Текст книги "Круг"

20

Мину не помнит, как пришла домой. Помнит только, что мама открыла ей дверь и она едва не рухнула на лестнице прямо на глазах у мамы.

Когда родители укладывали ее в постель, она знала, что сможет встать не скоро.

Одна мысль о еде вызывала у нее тошноту. Горячий чай и тост, слегка намазанный маслом, – вот и все, на что она согласилась. Сев на край кровати, мама попыталась разговорить Мину, но у той не было сил отвечать, даже смотреть было тяжело. В конце концов, мама сдалась. Прежде чем уйти, она открыла окна, чтобы проветрить комнату. Скоро Мину замерзла, но не могла заставить себя встать и закрыть фрамугу. Это сделал за нее папа, когда зашел в комнату. Он остановился у ее постели. Пробормотал что-то о том, что ему ужасно жаль Мину и что ей стоит только позвать его, если ей что-нибудь понадобится. Мину закрывает глаза. Ей хочется, чтобы ее просто оставили в покое. У нее нет сил даже плакать. Всю ночь она скользит между сном и явью и утром чувствует себя уставшей как никогда.

Звонит Ванесса и говорит, что в память о Ребекке в школе будет минута молчания. Мину не пойдет туда. Минута молчания в память о целой жизни кажется издевательством.

Остаток дня утекает в никуда. Мину то спит, то бодрствует. Разницы не ощущается. В обед папа приходит домой, чтобы навестить Мину, и заставляет ее съесть еще один кусок поджаренного хлеба. У нее нет сил съесть его целиком, и остаток она смывает в унитаз, когда папа уходит обратно на работу.

Когда опускается темнота и тени заполняют комнату, она засыпает. На этот раз она спит крепко.

Они стоят на танцплощадке. Листва на деревьях горит неестественно красным цветом. На Ребекке длинная белая ночная рубашка, такая же, какая была на Иде в ту первую ночь. На Мину только трусы и лифчик, и ей стыдно, что она раздета.

– Ты опаздываешь, – говорит Ребекка.

С лицом Ребекки происходит что-то странное. Что-то маленькое скользит под кожей, заставляя ее то там, то тут выпячиваться и отделяться от мышц.

Ребекка приближается к Мину, и то, что двигалось под кожей, вдруг пробивается наружу. Маленькая ранка на лице Ребекки начинает расширяться. Вылезает что-то блестящее, бело-желтое. Это трупный червь.

– Помоги мне, – шепчет Ребекка, протягивая руки.

Кончики пальцев у нее черные.

– Помоги мне, – шепчет Ребекка, подходя ближе.

Мину пытается отступить, но воздух становится густым и не поддается, кажется, будто она переходит вброд глубокую реку. Трупный червь, выползший из ранки, извивается, пока не падает на землю у ног Мину. Кожа на лице Ребекки начинает трескаться в нескольких местах. Под ней, копошась и извиваясь в мертвой плоти, двигается блестящая бело-желтая масса.

Ребекка кладет руки на голые плечи Мину.

– Видишь, что ты наделала? – говорит Ребекка.

Холодные пальцы тянутся к шее Мину и сдавливают ее, в то время как кожа Ребекки полностью отделяется от лица.

Мину открыла глаза. Горло у нее саднило, как будто она долго кричала. Все вокруг было мокрым. Простыни – хоть выжимай, одеяло промокло насквозь, а подушка похожа на мокрую губку для мытья посуды.

Но силы вернулись к ней. Лежа здесь, она предает Ребекку. Она должна найти ее убийцу – это чудовище, лишившее жизни и Ребекку, и Элиаса.

Мину встает, идет в душ, чистит зубы. На термометре – ноль, и она натягивает на себя темные джинсы и черный вязаный свитер поверх черной футболки. Тут ей приходится ненадолго прилечь, чтобы перевести дыхание.

Мама и папа на работе, и Мину шлет им сообщение, что пойдет сегодня в школу. Она останавливается перед холодильником, но мысль о еде по-прежнему вызывает тошноту. Надо идти, пока она не растеряла свою решимость.

Яркое солнце слепит, но не греет.

Мину идет напрямик, через поле, и под ее сапогами хрустит покрытая инеем мертвая трава.

С этой стороны школа видна издалека. Взгляд Мину автоматически останавливается на крыше. Как долго Ребекка была в воздухе? Секунду? Две? Успела ли она закричать?

У заправки она резко останавливается. Черные слова на желтом фоне. Сплошь заглавные буквы кричат.

