Текст книги "Трудно быть Ангелом. Книга Вторая. Роман-трилогия"

Поэт остановился метров за пятьдесят перед дверями храма и, глядя вдаль, сказал:

– Юродивый, ты свет умножай, а не тьму, не надо о грязи. Получил Серый сполна.

– Верно, сполна.

– Простим покойника. Пошли молебен закажем – с Иереем отслужим.

– Пошли! – Юродивый перекрестился и радостно запел: – Воскресение Христово видевшие, поклонимся Святому Господу…

Вошли друзья в храм, и все расступились, а Иерей торжественно начал молебен:

– Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти моё беззаконие…

После храма Поэт, усталый и спокойный, пошёл домой, но не напрямик, а через участок Серого. Был там старый сарай, фундамент и пёс. Жена Серого, миллионерша, так и не построила Серому дом и фундамент забросила. Она не любила Тарусу и ненавидела породистого кобеля, всегда била его палкой и пинала. Поэт, подходя к участку, услышал, как воет Жулька от голода и одиночества. Раздался лязг цепи, и тут же кобель разразился злобным лаем. Но, узнав Поэта, жалобно заскулил. (Это Поэт когда-то подарил Жульку, щенка овчарки, Серому на день рождения.) Поэт зашёл в калитку и похлопал пса – Жулька радостно заскулил, виляя хвостом, и с надеждой лизал руку.

Поэт отцепил Жульку:

– Гуляй, Жулька! Свобода.

Вышел из калитки, оставив её открытой, и зашагал в сторону дома. А Жулька? Жулька (по документам Джульбарс) даже не знал, что делать ему со свободой. Тощий, высокий голодный кобель стоял в раскрытой калитке и скулил. Его хозяин пропал и не приходил уже несколько дней, и что теперь делать – пёс не понимал. Никогда его ещё не отвязывали от цепи, и он не знал, что там, за забором. Жулька всю жизнь мечтал о свободе и боялся её. Каждую ночь пёс выл от одиночества, а теперь стоял в раскрытой калитке, оборачивался на родной сарай, нерешительно топтался, перебирал лапами и никак не мог бросить сарай и выйти на волю. И от страшного выбора пёс тихо скулил.

Глава 18
Я знаю, кто ты

Будний сумрачный день, великий пост, а скоро Пасха. Обыкновенная церковь в Тарусе, на улице холодно. В старом храме народ, в основном, бабушки. Иерей вёл службу. Поэт, одетый в «стихарь» (в рясу алтарника), старательно помогал Иерею, однако его ботинки и джинсы были видны под рясой. Рядом мальчик-подьячий, три певички, в руках у Поэта кадило и свечи…

В храм вошла Девка, очень красивая и вызывающе одетая. Явно нездешняя, похоже из Москвы, в дорогом мини-наряде со стразами (не по погоде), с «боевой» раскраской и с модными тату на голых плечах. Вначале она как-то нерешительно постояла у входа, потом пошла вперёд, в центр, увидела Иерея и стала протискиваться к нему ближе и ближе, жалобно протянула руку, обязательно хотела что-то спросить. Но тут все бабки зашикали на неё, схватили за руку, затолкали, задёргали: «Бесстыжая, в таком-то наряде! Блудница! Ты в церковь пришла! Вон отсюда! Срам-то какой! Без юбки почти! Вон, сиськи выкатила! А ну-ка отсюда, это храм божий, а не бордель!» Дергали за юбку, за рукава и к двери на выход толкали. Девка сопротивлялась, ругалась, материлась, но её выгоняли. «Вон! Вон отсюда!» – гомонили бабки, махали старческими руками. Шум, гам, потасовка. Двери за ней захлопнули и крепко держали. Девка постояла, дёрнула дверь – закрыто, пнула ногой (не открыли бабки), отвернулась, ещё постояла, низко опустив голову, вздохнула обречённо и со ступенек сошла. Красивые губы её скривились. Она обиженно покопалась в сумке, нашла сигаретку, закурила дрожащими пальцами, откинула головой чёлку и пошла прочь на стоянку такси. Вон от церкви или обратно в Москву.

Поэт обернулся на шум, продолжил кадилом кадить, но когда проститутку с криками выгнали, то он остановился, решительно передал кадило пацану-алтарнику, что-то сказал ему, и тот кивнул. Поэт строго взглянул на бабок и рыкнул с болью: «Что же вы делаете? Не к вам она. Она же в храм! К Богу пришла!»

