Текст книги "Почти нормальная семья"

27

К утру четверга Стелла провела за решеткой уже пять ночей. Я представлял, как она лежит на грязной кровати в узкой темной камере. Во время завтрака я ходил туда-сюда по кухне, не находя себе места.

– Перестань, – бросила Ульрика. – Оттого, что ты нервничаешь, никому пользы нет.

– И что же мне делать?

– Лично я собираюсь поработать, – ответила Ульрика. – Может, и тебе бы это пошло на пользу?

Ладно, по крайней мере, отвлекусь. Оставив сообщение по телефону, что выздоровел, я отправился в приход. В сентябре в этом городе начинается суматоха, как перед Рождеством. После летнего затишья улицы заполняются возбужденными студентами, сбитыми с толку поисками собственного пути и занятыми демонстрацией своей неповторимости. Повсюду появляются вихляющие велосипедисты, у которых из кармана звучит голос навигатора, двадцатилетние юнцы с рюкзаками и кожаными портфелями, в которых лежат готовые ответы на все вечные вопросы. Лишь в октябре Лунд приходит в себя, когда напряженность спадает, когда прошел обряд посвящения в студенты, а то кто-то уже укатил домой, не выдержав ностальгии по родине. В этом шарм и своеобразие жизни в университетском городе. Каждую осень его захватывают новые мечтатели и строители лучшего мира. Каждую осень, в краткие недели бабьего лета, он перерождается, словно меняя кожу. Это может нравиться или не нравиться, но до конца привыкнуть к этому невозможно.

Мои коллеги сидели в приходской кухне, их голоса доносились до холла, когда я вошел и повесил на крючок куртку.

– Поначалу я была в шоке, но если хорошенько подумать, то становится ясно, что…

– У нее всегда был бешеный темперамент.

Не услышать, о чем они говорят, было невозможно.

– У них не получилось поставить ей четкие границы. Такая девочка, как Стелла, понимает, только когда с ней твердо…

– Ульрика и Адам слишком распустили ее.

Замерев в холле, я вслушивался в их слова.

– Ясное дело, Стелла ни в чем не виновата, – сказала Моника, одна из диаконис. – Она всего лишь дитя. Подросток.

Повисла пауза. Я почувствовал, что словно парю в воздухе. Затем все продолжилось.

– Стелла ходила к детскому психиатру.

– Меня это не удивляет.

– Стелла всегда была немного не в себе. С самого детства она отличалась от других.

Снова повисла пауза. Кто-то кашлянул.

Я люблю своих коллег. Всегда мог положиться на них, ощущал их доверие и любовь. С тех пор как я поступил в приход, его деятельность претерпела значительные изменения, и многие согласились бы с тем, что в этом немалая доля моей заслуги. Я был настолько не подготовлен к тому, что они могут вот так откровенно сплетничать у меня за спиной, что все мысли как будто застыли в голове. Словно зомби, я шагнул в кухню и уселся за общий стол.

– Боже мой, Адам! – выпалила Моника.

Пять пар округлившихся глаз взирали на меня, словно наблюдая второе пришествие.

– Ты ведь не собираешься работать? – хором спросили они.

– У меня во второй половине дня венчание.

– Но мы поставили на него Отто, – произнесла Анита, наш администратор.

– Ты пропустила мое сообщение о том, что я поправился?

Она покраснела:

– Мы не могли подумать, что ты…

Я переводил взгляд с одного на другого в надежде, что кто-нибудь скажет все как есть, но они могли выдавить из себя лишь обрывки невнятных фраз.

В конце концов Моника поднялась и взяла меня за руку. В приходе она работала со времен святого Ансгара[11]11
  Св. Ансгар считается первым скандинавским христианским апостолом.


[Закрыть] – и всех объединяла, как скала, на которую мы могли опереться.

– Пошли, – сказала она и повела меня по коридору, пока мой мозг по-прежнему работал на холостых оборотах.

Мы сели друг против друга в низких креслах в ее кабинете. Моника положила мне на колени свои украшенные перстнями руки и подалась вперед, вкрадчиво глядя на меня кошачьими глазами.

– Как ты считаешь, Моника, что мы сделали неправильно?

