лени, от чужих сладких денег и от сладкой славы недоброй. Это когда смиряешься и сознательно не хочешь грешить, отказ получать удовольствия от бесов или жить лукаво, богато за счёт горя чужого. Это мне так Иерей говорит, а я всё запомнил – золотые слова. И всё в блокнот записал. А ещё я умные книги читаю.

– Да, Юродивый, вы мудрый сегодня. Тогда ответьте ещё – а что такое любовь?

– Это серьёзный вопрос. Я очень долго думал над этим, несколько месяцев.

– И что же? – прошептала Мэри.

– Это когда нежность друг другу передают.

– Нежность?

– Да, нежность… взаимно.

И Юродивый запел тихонечко и очень красиво про нежность и про любовь. Ехали ещё час, и тут Мэри позвонила мама из Италии: «Дочка, как ты там, в России? Я волнуюсь!»

И Мэри ответила:

– Мама, а я здесь счастлива! Я очень счастлива! И это мне нравится. Нравится! Нравится! Нет, мама, я не пьяная, я очень счастливая! Счастливая! Меня здесь все любят. Что? Люблю его! Обожаю, мечтаю, читаю, танцую, пою! А завтра лечу в Лондон, картины продать. Ох, я счастливая! И мама, мамочка, в России есть Бог! Да! Я сама душой это видела!.. Что, мама? Не беспокойся! Со мной всё нормально! Деньги? Деньги есть – хватает, и да, я много занимаюсь любовью с Поэтом, счастливая я. О-о-мама, я сегодня в храме видела чудо. Да, в храме я одновременно и улыбалась, и плакала, и хотела всех-всех обнять! Я люблю тебя, мама! Мам, я тут такое в России видела, больше нигде не видела, я тут такое почувствовала, больше нигде не почувствовала. Мама, мамочка, я тебя очень люблю!

Мэри долго тараторила в трубку. Ей хотелось говорить о любви, но постепенно она заснула, и Юродивый тоже уснул. Так и приехали.

А дома, в Тарусе, великий день должен был закончиться сексом и нежностью. Мэри страстно прощалась с Поэтом и не могла нацеловаться – тоска, расставание! Даже на несколько дней она не хотела от него улетать, не отпускала его. Голые, они лежали ночью в постели и не могли надышаться, Мэри плакала и говорила Поэту:

– Ты дитя Бога! Ты самый лучший.

– А ты мой Ангел.

– Я тобой очарована!

А Поэт в ответ в дышащей тишине нежно целовал её глаза и распухшие губы, милые ключицы, ладони, груди и ноги и ласково, тихо шептал любимой стихи:

 
– Я фанат твоих плеч,
Я поклонник твоих ключиц,
Я тень догорающих свеч,
Растворяясь, падаю ниц,
На ладони твои ложусь,
Жадно пью тепло твоих рук…55
  Наталья Гангало


[Закрыть]
 

Рано утром Таруса, такси, самолёт, рейс «Москва Домодедово – Хитроу ту Лондон». Неохотно Мэри улетела в Европу и сразу из Лондона прислала письмо:

«Без тебя не смеюсь, без тебя я не плачу, без тебя не летаю во сне. Я обожаю тебя, ты мой гений, ты дитя Бога! И ты мой мужчина, целую тысячу раз, я в тебя влюблена! Жди, скоро буду! Скучаю по твоим поцелуям! Я твоя Мэри! Люблю!»

Глава 15
И, улыбаясь, мне ломали крылья.
Я лишь шептал: «Спасибо, что живой»66
  В. Высоцкий


[Закрыть]

На Крещение Поэт дома усердно молился: в руках был длинный список имён. Но тут в дверь постучали настойчиво и громко. Поэт улыбнулся – верно, Мэри прилетела к нему! Он открыл засов, радостно распахнул дверь – и тут же получил удар в грудь тяжёлым прикладом. Бах! Поэт застонал от боли и согнулся. Следующий удар прошёл вскользь по лицу и попал в плечо. С усилием, но он устоял на ногах, повернулся от двери и, шатаясь, согнувшись, прошёл в кабинет и с большим трудом сел за свой стол.