Поэт через толпу прихожан кинулся к двери, с силой толкнул двери и выбежал. На улице пошёл снег. Поэт поглядел по сторонам, поискал глазами, увидел её (она уходила) и поспешил к ней по весенним лужам, по асфальту талого снега.

– Девушка! Девушка! Сестричка! Да постой же ты!

Она обернулась, остановилась, удивлённо-испуганно спросила:

– Это вы… мне?

– Да! Да! Стой! (Подошёл.) В храм заходила, ты пришла – что-то хотела? Ты исповедоваться? Хотела что-то спросить? Я провожу тебя к Иерею на исповедь. Пошли к Батюшке!

Поэт руку свою к ней протянул, а она сразу стыдливо окурок отбросила. Лицо её из красивого злобно-упрямого сразу разгладилось в личико обыкновенной обиженной девки, накрашенной, замёрзшей на ветру.

– Да-а-а, я… Даже не знаю… Пасха на выходных. А я что? Как? Я и не знаю, что делать на Пасху. А мне так тяжело-о! А ещё ребёнок у меня заболел, сильно, совсем маленький. А они меня выгнали. Вы видели? Видели? (Она кивнула в сторону храма.) А я им что? Прокажённая? Вцепились в меня! И вон с кулаками, взашей!

– Пошли со мною, никто не тронет. Как зовут тебя?

– Алёнка эскортница, Алёной зовут… Это же… я из Москвы, я же не здешняя, да и не пустят обратно меня. (У неё зуб на зуб не попадал, её колотил озноб.) Чужая для них.

– А ты не к ним, ты в церковь пришла! Пошли, исповедуйся.

– Я никогда ещё не исповед…

– Вот и пошли! И всё Батюшке Иерею расскажешь, что болит на душе! Пошли! Легче будет, сестра, я отвечаю. Пошли!

Но она упрямо стояла на месте, отрицательно мотнула головой и дрожала, мёрзла на холоде:

– Правда, куда я в таком? – красотка показала на свой модный наряд.

Поэт вздохнул, снял с себя рясу «стихарь», остался в старом вязаном свитере, в чёрных помятых джинсах и вдруг накинул рясу, как плащ, на плечи голые её. И так стояли – он в старом свитере, а шокированная Алёна в рясе накинутой. Она рот, упрямый, гордый, скривила, в землю уставилась. И вдруг заплакала! Зарыдала молодая проститутка в голос, по-бабьи, со слезами, с соплями. Поэт всё понял, стряхнул с её волос снег и положил свою руку на её голову, а затем погладил с жалостью, как маленькую девочку:

– Пойдём, Иерею Батюшке расскажешь, сестричка. Чего ты ревёшь здесь? Что случилось-то?

А она ещё пуще в рёв, плачет, вцепилась в его свитер, своё мокрое искажённое лицо уткнула в него, вся тушь потекла, подняла голову, посмотрела вверх заплаканными глазами в глаза его и в голос:

– Господи! Да, что-оо? Что рассказывать-то?! Я же эта-а-аа… Я! Да, зна-а-е-те? Кто я? Знаете, Батюшка?

– Я знаю, кто ты. Это неважно.

– Да что вы знаете?! Что обо мне вы все знаете?

– Знаю! Одно слово – грешная.

Алёна кивнула согласно, крепче вцепилась в свитер и уткнула лицо в плечо его, продолжая в голос, навзрыд:

– Аа-а-а… мамочки….

Поэт грустно погладил её по-отечески:

– Поплачь, сестричка, поплачь.

Через пару минут она отплакала и заговорила.

Они стояли посреди улицы у храма, молодая девка и красивый высокий парень в старом свитере, очень усталый. Она вцепилась в него, не отпускала свитер и тихо-тихо говорила сокровенное, всю душу свою изливала. А он слушал печально, устало и смотрел на старый храм, на весеннее небо, на снег. А снег падал белыми хлопьями и ложился на волосы и на слёзы её по щекам, на рясу на её плечах и на старый свитер его.

Глава 19
Маленький Ангел, вставай!

Суд постановил оправдать Поэта, но по встречному иску Женщины – наказать годом условно (нельзя бить раненого, даже если тот с ружьём). Поэт посадил в парке, отдельно на полянке, маленькую зелёную ёлочку.