БОЙФРЕНД РЕБЕККИ ОТКРЫВАЕТ ТАЙНУ ЗАГОВОРА САМОУБИЙЦ.

Мину заходит на заправку, сияющую огнями люминесцентных ламп, и покупает вечернюю газету.

Три разворота. Все статьи, кроме одной – «О подобных заговорах в других странах», – написала Сесилия.

Взгляд Мину скачет по страницам газеты. Паспортное фото директрисы, которая отказалась комментировать случившееся. Фотография Элиaса. Фотография школы на фоне хмурого облачного неба, пунктирной стрелочкой обозначено место падения Ребекки. Крупная фотография свечей, цветов и открыток с сердечками, которые ученики оставили на том месте, где умерла Ребекка.

Вот фотография Ребеккиной мамы, которая сидит у кухонного стола с «бессильно опущенными руками». Потом на всю страницу: школьное фото Ребекки в девятом классе. Мину знает, что Ребекка ненавидела эту фотографию.

Она осторожно гладит лицо подруги. Фотография хорошая. Зря она не нравилась Ребекке.

По дороге в школу Мину пролистывает газету и наконец находит интервью с Густавом. Оно тоже проиллюстрировано фотографией, сделанной в девятом классе. Густав самоуверенно улыбается в объектив, как может улыбаться только человек, сознающий свою красоту. Кажется, ничто на свете не может вывести его из равновесия. Фотография резко контрастирует с душераздирающей цитатой, вынесенной в заголовок статьи: «Я никогда ее не забуду».

Но когда Мину пробегает глазами текст, она приходит в бешенство.

Статья описывает Ребекку как одну из самых популярных девушек в школе, но в то же время человека депрессивного и отрешенного. Густав якобы все время чувствовал, будто Ребекка что-то скрывает. Слухи об анорексии, по его мнению, «кажутся вполне правдоподобными». По словам Густава, он был для Ребекки практически идеальным бойфрендом, пытался помочь ей всеми возможными способами. Но теперь умывает руки: «Невозможно помочь тому, кто не хочет твоей помощи». Больше всего Мину вывело из себя последнее предложение. «Ей, наверное, лучше там, где она сейчас». Как будто в том, что случилось, есть что-то хорошее!

Мину комкает газету и выбрасывает ее в урну у школьных ворот.

– Извините, могу я задать вам несколько вопросов?

Мину поднимает глаза и утыкается в черную блестящую линзу телекамеры. Под нос ей суют микрофон. Репортер представляется, называет свой канал. Рядом стоят еще несколько газетчиков. У всех на лице нетерпение и любопытство. Радиоканалы, областная газета, вечерняя газета, утренняя пресса и телевизионные новости.

– Насколько мне известно, вы – одна из лучших подруг Ребекки? – говорит журналистка.

Ее волосы так идеально уложены и блестят, что выглядят ненастоящими. Мину никогда в жизни не видела таких волос. Все репортеры подходят ближе. Некоторые держат наготове блокноты и ручки, на случай, если Мину скажет что-то ценное.

Мину видит происходящее как в тумане. Камера подъезжает ближе.

– Вы ведь Мину, да? – продолжает женщина.

Мину видит в ее руке мятый журнал с фотографиями их класса. Видит себя, обведенную красным кружком, Ребекка тоже обведена.

– Случившееся так ужасно! Что вам известно о заговоре самоубийц, в котором Ребекка состояла?

– Нет никакого заговора самоубийц, – говорит Мину.

Объектив телекамеры вынюхивает что-то у ее лица. Он похож на огромную раскрытую пасть, которая готова поглотить Мину.

– Вы тоже состоите в заговоре? – спрашивает женщина.

Мину смотрит на нее. Она что, не слышала, что Мину ей только что сказала?

– Сколько человек в нем состоит?

Сердце тяжело колотится, кружится голова. Не оглядываясь по сторонам и делая вид, что не слышит, как репортер обращается к ней по имени, Мину заходит в ворота.

– Ну и манеры у них, – говорит ей незнакомый мужчина.

Мину поднимает глаза. Высокий, молодой, с мягкой щетиной на подбородке – многие считают такой типаж симпатичным.

– Такие, как она, портят нашу журналистскую репутацию, – говорит мужчина.

Мину отворачивается от него и видит цветы и свечи на том месте, где умерла Ребекка. Она идет дальше, к входной двери. Бородатый следует за ней. Говорит, что он из вечерней газеты. Другой, не той, куда Сесилия продала свои сказки.