Следом в кабинет зашёл Серый. Он был под кайфом. Худой, в новом дорогом костюме, с ружьём, с наглой ухмылкой на некрасивом лице, мужчина ехидно смотрел на хозяина. Поэт был в шоке! Он закрыл глаза и застонал, а Серый по-хозяйски взял стул и сел посередине кабинета напротив стола:

– Вот так вот! Зашёл тебя убить, как и обещал, а заодно посмотреть, как ты будешь ползать у меня под ногами – прощения просить.

– Ты под кайфом, урод!

– Да! Из ада вернулся! А-ха-ха-ха! Тебя убивать! (Он прицелился из ружья.) Пуф! И будешь ползать в крови! А-ха-ха! Кишки свои собирать! Тварь ты, и урод, будешь прощения просить, крыса вонючая.

– Я человек! А ты крыса. Настоящая крыса! И рожа твоя некрасивая, паскудная!

– А-ха-ха, крыса из ада! Сейчас кишки намотаем красиво на стул. Что зубы мне заговариваешь? Поговорить хочешь? О красоте? О любви?

– Да, хочу.

– Даю три минуты, а потом убью, как собаку! Как обещал! Мм? Ты почему унизил меня и не простил? Я на коленях просил – теперь ты умрёшь. Первым умрёшь!

– Тебя посадят.

– Наплевать! Ненавижу тебя!

– Ты под кайфом?

– Перестань меня мучить. Мне жить осталось три дня! Три дня! Твой Бог всех прощает, а почему ты не простил? Отвечай!

– Бог требует покаяния от всех, и Он доводит всё до конца! Бог не прощает тех, кто в грехах не покаялся – Он обещал грешников сжечь. Гореть будешь, Серый, в аду! И пока не покаешься – я не прощу. Никогда!

– Молчать! Я убью тебя! А-ха-ха! И тебя вместе с домом сожгу. А-ха-ха!

Серый выстрелил. Бах – и лампа вдребезги!

– А-ах-ха-ха!

В комнате стоял дым пороха, на полу валялись осколки, Серый громко смеялся. Поэт схватился за щёку и вытер кровь с лица.

– Мм-м.

– Что? Никак поранился? Ай, бедненький! Боишься умереть мучительной смертью? А-ха-ха! А помнишь, как ты меня, слабого, больного, ударил?

– Вырву кадык тебе! Зубами! (Поэт справился с болью и с волнением.)

– Напугал, а-ха-ха! Видишь ружьё?

– Я под Богом живу! Вот здесь Его чувствую. (Поэт с трудом постучал по груди, ему было очень больно.)

– Что-о-о? Под Богом? И не боишься? Ах, вон оно как! Слушай, блаженный, в нас во всех дьявол сидит, а не твой этот Бог. Недаром Бог всех выгнал из рая… Человек как крыса – жаден до денег, продажен, слаб, капризен и готов на предательство. Всегда! А-ха-ха! Всему есть цена. Бог создал мерзких червей, и я тебе скажу – в каждом человеке намешано зло и добро, живут ангел и дьявол, мерзкий отвратительный червь и любящий сын одновременно. Я сын своей матери. И каждое утро я просыпаюсь и вспоминаю, как тебя ненавижу! Эх, Поэт, я всё сделал – хотел, чтобы вся Таруса кланялась мне, а вышло так, что тебе всегда кланяются. А я проиграл. Обидно? Обидно! Но я исправлю судьбу – кланяйся мне, кланяйся, блаженный, и прощения проси! А-ха-ха! Аха-кхе-кхе-кхе… И никакой Бог тебе и мне не поможет! Ты первым умрёшь, нажму на курок – бабах, и ты покойник! Ха-ха-ха-ха…

– Погоди! Ты вернул награбленное сироте? Не вернул.

– И не буду! Хе-хе.

– Ты обещал. Помнишь, ползал там, у порога?

– Поэт, я убью тебя! Какие долги? Да, кто ты такой? Кто ты? И почему к тебе тянуться все?

– Все, они из таких, как все, а я из таких, как я. Вот тянутся люди. (Поэт застонал от боли в груди.) Мм-м.

– Больно? А у меня много патронов! А-ха-ха-ха! Я тебя не сразу убью, по частям, ха-ха, ты не бойся.

– Не боюсь, всегда знал, что умру. Хм-мм. Умру и проснусь рано утром в раю.

– Хочешь перед смертью помучиться?

– Хочу на кресте, – буднично и спокойно ответил Поэт.

– Я так и знал! С универа тебя ненавижу!

– Взаимно.