Наступила Пасхальная ночь, очень красивая служба. И за несколько минут до полуночи прихожане и алтарники с хоругвями торжественно выстроились от входа до алтаря. И все ждали в храме. А служащие иереи и дьяк – в алтаре за закрытыми дверями. Постепенно во всём храме свет погас. Темно, тусклые лампады, и все ждут! Тишина абсолютная, народ благоговейно ждал Воскресения. Минут прошла, ещё минута. Во всём храме тишина, темнота, как в гробу под землёй. Все ждали и время шло. И вот словно издалека, из-под земли, в темноте еле-еле послышалось тихое пение – хор иереев. Постепенно сильнее и громче пели иереи, и раскрылись святые врата алтаря, и все иереи со свечами в праздничных одеждах вышли из темноты и пошли на выход из храма, а за ними все прихожане.

Храм двери открыл! Вышли торжественно протоиреи, иереи и дьякон в праздничных одеждах. Они шли впереди процессией вокруг храма, за ними алтарники с хоругвями, с фонарями, свечами, иконами, и Юродивый нёс хоругви в руках, а за ними шли прихожане, Поэт.

Хор торжественно запел:

– Воскресение твоё, Христе Спасе!

В звёздной темноте Поэт с чувством, красиво запел:

– Ангелы пою-ю-ют на небеси-и-и!

Поверьте мне – всех пробирало аж до мурашек! И всем в ночи явно казалось, что в пасхальной вышине над храмом действительно Ангелы поют в небесах!

Хор продолжил петь:

– И нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити! Воскресение Твое, Христе Спасе…

И снова проникновенно, чувствительно запел и ответил Поэт:

– Ангелы пою-ю-ют на небеси-и-и!

От его пения у людей слёзы умиления текли по щекам. Обошли Храм, встали пред дверями, и прозвучал первый глас Настоятеля:

– Христос воскресе!

И люди ответили, а громче всех и радостней закричал Поэт:

– Воистину воскресе!

Тогда отец Настоятель повернулся к открытым вратам и пошёл вверх по ступенькам. И теперь Поэт уже сам весело и радостно для всех закричал:

– Христос Воскресе!

– Воистину воскресе! – подхватили радостно люди вокруг.

– Христос Воскресе!

– Воистину Воскресе!

Все зашли в храм, и началась праздничная пасхальная служба. После службы, поздней ночью, была большая трапеза. Там среди разговоров речь зашла и о том, кто видел святых или божественное, и каждый что-то рассказывал. Поэт молчал, а рядом с ним сидел Юродивый, гордый, весёлый, и с кем-то спорил о том, как лучше печь куличи. Поэт смотрел на всех и загадочно улыбался. У него была Благодать, и он не хотел её чем-то испортить, очень берёг, улыбался. Люди за столом спросили Поэта, а видел ли он Бога и Ангелов.

– Могу сказать, в ком из вас сейчас Благодать. Но тс-с-с, – Поэт с улыбкой приложил палец к губам и улыбнулся, – праздник Пасхи. Давайте петь хором.

Поэт очень душевно запел за столом любимую казачью молитву:

 
На горе стоял казак.
Он Богу молился,
За свободу, за народ
Низко поклонился.
 

Юродивый и все друзья с жёнами подхватили куплет. Поэт всех заряжал своим голосом и искренним счастьем, и каждому за большим столом хотелось быть рядом с ним и петь весёлые песни.

Домой Поэт шёл очень радостный, не спеша, осторожно неся в душе Благость. Он вошёл в свою спальню под утро, свет не включал и, когда голова его коснулась подушки, мгновенно с улыбкой заснул долгим сном абсолютно счастливого и довольного всем человека. А по улицам Тарусы на коне мчался счастливый Юродивый и радостно, зычно кричал всем:

– Христос Воскресе! Христос Воскресе!

Мэри прислала Поэту очаровательные видео-открытки – на фоне музыки, цветов и соборов она слала ему свои поцелуи. Красавица, прямо лисичка, чмок-чмок! М-м-м, Мэри эротично шептала, что очень любит Поэта! Фото из дома, фото из душа и во дворцах. «Скучаю! Люблю тебя! Христос Воскресе, и тебя, любимый, три раза чмок-чмок».