– Может, расскажешь о своей подруге, чтобы я восстановил справедливость? – говорит он.

Мину думает, что скоро этим журналистам придется спрашивать у учеников, знали ли они Мину, последнюю жертву заговора самоубийц.

– Ну, можешь хотя бы рассказать, что знаешь об этом заговоре? Ты же понимаешь, что этому надо положить конец! Или ты хочешь, чтобы еще кто-нибудь умер?

Мину останавливается у нижней ступеньки лестницы и оборачивается. Бородатый смотрит на нее жадно, как будто он лабрадор, а у Мину в руке теннисный мячик. Того и гляди пустит слюну.

– Давай, Мину! Мне можно доверять. Я сам еще недавно учился в гимназии и помню гимназическую жизнь.

Мину снимает рюкзак и держит его в руке. Вот бы огреть этого парня рюкзаком! Учебник по химии тяжелый. Будет больно.

– Нет никакого заговора, – говорит она, отворачивается и идет вверх по лестнице.

Ванесса стоит у самого входа и разговаривает по мобильному. Их взгляды на секунду встречаются. Ванесса убирает мобильник от уха, но Мину даже не останавливается. Она идет по коридору к своему шкафчику. По пути она проходит мимо Анны-Карин. Та сидит на одном из столов, в окружении поклонников, которые, судя по всему, превозносят ее до небес. Анна-Карин замолкает посреди фразы, когда замечает Мину. Однако через секунду снова поворачивается к остальным и продолжает говорить. Юлия и Фелисия громко смеются.

Мину берет учебник по математике и тетрадь, кладет их в рюкзак и запирает шкафчик.

Когда она оборачивается, перед ней стоит Анна-Карин.

– Как ты? – спрашивает она.

Мину пожимает плечами.

– Я сегодня обследую кабинет директора, – тихо говорит Анна-Карин. – Николаус сказал, что она все утро будет на заседании в муниципалитете. Я прикажу ее заместителю впустить меня.

Мину колеблется. Анне-Карин не следовало бы подвергать себя такому риску. Но с другой стороны, разве у них есть выбор?

– У нас будет «окно» после обеда, тогда и зайду, – добавляет Анна-Карин и возвращается к своим подданным.

Мину идет по коридору. Пот течет по спине и затекает в джинсы, когда она начинает подниматься по лестнице.

Ко второму этажу ноги у нее становятся ватными. Мину приходится сесть и перевести дыхание. Краем глаза она видит обтянутые джинсами ноги, бегущие вверх по лестнице, слышит крики, смех, обрывки фраз – «Мне кажется, ты ему нравишься, только он не знает, как это показать… – Да ладно! Да прям! Шутишь?», «…она всегда говорит, что не готовилась, а потом получает на контрольной 28 баллов из 30…». Мину заставляет себя подняться, но кровь не успевает прилить к голове. Ноги становятся ватными, и Мину удивляется, что это клише так точно передает ее ощущения. Поле зрения сужается, как бывает, когда смотришь через сужающуюся трубу. Мину теряет сознание.

Но не падает. Кто-то успевает подхватить ее. Когда сознание возвращается, Мину видит над собой встревоженное лицо Макса. Она сидит на лестнице, спиной к стене, совсем рядом с ним, так близко, что их дыхание смешивается. Но почему у нее такой странный привкус во рту? Неужели у нее изо рта плохо пахнет?

– Как ты? Позвать медсестру? – говорит он.

Мину отворачивается, чтобы выдохнуть.

– Ничего страшного, просто я ничего не ела, – бормочет она.

Она вдруг обнаруживает, что вокруг стоят ребята и пялятся на них.

Макс открывает свой портфель и выуживает оттуда банан. Мину берет банан и пытается подняться, но перед глазами снова начинают кружиться черные точки.

– Съешь сначала, – говорит Макс.

– Спасибо, – отвечает она. – Я в порядке.

Но Макс не уходит.

Мину охватывает паника. Есть на глазах у Макса, да еще банан – фрукт такой неприлично-двусмысленной формы! Мину начинает медленно снимать кожуру, в надежде, что Максу надоест и он уйдет. Но Макс не двигается с места.

Она подносит банан ко рту. Нет, это невозможно. Тогда Мину принимается отламывать от банана кусочки и класть их в рот, надеясь, что руки у нее не слишком грязные. Кажется, она чавкает, когда ест. Ну почему он не уходит?

– Так ужасно то, что случилось с Ребеккой. Вы ведь были друзьями? – спрашивает Макс.