Серый оглянулся, увидел иконы:

– Почему ты меня не простил? Какое ты право имеешь? Ходишь по городу и нагло радуешься. Тебя любит народ, красавица Мэри! А я почему не радуюсь? А?

– Солнце светит для всех.

– Чему ты радуешься – я не пойму!

– В могиле поймёшь.

– Не хочешь мне отвечать? Смотри мне в глаза! В глаза гляди! Я убью тебя, и ты подохнешь! В крови захлебнёшься! (И захрипел.) Убью! Убью тебя! Подохнешь! И всё здесь сожгу. Сожгу-у-уу! Ха-ха-ха-ха! Чего радуешься? Рассказывай! (И посмотрел на часы.) Время идёт.

Поэт с трудом плюнул в сторону гостя:

– Тьфу, бля, на тебя!

В ответ человек с ружьём снова выстрелил и рассмеялся:

– А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха!

Смех, сильный грохот и запах пороха, затем сильный звон в ушах! Пуля прошла чуть выше головы Поэта. Поэт зажмурился, но понял – цел, не убит. Обернулся и увидел – пуля пробила портрет отца, и посыпались стёкла.

– Сука.

– Всё кончено, господа присяжные! (Серый посмотрел на часы, довольный, встал со стула.) Три минуты прошло! Финал!

И, радостно танцуя на месте, он закрикнул:

– Оглашаю тебе приговор!

– Что ты задумал?

Враг остановил танец с ружьём, хитро улыбнулся, достал из кармана телефон, включил на видеозапись и громко сказал:

– Сейчас все увидят! Сейчас! Третий тур марлезонского балета – как ты на видео будешь прощения просить у меня! А я буду тебя убивать. А-ха-ха. Эй, Поэт, вставай на колени, яко свинья, ползай и кайся передо мной! Тогда минуту ещё поживёшь. Эй, вставай на колени и прощенья проси! Ползи сюда! Ути-ути, ползи ко мне, раб божий. А-ха-ха! Фильм снимаем. Я режиссёр! А-ха-ха! А-ха-ха-ха!

– Ты это мило придумал, подонок. А может, наоборот?

– И пусть все увидят! Кхе-хе-хе! На коленях ползи сюда, ползи ко мне, божий раб… Считаю до трёх, стреляю в живот и кишки. А потом голову «бах» – и в клочья арбуз! Считаю: Ра-а-аз!.. Что? Трусишь из-за стола выходить? Ползи ко мне. Два-а-а! (И Серый начал медленно поднимать ружьё и нажимать на курок.)

– Я встаю, – сказал Поэт.

И Серый, счастливый и довольный, улыбнулся, закричал:

– А-ха-ха-ха, молодец! На колени, раб божий, опускайся! На колени, свинья!

И грохнул выстрел! Дым в кабинете, жуткий крик, стон, падение тела и грязный мат! Это первым выстрелил Поэт из своего ружья, что лежало в верхнем ящике большого стола. Серый раненный лежал на полу на спине, но ещё крепко держал ружье, хрипел и улыбался. Потекла кровь, Серый попытался поднять ружьё и выстрелить в Поэта, но тот схватил нож, подошёл к врагу, пнул его со всей силы, наклонился с ножом и крикнул ему:

– Бог на моей стороне!

И бил ногами упорно и долго, а Серый улыбался, не чувствуя боли, но наконец захрипел кровью и выронил ружьё. Поэт остановился, наклонился, замахнулся – убить ножом, но посмотрел в глаза Серому и не стал ножом добивать. У Поэта болела грудь и плечо от удара прикладом, он поморщился и сказал раненому:

– Всё, грешник, амба тебе. Плати по счетам. Свободная касса! Кх-кх-хкх… Время пошло.

Держась за ушибленное место, Поэт закашлялся, с трудом встал, прошёл на кухню и воткнул нож со всей силы в стол. Руки его тряслись от волнения, боли и шока, он выпил воды из-под крана и умылся. Позвонил другу Хирургу, взял ружьё со стола и патрон в патронник вогнал. Бросил взгляд на раненого: «Дёрнешься – пристрелю!» Как в тумане, пошёл навстречу Хирургу, сел на крыльцо, ружьё положил рядом. Он не мог больше двигаться, всё болело.

Прибежал Хирург, почему-то с бутылкой водки в руках:

– Привет, что стряслось? И ты чего с ружьём? Что случилось? Стрелял?