После Пасхи друзья-художники пришли в гости к Поэту и принесли подарки для детей – маленькие детские волшебные плащи с нарисованными сердечками и волшебными крыльями. И с этими подарками и с чеком от спонсоров он поехал по детским больницам (и обязательно к Серёже в больницу) и много молился.

Весна, солнце, за окнами капели в ярких слезах, Поэт шёл и говорил сам себе: «Никто не знает, откуда приходит Святой Дух Исцелитель и куда Он уходит, и только я в каждой детской палате больничной буду знать, от кого ко мне приходит Святой Утешитель и Исцелитель и куда и в кого по моим молитвам войдёт. Прошу! Умоляю, дай, Боже! Дай, Боже, мне! (Молился Поэт.) Царя Небесного Утешителя, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняя, Сокровище благих и жизни Подателю, приди и вселись от меня в малых детей и избави их от всякой болезни и тяжкой боли, и немощи…» Поэт всем говорил: «Почему люди болеют? Потому что слабо веруют, что они выздоровеют! А мне непременно надо укрепить их слабую веру, и тогда больные дети обязательно исцелятся и встанут. Истинно вам говорю – очень веруйте, люди!»

А в детских онкобольницах его уже ждали. В каждой палате Поэт молился и в очередной раз читал свой самый правдивый рассказ про то, как в детстве мечтал стать Волшебником-Спасителем-Ангелом. (Да-да, каждый маленький мальчик и каждая девочка в детстве мечтают обязательно стать добрым и прекрасным Волшебником или маленькой Феей.) И он, маленький Поэт, очень любил свою маму, и если бы она была жива, то маленький Волшебник всегда радовал бы её и не болел, только бы она была рядом и тихо гладила его по головке. А уж он-то, маленький Волшебник, обязательно выздоровеет и порадует маму! И ничто не помешает ему! Потому что только он может спасти любимую мамочку, и ему непременно надо встать, и победить болезнь, и вернуться к счастливой маме домой. Да-да, обязательно спасти свою маму от бед! А кроме маленького Ангела в плаще с крыльями, маму никто не может спасти. Вот он – этот плащ! Вставай, надевай! Иди, спасай маму! Маленький Ангел, вставай! И (о!) чудо свершалось – плачущие от страшных болей, исхудавшие, измождённые дети, потерявшие блеск в глазах, вдруг оживали и пытались встать. Забывали о диких болях, дрожащими слабыми ручками надевали плащ и уже тогда, в плаще Ангела, звонили мамочке:

– Мама, я спасу тебя! Мама! Мамочка! Я выздоровею! Обязательно!..

И в каждой палате снова и снова Поэт читал свой лучший рассказ новым детям, менял Волшебника на добрую Фею или наоборот, и дети тихо, внимательно его слушали. И все сразу же хотели непременно быть добрым Волшебником, Ангелом или маленькой Феей. И опять лысые, худые, больные дети упорно поднимались и с трудом надевали, иногда даже лёжа, этот плащ – плащ маленького Ангела с крыльями. И звонили маме.

Снова и снова Поэт молился и призывал Утешителя к маленькому Ангелу, Волшебнику или маленькой прекрасной Фее и дарил всем больным детям волшебные плащи с крыльями Ангелов…

(Больше не могу это читать – я плачу, брат)

Глава 20
Борьба Слепого за любовь всей жизни

Наступил тёплый май, и открылась калитка весны. Ласковое солнце легко и приятно целует в лицо – смотришь и щуришься от радости. Все вишни в садах были в белом цвету. И только когда ветер-озорник сорвал метель из лепестков белой вишни, настал долгожданный день – Поэт с утра разместил на кухне ноутбук, распахнул окна, заварил свежий чай, поставил на стол банку с вареньем, огромный пакет с овсяным печеньем и под пение птиц напечатал последнюю главу романа. Уф! Поэт остановился. Довольный и усталый, он был очень счастлив. Очнулся, а уже вечер, и банка пустая, и печенье закончилось – последнюю напечатал главу! Ура! Отодвинув ноутбук, Поэт оставил роман ненадолго отлежаться, словно дорогое вино, ибо виноград был собран и отжат, залит в бочку, и он отдыхал, пусть настоится, а мысли улягутся. Пэт был опустошён, он все мысли и душу отдал. Вышел на террасу почти в нежных сумерках, на улице вечерело, всё в небе горело, и он слушал, как два филина что-то ему говорили: один в саду, а другой во дворе друга Хирурга. Время пришло, и пришли к нему звёзды, и ночь, и счастье. Сочинять роман для него было в кайф!