– Да, – отвечает Мину с набитым ртом.

Кажется, Макс хочет что-то сказать. Но вместо этого он садится рядом с Мину и кладет руку ей на плечо.

Наверное, потому, что он делает это так естественно, Мину начинает плакать, первый раз с тех пор, как погибла Ребекка. От тепла руки Макса комок в горле тает и приходят слезы. На лестнице кто-то многозначительно посвистывает, указывая на них. Ей наплевать. Ей наплевать и на то, что, рыдая с бананом в руке, она, наверно, похожа на обиженную мартышку.

Пожалуйста, не говори ничего, думает она. Сказать здесь нечего, и если ты будешь стараться найти подходящие слова, то только все испортишь.

И Макс молчит. Звенит звонок, ученики расходятся по классам. Рука Макса лежит там, где лежала. Он дышит спокойно и размеренно.

Через какое-то время Мину вытирает слезы рукавом свитера. Тушь наверняка размазалась по лицу.

– Мне нужно пойти умыться, – говорит она.

– Только не торопись, – советует Макс и встает.

Он идет вверх по лестнице. Но перед тем как повернуть за угол, оборачивается и улыбается Мину. Она кивает в ответ, как бы говоря, что с ней все в порядке. Только когда он скрывается из глаз, она, шмыгнув носом, медленно поднимается на непослушных ногах.

21

Когда заместитель директора Томми Экберг возвращается с обеда, Анна-Карин стоит у его кабинета и ждет. Он вздрагивает, увидев ее. Затем приветливо улыбается.

– Здравствуй, здравствуй, – говорит он.

Ближайший подчиненный Адрианы Лопес – невысокий мужчина с сияющей лысиной и густыми усами. Он одет в кричаще-яркую рубашку с дурацким рисунком. Живот нависает над облегающими джинсами.

– Впустите меня, пожалуйста, в кабинет директора, – говорит Анна-Карин.

Замдиректора ошарашенно смотрит на нее и открывает рот, чтобы возразить.

«ДЕЛАЙ ЧТО ГОВОРЯТ», – приказывает Анна-Карин.

Томми Экберг обреченно вздыхает и достает гигантскую связку ключей, которая вечно распирает ему задний карман джинсов.

– Прямо сейчас? – спрашивает он и звенит ключами, как будто приглашая.

Анна-Карин кивает. Томми Экберг идет впереди нее в кабинет директора.

«А СЕЙЧАС ТЫ ПОЙДЕШЬ В СВОЙ КАБИНЕТ И БУДЕШЬ ДУМАТЬ О ЧЕМ-НИБУДЬ ДРУГОМ, ПОКА НЕ ЗАБУДЕШЬ ОБ ЭТОЙ УСЛУГЕ», – приказывает она, интенсивно сверля взглядом его затылок, где в пуху, окружающем лысину, застряли мелкие чешуйки перхоти.

– О’кей, босс, как прикажете, – отвечает он бодро, отпирая замок. Затем распахивает дверь настежь и делает приглашающий жест. – Ну a я пошел в свой кабинет думать о чем-нибудь другом!

Анна-Карин закрывает за собой дверь. Потом подходит к окну и опускает жалюзи. В комнате становится сумрачно, и Анна-Карин включает настольную лампу со стрекозами на абажуре.

Оглядывается. На письменном столе чистота и порядок. Анна-Карин запускает компьютер, который, наверно, древнее динозавра. Экран, возвышающийся на неуклюжем сером ящике из пластмассы, устало мерцает. Его внутренности глухо гудят, медленно выплывает заставка с изображением заката. Одновременно появляется окошко, требующее ввести пароль. Анна-Карин слишком мало знает об Адриане Лопес, чтобы пытаться угадать ее пароль. Она выключает компьютер.

Девушка отходит к книжной полке, берет наугад несколько папок и листает. Это расписание уроков, экономические отчеты, резюме и зарплатные ведомости. Ничего интересного.

Вдруг за дверью раздаются шаги. Анну-Карин охватывает паника. Но она одергивает себя. Думает о Ребекке. Ребекка всегда думала о людях только хорошее, она одна из тех немногих, кто хорошо относился к Анне-Карин. Кто пытался сплотить группу. Анна-Карин чувствует угрызения совести, вспомнив, что игнорировала звонки и сообщения от Ребекки. Теперь она попытается загладить свою вину.

Анна-Карин видит на кресле черную сумочку. Эта сумочка всегда висит на плече у директрисы, когда она приходит утром в школу.