Она положила руки мне на локти и горестно покачала головой.

– Вы ни в чем не виноваты, – сказала она. – У Бога свой план, смысла которого нам пока не дано постигнуть.

Все внутри меня требовало послать Монику подальше вместе с Богом, но, к счастью, я сдержался и поблагодарил ее за заботу.

– Отправляйся домой, тебе надо хорошенько отдохнуть. Позаботься об Ульрике, – сказала Моника и обняла меня. – Я буду молиться за вас. И за Стеллу.

В тот момент эти слова звучали фальшиво и жалко.

Сейчас мне остается лишь сожалеть, что я не последовал совету Моники.

От волнения я буквально не находил себе места. Густой туман в голове начал понемногу рассеиваться, а сердце царапалось в груди, как терьер. Тело требовало, чтобы я побежал, вырвался из мучительного, липкого настоящего; и я побежал – или, по крайней мере, пошел – и наматывал километр за километром, пока спина не покрылась по`том.

Спустившись вниз к городу и оставив позади молокозавод, я размышлял о том, как все сложилось бы, подай мы тогда заявление в полицию на Робина. Он изнасиловал Стеллу, и мы позволили ему выйти сухим из воды. Какие выводы могла сделать из всего этого наша дочь? Что мы за родители такие?

На шее отчаянно пульсировала жилка, мышцы подрагивали. Проходя мимо площадки для выгула собак на Южной эспланаде, я прибавил шагу.

При виде таблички «Тульгатан» что-то кольнуло у меня в груди. Здесь живет бывшая подружка Кристофера Ольсена. Блумберг прочел нам ее адрес. Я просто не мог пройти мимо.

28

Решение не подавать на Робина в полицию во многом было принято благодаря Ульрике. Не то чтобы я пытался переложить на нее ответственность, но, если бы не возражения Ульрики, я наверняка постарался бы засудить эту скотину.

Я прижал его к стене в корпусе вожатых, мой кулак уже взмыл в воздух, но в последнюю секунду мне удалось взять себя в руки. Вместо этого я схватил Стеллу, поволок ее через рощу и затолкал в машину. Как мы доехали до дому, я не помню.

Ульрика полагала, что мы должны срочно отвезти Стеллу в больницу, я же считал, что следует немедленно позвонить в полицию.

– Это изнасилование, – заявил я. – Даже если Стелла добровольно последовала с ним в корпус вожатых. Даже если она проявила инициативу.

Ульрика нервным шагом ходила туда-сюда по кухне.

– Просто не знаю, как лучше поступить, – сказала она.

– Не хочешь же ты сказать, что на Стелле лежит ответственность за случившееся? Ведь она ребенок!

– В глазах закона – нет. Ей исполнилось пятнадцать.

Ульрика остановилась у окна. Плечи у нее тряслись.

– Я слишком хорошо представляю себе, как проходят такие процессы. Сама побывала на нескольких.

Я почти забыл об этом, но за пару лет до того Ульрика защищала в суде парня, которого вместе с другими обвиняли в групповом изнасиловании. Какой скандал начался, когда суд всех их оправдал!

– Они наедут на нее, как танки, – проговорила Ульрика. – Обсосут каждую подробность. Что она сказала, что она сделала, что на ней было надето.

– Прекрати! – воскликнул я. – Ведь жертва – она.

– Понимаю. И все понимают. Но на суде решающим будет то, кто что делал, какую инициативу проявляла Стелла, как она вела себя до события и после него. Адвокат защиты будет хвататься за любую информацию, способную посеять сомнения.

Я подошел к окну и обнял жену за талию:

– Так не должно быть. Это несправедливо.

Ульрика погладила меня по руке:

– Не знаю, бывает ли по-другому.

Позднее вечером она поделилась со мной самыми отвратительными подробностями, которые пытаются выудить на суде у девочки, пострадавшей от насилия. Я был потрясен. До этого момента я не считал себя наивным, но факт остается фактом – меня чуть не стошнило, когда мне стало ясно, как проходит рассмотрение подобного дела. Само собой, я слышал и читал об адвокатах, которые спрашивали потерпевшую, какой длины у нее была юбка и сколько алкоголя она выпила, но считал, что все это крайности и исключения. Только теперь я понял, что в таких делах это скорее повседневная практика.