Поэт крикнул в яркую ночь:

– Господи, вся слава только Тебе!

Он очень устал, но долго не мог заснуть, сидел на террасе на диване при открытых окнах, слушал ночь, пил вино и отдыхал. Поэт мечтал и думал над всякой мелочью, вспоминал, вдыхал ночь полной грудью и улыбался. Спать совсем не хотел, а хотелось чего-то ещё очень хорошего и загадочного. И вспоминалось детство, мама и папа, первая любовь, и планы на семью и детей, вспомнил первую встречу с красавицей Мэри, драку на мосту Багратион и жаркие поцелуи. Эх, Мэри нет рядом! Поэт хочет её! Скучает… Тихо в саду и радостно, словно в раю, и мечталось прекрасно.

На следующий день Поэт уехал в Москву по делам к другу Башне в Сити, а заодно зашёл в кафе к Слепому, бармену. Огромного роста, сильный, черноволосый, с ужасным шрамом и в тёмных очках (вы его уже знаете), Слепой снял свой фартук, и друзья сели за столик – Слепой с бутылкой вина, а Поэт с чаем. И Слепой говорил:

– Друг, только тебе я могу открыться и поведать печальную повесть свою; другие поднимут на смех, но только не ты, Поэт.

– Ха-ха! Ты тоже любишь? Тоже влюблён?

– Да-а, – Слепой удивлённо кивнул. – Ты же знаешь, Поэт, я после взрыва террористов вижу максимум метров на двадцать, меня комиссовали, инвалидность, военная пенсия. В кафе работаю (за это спасибо тебе, что устроил). Я это к чему? Тут, рядом, на работу и мимо меня ходит девушка красоты необычайной! Я её по запаху парфюмерии чую, очень тонкий, приятный запах, очаровашка она, и все мечты мои только о ней. Всё при ней, лицо и фигура, я слышу – тук-тук-тук каблучки – это она на работу, с работы. А в перерыв она ходит обедать в кафе или просто так, выпить кофе у нас. Губы тонкие, упрямые, прекрасные, как у Кары Делевинь, короткая стрижка, очки, строгая, начитанная, в МГУ на заочном, знает сто языков. И есть в ней настоящая перчинка и страсть!.. Я кофе готовлю, вдруг слышу её каблучки – и каждый раз в голове моей ядерный взрыв! Ба-бах! Я, последний инвалид, смотрю на неё, словно на изящного ангела. У меня искусственный хрусталик в глазу – далеко не вижу, а её вижу за километр, сердцем чувствую.

– Влюблён?

– Здесь смеются все надо мной.

– Не обращай внимания.

– Она очень красивая! У неё родинка вот здесь, над верхней губой.

– Родинка? Невысокая и красивая?

– Да! Красавица!

– Вроде я её видел! Она со многими супербогатыми сознательно дружит, разборчивая и, правда, красивая… Да, она хочет выскочить замуж за миллионера, одним словом – акула.

– Акула? Не говори так о ней! Нет-нет! Ты не знаешь её! Для меня она ангел земной! Я лучше её знаю! Её походка, руки, улыбка очень сексуальны, эх, жаль, я не могу с ней подружиться – она красавица, а я слепой. Меня трясёт всего, когда она проходит мимо. Я слышу звук её ножек и, главное, слышу запах красивой девочки-самки. Кто я для неё? Дикий больной медведь. Одноглазый медведь!

– И давно ты «болеешь»?

– Как только увидел её! Я люблю её, люблю, и для меня она не просто красивая, а самая прекрасная девушка. Она заказывает скромный обед, хотя одевается очень дорого, наверное, всю зарплату тратит, бедная, на платье, колготки, кофе и макияж – настоящая девушка. Я слышал, она приезжает на электричке, но с какого вокзала – не знаю. Безнадёга какая-то… Иногда моя красавица снится мне ночью, как я её раздеваю, целую, снимаю чулки, трогаю губы, целую глаза, и она целует меня и не замечает моего уродливого шрама и стеклянного глаза, говорит мне ангельским голосом, какой я сильный, красивый… Эх! Жаль, что это только сон. Как думаешь, кто она?