Ладони Анны-Карин становятся мокрыми от пота. Если сжать кулаки, с них, наверно, начнет капать на пол. В голове промелькнула обидная кличка: «Потник».

Очень осторожно, как если бы сумочка могла кусаться, Анна-Карин приблизилась к ней и подняла за ремешок: тяжелая!

Анна-Карин аккуратно высыпала содержимое сумки на журнальный столик. Среди косметики, тампонов и носовых платков лежал черный органайзер и ключ на брелоке с надписью «Hermés». Анна-Карин оглянулась. Вдруг Адриана Лопес специально заманила ее в ловушку? Может, она вовсе не в муниципалитете?

Анне-Карин отчаянно хотелось убежать из кабинета. Но вместо этого она, вытерев руки о штаны, открыла застежку органайзера.

Почерк директора под стать ее стилю – строгий и без излишеств. Анна-Карин быстро пролистывает записи. Вот заметки о встречах с Элиасом и Ребеккой. Но никаких пентаграмм, никаких намеков на то, что ребят собираются убить.

Затаив дыхание, Анна-Карин открывает сегодняшнюю дату. Точно, с 13 до 16 заседание в муниципалитете.

Она листает дальше. В пятницу единственная запись: «Поезд в Стокгольм, 17.42. Номер брони XPJ0982U». И в воскресенье: «Поезд в Энгельсфорс, 13.18».

Значит, в выходные директрисы не будет дома. Ее дом будет стоять пустой. Нужно использовать этот шанс и попытаться выяснить, кто на самом деле Адриана Лопес.

Анна-Карин берет со стола ключ и бросает его в карман.

* * *

Ванесса сидит с ногами на диване. Ноутбук Вилле, лежащий у нее на коленях, так нагрелся, что обжигает кожу.

– Ну чего ты лупишь по клаве, ты мне комп угробишь, – говорит Вилле.

– Ему и так уже каюк, – отвечает Ванесса. – Вентилятор вообще не пашет.

– Ты давно стала экспертом по технике? – ухмыляется Вилле.

Ванесса закусывает губу.

«Не мешай мне спасать мир», – думает она.

Мину заставила всю группу сделать себе альтернативные почтовые ящики и использовать их в чате. Ванесса не очень понимает, зачем это. Неужели это «мировое зло» стало продвинутым пользователем Интернета?

Хотя кто знает, какие нужны меры предосторожности? Ведь Ребекка погибла. Мысль об этом для Ванессы как пощечина.

– Что там у тебя за секреты? Порнуху ищешь? – говорит Вилле.

Он придвигается ближе к ней.

– Неужели нельзя на пять минут оставить меня в покое? – огрызается Ванесса и отпихивает его.

На экране идет дискуссия. Ида, как всегда, ноет и требует, чтобы каждый проголосовал: надо или не надо забираться к директору в дом. Если ей в течение тридцати секунд не отвечают, она снова и снова, как попугай, повторяет свой вопрос.

«Я – ЗА», – набирает Ванесса, и ее поддерживают остальные.

Вилле подбирается еще ближе и пытается положить голову ей на колени.

– Дурак! Отстань, дышать нечем, – говорит Ванесса.

– Да что у тебя там такое? – бубнит Вилле.

– Это личное!

Вилле отползает на другой конец дивана.

– Чатишься с другим парнем, – говорит он.

Вилле пытается шутить, но голос выдает его. Однако у Ванессы нет сил оправдываться. Вилле начинает тихонько толкать ее в бок большим пальцем ноги. Но тут Мину на экране задает вопрос, брать ли им с собой Николауса. Одна мысль о том, чтобы взять вахтера с собой на «дело», заставляет Ванессу ухмыльнуться. Вилле, естественно, толкует это по-своему и думает, что он все-таки развеселил Ванессу.

– Ну кто это? – требует он. – Скажи, скажи, скажи!

Нога в полосатом носке снова и снова тыкается ей в бедро, ноутбук подпрыгивает на коленях. Ванес-са выходит из чата и с треском захлопывает крышку ноутбука.

Ванесса поворачивается к Вилле, взгляд ее не сулит ничего хорошего. Но при одном взгляде на Вилле вся ее злость пропадает. Он такой славный! Лохматые волосы, задорная улыбка. И серые домашние штаны, которые ему так идут, хоть они старые и мешковатые.

– Ванесса? – кричит из кухни Сирпа, мама Вилле. – Ты будешь с нами ужинать?

– Да, спасибо! – громко кричит Ванесса в ответ.