– Прикладом меня.

– Кто? Куда? Рубашку снимай!

Хирург помог – снял на морозе рубашку с Поэта и удивлённо присвистнул:

– Ого, гематома большая! Нужен рентген, у тебя рёбра поломаны! Кто тебя так?

– Пришёл враг с ружьём прощения просить. Ха-ха! Ты его знаешь, это Серый. Прикладом меня… У-у-больно зашиб! Я пальнул в него – там лежит… Держи ствол, сходи, посмотри.

Хирург взял у Поэта ружьё и осторожно прошёл в кабинет, где увидел всем знакомого Серого в крови на полу. Серый смотрел в потолок, а изо рта у него текла кровь, медленной струйкой стекала вниз по щеке и дальше на ухо и на ковёр. Его била дрожь. С диким ужасом он перевёл взгляд на Хирурга, узнал его и прохрипел:

– Умира-а-аю… Хирург, зови… кх-кх (закашлялся, выплюнул кровь) … По-по… Поэта… Кх-кх.

Хирург вышел к Поэту:

– Он зовёт тебя. Нежилец, помирает.

Поэт с трудом, при помощи Хирурга, встал, и они пошли в кабинет. Человек лежал, закрывал рукой на себе смертельную рану. А когда двое вошли к нему, он протянул свою окровавленную руку от раны к Поэту и с ужасом в глазах что-то прохрипел, но изо рта только кровь сочилась. Тогда Поэт встал на колени сбоку возле умирающего, за плечи приподнял его повыше к себе, и весь измазался кровью, наклонился над ним, и в глаза посмотрел. Человек, задыхаясь в агонии, глядел на Поэта с последней надеждой и с большим усилием хрипел. Поэт внимательно слушал шёпот его. В конце человек прохрипел:

– И чтобы крест, как у людей… как у людей. И прости за всё… Прости… Прошу, не покидай, спаси, мне страшно… Прости, спаси ты меня… Страшно…

Человек ещё хрипел, кашлял кровью и плакал, разобрать слова было уже трудно, а когда совсем замолчал, Поэт, глядя в глаза ему, утвердительно кивнул и сказал:

– Я прощаю… Прощаю…

Умирающий посмотрел на Поэта, судорожно вздохнул и, мучительно страдая, захрипел уже кровью, держась изо всех сил правой рукой за рубашку Поэта, как за соломинку, боялся отпустить его, пытался ещё что-то сказать, но изо рта булькала и текла только кровь. Хирург тихо сказал: «Отходит».

Поэт кивнул:

– Да, верно, отходит. (И зачитал отходную молитву.) Ей, Господи! Ей! Повели да отпусти от уз плотских и греховных и прими в мир душу раба твоего человека! И упокой в вечных обителях со святыми Твоими благодатью Единородного Сына Твоего Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа! С Ними же благословен еси, с Пресвятым и Благим, и Животворящим Твоим Духом, ныне (Поэт крестил умирающего – на чело), и присно (на живот), и во веки веков (на правое плечо и левое). Аминь! Всё, иди с Богом.

На последнем слове Поэта человек затих и отошёл, окровавленная рука отпустила рубашку Поэта и упала на пол.

Хирург глухо сказал:

– Всё. Умер.

– Христос истинный Бог наш! Ныне же отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром…

Поэт закрыл глаза умершему, а затем печально положил свою ладонь, испачканную в крови, себе на глаза и продолжил молиться.

Хирург наклонился, привычно надавил пальцем на шею человека – мёртв! Недолго подумал, оглянулся и увидел телефон и ружьё Серого недалеко. Взял телефон, выключил видеозапись и вышел из дома на крыльцо. А Поэт на коленях ещё долго молился над человеком. Хирург нервно курил на крыльце. Спустя какое-то время Поэт вышел, и Хирург сказал ему:

– Мёртвый. Это его телефон. (Показал телефон убитого.) Я вызвал полицию и скорую помощь тебе. Посмотрел видеозапись – он же хотел убить тебя! Сейчас покажу! (Но Поэт отрешённо молчал и на небо смотрел.) Хочешь знать, что на телефоне записано? А вот! Вот здесь, раненый, он признаётся в убийстве и прощения просит…

– Знаю, Бог на моей стороне! – твёрдо и громко сказал Поэт, смотря на небо, перекрестился.

А дальше, продолжая смотреть в небо, губами шептал:

– И я убил его, я! Я остановил…

– Ты простил его?