– М-м-м? Она не проститутка, хочет замуж за миллионера. А это разные вещи. Извини, но она сознательно ищет того, кто обеспечит её. Хотя, может, я и ошибаюсь – сейчас, знаешь, девки сами хотят зарабатывать.

– А я буду каждый день смотреть на неё! Как она из офиса приходит в наше кафе и садится за столик, посмотрит в зеркальце, закажет свой ланч, достанет телефон и будет звонить, говорить. А после обеда вытрет салфеткой рот, снова посмотрит в зеркальце, поправит губы помадой. Будет сидеть и ждать своего Миллионера, а он приходит редко. Счастливый ты, Поэт, у тебя красавица Мэри, и у вас любовь. А я не знаю, что мне делать! Полюбил безнадёжно красивую девку, которая бегает за Миллионером и не замечает меня. Да и кто я для неё? Бедный бариста, бармен и Медведь. Я знаю, какой кофе любит каждый посетитель – она любит модный кофе, чуть жгучий, с одним горошком чёрного перца. Я зову её «девушка-перчик», но что это мне даст? Ничего, кроме страданий.

Слепой наливал из бутылки, пил и говорил. Он страдал, изливал свои чувства.

(От автора. Эта девушка невысокого роста и правда была очень изящная, красивая и умная девочка! Работала она референтом в Сити и училась в магистратуре МГУ, знала английский, китайский и японский языки. Но жила скромно, вдвоём с мамой в городе Пушкино, у мамы была пенсия по инвалидности. Девушка очень рано утром вставала ещё в темноте и на электричке ездила на работу в Москву. После работы у неё было необычное милое хобби – для себя, для души она писала хокку (изящные стихи на японском), рисовала красивые аниме и комиксы для детей, для друзей и все их дарила. А ещё переводила на заказ японские фильмы и комиксы. Она любила танцы и влюблялась в очень высоких и сильных парней, которые защитили бы её от невзгод жизни. Поэтому ей очень нравилась японская фраза: «koi no yokan». Эта фраза, тысячу раз сказанная ею, описывала все её чувства от встречи в будущем с кем-то красивым и очень сильным, в кого бы она скоро влюбилась. Фраза переводилась с японского как «предчувствие любви и тоска по настоящей любви». Итак, девушка была умной, начитанной и очень красивой. На работе в Сити её любви добивался очень богатый Миллионер, однако он был невысоким и грубым. Но мама уговаривала её выйти за него замуж, за очень богатого. И она думала уже согласиться, потому что в прошлом году они с мамой взяли ипотеку – купить маленькую квартирку в Москве, в районе Медведково. Поэтому жили они с мамой крайне бедно и на всём экономили.)

Поэт сидел напротив Слепого и грустно пил чай, слушал друга, а Слепой говорил, говорил:

– Это её столик. Иногда здесь караоке, и она танцует. О! Как она танцует! Это надо видеть! Рукой приподнимает подол и машет им, оголяя ножки свои, а её ножки, ммм, – это чудо чудес, наслаждение райское… Она красавица, красивее её я нигде не встречал!

– Тихо ты! Не кричи… Да, красавица с родинкой, необычная, приятная девочка с красивой фигурой, да, очень живая и эротичная. Но их много здесь, в Сити, красавиц искусственных, словно клонов с рекламных страниц, и что из того-то? У неё нет шансов зацепить Миллионера.

– Ты что? Какие миллионеры? Миллиардеры! Она красавица! Умница! Для меня нету краше её, я же вижу – она прекрасная лапочка, настоящая умничка, таких надо по телевизору показывать вечером по выходным. Явно Миллионер положил на неё глаз, он иногда приходит из офиса сюда пить кофе (обязательно с охранником) и видит её здесь. Вот за этим столом они пьют кофе, моя недоступная девушка и Миллионер… Красавица! Не отрицай! Обижусь!

– Хорошо, если ты так считаешь, то для тебя она суперкрасавица.

– Я всегда был хорошим воякой, воевал и стрелял, а тут иду к ней со страхом, несу кофе и дрожу как лист на ветру. Язык деревянный – как совсем проглотил, вообще не шевелится, не могу даже «здрасьте» сказать, хоть сковородкой меня насмерть забей. Вот! Но тут как-то набрался смелости и подошёл к ней, протянул чашку кофе и кое-как с трудом сказал, что она очень красивая. Я хотел взять телефон, её номер спросил, а она так посмотрела на меня! М-м-м… А что я? Сказал: «Пардон, леди», развернулся и вернулся за барную стойку. Я не знал, как дальше жить и любить девушку, которая не любит меня. Только страдания… Но вот беда – две недели назад этот Миллионер за этим столом что-то резко сказал ей, очень обидел её и ушёл, она заплакала и заказала мне три текилы подряд!