Иногда ей хочется, чтобы Сирпа была ее мамой. Она добрая и заботливая, и Ванесса нигде не ела еды вкуснее, чем у нее. Сирпа никогда не занудствует, не критикует почем зря.

– Мам, а что сегодня на ужин? – спрашивает Вилле.

– Спагетти с мясным соусом.

Вилле смотрит на Ванессу и довольно присвистывает.

«Я люблю его, – думает Ванесса. – Все остальное не важно. Мы справимся».

«Все остальное» – это оборотная сторона легкого характера Вилле. Он до сих пор живет с мамой. Нигде не работает. Конечно, в их городе с работой плохо, но не в этом дело – дело в том, что Вилле вполне доволен своей жизнью. Юнте платит ему за комиссионные за продажу «товара» здесь, в городе и на соседних хуторах. Полученные деньги Вилле спускает на одежду, компьютерные игры и подарки Сирпе. Вилле очень любит покупать подарки своей маме. А Сирпа всегда радуется до слез, получив в подарок дорогие духи или новое радио в кухню. Ни ей, ни ему не приходит в голову, что было бы лучше давать деньги на квартплату или еду.

Но в такие минуты, как сейчас, у Ванессы просыпается надежда. Она поможет Вилле понять, что он хороший. Слишком хороший, чтобы тусоваться с Юнте и его придурками. Слишком хороший, чтобы навечно застрять в Энгельсфорсе.

* * *

Мину разлогинивается и включает на компьютере спящий режим.

В принципе в выступлении Иды не было ничего неожиданного, но Мину все равно чувствует досаду.

Мама говорит, что поведение любого человека является комбинацией химических процессов, генов, переживаний детства и приобретенных привычек. Еще когда в детском саду Кевин Монсон терроризировал всех вокруг, мама объясняла Мину, что это наверняка имеет свои причины.

Мину думает об Иде – как объяснить ее поведение? Может, родители унижали ее и теперь она унижает других? Или она думает, что это прикольно – быть жестокой? Понимает ли она, как больно делает другим людям? Должна же понимать? Или нет?

Мину вдруг осознает, что никогда не говорила с Идой по-настоящему. Но когда их группа собирается вместе, сразу видно, что Иду никто не любит. Может, потому она ощетинивается? Может, они сами не дают ей шанса вести себя по-другому?

Мину берет мобильник и звонит Иде. Никто не отвечает. Мину чувствует облегчение: нет так нет, ничего не поделаешь. Но тут один из сигналов обрывается на середине, и в трубке раздается шорох.

– Алло?

Мину уже жалеет, что позвонила.

– Алло? – нетерпеливо повторяет Ида.

– Привет, это я… Мину.

– Чего тебе?

– Я не вовремя?

Ида стонет.

– Нет, ты меня осчастливила своим звонком!

«Зря я поддалась импульсу и сразу позвонила, – думает Мину. – Нужно было сначала подготовиться, разработать какую-то стратегию».

– Ты долго будешь пыхтеть в трубку? – вздыхает Ида.

– Давай прекратим это, а? – говорит Мину.

– Что?

– Ну пусть мы не можем быть друзьями… Я имею в виду все пятеро. Но это не значит, что мы все время должны ругаться.

– Если со мной ругаются, я ругаюсь в ответ.

Говорить с Идой – как будто биться головой о стену. Очень, очень твердую стену.

– Об этом я и говорю, – продолжает Мину. – Это ни к чему не приведет.

– Скажи это шлюхе, наркоманке и жирной корове.

Мину вспыхивает:

– Ты же взрослый человек, неужели ты ничего не понимаешь?! – кричит Мину.

Ида хихикает, и Мину понимает, что проиграла.

– Я просто говорю правду, – спокойно продолжает Ида. – Если кто-то не может принять правду, это не мои проблемы.

– Знаешь, на что я надеюсь? – говорит Мину. – Я надеюсь, что следующей будешь ты. Мир стал бы значительно лучше, если бы ты умерла.

Она обрывает разговор и чуть не запускает телефоном в стену. Но вместо этого изо всех сил швыряет его на кровать. Ну почему она не из тех, кто обрывает шторы, швыряет на пол стаканы и тарелки, крушит мебель, чтобы освободиться от злости.

Она хотела сплотить группу ради Ребекки, а вместо этого все испортила. Сказала то, чего говорить нельзя, то, чего даже Линнея или Анна-Карин, имеющие гораздо более веские причины ненавидеть Иду, никогда не говорили ей. Сказала самое страшное, что можно сказать другому человеку.