Раньше мне бы и в голову не пришло советовать кому-либо, в особенности собственной дочери, не обращаться в полицию, не полагаться на систему, не добиваться правосудия, но, когда я начал понимать, чем все это чревато для Стеллы, что ей придется пережить, мне пришлось пересмотреть свое мнение.

– Что для тебя важнее, – спросила Ульрика, когда мы уже легли в постель, – чтобы Стелла вышла из этой истории с минимальными потерями или чтобы Робин был наказан?

Словно существовало какое-то противопоставление. Почему нельзя было добиться и того и другого? Сегодня я жалею, что не поставил под сомнение ту черно-белую картину, которую нарисовала мне Ульрика, что не настоял на своем, не добился правосудия.

Наше предательство по отношению к Стелле было непростительно.

29

Я подошел к первому попавшемуся подъезду на Тульгатан. Всего лишь взглянуть.

Может быть, за этой стеной сидит сейчас Линда Лукинд, бывшая сожительница Кристофера Ольсена? Кажется, Блумберг был уверен, что она имеет отношение к убийству.

Сердце застучало чаще, когда я стал читать фамилии возле домофона. Йербринг, Самуэльсон, Макка. Никаких Лукиндов.

Я двинулся к следующему подъезду.

По крайней мере, Линда Лукинд могла бы помочь мне понять, она могла бы рассказать мне о Кристофере Ольсене. Возможно, у нее есть какие-то мысли по поводу того, где он мог познакомиться со Стеллой и что между ними происходило.

У третьего подъезда я нашел, что искал. Лукинд, третий этаж. Я долго стоял, уставившись на это имя. Что я, собственно, затеял?

Я нажал на ручку двери. Закрыто. Наклонился, заглянул через стекло в подъезд. Что я ей скажу? Как смогу объяснить, кто я такой, не испугав ее? В ее глазах я буду выглядеть сумасшедшим. А что, если она вызовет полицию?

Снова проглядев список жильцов, я выбрал имя И. Янссон. Оно звучало дружелюбно. Я нажал на кнопку, и, когда старческий голос ответил: «Кто там?», я объяснил, что должен доставить букет цветов соседу, которого нет дома. И. Янссон тут же впустил меня на лестницу.

Возле лифта обнаружилась узкая мраморная лестница, по которой я и стал подниматься вдоль стен с нарисованными по шаблону ветвями деревьев и листьями. На третьем этаже я остановился и позвонил в дверной звонок.

Вспомнив визит к Мю Сенневаль, я задумался, как на этот раз обставить дело более удачно. Уже при посещении Мю Сенневаль я преступил границу дозволенного, а это еще более ужасное нарушение. Если выяснится, что я навещал Линду Лукинд… А что, если она опасна? В худшем случае это убийца, одержимый жаждой мести, а в лучшем – психопатическая лгунья, обвинившая своего бывшего сожителя в самых чудовищных вещах. У меня были все основания проявлять осторожность.

Когда дверь распахнулась, я попятился. Неужели это она? Стоявшая передо мной женщина выглядела как фотомодель.

– Линда? – спросил я.

– Да.

Она с подозрением оглядела меня.

– Я хотел бы поговорить с вами.

– А вы кто такой?

Я указал на свой пасторский воротничок.

– Можно мне войти?

Она охнула:

– Что-то случилось? Надеюсь, не с мамой?

– Речь идет о Кристофере Ольсене.

Линла Лукинд сразу же успокоилась.

– Хорошо, – проговорила она и впустила меня в квартиру. – Но я уже сказала, что не хочу быть замешанной в этом деле.

Квартира у нее была светлая и просторная. Стену между гостиной и спальней украшала символическая карта мира, а на полу под ней стояла ваза высотой в метр в виде бутылки с одинокой лилией. На полке было несколько книг по фитнесу, втиснутых между разноцветными декоративными слониками. Все это освещалось светом гигантской люстры современного дизайна.

– Мы можем присесть? – спросил я и указал на обеденный стол, стоявший возле французского балкона.

– Зачем? Чего вы хотите?