– Три текилы? И что?

– Ладно, брат, тебе всё расскажу. На днях она опять зашла вечером, очень грустная, и снова заказала текилу. Я принёс, и напротив сидел, и смотрел на неё, и тогда мы заговорили о многом. Я ей про всю свою жизнь рассказал: как в военном училище учился, как погоны получил на Красной площади. Потом сказал: «Теперь вот я калека, но я не унываю! И вы не унывайте!» И ещё сказал ей: «Я плохо вижу, не дальше этого зала, но честно говорю – я вижу ваше сердце, и оно прекрасно!» И признался ей, что она мне очень нравится. А она в ответ (представляешь?) поцеловала меня. Поцеловала! А потом рассказывала, что этот гнусный Миллионер подарил ей полгода назад помолвочное кольцо, а потом её бросил, стал к другой приставать, к высокой супермодели. И вот он уволил её, любовь мою, а на её место взял ту, другую, моложе, гораздо выше и краше. А ей очень нужна эта работа, и деньги нужны на учёбу, она хороший переводчик с китайского и японского, у неё ипотека с мамой напополам. Долго говорили мы обо всём: о Москве, и о работе, и о детстве, а после текилы она опьянела и засмеялась, попросила отвести её в туалет… Я, конечно, проводил её, а потом стал приставать. О! У нас был секс в туалете! Она была неистова, я был на седьмом небе, порвал на ней чулки и трусики, а лифчик на память отнял… Но больше я её не видал. Ты понимаешь, он уволил её! Я понял всё – она от отчаяния со мною тогда, с инвалидом. И теперь я её потерял навсегда! Я даже не спросил ни имени её, ни фамилии! Куда мне идти? Верно, она меня ненавидит.

– Почему?

– Потому что на следующий день она вышла из офиса вся в слезах, прошла мимо и не смотрела никак на меня. Я пустое место, я был свидетелем позора. Больше не видел её… Друг, можешь узнать её телефон или адрес? Хоть что-нибудь?!

– Будешь искать?

– Да, каждое утро поеду встречать и искать её! Землю рыть буду – найду! Узнай её телефон, я тебя очень прошу! Брат, очень прошу! Сделай чего. А?

– Но ты же слепой, одноглазый! Как ты увидишь в метро, в толпе с электрички?

– Увижу! Я увижу её!

– А потом?

– Признаюсь в любви! Ей-богу, не отступлю! Я женюсь на ней!

– Дай Бог.

– Мне бы ей позвонить!

Полупустое кафе, посетителей мало, Слепой перед бутылкой с бокалом. Поэт перекрестился, позвонил куда-то охранникам и поговорил о красивой девушке с родинкой над верхней губой, а затем обратился к Слепому:

– Записывай, Слепой: её зовут Анна Солнышкина. Пиши: электричка с Ярославского вокзала, живёт за Мытищами, где точно – не знают. Телефон не отвечает. Цифры запомнил?

– Всё записал. Ты сейчас куда? Может, выпьешь со мной?

– Нет, мне надо работать.

– Тогда, друг, напиши рассказ, как я влюбился в девушку с электрички, но чтобы я нашёл её обязательно. Обязательно! Слышишь, брат?

– Постой! А это не она ли стоит в дверях? На тебя смотрит.

Девушка без макияжа, невысокая, но очень красивая, скромно стояла у входа в платье простом. Слепой обернулся, снял тёмные очки, прищурил правый глаз и увидел силуэт девушки. Маленькая, изящная Аня тихо стояла возле дверей. И тогда огромный Слепой, как дикий зверь, сильно втянул воздух в ноздри, узнал её аромат и сразу встал, а затем, роняя на пути стулья, сдвигая во все стороны своим мощным телом столы, пошёл к ней, как ледокол, кратчайшим путём, глядя только вперёд, на неё. А она, красавица, смотрела в пол. Столы, стулья, посуда – всё на пол. Огромный медведь только рычал: «Аня! Аня! Я здесь!» и, расставив руки, дошёл до неё, осторожно и нежно обнял и больше не отпускал. Они целовались! Поэт сначала удивился, потом улыбнулся, решил не мешать и прошёл мимо них.