– Бля, в страшных муках, в раскаянии, его просьба – простить перед смертью – выше всей предыдущей жизни его… Я простил его. (Поэт без слёз заплакал, закрывая лицо ладонями. Он громко стонал!)

Вскоре приехали полицейские и скорая помощь. Осмотр, показания, фото и видео. Хирург как свидетель подписал протокол. А Поэт в шоке сидел весь в крови и молчал, ничего не говорил, не подписывал, прижимал ушиб на груди и тихо стонал, и упрямо шептал: «Мне нужно в Храм», и отрешённо качался на стуле. Приехал адвокат и сказал, что Поэт в шоке и всё расскажет завтра. Начальник отдела, сидя за столом Поэта, долго заполнял документы, просмотрел ещё раз видео человека с ружьём, взглянул на Поэта, протянул ему подписку о невыезде и махнул рукой. Поэт подписал, схватил шубу и вон из дома.

Мороз! Без шапки, в расстёгнутой шубе, Поэт, шатаясь, шёл через весь город к церкви, вся рубашка в крови, на груди огромный синяк, лицо и правая рука в засохшей крови. Все шарахались от него! А он шёл, крестился и повторял: «Господи, помилуй! Не оставляй меня! Господи! Помилуй мя». Поэт вошёл в церковь и, проходя мимо Юродивого, дал денег на свечи, крикнул: «На все!», посередине храма упал на колени, протянул руки и возопил:

– Ты слышишь меня? Слышишь, Боже?! Не оставляй меня! (Криком кричал он.)

Все служки, которые были в храме, смотрели на него в испуге, а он прошептал им: «Я человека убил!» Юродивый сразу вывел всех и двери прикрыл.

– Убил! О, Господи Боже! Дай мне покоя! О, Боже Святый! Всё в твоей власти! Чашу эту мимо меня пронеси!.. Но если Ты велишь – буди по мне, сделаю, что должно. Прошу Тебя, умоляю! За что мне такое? За что?

И возопил Поэт:

– Утверди меня, Господи! Утверди меня! Утверди! Господи, не оставляй! Не отступись от меня! Не оставля-а-ай. Протяни руку мне… Не оставляй меня, Боже!

Красивый и сильный парень в окровавленной рубахе рыдал на коленях и неистово продолжал шептать. Молился. Твердил 50-й псалом: «Боже, помилуй меня…» Ещё долго Поэт стоял на коленях. Но вот в храм вошёл Иерей Батюшка, его духовник, он долго, серьёзно слушал шёпот со слезами Поэта. Закончилась исповедь. Поэт почти рыдал! Иерей накрыл его епитрахилью и зачитал:

– Господь и Бог наш всемилостивый, Иисусе Христос, Благодатью и щедротами Своего человеколюбия да простит чадо Алексея, и аз, недостойный Иерей, Его властью, мне данною, прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына и Святого Духа… Аминь.

Духовник Иерей дал Поэту поцеловать Книгу и Крест. Поэт с трудом встал, они обнялись, и Иерей сказал:

– Ты спас и себя, и его. На то Божья воля была.

– Господи! Спасибо, что живой!

– Иди с Богом домой.

Поэт вздохнул и повернулся к двери. Он шёл домой, шатаясь, очень усталый, чуть успокоенный, и говорил с Господом Богом:

– Как же так?! Господи, я молюсь за врагов! Господи, я молюсь за врагов до последнего часа. Господи, я шапку снимаю за них, яко за покойников, мне страшно даже подумать, как Ты их всех, упырей, злыдней, воров и грешников, смертельно накажешь в аду. Но я молюсь за врагов, чтобы Ты по милости великой хоть в одиннадцатом часу дал им священный динарий, в самый последний час на земле, хоть в последнюю минуту Ты, всемогущий воин, Бог Саваоф, дал им время раскаяться в смертных ужасных грехах и проскочить в рай по великой милости Бога Иисуса Христа… Господи Боже, я молюсь за врагов, ибо мне страшно за них… Позорная и мучительная, страшная смерть им без времени, без покаяния… Мучил людей, гад – то черти в аду будут мучить тебя, насиловал – то и в аду тебя во все дыры будут насиловать тысячи лет; око за око, зуб за зуб; будут жарить в аду!..

Да будет воля Всевышнего, я молюсь за врагов!