Она остановилась на пороге, уперев руки в бока.

– Я представляю семью Ольсен, – сказал я и выдвинул сам себе стул.

Теперь мне казалось, что план существовал с самого начала. Мне оставалось лишь привести его в исполнение.

– Я же сказала, что больше не желаю иметь ко всему этому отношения.

– Пожалуйста, присядьте на минутку, – попросил я. – Я пришел потому, что семья имеет право все знать.

– Какая семья? Маргарета?

– Именно, – поспешно кивнул я. – Кристофера больше нет. Мы хотим лишь одного – чтобы стала известна правда.

– Что вы имеете в виду?

Само собой, я и не ожидал, что она тут же сознается в убийстве, но наблюдать ее реакцию было интересно. Мне всегда неплохо удавалось определить, когда человек лжет.

– Что произошло между вами и Кристофером? – спросил я.

– Я уже все рассказала в полиции.

– Вы не могли бы рассказать еще раз? – попросил я.

– Эта женщина-полицейский, Агнес Телин, она мне не поверила. Я попыталась добиться, чтобы ее заменили, но меня просто никто не стал слушать.

Линда Лукинд, вне всяких сомнений, была привлекательной женщиной, однако за гладкой кожей и правильными чертами лица угадывалось и нечто другое: забитость и нерешительность. Сколько ей? Двадцать два? Двадцать три? Я мог бы с уверенностью сказать, что она рассказала не всю правду, однако я был почти уверен, что она не тот хладнокровный убийца, которого я себе представлял.

– Я понимаю, что Маргарете тяжело смириться с этой мыслью, но ее сын психопат. Вернее, был психопатом. Крис был психически болен.

Я ничего не ответил. Имея многолетний опыт общения с самыми разными людьми, я знал, что молчание нередко вытягивает ответ. Молчание требует реплики. Молчание напрягает, его хочется прервать. Люди желают выговориться, многие просто мечтают об этом – стоит только показать, что готов их выслушать.

Первые два года все шло хорошо, рассказала Линда. Во всяком случае, она так думала. Уже задним числом она поняла, что и раньше их отношения нельзя было назвать безоблачными: тайны, предательство, измены. Однако прошло не менее двух лет, прежде чем благополучный фасад начал рушиться.

Когда они познакомились, Линда была очарована. Крис Ольсен был хорош собой, обаятелен, умен и общителен. Из бурной страстной влюбленности вскоре выросла любовь с планами на будущее. Слишком поспешно, как она теперь понимала. Вероятно, она могла бы вовремя заметить первые тревожные сигналы, если бы ей удалось трезво оценить ситуацию.

– Не обвиняйте себя, – сказал я. – И сердце, и голова могут быть хорошими помощниками. Но только задним числом понимаешь, на какие дорожки не стоило ступать.

Она улыбнулась. Несмотря на то что она явно что-то скрывала, мне она начинала нравиться – ее неприкрытая наивность и острое желание, чтобы ее поняли.

– Кода он впервые меня ударил, я поклялась себе, что больше этого не допущу. Я просто не из таких женщин. Даже не знаю, сколько раз я давала себе эти клятвы.

– Никто не определяет себя как «такую женщину».

Она кивнула. Улыбка исчезла, глаза затуманились.

– Это звучит абсурдно, но Крис во многом был замечательным человеком. Когда не дрался. Каждый раз я думала, что это в последний раз, что этого больше не повторится. Что я должна уйти. Но потом все начиналось заново, и во мне опять загоралась надежда. Может быть, на этот раз все будет по-другому. Если только я дам ему шанс. Глупо, правда?

– Вовсе нет.

Я верил ей. Мне довелось слышать немало рассказов других женщин, оказавшихся в такой же ситуации.

– Сам я не могу себе этого представить, но в своей работе мне часто приходилось встречаться с мужчинами, склонными к насилию. И я понимаю, что это лишь одна сторона их личности. Ни один человек не может быть только хорошим или только плохим.

– Я легко могла бы уйти, – проговорила Линда и провела мизинцем под глазами. – Никогда себе не прощу, что я этого не сделала. Не могу больше считать себя тем человеком, которым была раньше. Вы представить себе не можете, какой это ужас – когда рушится твое представление о самой себе.

Она была совершенно права. Этого я представить себе не мог. Во всяком случае, тогда.

– Но Крис – негодяй, который заслуживает того, чтобы гореть в аду. То, что он сделал со мной… Об этом вы можете прочитать в полицейском протоколе. У меня нет сил еще раз все это рассказывать. Все равно это уже не имеет значения.

– Ради Маргареты…

– Мне нет до нее дела. Я не сожалею, что Крис умер.

Взгляд ее был холоден как лед. Было очевидно, что она говорит это очень серьезно, – впервые я подумал, что она, возможно, все же причастна к убийству. Может быть, преступников несколько? Может быть, она наняла киллера?

– И я нисколько не удивлена.

И снова я использовал молчание как стратегию, выжидая, когда она продолжит.

– С ней он наверняка проделывал то же самое.

Я изо всех сил сдерживал любопытство, сложил руки и смотрел на нее, но на этот раз продолжения не последовало. Линда сжала губы и устремила взгляд в окно.

– С кем? – спросил я наконец.

– Со Стеллой. С той, которая его убила.

Что она имеет в виду? Откуда ей известно имя Стеллы?

– Она всего лишь подросток. И она сделала то, что я должна была сделать давным-давно.

Я не мог отогнать от себя эту картину. Блестящий нож, которым наносят удар за ударом. Красивая улыбка Кристофера Ольсена, сменяющаяся гримасой боли. Оглушенный, я пытался исключить из этой сцены лицо Стеллы. Все это просто не может быть правдой.

– Почему вы так говорите? – выдавил я из себя.

– Что именно?

– Что его убила Стелла?

Линда с удивлением взглянула на меня:

– Ведь ее за это арестовали.

– Вы ее знаете?

Она покачала головой:

– Но я надеюсь, что ей удастся выкрутиться.

Я буквально лишился дара речи. Неужели правда, что Кристофер Ольсен напал на Стеллу или подверг ее каким-то издевательствам? Тогда почему она ничего не рассказала полиции? А что, если во всей этой истории Стелла является настоящей жертвой?

– Как чувствует себя Маргарета? – спросила Линда Лукинд.

Погруженный в свои мысли, я не успел ответить.

– Должно быть, ей сейчас тяжело, – проговорила Линда. – Собственно, мне нравилась Маргарета. Вернее, я ничего против нее не имела. Ко мне она всегда была добра. Не ее вина, что Крис психопат.

– Нет, не ее вина, – согласился я, но внутри засомневался.

Разве Маргарета совсем ни в чем не виновата? Как-никак она его мать.

– А что говорит Станни?

Я почесал затылок. О ком это она?

– Станислав? – продолжала Линда.

Ее взгляд вдруг стал суров и строг.

– Вы сказали, что представляете семью Ольсен. Вы что, не знаете, кто такой Станислав?

– Да нет, само собой, знаю.

Линда отодвинула стул и сделала несколько резких шагов назад:

– Кто вы такой? Вы так и не представились.

– Правда?

В моем сознании сразу возникло имя, но что-то мешало мне его произнести. Сколько раз можно лгать? Рано или поздно пересекаешь границу допустимого, каким бы благим целям ни служила ложь.

– Я хочу, чтобы вы ушли, – сказала Линда.

Она отступила к стене за большой стеклянной вазой. Теперь она точно напугана. Но в ее глазах мне почудилось и нечто другое – она в одном шаге от безумия.

– Я немедленно ухожу, – сказал я и поспешил к двери. – Спасибо, что согласились уделить мне время.

Она встала на пороге, пристально глядя мне вслед. В руке она держала телефон, готовая позвонить одним нажатием на кнопку.

Я присел в узкой прихожей, чтобы надеть ботинки. Завязал один шнурок и собирался взяться за второй, когда мой взгляд упал на полку для обуви, стоявшую рядом. Там было семь-восемь пар обуви, но мое внимание привлекла одна из них.

Дрожащими руками я сумел завязать второй ботинок и снова бросил взгляд на полку. Сомнений быть не могло. На полке стояли туфли абсолютно такой же модели, как у Стеллы. Возможно, даже того же размера. Те самые туфли, оставившие отпечатки в песке на месте преступления. Те самые, которые были на убийце Кристофера Ольсена.

30

Я почти бегом шел по городу, а мысли в голове более всего напоминали растревоженное осиное гнездо. Стало быть, у Линды Лукинд есть пара обуви такой же модели, что и у Стеллы. А этот взгляд, когда она отступила к стене! Растерянный и отсутствующий и, кроме того, исполненный ненависти. Слишком сильно она смахивает на человека, у которого случаются вспышки ярости. От мысли о том, что Кристофер Ольсен мог подвергать Стеллу насилию, у меня заболел затылок. Это был вполне реалистичный сценарий. Неужели этот мерзавец сделал Стелле больно? Я прибавил шагу, громко топая ногами по асфальту. Только бы это было не так. С другой стороны, нетрудно представить себе бурную реакцию Стеллы, вспышку слепого гнева, нож, случайно оказавшийся под рукой. Но почему именно там? Возле дома, на детской площадке? И откуда взялся нож? И почему же тогда она не рассказала полиции все как было?

Я размышлял, не посвятить ли в свои соображения Ульрику, но опасался, что она отметет мои выкладки как бесплодные фантазии и постарается заставить меня действовать по ее указке. Похоже, она совсем иначе смотрит на то, как нам наилучшим образом помочь Стелле. Я не мог понять, почему она так доверяет Микаэлю Блумбергу. При всех своих заслугах и профессионализме он, казалось, не слишком старался. Почему Стелла до сих пор под арестом? Нам пока даже не разрешили с ней встретиться.

Вместо этого я решил обратиться в полицию. Такого просто не должно быть. Любому ясно, что Линда Лукинд может многое дать следствию. Почему не она, а Стелла сидит под замком?

Я прибавил шагу и почти бегом поднялся по улице Стура-Сёдергатан. Когда я проходил мимо ресторана «Стекет» и большой крытой парковки, в кармане у меня завибрировал телефон. Это была мама. Она говорила, не делая пробелов между словами, часть смысла терялась, но главную мысль невозможно было не понять.

Все знают.

Вечерние газеты написали о Стелле и выложили материал в Сеть. А сейчас, во второй половине дня, по радио передали небольшой репортаж. Ее имя нигде не было названо – этические соображения в расчет еще принимались, но на подсказки не поскупились, так что всякий, кто желал узнать, мог сделать это без особого напряжения.

– Тетушка Дагни уже звонила и спрашивала, правда ли это, – сказала мама. Судя по голосу, она была в потрясении от случившегося. – Скажи как есть: полиция допустила ошибку.

Едва договорив, я свернул в крошечный переулок рядом с крытой парковкой, чтобы найти уединенное место. Сидя на скамейке около Кафедральной школы, я потратил целых полчаса на одуряющие поиски в Интернете. Для начала я прочел, что написано в газетах, а затем перешел на страницы анонимных комментариев. Общая информация о Стелле и нашей семье перемежалась с откровенной ложью и безумными домыслами.

Стелла была многообещающей гандболисткой, однако не умела контролировать вспышки гнева.

Видимо, она поджидала его у детской площадки. Ольсен был миллионером, это наверняка заказное убийство.

Читая все это, я готов был закричать в голос. Это было настолько дико, настолько далеко от реальности! И с теми людьми, которые сидят и пишут такое за своими компьютерами, я должен встречаться на улице, на работе, в зале суда!

Мне надо поговорить с полицией. Направляясь вверх по улице Лилла-Фискарегатан, я позвонил в офис Агнес Телин и предупредил, что хотел бы с ней встретиться. Она попросила передать, что ждет меня.

По пути туда меня несколько раз останавливали любопытные, желавшие поговорить со мной. Мне пришлось стоять в окружении людей, которые знали, кто я, но чьи имена я давно забыл, а мимо проносились велосипедисты, и румын, стоявший у дверей магазинчика, играл на своей гармошке мелодию из «Крестного отца».

Ко мне подошла женщина из прихода.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она. – Все это ошибка. Полиция опозорилась.

Обычно для меня не составляет никакого труда стоять на кафедре в переполненной церкви и вести службу или здороваться с каждым, кого я встречаю. Я охотно останавливаюсь, чтобы перекинуться парой слов, послушать ближнего своего и сказать что-нибудь вежливое или умное. Но сейчас все было по-другому. Я почувствовал, что задыхаюсь.

В конце концов меня охватила паника, я спрятал лицо в воротник и поспешил к Вокзальной площади, под виадук и дальше к зданию полиции.

Комиссар криминальной полиции Агнес Телин ждала меня в комнате для допросов. Она предложила мне кофе, но руки у меня так сильно тряслись, что ложечка упала на пол, когда я пытался размешать сахар.

– Как дела? – спросила она.

– Сегодня мне наконец удалось немного поспать.

Агнес Телин тепло улыбнулась мне:

– Я очень надеялась, что вы позвоните, Адам.

Что она имеет в виду?

– А я надеялся, что вы позвоните, – проговорил я неуклюже. – Такое ощущение, что мы не получаем совсем никакой информации.

Агнес Телин налила себе в кофе молока.

– Мы напряженно работаем, пытаясь восстановить ход событий.

– Работаете? – переспросил я и сложил руки на груди. – Пытаетесь? Вы действительно берете широко, исследуя все версии? Со стороны легко может показаться, что вы уже определились.

На мгновение в глазах у меня потемнело. Я наклонился вперед и приложил руки ко лбу.

– Вы в порядке? – спросила Телин. – Понимаю, что эта ситуация сильно вас изматывает.

Я взглянул на нее исподлобья. Постарался собраться. Нельзя выглядеть сумасшедшим.

– Линда Лукинд. Почему вы не заинтересовались ею? – спросил я.

Телин потягивала свой кофе.

– Само собой, мы рассматриваем все, что может иметь отношение к делу, – сказала она и провела пальцем по губам.

– Вам известно, что у Линды Лукинд есть пара совершенно таких же туфель, как и у Стеллы? Тех самых, которые оставили отпечатки на месте преступления.

Комиссар полиции чуть не поперхнулась кофе.

– Что? А вам-то откуда это известно?

– Наверное, не так принципиально, откуда я это знаю. Мне рассказал один человек. Вопрос в том, почему вы это не выяснили. Почему вы не проведете обыск в квартире Линды Лукинд?

Агнес Телин промокнула салфеткой губы.

– Я не могу обсуждать с вами ход предварительного следствия, но я гарантирую…

– В данный момент у меня нет оснований полагаться на ваши гарантии. У меня такое чувство, что вы не делаете свою работу.

– Очень жаль, что у вас такое чувство, – произнесла Агнес Телин. – Но это не так.

Я сделал глубокий вдох:

– Линда Лукинд в течение многих лет подвергалась избиениям и унижению со стороны Кристофера Ольсена. Когда же она наконец решилась заявить в полицию, вы не стали ее слушать и закрыли дело. У нее были все основания вершить правосудие самолично. Она хотела отомстить человеку, который сломал ей жизнь. Бывают ли более очевидные мотивы? Кроме того, у нее есть как раз такая обувь, которая была на убийце. Вы можете объяснить мне, почему она на свободе, в то время как моя дочь сидит за решеткой, даже не имея возможности поговорить с родителями?

Агнес Телин покосилась на дверь. Было очевидно, что ей трудно что-либо возразить.

– Все это смахивает на предвзятость, – продолжал я. – Беспредел.

– Я понимаю, что вы ощущаете фрустрацию, однако нам известно гораздо больше, чем вам, Адам. Положитесь на нас – мы делаем все от нас зависящее, чтобы выяснить истину.

– Но почему тогда вы не рассказываете, что вам известно?

Она почесала нос.

– Я могу сказать так. У нас были основания не доверять словам Линды Лукинд. Мы провели обширное расследование в связи с обвинениями, которые она выдвинула против Кристофера Ольсена, и следствие было закрыто из-за отсутствия доказательств. Ничто не указывало на то, что нечто подобное происходило в действительности.

– Вы хотите сказать, что Линда Лукинд лжет?

Агнес Телин закусила губу.

– Я просто рассказываю, к чему пришло следствие.