(Далее рассказ от первого лица.)

…Я вышел на улицу и вдруг увидел, как знакомый Миллионер (её бывший) с двумя охранниками входили в кафе. Миллионер увидел Слепого и Аню Солнышкину. (И что целуются жарко они!) И тут взыграла в нём ревность, он зло крикнул ей, а два охранника пошли на Слепого. И сразу завязалась драка – трое на одного, на Слепого. Это нечестно! Я развернулся, вернулся в кафе с твёрдым намерением постучать свои кулаки об рожу Миллионера и его двух охранников. Слепой закрыл девушку своей огромной фигурой, а его били стульями! Но он стоял насмерть. И тут я весело кричу бармену: «Поставь-ка погромче Stoney Curtis «Blues Without You!» Тот улыбается и кивает мне, а я хватаю стул, кидаюсь сзади на троих и бью их стулом! Месиво адово; ноги мелькают, стулья и столы летят, морды стукаются о мои кулаки; крики, бой посуды, битое стекло, мат и стоны – в кафе полный треш! Аня в ужасе кричит, и официантки орут, и посетители, а Слепой рычит на весь небоскрёб и бьёт кулаками врагов. Я рядом с ним встал, три человека нас бьют профессионально – кастетами, стульями, а мы не сдаёмся и люто дерёмся. С улыбочкой принимаю удары и сам бью весело, наверняка. Музыка грохочет, стулья в щепки летят, кулаки, ноги, кастеты, крики и мат! Эх, веселуха, я такое люблю! Но и мне отвечают хлёстко, они за деньги, а я за правду стою! Умру, но не отойду от Слепого и Ани! Охранники умело и натренировано били (и даже больно), но и мы тоже не мальчики – в ход пошли наши ноги, вилки, бутылки, стулья. И всем попало сполна. Прибежала вооружённая охрана Сити, десять бойцов и в стороны всех растащили. Официантки сразу им показали на Миллионера и закричали: «Это всё он начал со своими охранниками! Вяжите его!»

Аня Солнышкина обнимала и целовала побитую морду Слепого, платком вытирала его кровь, снова целовала и плакала. Слепой сиял улыбкой и обнимал Анютку, он радостно достал выбитый окровавленный зуб, плюнул кровью в Миллионера и улыбнулся любимой в ответ… Хоть силы были и неравные – трое на полтора, но досталось всем поровну. (Слепой, в синяках, но очень довольный и счастливый, когда всё закончилось, уехал домой с любимой девушкой Аней. Отстоял девчонку!) А мне по голове сильно врезали стулом, и она болела два дня. Миллионер и охранники тоже получили от меня тумаков, их морды распухли, и одному я даже руку сломал. Все вытерли свои кровавые рожи и удивлённо посмотрели вокруг – столы опрокинуты, все стулья разломаны, посуда побита (похоже, землетрясение было в Москве), на полу стекло и ножки от стульев. Миллионер и бодигарды его в синяках, я с огромной шишкой на черепе и весь в ссадинах. Слепой, весь в крови, что-то громко и грозно рычал, а девушка за ним была невредима. Аня из-за спины дикого медведя (пардон, Слепого) с любопытством смотрела на всех.

Миллионер увидел разруху и понял, что с девчонкой он перегнул, хотел проучить, ан не получилось. Хотел, чтобы Анька вернула ему кольцо с дорогим бриллиантом, хотел отнять, а вон как получилось, и за драку его в полицию могут… Тут вошёл Администратор Башни, и Миллионер сразу сказал: «Пардон, приношу извинения, кроме девчонки, я всё оплачу».

А мы со Слепым сказали ЧОПовцам Сити:

– Да! Пусть этот, (показали на Миллионера), платит ущерб.

Миллионер сразу ответил:

– Да вообще не вопрос – я за всё заплачу. Вот! Бери мою визитку и выпиши счёт. При свидетелях отвечаю – всё оплачу.

Администратор взял визитку, улыбнулся, и ЧОПовцы на это ответили:

– ВИП-клиент всегда прав, если всё оплатит. А есть ещё пострадавшие – претензии имеют?

Но Миллионер протянул руку Слепому:

– Пять тысяч долларов хватит тебе?

Аня посмотрела на Слепого, нежно дотронулась до него и сказала: